Многие литературоведы называют роман «Робинзон Крузо» духовной автобиографией перерождения Дефо. Книга "Серьезные размышления о жизни и удивительных приключениях Робинзона Крузо" состоит из назидательных эссе. Книга написана в форме автобиографии морского путешественника и плантатора Робинзона Крузо, который стремился еще больше разбогатеть, причем быстро и нелегально, однако из-за кораблекрушения попал на необитаемый остров.
«Создатель „Робинзона“ был шпионом»
| Дефо Даниэль - Робинзон Крузо | Роман «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» не стал популярным ни в Англии, где писался, ни в России, ставшей местом действия значительной части произведения. |
| Робинзону Крузо 300 лет | Роман о Робинзоне Крузо экранизировали в разных странах около 30 раз! |
Кто написал роман "Робинзон Крузо"?
Роман «Робинзон Крузо» дал начало классическому английскому роману и породил моду на псевдодокументальную художественную прозу; его нередко называют первым «подлинным» романом на английском языке. История написания романа «Робинзон Крузо» включает в себя интересные факты. Дефо написал "Робинзона Крузо" как конфессиональный, автобиографический роман, глубоко показывающий внутренний мир его главного героя.
В России впервые перевели третью часть знаменитого романа Дефо о Робинзоне Крузо
| В России впервые перевели третью часть знаменитого романа Дефо о Робинзоне Крузо | «Удивительные приключения Робинзона Крузо», «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» - и в России издается впервые». |
| Даниэль Дефо: основоположник жанра романа | Приключенческий роман Даниэля Дефо прославил его имя, а история Робинзона Крузо остается популярной среди читателей вот уже более 300 лет. |
| ВЗГЛЯД / Робинзону Крузо исполнилось 300 лет :: Автор Екатерина Ракитина | Книга «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» хотя и стоила очень приличные деньги, но в короткое время стала бестселлером. |
| Кто написал «Робинзона Крузо»? Английский писатель Даниель Дефо :: | В 2020 году исполняется 360 лет со дня рождения Даниэля Дефо – великого английского писателя и публициста, классика мировой литературы, известного, главным образом, как автора романа «Робинзон Крузо». |
| Кто написал роман "Робинзон Крузо"? | Книга написана как вымышленная автобиография Робинзона Крузо[Комм. |
Дефо Даниель
У романа о жизни Робинзона Крузо на необитаемом острове было ещё два продолжения. "Удивительные приключения Робинзона Крузо", "Дальнейшие приключения Робинзона Крузо" - и в России издается впервые. «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», а еще год спустя — «Серьезные размышления Робинзона Крузо». Впервые книга Робинзон Крузо появилась в 1719 году. В книге, правда, Робинзона «оставили на берегу делать чёрную работу» – но это может быть стыдливым прикрытием вопросов гомосексуального насилия, которому нередко подвергались в плену.
Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
Робинзон Крузо Робинзон Крузо Эксмодетство Выпущенный в 1719 году приключенческий роман о Робинзоне Крузо стал сенсацией для современников. «Удивительные приключения Робинзона Крузо», «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» - и в России издается впервые». «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», а еще год спустя — «Серьезные размышления Робинзона Крузо». «Робинзон Крузо» (1719-1721) Дефо представил роман как подлинные мемуары самого Робинзона. 58. ДАНИЭЛЬ ДЕФО «РОБИНЗОН КРУЗО» Роман о приключениях Робинзона — книга совершенно удивительная.
Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
«Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», а еще год спустя — «Серьезные размышления Робинзона Крузо». Робинзон Крузо в молодости был весьма взбалмошным человеком, который не прислушивался не только к мудрым советам отца, но и многочисленным подсказкам интуиции и высших сил. В 1935-м году выходит книга «Робинзон Крузо» в пересказе Корнея Чуковского.
Даниель Дефо
Протестанты настаивают, что для общения с Богом священники в качестве посредников ни к чему. Вот и протестант Робинзон считал, что общается с Богом напрямую. Под общением с Богом он как пресвитерианец подразумевал только молитву, в таинства он не верил. Без мысленного общения с Богом Робинзон быстро сошел бы с ума. Он каждый день молится и читает Священное Писание. С Богом он не чувствует себя одиноким даже в самых экстремальных обстоятельствах. Это, кстати, хорошо соотносится с историей Александра Селькирка, который, чтобы не сойти с ума от одиночества на острове, каждый день читал вслух Библию и громко пел псалмы. Любопытным выглядит одно из ограничений, которое свято соблюдает Робинзон Дефо специально не останавливается на данном моменте, но из текста он хорошо виден , — это привычка всегда ходить одетым на необитаемым тропическом острове.
Видимо, герой не может оголиться перед Богом, постоянно чувствуя его присутствие рядом. В одной сцене — где Робинзон плывет на полузатонувший рядом с островом корабль — он вошел в воду «раздевшись», а затем, будучи на корабле, смог воспользоваться карманами, а значит, разделся все же не до конца. Протестанты — кальвинисты, пресвитерианцы — были уверены, что можно определить, кто из людей любим Богом, а кто — нет. Это видно из знаков, за которыми надо уметь наблюдать. Один из важнейших — удача в делах, что сильно повышает ценность труда и его материальных результатов. Попав на остров, Робинзон пытается понять свое положение с помощью таблицы, в которую аккуратно заносит все «за» и «против». Их количество равно, но это дает Робинзону надежду.
Далее Робинзон много трудится и через результаты своего труда чувствует милость Господа. Столь же важны многочисленные знаки-предостережения, которые не останавливают молодого Робинзона. Затонул первый корабль, на котором он отправился в путь «Совесть, которая в то время еще не успела у меня окончательно очерстветь, — говорит Робинзон, — сурово упрекала меня за пренебрежение к родительским увещаниям и за нарушение моих обязанностей к Богу и отцу», — имеется в виду пренебрежение дарованным жизненным уделом и отцовскими увещеваниями. Другой корабль захватили турецкие пираты. В самое злополучное из своих путешествий Робинзон отправился ровно через восемь лет, день в день после побега от отца, который его предостерегал от неразумных шагов. Уже на острове он видит сон: с неба к нему спускается страшный человек, объятый пламенем, и хочет поразить копьем за нечестие. Дефо настойчиво проводит мысль о том, что не стоит совершать дерзких поступков и круто менять свою жизнь без специальных знаков свыше, то есть, в сущности, постоянно осуждает гордыню притом что колонизаторские замашки Робинзона он, скорее всего, гордыней не считает.
Постепенно Робинзон все более склоняется к религиозным размышлениям. В то же время он четко разделяет сферы чудесного и бытового. Увидев на острове колосья ячменя и риса, он возносит благодарность Богу; затем вспоминает, что сам вытряхнул на этом месте мешочек из-под птичьего корма: «Чудо исчезло, а вместе с открытием, что все это самая естественная вещь, значительно остыла, должен признаться, и моя благодарность Промыслу». Когда на острове появляется Пятница, главный герой пытается привить ему собственные религиозные представления. В тупик его ставит естественный вопрос о происхождении и сущности зла, труднейший для большинства верующих людей: зачем Бог терпит дьявола? Прямого ответа Робинзон не дает; подумав некоторое время, он неожиданно уподобляет дьявола человеку: «А ты лучше спроси, почему Бог не убил тебя или меня, когда мы делали дурные вещи, оскорбляющие Его; нас пощадили, чтобы мы раскаялись и получили прощение». Главный герой и сам остался недоволен своим ответом — другого же ему на ум не пришло.
Вообще, Робинзон в конце концов приходит к мысли, что он не слишком успешен в истолковании сложных богословских вопросов. В последние годы жизни на острове искреннюю радость ему доставляет другое: совместная с Пятницей молитва, совместное ощущение присутствия Бога на острове. Наследство Робинзона Хотя Дефо припас основное философско-этическое содержание для последней, третьей книги про Робинзона, время оказалось мудрее автора: наиболее глубокой, цельной и влиятельной книгой Дефо был признан именно первый том этой трилогии характерно, что последний даже не переведен на русский язык. Жан-Жак Руссо в дидактическом романе «Эмиль, или О воспитании» 1762 назвал «Робинзона Крузо» единственной книгой, полезной для детского чтения. Сюжетная ситуация необитаемого острова, описанная у Дефо, рассматривается Руссо как обучающая игра, к которой — через чтение — следует приобщиться ребенку.
В заключение он привёл в пример моего старшего брата, которого он так же настойчиво убеждал не принимать участия в нидерландской войне, но все уговоры оказались напрасными: юношеские мечтания заставили моего брата бежать в армию, и он погиб.
И хотя, закончил отец, он никогда не перестанет молиться обо мне, но берётся утверждать, что, если я не откажусь от своих безумных намерений, на мне не будет благословения Божия. Придёт время, когда я пожалею, что пренебрёг его советом, но тогда, может статься, некому будет прийти мне на выручку. Я видел, как в конце этой речи она была поистине пророческой, хотя, я думаю, отец мой и сам этого не подозревал обильные слёзы заструились по лицу старика, особенно когда он заговорил о моём убитом брате; а когда батюшка сказал, что придёт время раскаяния, но помочь мне уже будет некому, то от волнения голос его дрогнул, и он прошептал, что сердце его разрывается и он не может больше вымолвить ни слова. Я был искренне растроган этой речью да и кого бы она не тронула? Но увы! Через несколько дней от моей решимости не осталось и следа: короче говоря, через несколько недель после моего разговора с отцом я во избежание новых отцовских увещаний решил бежать из дому тайком.
Я сдержал пыл своего нетерпения и действовал не спеша: выбрав время, когда моя мать, как мне показалось, была в более добром расположении духа, чем обычно, я отвел её в уголок и признался, что все мои помыслы подчинены желанию повидать далёкие края, и что, если даже я и займусь каким-либо делом, у меня всё равно не хватит терпения довести его до конца, и что пусть лучше отец отпустит меня добровольно, иначе я буду вынужден обойтись без его разрешения. Мне уже восемнадцать лет, сказал я, а в эти годы поздно учиться ремеслу, и если бы даже я поступил писцом к стряпчему, то знаю наперёд — я убежал бы от своего патрона, не дотянув до конца обучения, и ушёл в море. Но если бы матушка уговорила отца хоть единожды отпустить меня в морское путешествие; ежели жизнь в море придётся мне не по душе, я вернусь домой и не уеду более; и я могу дать слово, что удвоенным прилежанием наверстаю потерянное время. Мои слова сильно разволновали матушку. Она сказала, что заговаривать с отцом об этом бесполезно, ибо он слишком хорошо понимает, в чём моя польза, и никогда не даст согласия на то, что послужит мне во вред. Она просто изумлена, что я ещё могу думать о подобных вещах после моего разговора с отцом, который убеждал меня так мягко и с такой добротой.
Конечно, если я твёрдо решил себя погубить, тут уж ничего не поделаешь, но я могу быть уверен, что ни она, ни отец никогда не согласятся на мою затею; сама же она нисколько не желает содействовать моей гибели, и я никогда не буду вправе сказать, что моя мать потакала мне, в то время как отец был против. Впоследствии я узнал, что хотя матушка и отказалась ходатайствовать за меня перед отцом, однако передала ему наш разговор от слова до слова. Очень озабоченный таким оборотом дела, отец сказал ей со вздохом: «Мальчик мог бы жить счастливо, оставшись на родине, но, если он пустится в чужие края, он станет самым жалким, самым несчастным существом на свете. Нет, я не могу на это согласиться». Прошёл без малого год, прежде чем мне удалось вырваться на волю. В течение этого времени я упорно оставался глух ко всем предложениям заняться делом и часто пререкался с отцом и матерью, которые решительно противились тому, к чему меня столь сильно влекло.
Однажды, когда я находился в Гулле, куда я попал случайно, без всякой мысли о побеге, один мой приятель, отправлявшийся в Лондон на корабле своего отца, стал уговаривать меня ехать с ним, соблазняя, как это водится у моряков, тем, что мне ничего не будет стоить проезд. И вот, не спросившись ни у отца, ни у матери, не уведомив их ни словом и предоставив им узнать об этом как придётся, не испросив ни родительского, ни Божьего благословения, не принимая в расчёт ни обстоятельств, ни последствий, в недобрый — видит Бог! Надо полагать, никогда несчастья и беды молодых искателей приключений не начинались так рано и не продолжались так долго, как мои. Не успел наш корабль выйти из устья Хамбера, как подул ветер, вздымая огромные, страшные волны. До тех пор я никогда не бывал в море и не могу описать, как худо пришлось моему бедному телу и как содрогалась от страха моя душа. И только тогда я всерьёз задумался о том, что я натворил, и о справедливости небесной кары, постигшей меня за то, что я так бессовестно покинул отчий дом и нарушил сыновний долг.
Все добрые советы моих родителей, слёзы отца и мольбы матери воскресли в моей памяти, и совесть, которая в то время ещё не успела окончательно очерстветь, терзала меня за пренебрежение к родительским увещаниям и за нарушение обязанностей перед Богом и отцом. Между тем ветер крепчал, и на море разыгралась буря, которая, впрочем, не шла в сравнение с теми, что я много раз видел потом, ни даже с той, что мне пришлось увидеть несколько дней спустя. Но и этого было довольно, чтобы ошеломить меня, новичка, ничего не смыслившего в морском деле. Когда накатывалась новая волна, я ожидал, что она нас поглотит, и всякий раз, когда корабль падал вниз, как мне казалось, в пучину или бездну морскую, я был уверен, что он уже больше не поднимется на поверхность. И в этой муке душевной я неоднократно решался и давал себе клятвы, что, если Господу будет угодно сохранить на сей раз мне жизнь, если нога моя снова ступит на твёрдую землю, я тотчас же вернусь домой к отцу и, покуда жив, не сяду на корабль, что я последую отцовским советам и никогда более не подвергну себя подобной опасности. Теперь я понял всю справедливость рассуждений отца относительно золотой середины; для меня ясно стало, как мирно и приятно прожил он всю жизнь, никогда не подвергая себя бурям на море и невзгодам на суше, — словом, я, как некогда блудный сын, решил вернуться в родительский дом с покаянием.
Эти трезвые и благоразумные мысли не оставляли меня, покуда длилась буря, и даже некоторое время после неё; но на другое утро ветер стал стихать, волнение поулеглось, и я начал понемногу осваиваться с морем. Как бы то ни было, весь этот день я был настроен очень серьёзно тем более что ещё не совсем оправился от морской болезни ; но перед закатом небо прояснилось, ветер прекратился, и наступил тихий, очаровательный вечер; солнце зашло без туч и такое же ясное встало на другой день, и гладь морская при полном или почти полном безветрии, вся облитая его сиянием, представляла восхитительную картину, какой я никогда ещё не видывал. Ночью я отлично выспался, от моей морской болезни не осталось и следа, я был бодр и весел и любовался морем, которое ещё вчера так бушевало и грохотало и в такое короткое время могло затихнуть и явить собою столь привлекательное зрелище. И тут-то, словно для того, чтобы изменить моё благоразумное решение, ко мне подошёл приятель, сманивший меня ехать с ним, и, хлопнув меня по плечу, сказал: «Ну что, Боб, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Бьюсь об заклад, что ты испугался, — признавайся, ведь испугался вчера, когда задул ветерок? Хорош ветерок!
Я и представить себе не мог такой ужасной бури! Ах ты, чудак! Так, по-твоему, это буря? Что ты! Это сущие пустяки! Дай нам хорошее судно да побольше простору, — мы такого шквалика и не заметим.
Ну, да ты ещё совсем неопытный моряк, Боб. Пойдём-ка лучше сварим пуншу и забудем об этом. Взгляни, какой чудесный нынче день! Словом, как только на море воцарилась тишь, как только вместе с бурей улеглись мои взбудораженные чувства и прошёл страх утонуть в морской пучине, так мысли мои повернули в прежнее русло, и все клятвы, все обещания, которые я давал себе в часы страданий, были позабыты. Правда, порой на меня находило просветление, здравые мысли ещё пытались, так сказать, воротиться ко мне, но я гнал их прочь, боролся с ними, словно с приступами болезни, и при помощи пьянства и весёлой компании скоро восторжествовал над этими припадками, как я их называл; в какие-нибудь пять-шесть дней я одержал столь полную победу над своей совестью, какой только может пожелать себе юнец, решившийся не обращать на неё внимания. Однако меня ждало ещё одно испытание: как всегда в подобных случаях, провидение пожелало отнять у меня последнее оправдание перед самим собою; в самом деле, если на этот раз я не захотел понять, что всецело обязан ему, то следующее испытание было такого рода, что тут уж и самый последний, самый отпетый негодяй из нашего экипажа не мог бы не признать, что опасность была поистине велика и спаслись мы только чудом.
На шестой день по выходе в море мы пришли на Ярмутский рейд. Ветер после шторма был всё время неблагоприятный и слабый, так что мы двигались еле-еле. В Ярмуте мы были вынуждены бросить якорь и простояли при юго-западном, то есть противном, ветре семь или восемь дней. В течение этого времени на рейд пришло немалое количество судов из Ньюкасла, ибо Ярмутский рейд обычно служит местом стоянки для кораблей, которые дожидаются здесь попутного ветра, чтобы войти в Темзу. Впрочем, мы не простояли бы долго и вошли бы в реку с приливом, если бы ветер не был так свеж, а дней через пять не покрепчал ещё больше. Однако Ярмутский рейд считается такой же хорошей стоянкой, как и гавань, а якоря и якорные канаты были у нас надёжные; поэтому наши люди ничуть не тревожились и даже не помышляли об опасности — по обычаю моряков, они делили свой досуг между отдыхом и развлечениями.
Но на восьмой день утром ветер усилился, и пришлось свистать наверх всех матросов, убрать стеньги и плотно закрепить всё, что нужно, чтобы судно могло безопасно держаться на рейде. К полудню на море началось большое волнение, корабль стало сильно раскачивать; он несколько раз зачерпнул бортом, и раза два нам показалось, что нас сорвало с якоря. Тогда капитан скомандовал отдать запасной якорь. Таким образом, мы держались на двух якорях против ветра, вытравив канаты до конца. Тем временем разыгрался жесточайший шторм. Растерянность и страх были теперь даже на лицах матросов.
Я несколько раз слышал, как сам капитан, проходя мимо меня из своей каюты, бормотал вполголоса: «Господи, смилуйся над нами, иначе мы погибли, всем нам конец», — что не мешало ему, однако, зорко наблюдать за работами по спасению корабля. Первые минуты переполоха оглушили меня: я неподвижно лежал в своей каюте рядом со штурвалом и даже не знаю хорошенько, что я чувствовал. Мне было трудно вернуть прежнее покаянное настроение после того, как я сам его презрел и ожесточил свою душу: мне казалось, что смертный ужас раз и навсегда миновал и что эта буря пройдёт бесследно, как и первая. Но повторяю, когда сам капитан, проходя мимо, обмолвился о грозящей нам гибели, я неимоверно испугался. Я выбежал из каюты на палубу; никогда в жизни не приходилось мне видеть такой зловещей картины: на море вздымались валы вышиной с гору, и такая гора опрокидывалась на нас каждые три-четыре минуты. Когда, собравшись с духом, я огляделся вокруг, то увидел тяжкие бедствия.
На двух тяжело нагруженных судах, стоявших неподалёку от нас на якоре, были обрублены все мачты. Кто-то из наших матросов крикнул, что корабль, стоявший в полумиле от нас впереди, пошёл ко дну. Ещё два судна сорвало с якорей и унесло в открытое море на произвол судьбы, ибо ни на том, ни на другом не оставалось ни одной мачты. Мелкие суда держались лучше других — им было легче маневрировать; но два или три из них тоже унесло в море, и они промчались борт о борт мимо нас, убрав все паруса, кроме одного кормового кливера. В конце дня штурман и боцман стали упрашивать капитана позволить им срубить фок-мачту. Капитан долго упирался, но боцман принялся доказывать, что, если фок-мачту оставить, судно непременно затонет, и он согласился, а когда снесли фок-мачту, грот-мачта начала так шататься и так сильно раскачивать судно, что пришлось снести и её и таким образом освободить палубу.
Судите сами, что должен был испытывать всё это время я — юнец и новичок, незадолго перед тем испугавшийся небольшого волнения. Но если после стольких лет память меня не обманывает, не смерть была мне страшна тогда; во сто крат сильнее ужасала меня мысль о том, что я изменил своему решению прийти с повинной к отцу и вернулся к прежним химерическим стремлениям, и мысли эти, усугублённые ужасом перед бурей, приводили меня в состояние, которого не передать никакими словами. Но самое худшее было ещё впереди. Буря продолжала свирепствовать с такой силой, что, по признанию самих моряков, им никогда не случалось видеть подобной. Судно у нас было крепкое, но от тяжёлого груза глубоко сидело в воде, и его так качало, что на палубе поминутно слышалось: «Кренит! Дело — табак!
Однако буря бушевала всё яростнее, и я увидел — а это не часто увидишь, — как капитан, боцман и ещё несколько человек, более разумных, чем остальные, молились, ожидая, что корабль вот-вот пойдёт ко дну. В довершение ко всему вдруг среди ночи один из матросов, спустившись в трюм поглядеть, всё ли там в порядке, закричал, что судно дало течь; другой посланный донёс, что вода поднялась уже на четыре фута. Тогда раздалась команда: «Все к насосам! Но матросы растолкали меня, заявив, что если до сих пор я был бесполезен, то теперь могу работать, как и всякий другой. Тогда я встал, подошёл к насосу и усердно принялся качать. В это время несколько мелких судов, гружённых углем, будучи не в состоянии выстоять против ветра, снялись с якоря и вышли в море.
Когда они проходили мимо, наш капитан приказал подать сигнал бедствия, то есть выстрелить из пушки. Не понимая, что это значит, я пришёл в ужас, вообразив, что судно наше разбилось или случилось нечто другое, не менее страшное, и потрясение было так сильно, что я упал в обморок. Но в такую минуту каждому было впору заботиться лишь о спасении собственной жизни, и никто на меня не обратил внимания и не поинтересовался, что приключилось со мной. Другой матрос, оттолкнув меня ногой, стал к насосу на моё место в полной уверенности, что я уже мёртв; прошло немало времени, пока я очнулся. Работа шла полным ходом, но вода в трюме поднималась всё выше.
Daniel Defoe; родился под именем Daniel Foe; ок. Дефо родился в 1660 или 1661 году в Лондоне. Его отец был по профессии мясником, по вероисповеданию — пресвитерианином. Robinson Crusoe — герой романов Даниэля Дефо, первые два из которых были опубликованы в 1719 году. Первая книга о Робинзоне дала начало классическому английскому роману и породила моду на псевдодокументальную художественную прозу; её нередко называют первым «подлинным» романом на английском языке. Сюжет Первый роман, «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» , написан как вымышленная автобиография Робинзона Крузо, моряка из Йорка, который провёл 28 лет на необитаемом острове после крушения судна.
Пионер во многих отношениях, «Робинзон» и в этом смысле оказался первым — первым романом, печатавшимся с продолжением на страницах периодического органа. Явившись в свет, Робинзон пережил ту же судьбу, которую до него испытал Дон-Кихот, а после него Гулливер, члены Пикквикского клуба и Шерлок Холмс: читатели требовали второго тома! Отвечая на читательский спрос, Дефо и Вильям Тейлор ждать себя не заставили. Тиражируя одно за другим «издания» первой книги о Робинзоне, Тейлор четыре месяца спустя публикует «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо». Однако уже не с той доверчивостью, как в первый раз, последовали читатели за «моряком из Йорка» в дальние края. И все-таки и «Дальнейших приключений» оказалось мало, читатели по-прежнему требовали: «Дальше! Успеха эта книга вовсе не имела. Но первая часть — «Жизнь и необычайные приключения Робинзона Крузо», то есть всем известный «Робинзон», в самом деле недаром вышла в свет под издательской вывеской Корабля: ветер удачи дул в паруса, и книга Дефо двинулась дальше, в другие края и сквозь века. Алексеев показал: Дефо использовал в «русском» эпизоде «Приключений Робинзона» английские книги, а также дневники русских послов в Китае, переведенные в свое время на английский. Источник: Д. Общество несовершенно. Оно тонет в проблемах и противоречиях: от безработицы и дискриминации до кризиса общечеловеческих идей. Решения этих проблем мы называем социальными инновациями. Однако, сегодня не существует технологии, которая бы генерировала эти решения не стихийно, а под задачу. Исторические примеры и современные кейсы. Чтобы узнать подробности, напишите руководителю проекта Сергею Резникову: ВКонтакте или на e-mail: z. Авторы скрупулёзно изучают книги, статьи, видео, интервью и делятся полезными материалами, формируя коллективную Базу знаний. Пример — это фактурная единица информации: небанальное воспроизводимое преобразование, которое используется в исследовании.
Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
Слушать 6 590 Эта аудиокнига доступна только для подписчиков. Оформите подписку Плюс — вы сможете не только послушать эту аудиокнигу, но и скачать ее. Также вы получите дополнительные возможности в сервисах Яндекса.
Из таких источников Дефо преимущественно брал отдельные факты. Второго рода источники, как те же «Превратности судьбы» — «собственную руку», подсказывали ему повествовательный прием, сюжетную ситуацию, одним словом, конструкцию.
Книга, о которой до сих пор почему-то вовсе не говорят как об источнике Робинзоновых «Приключений», — это автобиография Дантона, все того же Джона Дантона, оказавшего, безусловно, формирующее влияние на Дефо. Книга не имела успеха, и мы даже не можем сказать, насколько была она известна Дефо. Однако была, и «Робинзон» написан после этой книги, и не только хронологически, но и с усвоением сделанного Дантоном, этим великолепным выдумщиком, блистательным стилистом. Почему не сопоставил он исповедей Дантона и «моряка из Йорка»?
Что ж, ему было виднее, но факт: друг Дефо, внедривший в сознание будущего автора «Робинзона Крузо» некоторые идеи, владевшие Дефо всю жизнь «правдоподобная выдумка» и проекты , дал и образец автобиографических записок. И наконец, надо указать два крупнейших ориентира, на которые равнялся Дефо. Один мы уже называли — Шекспир. Другой — «Дон-Кихот».
Это была любимейшая книга Дефо. Когда «Приключения Робинзона» стали уничижительно третировать как всего лишь вариант «донкихотства», в смысле вымышленности, Дефо ответил: «Меня хотели оскорбить этим и не знают, как на самом деле польстили мне». Откройте «Робинзона», откройте «Дон-Кихота» и сравните первые страницы: «Мне дали имя Робинзон, отцовскую же фамилию Крейцнер англичане, по их обычаю коверкать иностранные слова, переделали в Крузо». В начале «Дон-Кихота» сказано так: «Говорили, что назывался он Кихада или Кесадо, но, по более верным догадкам, имя его было, кажется, Кихана».
Так что пусть под знаком минус, но критики попали в цель. И это не только частичное совпадение первых строк, это начало серьезно-увлекательной «игры» с читателем, которая выдерживается на протяжении всей книги и законы которой в предисловии и по ходу дела обосновал Сервантес. Спрос на «Приключения Робинзона» был так велик, что без ущерба для своих коммерческих выгод автор и издатель, кроме отдельной книги, пошли на печатание романа в журнале. Пионер во многих отношениях, «Робинзон» и в этом смысле оказался первым — первым романом, печатавшимся с продолжением на страницах периодического органа.
Впоследствии автор еще выпускал продолжение приключений, рассказ о поездке Робинзона Крузо в Россию. По своей сути это авантюрный морской роман, он был востребованным в английской литературе XVIII века. Прообраз главного героя Источники, которые помогли стать сюжетом произведения, можно поделить на фактическую, реальную и литературную. Фото: rewizor. Также влияние на сюжет романа произвело громкое событие, произошедшее с путешественником Александром Селькирком. Он был моряком, прожившем на необитаемом острове более четырех лет в полном одиночестве. Дефо потратил много времени на изучение тем о путешествиях, свой замысел он вынашивал годами. Своего героя он назвал в честь школьного друга Тимати Крузо, а книгу он представил, как рукопись Робинзона.
Однако основой сюжета стала именно история моряка Александра Селькирка. Он родился в Шотландии, и в определенный момент решил стать моряком, так как всегда мечтал о путешествиях.
Тем не менее Селькирк всё же смог поведать экипажу «Дюка» свою удивительную историю. Неизвестно, поверили бы они Александру, если бы не Уильям Дампир, всё тот же капитан, под началом которого когда-то ходил моряк. Дампир был одним из предводителей этой экспедиции и членом экипажа корабля Роджерса — он-то и узнал в заросшем дикаре своего старого подчинённого. Селькирк помогал морякам в ловле коз, варил для них похлёбку и кормил местными овощами и фруктами, за что Роджерс был очень признателен: его команда страдала от цинги. Александру выдали одежду, его побрили и отмыли. Когда же «Робинзону» предложили корабельную еду, оказалось, что желудок Селькирка совсем отвык от засоленных припасов и не мог их переварить.
Впечатлённый историей Александра, Роджерс предложил ему должность второго помощника на «Дюке», которую тот с радостью принял. Прежде чем вернуться в Англию, экспедиция ещё 2 года колесила возле побережья Перу и Эквадора, грабя испанские суда. В октябре 1711 года они наконец причалили в Лондоне. Команда «Дюка» встречает Селькирка. За время последнего плавания под командованием Роджерса Александр разбогател, что позволило ему несколько лет жить на широкую ногу. В любом пабе моряка приветствовали, а местные с радостью покупали ему пиво и обед, чтобы только послушать невероятный рассказ о жизни на необитаемом острове. Впрочем, довольно скоро такая жизнь утомила Селькирка: он жаждал вернуться к тем примитивным условиям и быту, которые были на Мас-а-Тьерра. Насладившись славой в столице, он отправился в свой родной город в Шотландии, где вёл фактически отшельническое существование, периодически попадая в неприятности из-за выпивки и скверного характера.
Другие вероятные «Робинзоны» Скорее всего, Даниэль Дефо был знаком с историей Селькирка, однако его свидетельства были не единственной базой для написания романа. Другим вероятным прототипом называют капитана Роберта Нокса, попавшего в плен на Цейлоне в 1659 году.