На всю страну он стал известен после выхода повести «А зори здесь тихие». рукотворный памятник русскому народу, который победил в Великой Отечественной войне. Повесть «А зори здесь тихие» Бориса Васильева – одно из самых проникновенных и трагических произведений о Великой Отечественной войне. Кратко пересказываем «А зори здесь тихие» – историю о старшине и пяти храбрых зенитчицах, которые вступили в неравный бой с врагом.
Борис Васильев. "А зори здесь тихие..." 12+
- «В школе мне было невыносимо скучно»: детство писателя
- Семнадцатилетний боец на фронте
- Читаем вслух: Борис Васильев «А зори здесь тихие» | СКУНБ им. Лермонтова
- Форма обратной связи
- А зори здесь тихие…
- Борис Васильев "А зори здесь тихие"
►▒"А зори здесь тихие..." Борис Васильев
3 А зори здесь были тихими-тихими. Рита шлепала босиком: сапоги раскачивались за спиной. На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «А зори здесь тихие (сборник)», автора Бориса Васильева. В последнюю бомбежку рухнула водонапорная башня, и поезда перестали здесь останавливаться, Немцы прекратили налеты, но кружили над разъездом ежедневно, и командование на всякий случай держало там две зенитные счетверенки. Ария Женьки из оперы "А зори здесь тихие" в исполнении концертного камерного оркестра ДШИ им. Е. А. Мравинского.
Вместе дешевле
- Борис Васильев. А зори здесь тихие…
- История создания книги “А зори здесь тихие…” Бориса Васильева
- Подвиги героев Великой Отечественной увековечены в кино. Фильм «А зори здесь тихие...»
- А зори здесь тихие…
- Читаем вслух: Борис Васильев «А зори здесь тихие»
Борис Васильев
История создания «А зори здесь тихие» — пронзительно-грустное и вместе с тем побуждающее жить повествование о войне. «А зори здесь тихие» переиздавались стотысячными тиражами, журнал «Юность» каждую новую вещь Васильева встречал аплодисмантом. А так же на нашем сайте вы имеете возможность скачать книгу А зори здесь тихие Борис Львович Васильев в формате Fb2, MOBI, EPUB.
Борис Васильев: А зори здесь тихие… Повесть
«А зори здесь тихие» повествует о судьбах пяти самоотверженных девушек-зенитчиц во главе со старшиной Васковым, которые в мае 1942 года на далеком разъезде противостоят отряду отборных немецких диверсантов-десантников. Повесть Бориса Львовича Васильева «А зори здесь тихие» основана на реальных событиях и является одним из самых проникновенных и трагических произведений о Великой Отечественной войне. 3 А зори здесь были тихими-тихими. Рита шлепала босиком: сапоги раскачивались за спиной. Читает Александр Аравушкин Здесь вы можете слушать онлайн mp3 бесплатно и без регистрации. Писатель Борис Васильев, автор множества произведений о войне, в том числе "А зори здесь тихие", скончался на 89-м году жизни, сообщили РИА Новости в Союзе писателей Москвы в понедельник.
Борис Васильев
Мероприятие «А зори здесь тихие» проведенное в библиотеке – филиале №3 открыло цикл мероприятий посвященных 75 годовщине начала Великой Отечественной войны. Кадр из кинофильма "А зори здесь тихие " В повести Васильев дает глубокое психологическое обоснование мотивации геройских поступков девушек. Круглосуточные новости Екатеринбурга А зори здесь тихие [Кинофильм]: по повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие»: 2 серии / [сцен.
Читать онлайн «А зори здесь тихие...»
Волгограда, Волгоградской области и других регионов России. Все вместе участники прочитают повесть «А зори здесь тихие... Видеозаписи прочтения фрагментов повести составят в итоге «живую» книгу, которую все желающие смогут прослушать и посмотреть на сайте библиотеки. Участие в акции примут также артисты Волгоградских театров и другие представители творческих профессий. Все зарегистрировавшиеся участники получат определенный фрагмент повести, который нужно будет прочитать на видео.
Красные корешки — гарантия отличных оценок по литературе! Издание в твёрдом переплёте.
Произведения входят в школьную программу по литературе для старших классов.
Тот получает распоряжение от начальства «поймать» немцев. Васков вычисляет, что маршрут немцев лежит на Кировскую железную дорогу. Старшина решает идти коротким путём через болота к Синюхиной гряде, тянущейся между двумя озёрами, по которой только и можно добраться до железной дороги, и ждать там немцев — они наверняка пойдут окружным путём. Реклама Лиза с Брянщины, она — дочь лесника. Пять лет ухаживала за смертельно больной матерью, не смогла из-за этого закончить школу. Заезжий охотник, разбудивший в Лизе первую любовь, обещал помочь ей поступить в техникум. Но началась война, Лиза попала в зенитную часть. Лизе нравится старшина Васков.
Соня Гурвич из Минска. Её отец был участковым врачом, у них была большая и дружная семья. Сама она проучилась год в Московском университете, знает немецкий. Сосед по лекциям, первая любовь Сони, с которым они провели всего один незабываемый вечер в парке культуры, ушёл добровольцем на фронт. Галя Четвертак выросла в детском доме. Там её «настигла» первая любовь. После детского дома Галя попала в библиотечный техникум. Война застала её на третьем курсе. Путь к озеру Вопь лежит через болота. Васков ведёт девушек по хорошо известной ему тропке, по обе стороны которой — трясина.
Бойцы благополучно добираются до озера и, затаившись на Синюхиной гряде, ждут немцев. Те появляются на берегу озера только на следующее утро. Их оказывается не двое, а шестнадцать. Пока немцам остаётся около трёх часов ходу до Васкова и девушек, старшина посылает Лизу Бричкину обратно к разъезду — доложить об изменении обстановки. Но Лиза, переходя через болото, оступается и тонет. Об этом никто не знает, и все ждут подмоги.
Разве ж это команда? Развод караулов положено по всей строгости делать, по уставу. А это насмешка полная, это порушить надо, а как?
Попробовал он насчет этого со старшей, с Кирьяновой, поговорить, да у той один ответ: — А у нас разрешение, товарищ старшина. От командующего. Смеются, черти… — Стараешься, Федот Евграфыч? Обернулся: соседка во двор заглядывает, Полина Егорова. Самая беспутная из всего населения: именины в прошлом месяце четыре раза справляла. Ты теперь один у нас остался, вроде как на племя. И ворот не застегнут: вывалила на плетень прелести, точно булки из печи. Неделю в одном дворе, неделю — в другом. Такая у нас, у баб, договоренность насчет тебя.
Солдатка ты или дамочка какая? Вот и веди себя соответственно. И с солдат и с солдаток. Вот ведь петля какая! Выселить надо бы, а как? Где они, гражданские власти? А ему она не подчинена: он этот вопрос с крикуном майором провентилировал. Да, дум набралось кубометра на два, не меньше. И с каждой думой совершенно особо разобраться надо.
Совершенно особо.
Краткая история создания повести «А зори здесь тихие» Васильева
Увлечение сценой, свойственное Васильеву с детских лет, проявлялось и в создании пьес Стучите и откроется 1955 , Отчизна моя, Россия... Рапопортом , сценариев ряда кинофильмов Очередной рейс, 1958; Длинный день, 1960, и др. Истинный успех пришел к Васильеву после публикации повести А зори здесь тихие... Ростоцкий; Государственная премия СССР, 1975 , определившей основную тему несовместимость естественного человеческого, жизнерождающего и милосердного начала, воплощаемого, как правило, в женских образах, — и войны и тональность творчества писателя трагизм неизбежной гибели благородных и бескорыстных душ в столкновении с жестокостью и несправедливостью «силы», сочетающийся с сентиментально-романтической идеализацией «положительных» образов и сюжетным мелодраматизмом. В обозначенном русле лежат и другие произведения Васильева, тематически обращенные прежде всего к военным и предвоенным годам, а в концептуальном плане выдвигающие на первый план этические проблемы любви, верности, товарищества, сострадания, нравственного долга и искреннего чувства в их противостоянии циническому прагматизму, шкурничеству и официальному догматизму повести Иванов катер, 1967, опубл. Светлые образы девушек, соединивших в себе неистовое правдолюбие и стойкость народоволок Женя из повести А зори здесь тихие...
Разве ж это команда? Развод караулов положено по всей строгости делать, по уставу. А это насмешка полная, это порушить надо, а как? Попробовал он насчет этого со старшей, с Кирьяновой, поговорить, да у той один ответ: — А у нас разрешение, товарищ старшина. От командующего. Смеются, черти… — Стараешься, Федот Евграфыч? Обернулся: соседка во двор заглядывает, Полина Егорова. Самая беспутная из всего населения: именины в прошлом месяце четыре раза справляла. Ты теперь один у нас остался, вроде как на племя.
И ворот не застегнут: вывалила на плетень прелести, точно булки из печи. Неделю в одном дворе, неделю — в другом. Такая у нас, у баб, договоренность насчет тебя. Солдатка ты или дамочка какая? Вот и веди себя соответственно. И с солдат и с солдаток. Вот ведь петля какая! Выселить надо бы, а как? Где они, гражданские власти?
А ему она не подчинена: он этот вопрос с крикуном майором провентилировал. Да, дум набралось кубометра на два, не меньше. И с каждой думой совершенно особо разобраться надо. Совершенно особо.
В сборник вошли наиболее известные произведения Б. Васильева о войне. Повесть «А зори здесь тихие…» 1969 посвящена великому, но не попавшему в сводки военных событий подвигу пятерых юных девушек-зенитчиц, под руководством старшины Васкова в мае 1942 года вступивших в неравный бой с отрядом немецких диверсантов. Действие повести «Завтра была война» 1984 происходит накануне войны.
Ориентир — береза. От березы — прямо на две сосны, что на острове.
С островка целься на обгорелый пень, с которого я в топь сигал. Точно на него цель: он хорошо виден. Мы тут фрицев покружим маленько, но долго не продержимся, сама понимаешь. Налегке дуй. Побежала я. Лиза молча покивала, отодвинулась. Прислонила винтовку к камню, стала патронташ с ремня снимать, все время ожидаючи поглядывая на старшину. Но Васков смотрел на немцев и так и не увидел ее растревоженных глаз. Лиза осторожно вздохнула, затянула потуже ремень и, пригнувшись, побежала к сосняку, чуть приволакивая ноги, как это делают все женщины на свете. Диверсанты были совсем уже близко — можно разглядеть лица, — а Федот Евграфыч, распластавшись, все еще лежал на камнях.
Кося глазом на немцев, он смотрел на сосновый лесок, что начинался от гряды и тянулся к опушке. Дважды там качнулись вершинки, но качнулись легко, словно птицей задетые, и он подумал, что правильно поступил, послав именно Лизу Бричкину. Удостоверившись, что диверсанты не заметили связного, старшина поставил винтовку на предохранитель и спустился за камень. Здесь он подхватил оставленное Лизой оружие и прямиком побежал назад, шестым чувством угадывая, куда ставить ногу, чтобы не слышно было топота. Бросились, как воробьи на коноплю, даже Четвертак из-под шинели вынырнула. Непорядок, конечно: следовало прикрикнуть, скомандовать, Осяниной указать, что караула не выставила. Он уж и рот раскрыл, и брови по-командирски сдвинул, а как в глаза их напряженные заглянул, так и сказал, будто в бригадном стане: — Плохо, девчата, дело. Хотел на камень сесть, да Гурвич вдруг задержала, быстро шинельку свою подсунула. Он кивнул ей благодарно, сел, кисет достал. Они рядком перед ним устроились, молча следили, как он цигарку сворачивает.
Васков глянул на Четвертак. В лоб такую не остановишь. И не остановить тоже нельзя, а будут они здесь часа через три, так надо считать. Осянина с Комельковой переглянулись. Гурвич юбку на коленке разглаживала, а Четвертак на него во все глаза смотрела, не моргая. Комендант сейчас все замечал, все видел и слышал, хоть и просто курил, цигарку свою разглядывая. А до ночи, ежели в бой ввяжемся, нам не продержаться. Ни на какой позиции не продержаться, потому как у них шестнадцать автоматов. Закружить надо, вокруг Легонтова озера направить, в обход. А как?
Просто боем — не удержимся. Вот и выкладывайте соображения. Больше всего старшина боялся, что поймут они его растерянность. Учуют, нутром своим таинственным учуют и — все тогда. Кончилось превосходство его, кончилась командирская воля, а с нею и доверие к нему. Поэтому он нарочно спокойно говорил, просто, негромко, поэтому и курил так, будто на завалинку к соседям присел. А сам думал, думал, ворочал тяжелыми мозгами, обсасывал все возможности. Для начала он бойцам позавтракать велел. Они возмутились было, но он одернул и сало из мешка вытащил. Неизвестно, что на них больше подействовало — сало или команда, а только жевать начали бодро.
А Федот Евграфыч пожалел, что сгоряча Лизу Бричкину натощак в такую даль отправил. После завтрака комендант старательно побрился холодной водой. Бритва у него еще отцовская была, самокалочка, — мечта, а не бритва, но все-таки в двух местах он порезался. Залепил порезы газетой, да Комелькова из вещмешка пузырек с одеколоном достала и сама ему эти порезы прижгла. Все-то он делал спокойно, неторопливо, но время шло, и мысли в его голове шарахались, как мальки на мелководье. Никак он собрать их не мог и все жалел, что нельзя топор взять да порубить дровишек: глядишь, и улеглось бы тогда, ненужное бы отсеялось, и нашел бы он выход из этого положения. Конечно, не для боя немцы сюда забрались — это он понимал ясно. Шли они глухоманью, осторожно, далеко разбросав дозоры. Для чего? А для того, чтобы противник их обнаружить не мог, чтобы в перестрелку не ввязываться, чтоб вот так же тихо, незаметно просачиваться сквозь возможные заслоны к основной своей цели.
Значит, надо, чтобы они его увидели, а он их вроде не заметил? Тогда бы, возможное дело, отошли, в другом месте попробовали бы пробраться. А другое место — вокруг Легонтова озера: сутки ходьбы… Однако кого он им показать может? Четырех девчонок да себя самолично? Ну, задержатся, ну, разведку вышлют, ну, поизучают их, пока не поймут, что в заслоне данном — ровно пятеро. А потом?.. А потом, товарищ старшина Васков, никуда они отходить не станут. Окружат и без выстрела, в пять ножей снимут весь твой отряд. Не дураки же они, в самом-то деле, чтоб от четырех девчат да старшины с наганом в леса шарахаться. Четвертак, отоспавшись, сама в караул вызвалась.
Выложил без утайки и добавил: — Ежели через час-полтора другого не придумаем, будет, как сказал. Готовьтесь… А что — готовьтесь-то? На тот свет разве? Так для этого времени чем меньше, тем лучше… Ну, он, однако, готовился. Достал из сидора гранату, наган вычистил, финку на камне наточил. Вот и вся подготовка: у девчат и этого занятия не было. Шушукались чего-то, спорили в сторонке. Потом к нему подошли. Не понял Васков: каких лесорубов? Война ведь, леса пустые стоят, сами видели.
Они объяснять взялись, и — сообразил комендант. Сообразил: часть — какая б ни была — границы расположения имеет. Точные границы: и соседи известны, и посты на всех углах. А лесорубы — в лесу они. Побригадно разбрестись могут: ищи их там, в глухоте. Станут их немцы искать? Ну, навряд ли: опасно это. Чуть где проглядишь — и все: засекут, сообщат куда требуется. Потому никогда ведь неизвестно, сколько душ лес валят, где они, какая у них связь… — Ну, девчата, орлы вы у меня! Позади запасной позиции речушка протекала, мелкая, но шумливая.
За речушкой прямо от воды шел лес — непролазная темь осинников, бурелома, еловых чащоб. В двух шагах здесь человеческий глаз утыкался в живую зеленую стену подлеска, и никакие цейсовские бинокли не могли пробиться сквозь нее, уследить за ее изменчивостью, определить ее глубину. Вот это-то место и имел в соображении Федот Евграфыч, принимая к исполнению девичий план. В самом центре, чтоб немцы в них уперлись, он Четвертак и Гурвич определил. Велел костры палить подымнее, кричать да аукаться, чтоб лес звенел. Но из-за кустов все же не слишком высовываться: ну, мелькать там, показываться, но не очень. И сапоги велел снять. Сапоги, пилотки, ремни — все, что армейскую форму определяет. Судя по местности, немцы могли попробовать обойти эти костры только левее: справа каменные утесы прямо в речку смотрелись, здесь прохода удобного не было, но чтобы уверенность появилась, он туда Осянину поставил. С тем же приказом: мелькать, шуметь да костры палить.
А вот левый фланг на себя и Комелькову взял: тут другого прикрытия не было. Тем более что оттуда весь плес речной проглядывался: в случае, если б фрицы все ж таки надумали переправляться, он бы двух-трех отсюда свалить бы успел, чтобы девчата уйти смогли, разбежаться. Времени мало оставалось, и Васков, усилив караул еще на одного человека, с Осяниной да Комельковой спешно занялся подготовкой. Пока они для костров хворост таскали, он, не таясь пусть слышат, пусть готовы будут! Выбирал повыше, пошумнее, подрубал так, чтоб от толчка свалить, и бежал к следующему. Пот застилал глаза, нестерпимо жалил комар, но старшина, задыхаясь, рубил и рубил, пока с передового секрета Гурвич не прибежала. Замахала с той стороны: — Идут, товарищ старшина!.. За деревьями мелькайте, не за кустами. И орите, позвончее да почаще орите. Разбежались его бойцы.
Только Гурвич да Четвертак подтянулась к тому времени все еще на том берегу копошились. Гурвич голой ногой воду щупала, а Четвертак все никак бинты развязать не могла, которыми чуню ее прикручивали. Старшина подошел поспешно: — Погоди, перенесу. Вода — лед, а у тебя хворь еще держится. Примерился, схватил красноармейца в охапку пустяк: пуда три, не боле. Она рукой за шею обняла, вдруг краснеть с чего-то надумала. Залилась аж до шеи. Вода почти до колен доставала — холодная, до рези. Впереди Гурвич брела, юбку подобрав. Мелькала худыми ногами, для равновесия размахивая сапогами.
И юбку сразу опустила, подолом по воде волоча. Комендант крикнул сердито: — Подол подбери! Остановилась, улыбаясь: — Не из устава команда, Федот Евграфыч… Ничего, еще шутят! Это Васкову понравилось, и на свой фланг, где Комелькова уже костры поджигала, он в хорошем настроении прибыл. Заорал что было сил: — Давай, девки, нажимай веселей!.. Издалека Осянина тотчас же отозвалась: — Э-ге-гей!.. Иван Иваныч, гони подводу!.. Кричали, валили подрубленные деревья, аукались, жгли костры. Старшина тоже иногда покрикивал, чтоб и мужской голос слышался, но чаще, затаившись, сидел в ивняке, зорко всматриваясь в кусты на той стороне. Долго ничего там уловить невозможно было.
Уже и бойцы его кричать устали, уже все деревья, что подрублены были, Осянина с Комельковой повалить успели, уже и солнце над лесом встало и речку высветило, а кусты с той стороны стояли недвижимо и молчаливо. Леший их ведает, может, и ушли. Васков не стереотруба, мог и не заметить, как к берегу они подползали. Они ведь тоже птицы стреляные: в такое дело не пошлют кого ни попадя… Это он подумал так. А сказал коротко: — Годи. И снова в кусты эти, до последнего прутика изученные, глазами впился. Так глядел, что слеза прошибла. Моргнул, протер ладонью и — вздрогнул: почти напротив, через речку, ольшаник затрепетал, раздался и в прогалине ясно обозначилось заросшее ржавой щетиной молодое лицо. Федот Евграфыч руку назад протянул, нащупал круглое колено, сжал. Комелькова уха его губами коснулась: — Вижу… Еще один мелькнул, пониже.
Двое выходили к берегу: без ранцев, налегке. Выставив автоматы, обшаривали глазами голосистый берег. Екнуло сердце Васкова: разведка! Значит, решились все-таки прощупать чащу, посчитать лесорубов, найти меж ними щелочку. К черту все летело, весь замысел, все крики, дымы и подрубленные деревья: немцы не испугались. Сейчас переправятся, юркнут в кусты, змеями выползут на девичьи голоса, на костры, на шум. Пересчитают по пальцам, разберутся и… и поймут, что обнаружены. Федот Евграфыч плавно, ветку боясь шевельнуть, достал наган. Уж этих-то двух он верняком прищучит, еще в воде, на подходе. Конечно, шарахнут тогда по нему из всех автоматов, но девчата, возможное дело, уйти успеют, затаиться.
Только бы Комелькову отослать… Он оглянулся: стоя сзади него на коленях, Евгения зло стягивала гимнастерку. Швырнула на землю, вскочила, не таясь. Федот Евграфыч зачем-то схватил ее гимнастерку, зачем-то прижал к груди. А гибкая Комелькова уже вышла на каменистый, залитый солнцем плес. Дрогнули ветки напротив, скрывая серо-зеленые фигуры. Евгения неторопливо, подрагивая коленками, стянула юбку, рубашку и, поглаживая руками черные трусики, вдруг высоким, звенящим голосом завела-закричала: Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой… Ах, хороша она была сейчас, чудо как хороша! Высокая, белотелая, гибкая — в десяти метрах от автоматов. Оборвала песню, шагнула в воду и, вскрикивая, шумно и весело начала плескаться. Брызги сверкали на солнце, скатываясь по упругому, теплому телу, а комендант, не дыша, с ужасом ждал очереди. Вот сейчас, сейчас ударит — и переломится Женька, всплеснет руками и… Молчали кусты.
Эй, Ванюша, где ты?.. Федот Евграфыч отбросил ее гимнастерку, сунул в кобуру наган, на четвереньках метнулся вглубь, в чащобу. Схватил топор, отбежал, яростно рубанул сосну. Сроду он так быстро деревьев не валивал — и откуда сила взялась. Нажал плечом, положил на сухой ельник, чтоб шуму больше было. Задыхаясь, метнулся назад, на то место, откуда наблюдал. Выглянул осторожно. Женька уже на берегу стояла — боком к нему и к немцам. Спокойно натягивала на себя легкую рубашку, и шелк лип, впечатывался в тело и намокал, становясь почти прозрачным под косыми лучами бьющего из-под леса солнца. Она, конечно, знала об этом, знала и потому неторопливо, плавно изгибалась, разбрасывая по плечам волосы.
И опять Васкова до черного ужаса обожгло ожидание очереди, что брызнет сейчас из-за кустов, ударит, изуродует, сломает это буйно-молодое тело. Сверкнув запретно белым, Женька стащила из-под рубашки мокрые трусики, отжала их и аккуратно разложила на камнях. Села рядом, вытянув ноги, подставив солнцу до земли распущенные волосы. А тот берег молчал. Молчал, и кусты нигде не шевелились, и Васков, как ни всматривался, не мог понять, там ли еще немцы или уже отошли. Гадать было некогда, и комендант, наскоро скинув гимнастерку, сунул в карман галифе наган и, громко ломая валежник, пошел на берег. Хотел весело крикнуть — не вышло, горло сдавило. Вылез из кустов на открытое место — сердце чуть ребра не выламывало от страха. Подошел к Комельковой. Так что одевайся.
Хватит загорать. Поорал для той стороны, а что Комелькова ответила — не расслышал. Он весь туда был сейчас нацелен, на немцев, в кусты. Так был нацелен, что казалось ему — шевельнись листок, и он услышит, уловит, успеет вот за этот валун упасть и наган выдернуть. Но пока вроде ничего там не шевелилось. Женька потянула его за руку, он сел рядом и вдруг увидел, что она улыбается, а глаза, настежь распахнутые, ужасом полны, как слезами, и ужас этот живой и тяжелый, как ртуть. Она что-то еще говорила, даже смеялась, но Федот Евграфыч ничего уже не мог слышать. Увести ее, увести за кусты надо было немедля, потому что не мог он больше каждое мгновение считать, когда ее убьют. Но чтоб легко все было, чтоб фрицы проклятые не доперли, что игра все это, что морочат им головы их немецкие, надо было что-то придумать. Женька завизжала, как положено, вскочила, за ним бросилась.
Васков сперва по бережку побегал, от нее уворачиваясь, а потом за кусты скользнул и остановился, только когда в лес углубился достаточно. И хватит с огнем играться. Сунул, отвернувшись, юбку, а она не взяла, и рука висела в воздухе. Ругнуться хотел, оглянулся — а боец Комелькова, закрывши лицо, скорчившись, сидела на земле, и круглые плечи ее ходуном ходили под узкими ленточками рубашки… Это потом они хохотали. Потом, когда узнали, что немцы ушли. Хохотали над охрипшей Осяниной, над Гурвич, что юбку прожгла, над чумазой Четвертак, над Женькой, как она фрицев обманывала, над ним, старшиной Васковым. До слез, до изнеможения хохотали, и он смеялся, забыв вдруг, что старшина по званию, а помня только, что провели немцев за нос, лихо провели, озорно, и что теперь немцам этим в страхе и тревоге вокруг Легонтова озера сутки топать. Тут все захлопотали, полотенце на камнях расстелили, стали резать хлеб, сало, рыбу разделывать. И пока они занимались этими бабскими делами, старшина, как положено, сидел в отдалении, курил, ждал, когда к столу покличут, и устало думал, что самое страшное — позади… 7 Лиза Бричкина все девятнадцать лет прожила в ощущении завтрашнего дня. Каждое утро ее обжигало нетерпеливое предчувствие ослепительного счастья, и тотчас же выматывающий кашель матери отодвигал это свидание с праздником на завтрашний день.
Не убивал, не перечеркивал — отодвигал. Пять лет изо дня в день он приветствовал ее этими словами. Лиза шла во двор задавать корм поросенку, овцам, старому казенному мерину. Умывала, переодевала и кормила с ложечки мать. Готовила обед, прибиралась в доме, обходила отцовские квадраты и бегала в ближнее сельпо за хлебом. Подружки ее давно кончили школу: кто уехал учиться, кто уже вышел замуж, а Лиза кормила, мыла, скребла и опять кормила. И ждала завтрашнего дня. Завтрашний день никогда не связывался в ее сознании со смертью матери. Она уже с трудом помнила ее здоровой, но в саму Лизу было вложено столько человеческих жизней, что представлению о смерти просто не хватало места. В отличие от смерти, о которой с такой нудной строгостью напоминал отец, жизнь была понятием реальным и ощутимым.
Она скрывалась где-то в сияющем завтра, она пока обходила стороной этот затерянный в лесах кордон, но Лиза знала твердо, что жизнь эта существует, что она предназначена для нее и что миновать ее невозможно, как невозможно не дождаться завтрашнего дня. А ждать Лиза умела. С четырнадцати лет она начала учиться этому великому женскому искусству. Вырванная из школы болезнью матери, ждала сначала возвращения в класс, потом — свидания с подружками, потом — редких свободных вечеров на пятачке возле клуба, потом… Потом случилось так, что ей вдруг нечего оказалось ждать. Подружки ее либо еще учились, либо уже работали и жили вдали от нее, в своих интересах, которые со временем она перестала ощущать. Парни, с которыми когда-то так легко и просто можно было потолкаться и посмеяться в клубе перед сеансом, теперь стали чужими и насмешливыми. Лиза начала дичиться, отмалчиваться, обходить сторонкой веселые компании, а потом и вовсе перестала ходить в клуб. Так уходило ее детство, а вместе с ним и старые друзья. А новых не было, потому что никто, кроме дремучих лесников, не заворачивал на керосиновые отсветы их окошек.