Но в данном случает речь пойдет о режиссере, который в этом деле "собаку съел", но и у него были трудности во время съемок фильма "Жестокий романс".
О чем и какой смысл фильма «Жестокий романс»
Состоялась премьера художественного фильма режиссёра Эльдара Рязанова "Жестокий романс", снятого на киностудии Мосфильм. Всенародно любимый фильм Эльдара Рязанова "Жестокий романс", снятый в 1984 году по пьесе Островского "Бесприданница", вызвал восторг у зрителей. В Доме Гоголя, известном месте для культурных событий, будет показан фильм «Жестокий романс», который был снят Эльдаром Рязановым в 1984 году.
Никита Михалков о роли Паратова в фильме Эльдара Рязанова "Жестокий романс" (1984)
Съемки в картине «Жестокий романс» режиссера Эльдара Рязанова в 1984 году могли стать последними в карьере Андрея Мягкова, который в этом фильме сыграл Карандышева. На съемках фильма *Жестокий романс*, 1984. Критики разнесли «Жестокий романс» в пух и прах. Речной дизельный теплоход, который стал одной из съёмочных площадок в фильме режиссера Эльдара Рязанова «Жестокий Романс», приходит в негодность. Мало кому известно, но осенью 1983 года в Костроме проходили съемки для «Жестокого романса» с участием Людмилы Гурченко.
«Жестокий романс». Почему актёры вспоминают с содроганием этот фильм
Режиссер несколько дней ждал, но в результате, решил ускорить процесс и привлечь пиротехников. Те перевыполнили задачу, и зажгли несколько дымовых шашек. Вместо того, чтобы стелиться по реке, туман а точнее, едкий дым поднялся в город, и там начался транспортный коллапс. После этого жители Костромы стали настороженно относиться к съемочной группе, некоторые писали жалобы. Режиссер фильма Эльдар Рязанов был вынужден идти в городской совет, чтобы извиниться за свои необдуманные действия, приведшие к столь серьезным последствиям. Бравируя, Паратов ставит себе на голову стакан и предлагает выстрелить в него. На самом деле, конечно, стрелять никто не собирался, а стакан должен был взорваться. Но пиротехники забыли положить Михалкову на голову смягчающую прокладку, и стакан взорвался прямо на шляпе. Актер был в шоке, но избежал травмы, хотя чем это могло кончиться, одному Богу известно.
Да еще не современное. Да еще в другом жанре. Да еще широко известное. Да еще классику. А надо, чтобы это стало своим, то есть проникло бы буквально в поры, жило в каждой клетке...
Мы решили начать работу с просмотра ленты Я. Надо было прояснить свое нынешнее отношение к картине, понять, что нам следует воспринять из нее, а что отринуть. Через сорок семь лет, что промчались со времени постановки, картина, естественно, смотрелась уже иначе. Изменилось наше восприятие, обогащенное всем опытом, который приобрел за эти годы кинематограф. Я ничуть не хочу умалить высокие достоинства протазановской ленты, о которых говорил выше, но с фильмом произошел естественный процесс старения.
Нет, пожалуй, это не совсем верная формулировка. Состарился не фильм — он остался таким же, — но уж очень изменились мы, зрители. И это в природе вещей. Звук в год постановки «Бесприданницы» был еще компонентом сравнительно новым. Звук не успел перестроить сценарные принципы, методы съемок и монтажа.
Вся система режиссерского мышления: съемки короткими, зачастую однозначными кусками, кадры-символы, кадры-метафоры — порождение немого кинематографа. Длинная пьеса была втиснута в прокрустово ложе односерийной картины — у «великого немого» имелся немалый опыт по этой части. Это неминуемо влекло за собой определенную схематичность персонажей. Однако своеобразие «Бесприданницы» заключалось в том, что она снималась в конце немого и в начале звукового кинематографа. И если опыт бессловесного фильма был накоплен огромный, то говорящее кино делало только свои первые шаги...
То, что я напишу сейчас, может показаться кощунством некоторым читателям. Однако я не могу не поделиться своими ощущениями. И поверьте — никого не хочу обидеть. Непревзойденные артисты, собранные Протазановым в «Бесприданнице», играли в манере «великого немого». Они еще не могли иначе.
Им всем — пожалуй, кроме молодого Б. Тенина, не имевшего опыта в немых фильмах, — были свойственны излишняя внешняя выразительность, почти плакатность, подчеркнутость жеста это шло от недоверия к звуку , некоторая преувеличенность актерской подачи. И в этом их винить неисторично, несправедливо, но, когда мы смотрим произведение спустя полвека после его создания, не отметить этого мы попросту не можем. К примеру, замечательная актриса Ольга Пыжова выглядела на экране, по сути, символом купечества. Изумительный Кторов, демонстрируя соблазнителя, фата, казался кое-где страшно сказать смешным.
Талантливый Балихин показывал только одну грань своего Карандышева — омерзительную ничтожность. При этом ничуть не увяло изобразительное мастерство режиссера, оператора, художника. Нигде не чувствовалось театра: ни в репликах, ни в мизансценах. Это несомненное достоинство, кстати, тоже было следствием эстетики «великого немого». Потом злоупотребление звуком приблизило кино к театру, лишив во многом его основ: зрелищности и динамичности.
Во всяком случае, просмотр Протазановской «Бесприданницы» стал для нас скорее архивным делом, ознакомлением с материалом, изучением, похожим на поход в музей, нежели встречей с грозным соперником. За полвека во многом изменились правила игры. Но такое восприятие протазановского фильма — и мы это понимали — было присуще только нам, съемочному коллективу, безрассудно взявшемуся за повторную экранизацию. У публики же прочно и неистребимо присутствовала память о том сильном, ярком впечатлении, которое произвела картина тогда, когда ее смотрели. Это впечатление жило в умах, сердцах, душах, и нам, хотели мы этого или нет, самим фактом съемки нового фильма невольно приходилось вступать в некое соревнование.
Так что, прямо скажем, старт у нас получился крайне невыгодный. Была в нашей ситуации одна симпатичная подробность. Оператором фильма должен был быть Вадим Алисов, сын Н. Алисовой, которая так трогательно сыграла Ларису Огудалову в прежней ленте. Я позвонил Нине Ульяновне и спросил, не возражает ли она, что мы примемся за новую версию «Бесприданницы».
Я, вероятно, мог бы этого и не делать, никто меня не обязывал, но я отношусь с огромным уважением к этой замечательной актрисе и не хотел бы ни в чем огорчать ее. У нас состоялся очень сердечный разговор, который кончился тем, что Нина Ульяновна пожелала нам успеха и сказала, что будет с нетерпением ждать нашу картину... Прежде чем приступить к написанию литературного сценария, мы — художник А. Борисов, оператор В. Алисов, второй режиссер Л.
Черток и я — провели несколько бесед, пытаясь определить наши главные позиции. Мы решили: сценарий должен иметь романную форму. Обычно инсценировки делаются из романа или повести. Обратный же путь, выбор романной, повествовательной формы для переложения пьесы, — случай редкий. Однако такое решение было принято не оригинальности ради.
Его продиктовала нам пьеса Островского. Пьеса начинается с того, что два героя — крупные дельцы, матерый Кнуров к молодой Вожеватов, — долго, вернее, очень долго на десяти страницах рассказывают друг другу а вернее, зрителю , что случилось в семье Огудаловых за последний год. Такой способ изложения возможен для театра и то не для современного , но абсолютно исключается для кино. Длиннющая экспозиция знакомит нас заочно с героями драмы, вводит в круг их проблем, подробно рассказывает о взаимоотношениях персонажей. В этой беседе двух действующих лиц — огромный поток информации, притом очень пространной, развернутой, с нюансами и деталями.
Известная поговорка, что «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», как мне думается, подходила и к данному случаю. И мы решили показать то, о чем рассказывали Кнуров и Вожеватов, то есть заменить рассказ показом. Сделать своего рода реконструкцию прошлого. Разумеется, показать не все, а взять только самые важные, самые существенные, самые значительные события из прошлой жизни наших героев. Уже после окончания картины, работая над сюжетом о дореволюционном немом кино для «Кинопанорамы», я узнал, что аналогичная попытка была сделана в фильме «Жизнь Барона».
В этой ленте, к сожалению не сохранившейся, основываясь на текстах персонажей, сценарист и режиссер восстановили жизнь Барона из горьковской пьесы «На дне». Фильм рассказывал о том, как блестящий аристократ дошел до нищенской жизни в ночлежке. Роль Барона с блеском исполнил любимец зрителей В. У нас много спорят о том, какой должна быть экранизация. Обязана она буквально воспроизвести на экране творение писателя или же возможно свободное изложение классического произведения «по мотивам»?
Мне кажется, это схоластический спор. В каждом конкретном случае надо и решать конкретно. Зависит это от множества причин. Во-первых, от вещи, которую экранизируют. Одно произведение легко переводится в экранную форму, и тогда, наверное, не следует прибегать к фантазиям и вольностям.
Другое произведение в чистом виде невозможно воскресить на экране — получится элементарная киноиллюстрация. Тогда просто необходимо драматургическое вмешательство современного автора. Как ни крути, важнее все-таки передать «дух» классического творения, нежели его «букву». Приступая к созданию экранизации, нужно проникнуться всем настроем автора, влезть целиком и полностью в ткань его труда, почувствовать душевные движения писателя, понять его человеческие и гражданские импульсы, раствориться в его персонажах. Потом уже, исходя из всего этого, попытаться создать новое драматургическое произведение.
И при этом непременно поверять каждую свою находку, каждую свою фразу именем, биографией, индивидуальностью писателя. Это кропотливый труд. Он требует уважения и бескорыстной любви к чужому произведению, своеобразного растворения в чужом замысле, в чужой самобытности и при этом сохранения собственного «я», дабы не превратиться в подельщика-копииста. И, конечно же, решающим фактором является, кто именно делает экранизацию. И тут я становлюсь в своих рассуждениях на весьма скользкий путь.
Как определить, кто имеет право инсценировать бессмертные ценности нашей культуры? Кому можно разрешить? Кому нельзя давать в руки бесценное духовное наследие? Как угадать, что получится? Не исказит ли, не опошлит, не выпрямит ли тот или иной деятель классический шедевр?
Ведь сколько замечательных творений уже погублено, буквально растоптано бездарными экранизаторами! Настоящая удача случается очень редко. Как предусмотреть, какое классическое произведение окажется созвучным нашему времени, а какое, несмотря на его достоинства, не вызовет отклика в душах, останется мертвым костюмным фильмом? Я думаю, все эти проблемы неразрешимы. Конечно, можно вообще перестать делать экранизации.
К этому, кстати, взывают «буквоеды от филологии». Они регулярно требуют запрета на экранизацию классики, считая именно себя преемниками и хранителями духовного богатства. Они стремятся навесить большой амбарный замок на все классическое наследие. Тогда проблема решится — не будет ни удач, ни провалов. Попросту ничего не будет...
Легко сказать «воссоздать прошлую жизнь персонажей»... Но ведь тогда придется дописывать за Островского, досочинять эпизоды, а это и трудно и порой бестактно, не говоря уж о том, что подобное самоуправство вызовет гнев многих литературоведов. После многократного, очень внимательного прочтения я увидел, что эпизоды, если их умело извлечь из беседы Кнурова и Вожеватова, практически все намечены, излишне проявлять ненужную фантазию. Что же касается диалогов, то тут тоже надо прибегнуть к помощи Александра Николаевича Островского. Каждый большой писатель в своих сочинениях создает собственный мир.
Этот мир подчас населен однотипными или родственными по характеру персонажами. Героями произведений управляют законы, созданные властителем этого мира, то есть автором.
Кстати, когда после выхода «Жестокого романса» критики разнесли его в пух и прах, Нина Алисова почти единственная встала на защиту картины. Зато на роль Ларисы Огудаловой Рязанов решил взять дебютантку, чтобы, по его словам, открыть новое имя в кино. Ровно то же произошло с Людмилой Гурченко после «Карнавальной ночи» или с Ларисой Голубкиной после «Гусарской баллады». На кастинг пригласили несколько начинающих актрис, в том числе и вчерашнюю студентку Ленинградского института театра, музыки и кинематографии Ларису Гузееву.
По словам Гузеевой, она в то время хипповала, поэтому на пробы явилась в соответствующем виде — рваных заношенных джинсах и стоптанных сандалиях, с длинными ногтями, раскрашенными в разные цвета и вплетенными в распущенные волосы денежными купюрами. Неудивительно, что поначалу Рязанов и вся съемочная группа впали в ступор. И только, когда актрису переодели и причесали, все вздохнули с облегчением — вот она, Лариса Огудалова. Поэтому озвучивание роли Ларисы Огудаловой Рязанов доверил другой актрисе — Анне Каменковой, которая отлично с этим справилась. Рязанов же решил пойти дальше и доверить своей героине спеть несколько романсов. Но только, как это сделать, если у Гузеевой нет голоса?
Режиссер обратился в музыкальную редакцию «Мосфильма», где ему посоветовали пригласить цыганскую певицу Валентину Пономареву. Рязанов так и поступил, хотя уговаривать Пономареву ему пришлось довольно долго. А тут ей приходилось петь серьезные тексты», — вспоминал режиссер. Тем не менее, справилась со своей задачей Валентина просто великолепно. Романсы в ее исполнении «Под лаской плюшевого пледа», «Любовь — волшебная страна» и в особенности «А напоследок я скажу» стали настоящими шедеврами. К сожалению, «Жестокий романс» остался единственным совместным проектом Рязанова и Пономаревой — после выхода картины на экраны они разругались.
Дело в том, что Пономарева была уверена, что режиссер в титрах укажет, что романсы исполняла она, а не Гузеева. А когда этого не произошло, певица высказала свою обиду Рязанову, после чего они много лет даже не здоровались друг с другом.
Прежде чем приступить к написанию литературного сценария, мы — художник А.
Борисов, оператор В. Алисов, второй режиссер Л. Черток и я — провели несколько бесед, пытаясь определить наши главные позиции.
Мы решили: сценарий должен иметь романную форму. Обычно инсценировки делаются из романа или повести. Обратный же путь, выбор романной, повествовательной формы для переложения пьесы, — случай редкий.
Однако такое решение было принято не оригинальности ради. Его продиктовала нам пьеса Островского. Пьеса начинается с того, что два героя — крупные дельцы, матерый Кнуров к молодой Вожеватов, — долго, вернее, очень долго на десяти страницах рассказывают друг другу а вернее, зрителю , что случилось в семье Огудаловых за последний год.
Такой способ изложения возможен для театра и то не для современного , но абсолютно исключается для кино. Длиннющая экспозиция знакомит нас заочно с героями драмы, вводит в круг их проблем, подробно рассказывает о взаимоотношениях персонажей. В этой беседе двух действующих лиц — огромный поток информации, притом очень пространной, развернутой, с нюансами и деталями.
Известная поговорка, что «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», как мне думается, подходила и к данному случаю. И мы решили показать то, о чем рассказывали Кнуров и Вожеватов, то есть заменить рассказ показом. Сделать своего рода реконструкцию прошлого.
Разумеется, показать не все, а взять только самые важные, самые существенные, самые значительные события из прошлой жизни наших героев. Уже после окончания картины, работая над сюжетом о дореволюционном немом кино для «Кинопанорамы», я узнал, что аналогичная попытка была сделана в фильме «Жизнь Барона». В этой ленте, к сожалению не сохранившейся, основываясь на текстах персонажей, сценарист и режиссер восстановили жизнь Барона из горьковской пьесы «На дне».
Фильм рассказывал о том, как блестящий аристократ дошел до нищенской жизни в ночлежке. Роль Барона с блеском исполнил любимец зрителей В. У нас много спорят о том, какой должна быть экранизация.
Обязана она буквально воспроизвести на экране творение писателя или же возможно свободное изложение классического произведения «по мотивам»? Мне кажется, это схоластический спор. В каждом конкретном случае надо и решать конкретно.
Зависит это от множества причин. Во-первых, от вещи, которую экранизируют. Одно произведение легко переводится в экранную форму, и тогда, наверное, не следует прибегать к фантазиям и вольностям.
Другое произведение в чистом виде невозможно воскресить на экране — получится элементарная киноиллюстрация. Тогда просто необходимо драматургическое вмешательство современного автора. Как ни крути, важнее все-таки передать «дух» классического творения, нежели его «букву».
Приступая к созданию экранизации, нужно проникнуться всем настроем автора, влезть целиком и полностью в ткань его труда, почувствовать душевные движения писателя, понять его человеческие и гражданские импульсы, раствориться в его персонажах. Потом уже, исходя из всего этого, попытаться создать новое драматургическое произведение. И при этом непременно поверять каждую свою находку, каждую свою фразу именем, биографией, индивидуальностью писателя.
Это кропотливый труд. Он требует уважения и бескорыстной любви к чужому произведению, своеобразного растворения в чужом замысле, в чужой самобытности и при этом сохранения собственного «я», дабы не превратиться в подельщика-копииста. И, конечно же, решающим фактором является, кто именно делает экранизацию.
И тут я становлюсь в своих рассуждениях на весьма скользкий путь. Как определить, кто имеет право инсценировать бессмертные ценности нашей культуры? Кому можно разрешить?
Кому нельзя давать в руки бесценное духовное наследие? Как угадать, что получится? Не исказит ли, не опошлит, не выпрямит ли тот или иной деятель классический шедевр?
Ведь сколько замечательных творений уже погублено, буквально растоптано бездарными экранизаторами! Настоящая удача случается очень редко. Как предусмотреть, какое классическое произведение окажется созвучным нашему времени, а какое, несмотря на его достоинства, не вызовет отклика в душах, останется мертвым костюмным фильмом?
Я думаю, все эти проблемы неразрешимы. Конечно, можно вообще перестать делать экранизации. К этому, кстати, взывают «буквоеды от филологии».
Они регулярно требуют запрета на экранизацию классики, считая именно себя преемниками и хранителями духовного богатства. Они стремятся навесить большой амбарный замок на все классическое наследие. Тогда проблема решится — не будет ни удач, ни провалов.
Попросту ничего не будет... Легко сказать «воссоздать прошлую жизнь персонажей»... Но ведь тогда придется дописывать за Островского, досочинять эпизоды, а это и трудно и порой бестактно, не говоря уж о том, что подобное самоуправство вызовет гнев многих литературоведов.
После многократного, очень внимательного прочтения я увидел, что эпизоды, если их умело извлечь из беседы Кнурова и Вожеватова, практически все намечены, излишне проявлять ненужную фантазию. Что же касается диалогов, то тут тоже надо прибегнуть к помощи Александра Николаевича Островского. Каждый большой писатель в своих сочинениях создает собственный мир.
Этот мир подчас населен однотипными или родственными по характеру персонажами. Героями произведений управляют законы, созданные властителем этого мира, то есть автором. Недаром говорят «мир Шекспира», «мир Бальзака», «мир Достоевского».
Вспомните — таких субъектов, как сухой и недобрый мистер Домби, можно встретить во многих диккенсовских книгах. Так же кочуют по страницам его книг мальчуганы вроде Оливера Твиста или Пипа-Филиппа, которым выпадает угрюмое, полное тяжких ударов судьбы детство. Зловещие старухи, беспечные шарлатаны, добрые бродяги и моряки, сухари-стряпчие населяют «землю» Диккенса.
Или возьмем, к примеру, неистовое пространство, которое заселил гениальный Достоевский. При разнообразии сюжетов и огромной плотности населения его романов — если вглядеться попристальнее — можно обнаружить сходство между иными героями. Рогожин и Митя Карамазов очень близки друг другу.
Духовное родство, несомненно, связывает Алешу Карамазова и князя Мышкина. А Грушенька и Настасья Филипповна, по сути, разновидности одного женского типа и характера. Можно привести еще немало примеров.
Островский тоже создал свою, непохожую на мир других писателей вселенную. Его пристальный, наблюдательный глаз извлек из суеты жизни и поместил в драматургическое зеркало своего времени множество самых разных типов. Тут и купцы-толстосумы с их дремучими женами-купчихами, их наивные или, наоборот, практичные дочки-барышни, предприимчивые приказчики, вздорные барыни-старухи, оборотистые, пронырливые свахи, хитрые карьеристы-чиновники, глупцы-генералы, надутые самодуры-богатеи, пылкие вдовушки, игроки, соблазнители, выпивохи-артисты, воротилы-миллионщики, разорившиеся дворяне...
Чтобы только перечислить всю эту персонажную галерею, понадобится очень много бумаги. Представление об Островском как о знатоке купечества, разумеется, верно, но оно справедливо только по отношению к первому периоду его творчества. А потом в «доме Островского» селились и размножались персонажи из других социальных слоев.
У драматурга были не только острый глаз и чуткое ухо, он душой улавливал быстротекущие изменения тогдашней российской жизни. Его пьесы, конечно, великая энциклопедия нравов того времени. Менялись нравы — менялись и пьесы Островского.
Разумеется, в шестидесяти произведениях драматурга, конечно же, существовали типы, которые попадали в аналогичные ситуации, были близки духовно или социально, говорили похожим языком. Нужно было только найти то, что нужно. То, что требовалось для сценария.
А для этого надо хорошо знать все, что написал Александр Николаевич. Я принялся перечитывать огромное драматургическое наследие великого писателя. Но главное свое внимание я уделил поздним его вещам, которые примыкали к «Бесприданнице» по времени с двух сторон — до и после.
И мне действительно почти удалось избежать дописывания новых текстов. В основном в новых эпизодах говорятся слова, взятые из других пьес Островского. Существовали для меня еще кое-какие отправные точки, когда я приступил к сценарию.
Произведения Островского, как и всякого другого классика, обросли в театральных и кинопостановках немалым количеством привычных представлений, а попросту — штампов. Дно любого большого корабля за долгое время покрывается ракушками, моллюсками, водорослями, которые прилипают очень прочно. Вот так же и штампы.
Содрать их бывает тяжело, в первую очередь и потому, что они сидят в тебе самом. Бытующее мнение об Островском как «купеческом» драматурге породило соответствующий стиль интерпретаций. Но тут я сразу решил: это будет не «купеческая» картина, а, скорее, «дворянская» термины, конечно, очень приблизительные.
Выдуманный город Бряхимов характеризуется самим автором как большой город на Волге. Значит, для прообраза, прототипа надо брать Ярославль или Нижний Новгород, который был тогда третьим городом Российской империи. Отсюда и масштаб происходящего.
Не захудалый уездный городишко с лужами, коровами и курами, а крупный промышленный центр, с фабриками, торговыми рядами, богатыми особняками нуворишей, с портом, с пароходствами. Из одного только перечня действующих лиц ясен социальный срез, общественный фон, на котором разворачиваются события. Среди героев — «крупный делец с громадным состоянием», «блестящий барин из судохозяев», «представитель богатой торговой фирмы».
Да и семья Огудаловых тоже дворянская, идущая, правда, на дно, но цепляющаяся за, как говорится, «прежнюю роскошь». Кнуров, Вожеватов, Паратов — хозяева жизни, сильные, несомненно, талантливые финансовые тузы. Им свойственно ощущение, что все можно купить, что с деньгами все дозволено.
Это дает возможность и, более того, диктует необходимость вывести пьесу из камерных рамок, развернуть широкую картину жизни России. Действие происходит на Волге. В пьесе много говорится о красоте великой реки, о быстроходном пароходе «Ласточка», который принадлежит Паратову.
В кино можно и нужно показать и Волгу, и пароходы.
«Жестокий романс»: почему местные жители и актеры с содроганием вспоминали съемки фильма
К прекрасной девушке испытывают чувства сразу несколько мужчин, но очаровывает ее лишь один — состоятельный барин Сергей Сергеевич Паратов. Между ними закручивается роман, но роковой мужчина исчезает из жизни Ларисы, что приводит к трагическим последствиям.
Константин Худяков, ни на шаг не уйдя от оригинала, предлагает историю, на которую рязановская не похожа вовсе. В центре: три мощных характера - один женский и два мужских. Телеспектакль еще раз напомнил нам, какая воистину великая актриса Татьяна Доронина. Редкий женский актерский талант, умеющий играть достоинство. Лариса Дорониной не просто невероятно хороша собой, она, если угодно, - символ подлинной женщины. Может быть, даже эталон.
Нет никаких вопросов, почему вокруг нее роятся мужики, которые ради нее готовы на все. И Карандышев, и Паратов - мужики. Сильные, волевые - оба. Ах, как поразительно, эмоционально, нервно спрашивает Карандышев у Ларисы: ну чем Паратов лучше меня, чем? Ни он не понимает, ни мы... А ничем... Нет здесь красавца, сыгранного Михалковым , и нелепого, смешного героя Мягкова.
Нет такого противопоставления. Карандышев Джигарханяна , может быть, даже сильнее личность, чем Паратов Гафта. Карандышев плох только тем, что он - чужой, чуждый этому миру. Если бы любовь была чувством логическим, то Лариса, разумеется, полюбила бы его. К тому же он вполне хорош собой, обаятелен - молодой Джигарханян! Однако где любовь и где логика?
Многие испытывают чувства к прекрасной девушке, но очаровывает ее богатый барин Сергей Сергеевич Паратов… … еще Смотрите также.
Фильм имел большой зрительский успех, тем не менее получил гневные отзывы со стороны критиков.
Причина, почему актеры не любят вспоминать съемки «Жестокого романcа»
Но команды были слышны не все, и в какой-то момент актер не увидел, что лодка сошла с курса, и угодила прямо под лопасти ведущего колеса парохода. Лодку раскрошило в одно мгновение, словно печенье в руке, Мягков ушел под воду. Удивительно, но когда актер исчез под водой, а стоявший на борту помощник оператора решил прыгнуть вниз, чтобы помочь, его удержал коллега со словами: «Снимай! Это последние минуты великого артиста! Мгновения тянулись бесконечно, над Волгой стоял туман. Когда из воды всплыл парик актёра, кто-то даже перекрестился. Да и глядя на изуродованную лодку, попавшую между двух лопастей, кто бы мог подумать, что там сможет уцелеть человек.
А творились в то время поистине невероятные вещи. Об этом пишет информационный интернет-портал ctnews. Никита Михалков нередко устраивал шумные вечеринки со спиртными напитками.
В какой-то момент на шум прибыли сотрудники правоохранительных органов.
Поэтому еще до начала съемок он заручился их согласием. Поэтому проб не проводили, только главную героиню выбирали из нескольких претенденток.
Выбор пал на 23-летнюю Ларису Гузееву, для которой эта работа стала дебютной. К тому же, опыт несчастной любви ей был абсолютно незнаком. Эльдар Рязанов вспоминает: «Не все в ней, конечно, устраивало, не во всем я был уверен, когда утверждал Гузееву на роль, но все актеры-партнеры проявили великолепную солидарность, доброе отношение к молодой артистке, поддерживали ее, ободряли, делились своим опытом… Поначалу ее профессиональное невежество было поистине безгранично, но когда снимались последние эпизоды, работать с ней стало значительно легче».
По сюжету, его герой бросается в погоню за «Ласточкой». Актер не заметил, как подплыл слишком близко к пароходу, и лопасть ударила по носу лодки.
У меня возникали разные идеи новых постановок. Никто не знал, что дальше и как будет при Андропове.
У соседа по дачному поселку сценариста Эдуарда Володарского нашлась книга. Я прочитал. Словно в первый раз. И понял: буду снимать.
Однако у нашего зрителя была благодарная память. Но Филипп Тимофеевич пошел мне навстречу. Никаких проб не было, я заранее знал, кто кого будет играть. За исключением Ларисы Гузеевой.
И то там было всего несколько претенденток, но пробы проходила только Лариса. Но мое видение персонажей не совпадало с принятым и устоявшимся за эти годы. Я, например, был уверен, что Харита Игнатьевна Огудалова — не монументальная купчиха, какой она была в фильме Протазанова в исполнении Ольги Пыжовой. Мне Огудалова виделась еще молодой женщиной лет сорока максимум.
Да, она мать троих дочерей, но в те времена рожали рано. И она еще не прочь устроить свою личную жизнь. А на руках три дочери.
Интересные факты о съемках фильма "Жестокий романс" (14 фото)
От них он узнает, что Лариса выходит замуж. Тем временем Карандышев устраивает званый обед, на который приглашены и Кнуров, и Вожеватов, а в итоге и Паратов. Карандышев, ошалев от собственной значимости, которую он, по его мнению, приобрёл, сделавшись женихом Ларисы, вдрызг напивается при активном содействии гостей, смеющихся над ним. Лариса же позволяет Паратову увлечь себя на ночной банкет на пароход «Ласточка» с цыганами и шампанским. Лариса отдается Паратову, но утром он признается ей, что обручён и не может жениться на Ларисе. Кнуров и Вожеватов, пользуясь «удобным случаем», разыгрывают опозоренную Ларису в орлянку. Выиграв, Кнуров предлагает девушке стать его содержанкой, причём размер предложенного содержания заставил бы замолчать даже самых злых порицателей чужой нравственности, однако потрясенная Лариса отмалчивается. На пароходе появляется Карандышев, который, осознав, что над ним посмеялись, а его невесту увезли, за ночь на лодке догнал «Ласточку».
За Огудалову-младшую в «Жестоком романсе» говорит Анна Каменкова — ее нежный голос идеально совпадает с хрупким образом героини и юной красотой Гузеевой. Но вернемся к названию фильма.
Почему Рязанов выбрал именно такое, сдвинув фокус с истории бедной девушки, которая «любви искала, и не нашла»? Любовь режиссера к романсам как таковым не дает полного ответа. Разгадка кроется в истории массовой культуры середины XIX века.
Ведь во всем обвинят съемочную группу, и в частности Рязанова. А мне этого не хотелось. Я сразу же вспомнил жену, дом в Москве, и мне стало удивительно спокойно».
Название «Жестокий романс» появилось само собой — режиссер признается, что всегда питал слабость к романсам: «Я как поклонник старинных романсов поначалу решил использовать только их. Но перечитал моих любимых поэтесс: Цветаеву, Ахмадулину. И понял — то, что надо. Однажды зарплату актерам задержали, перебивались сухим пайком.
Что очень советую сделать. Эта экранизация великой пьесы Островского вышла в разгар новых споров о том, до какой степени вольно можно трактовать классику. Некоторые горячие головы предлагают ввести чуть ли не уголовную ответственность за искажение классики. Ни одному нормальному человеку не нравится, когда классику опошляют.
Но вот где и как отыскать критерии этого опошления? Говорят, не надо менять названия пьес. Мейерхольд назвал свою постановку великой пьесы Грибоедова "Горе уму". Один из лучших спектаклей по Островскому, который я видел, поставил Марк Анатольевич Захаров. Называется "Мудрец". В нем - абсолютное следование духу Островского, а букве - не абсолютное. Как быть? Тут ведь как.
Можно, например, перенести героев Чехова в наше время, и получится подлинный чеховский спектакль. А можно одеть по моде чеховского времени, а получится запредельная тоска. Где критерий? Вот две "Бесприданницы": Худякова и Рязанова. Совершенно разные истории, даже сюжетно. У Рязанова Паратов позволяет себе с Ларисой все. У Худякова Паратов отказывается оставаться с Ларисой наедине, потому что он венчан.
Никита Михалков о роли Паратова в фильме Эльдара Рязанова "Жестокий романс" (1984)
Всенародно любимый фильм Эльдара Рязанова "Жестокий романс", снятый в 1984 году по пьесе Островского "Бесприданница", вызвал восторг у зрителей. Известная кинокартина режиссера Эльдара Рязанова «Жестокий романс» заполучила любовь миллионов зрителей. говорил режиссёр. Тем более когда я принимал решение о постановке «Жестокого романса», прежний фильм помнил слабо. Фильма Рязанова «Жестокий романс» тоже не предполагал бурных событий.