Исполнитель: Йозеф Геббельс, Песня: Враги: Перевод речи Геббельса "Хотите ли вы тотальной войны?", Продолжительность: 03:21, Размер: 3.07 МБ, Качество: 128 kbit/sec, Формат: mp3. №167196720.
Тотальная война дневники Йозефа Геббельса (июнь-август 1944)
После того, как Рудольф Землер переговорил по телефону, он объяснил присутствующим, что звонок носил частный характер. Обладая незаурядным умом и университетским образованием, молодой Геббельс не смог не заметить, насколько проще было увлечь народ при помощи насилия и дешевой демагогии нежели ясными идеями и здравым смыслом. Народные массы обычно гораздо примитивнее, чем мы их себе представляем. Исходя из этого, пропаганда должна всегда оставаться простой и однообразной. В этой изнуряющей гонке лишь тот способен достичь основных результатов в деле оказания воздействия на общественное мнение, кто в состоянии свести все проблемы к простейшей терминологии и у кого достанет мужества постоянно повторять их в этой простейшей форме, несмотря на возражения интеллектуалов». По пути в «Шпортпаласт» 18 февраля 1943 года министр хвастался риторическим и эмоциональным шоу, которое предстояло увидеть его друзьям.
Тогда Геббельс произнес свою самую знаменитую речь на тему «тотальной войны». Толпа фанатичных наци обезумела, но после того, как все было завершено, циник Геббельс презрительно бросил: «Час идиотизма! Если бы я потребовал от этих людей выброситься с третьего этажа, они бы выбросились». Средства массовой информации не должны были быть ориентированы на некую элитарность, а вот управляться они должны элитой. Они заслужили право расслабиться во время кратковременного отдыха.
А те немногие, которые черпают вдохновение лишь в Канте и Гегеле, - незначительное меньшинство». Все, за исключением Гитлера, имели для него свою цену. Министр пропаганды полагал, что сможет завоевать расположение иностранных рабочих, занятых на тяжелых работах, что означало удвоение рациона, выдаваемого по карточкам. В конце 1942 года Геббельс заявил своим подчиненным, что, дескать, не должно быть много говорильни по поводу борьбы Германии за Европу потому, как никто не способен поверить, что она станет бороться за кого-то еще, а не ради себя самой, ради своих собственных материальных интересов. Лучше было бы сказать немецкому народу, что нацисты желали для него нефти и пшеницы.
Геббельс обожал язык патетики и идеализма лишь в качестве описательных фраз военных усилий Германии, но никак не для постановки конкретных задач. После Сталинграда министр писал: «Сегодня каждый германский солдат, рабочий и крестьянин знает, для чего мы сражаемся и трудимся. Это не война за трон и алтарь, это война за зерно и хлеб, за сытый стол три раза в день, война за достижение материальных средств, необходимых для решения социальных вопросов, вопросов строительства домов и автобанов». Геббельс понимал, что упоминание о щедрости немецкого духа и его значении для мировой культуры, может быть, и значит много, но он вряд ли рассуждал когда-либо о его политическом сознании. У Геббельса, который на собственной шкуре испытал оккупацию французами Рейнской области, после первой мировой войны, не осталось иллюзий относительно патриотизма немцев: «Дайте Люксембургу власть над Германией и вы сразу же обнаружите массу немцев, которые захотят признать эту власть и станут служить ей».
Конечно, Геббельс извергал фразы, вроде «колониальных народов» в Восточной Европе, но это, в основном, относилось к первому периоду войны. Министр, говоря о хоккейном матче в Праге, который немецкие хоккеисты проиграли, сказал, что «это лишь подтвердило, что соперничать с колониальными народами там, где мы им не ровня - ошибка». Это происходило, разумеется, не из гуманности, а скорее из соображений чисто меркантильных, по причине трезвого взгляда на интересы Германии. К 1943 году, под влиянием разгрома под Сталинградом, Геббельс направил средства массовой информации на проталкивание идеи о том, что восточные нации не должны ощущать на себе ненависть и отвращение немцев к ним, подобные тому, которые немцы испытывают по отношению к русским, полякам или народам Прибалтики. Германия нуждалась в рабочей силе, в поддержке этих людей, а не в их ненависти.
Одной из причин такой перемены в отношении Геббельса к «европейской» идее в германской пропаганде было его представление о том, что эта идея может убедить другие народы Европы в том, что они навечно останутся субъектами Германского рейха. На одном из министерских совещаний, в начале марта 1943 года, Геббельс распространялся об ужасном отношении к «остарбайтерам». Он привел в пример высказывание одного из промышленников, который выразил сожаление о таком жестоком обращении, и полностью согласился с ним в том, что это не в интересах Германии. Но и у самого Геббельса были промахи, хотя он и любил высмеивать и проклинать тупость и коррумпированность нацистских бонз. Он никогда не позволял себе уверовать в то, что отношение к иностранным рабочим отражало политику Гитлера: но ведь не кто иной, как Гитлер, в 1942 году назначил имперским комиссаром по использованию рабочей силы именно Фрица Заукеля - «старого борца», которому он безгранично доверял.
После того, как немцы уничтожили миллионы поляков, жесточайше подавили в 1944 году Варшавское восстание, Геббельс потихоньку, без лишнего шума, порвал с основным догматом национал-социализма, ударившись в лиризм по поводу извечного стремления поляков к свободе и национальному самоопределению. Когда фельдмаршал Люфтваффе Эрхард Мильх заявил ему о том, что он, Мильх, спасет 6-ю армию от поражения в Сталинграде, Геббельс, даже ясно сознавая неподчинение воле Гитлера, не согласился с аргументацией Мильха и дал втянуть себя в дебаты с ним. Несколько месяцев спустя, Мильх в своих высказываниях зашел настолько далеко, что заявил министру пропаганды, что война проиграна. Несмотря на то, что заявление вконец взбесило Геббельса, он дал выход кипевшим чувствам отчаянным туром в разбомбленный до основания Гамбург, а не побежал к Гитлеру или Герингу с обвинениями и жалобами на Мильха. Когда от некоего ефрейтора Тишлера могла быть получена ценнейшая информация о Советском Союзе, где тот провел около двух с половиной лет, Геббельс отказался принять его.
Доктор Гаст, начальник одного из отделов министерства пропаганды, сказал одному корреспонденту: «Министр не желает принимать ефрейтора Тишлера, поскольку он достаточно информирован о ситуации в Советском Союзе». Это свидетельствовало о его тщеславии и об известном желании прослыть всезнайкой, качество, которое присутствовало и у Адольфа Гитлера. А сколько же тщеславия было в личности этого «малютки-доктора»! Его снедала постоянная жажда похвалы, и если случалось так, что он в течение дня не получал нужную ее порцию, то превозносил себя до небес перед диктофоном или личным секретарем, наговаривая отрывок своего дневника. Однажды придет день, когда этот дневник будет напечатан, так что Геббельс обращался ни много ни мало, а как бы к потомкам.
В записи от 15 февраля 1942 года он заявил: «То, что я сделал с радио и еженедельными выпусками киноновостей, достойно наивысшей похвалы. Мои статьи оказывают огромный эффект во всем мире и мне не приходится жаловаться на их оценку германским народом». Я счастлив, что мои редакционные статьи в таком почете у наших воинов». Почему бы партийным руководителям, тем, например, кто хорошо зарекомендовал себя в бомбовой войне, не повести войска на фронт? Когда он составлял последнее завещание, то не обошел и себя, еще раз удовлетворив свое тщеславие и военные фантазии, видя себя наследником двух своих любимых героев: Фридриха Великого и прусского генерала Гнейзенау.
Литературное тщеславие Геббельса в большой степени определило его любовь к немецкому языку. Когда в тридцатые годы он опубликовал антологии своих статей и речей «эры борьбы», то следил за тем, чтобы каждая из книг содержала информационные материалы, извещавшие читателей о его ранних работах, размером не меньше чем в целую страницу, снабжалась льстивыми отзывами нацистской прессы. Но Геббельсу, человеку пера, хотелось чего-то большего, нежели лишь похвалы нацистских газетных поденщиков. В своей записи за этот день министр не раз ссылался на эту «драгоценную встречу». Особую его гордость вызывал тот факт, что ему, третьеразрядному романисту, отдавал дань уважения сам Гамсун.
Для Геббельса были характерны многие слабости, присущие профессиональному писателю, и в этом он был практически единственным из всей нацистской верхушки. Когда в июне 1941 года он пытался ввести в заблуждение Советский Союз и заставить русских поверить в неминуемость немецкого вторжения в Британию, министр всерьез размышлял о том, что эта афера «может с успехом стать предметом изучения для студента, пишущего дипломную работу». Геббельс принял это предложение с некоторым колебанием и весьма неохотно». Он жаловался, что партийный издатель Макс Аман, предложив ему за дневники два с половиной миллиона рейхсмарок, сильно недооценил его. Геббельс всерьез считал себя великим писателем.
Он был автором множества журнальных и газетных статей и никуда не годных романов, со всеми огрехами, присущими юношеской незрелости. Геббельс так и не написал свою книгу, и уж конечно такую, которая бы отвечала его грандиозным задачам, намеченным на послевоенное время: биографию Гитлера, объемный труд по христианству, монографию о кино, которая послужила бы для киноискусства тем же, чем труды Лессинга являлись для театра, или историю Германии, начиная с 1900 года, которая большей частью была бы его автобиографией. В конце 1942 года Геббельс заявил: «Я рад, что всегда жил по-спартански просто, как на войне, и сейчас мне не приходится менять свои привычки». Геббельс приобретал для себя прекрасные дома, ценные произведения искусства, он получал целые состояния в виде гонораров за свои книги, имел жену с привычками нувориша, с присущими этому отвратительному и чопорному типу людей спесью и претенциозностью. Ему нравилось использовать в качестве мальчика на побегушках дворецкого, который когда-то прислуживал аристократам.
Геббельс имел в своем распоряжении богатейший выбор одежды. Он не грешил обжорством и был равнодушен к алкоголю, но это были, пожалуй, единственные добродетели, отличавшие его от остальной нацистской верхушки. Геббельс пережил несказанный взлет популярности после 1942 года, во время турне по разрушенным бомбардировками районам Германии. Он делал вид, что проявляет искреннюю заботу об оставшихся без крова жертвах. Но, тем не менее, нимало не смущаясь, заявлял своему адъютанту, что, дескать, хотя, конечно, все эти разрушения - это, безусловно, плохо, но они облегчат нам задачу будущего послевоенного строительства лучших, новых городов.
Это был один из любимейших доводов Гитлера, но когда он исходил из уст «заботливого» Геббельса, то просто истекал лицемерием и цинизмом. Геббельс, интеллектуал и калека, любил производить впечатление человека сильного, волевого, умеющего принимать решения. Во время первой «русской зимы» он заметил: «Во время кризисов... Вследствие противоречий в его характере, Геббельс мог сочетать в себе глубокое понимание сути вещей со столь же поразительным их непониманием. В начале 1941 года этот газетчик «от Бога» высказал мнение, что ни один из уважающих себя журналистов не хотел бы прожить свою профессиональную жизнь, следуя указаниям Ханса Фриче о том, как писать статью и о чем в ней не следует упоминать.
Большую часть немецких журналистов Геббельс считал рабочим скотом или же видел в них несчастных людей, тянущих свой крест. Но в 1942 году он неожиданно взорвался по адресу безжизненной, скучной, однообразной, поденной тематики германской прессы, не видя абсолютно никакой связи между перечисленными им характеристиками и путами, надетыми на германские средства массовой информации национал-социализмом. Он скорее был склонен обвинять людей, а не систему. Адольф Гитлер в 1941 году имел несколько иной взгляд на вещи: «... Сегодня журналист уже знает, что он не просто писака, а человек, на которого возложена священная миссия защиты высочайших государственных интересов».
Он не решился на это. Цитируя старинную немецкую мудрость - «Политика разрушает характер», - Геббельс в действительности говорил о самом себе, о разочаровании гибкого ума, вынужденного опускаться до уровня посредственности тоталитарных средств массовой информации. И этому несчастному человеку, столь критически настроенному против нацистских «шишек» и их коварства, приходилось проводить столько времени, занимаясь всякого рода интригами, подсиживанием своих коллег и обвинением тех самых средств массовой информации, для которых он сделал все, чтобы их обезличить и кастрировать. Но все эти вышеперечисленные дурные качества могут ввести и в заблуждение. Пауль Йозеф Геббельс ощущал потребность в вере.
Он ощущал потребность убедиться в реальности и искренности своих чувств с тем, чтобы он мог почувствовать избавление лишь при помощи одной только веры. К тому времени, когда он пришел к решению посвятить всю свою жизнь овладению и использованию политической власти, Геббельс представлял собой неудачника, полагавшего, что вера и романтическое искусство сделали его таким. Вероятно, он ощущал, что из-за каких-то своих личных качеств, физических или эмоциональных, ему ни за что не стать личностью цельной; таким образом, моральный аспект отмирал, а циничные и манипулятивные инстинкты стали в нем доминировать. Пауль Йозеф Геббельс родился в рейнском городке Рейдте в 1897 году. Он был третьим мальчиком в многодетной семье.
Его родители были ревностными католиками, отец работал бухгалтером с менее чем скромным достатком. Фриц Геббельс из кожи вон лез, чтобы войти в среду немецкой буржуазии. Этот человек, чьи корни были пролетарскими, не остановился бы ни перед чем, лишь бы хоть как-то облегчить будущее своих детей. Молодой Пауль Йозеф Геббельс страдал физическим недостатком - колченогостью. Ступня его ноги была изуродована либо от рождения, либо недуг этот был приобретенным, вследствие какой-то болезни или травмы, перенесенной в детстве.
Его страдания в годы взросления можно лишь вообразить, а в милитаризованном обществе, кое представляла собой тогдашняя Германия, с непременным культом солдатчины, физический недуг был не самым лучшим социальным контекстом для здорового развития личности молодого человека. Вероятно, еще и в сегодняшней Германии можно встретить среди подростков проявления жестокости к инвалидам, доходящие почти до садизма, и нетрудно понять, какие муки доставляло Йозефу Геббельсу его взросление. Молодой, патриотично настроенный немец, Йозеф Геббельс от души желал служить своей нации во время первой мировой войны, но призывная комиссия лишь вволю посмеялась над ним, и, как следствие, душевная травма, слезы, отказ от пищи, словом, жизнь этого невзрачного костлявого юноши была вконец испорчена. У Геббельса-взрослого имелись возможности исказить истину, которая заявляла о себе временами даже громче, чем этого хотелось. В 1943 году он утверждает: «...
Геббельсу не пришлось послужить во время первой мировой войны, и его героическая «прусская» служба в должности министра пропаганды во время второй мировой войны была его собственным искуплением за эту оплошность. В конце концов, ему удалось подняться над ложью двадцатых годов, когда он начинал любую свою речь фразой: «Те из нас, кого потрепала война... Его подчиненные леденели при мысли хотя бы случайно взглянуть на нее во время аудиенции у него обычно он восседал за огромным столом. Геббельс предпочитал общество красивых, здоровых людей, как мужчин, так и женщин. Он гордился своим блестящим умом.
Геббельс отождествляет физическую красоту и здоровье с верой и волей, а критический интеллект - с еврейской болезненностью, чуждыми мыслями и личностями. Но, тем не менее, ум, и ум гибкий, был лишь единственным его богатством, с которым он молодым человеком вошел в безжалостный мир Веймарской республики. Пауль Йозеф Геббельс был одним из самых образованных нацистских лидеров разумеется, речь идет о гуманитарном образовании. Благодаря Католическому Обществу Альберта Магнуса, Геббельсу удалось наскрести денег для того, чтобы в 1921 году побывать в нескольких немецких университетах и, в конце концов, получить титул доктора литературы Гейдельбергского университета. К этому времени он уже окончательно порвал с католичеством.
Он даже ввел в недоумение своих церковных благодетелей, уговаривая их принять в качестве возврата им его долгов ту же сумму, но в инфлированных марках 1923 года! Ему был предъявлен иск от их имени, и все же Геббельс был вынужден заплатить часть денег. Какое-то время ему пришлось поработать в кельнском отделении «Дрезден банк» в качестве биржевого служащего, оглашающего курс акций. Хельмут Хайбер так комментирует это в своей превосходной биографии Геббельса: «В тот период его звучный тенор нашел полезное применение - но не на политических сборищах, а при объявлении курса наших акций на кельнской бирже». Он все больше и больше погружался в политику, но это происходило скорее вследствие его личной растерянности, разочарования и профессиональных неудач, чем было продиктовано обстановкой в Германии.
И пройдет еще несколько лет, прежде чем он войдет в близкий контакт с Адольфом Гитлером. В одном небезынтересном разговоре, апрельским вечером 1944 года, Йозеф Геббельс вспоминал о своих молодых годах. Он почти ничего не сказал о матери, о ее заботе о жалком уродце-малютке Йозефе, о той любви, которая значила так много для него в поисках веры и смысла жизни в огромном мире, лежавшем за пределами Рейдта. Он ничего не упомянул и о евреях, тем самым признав, что ненависть его к ним развилась позже и, возможно, явилась результатом его политического оппортунизма и любви к Гитлеру. Отца Геббельс описывает как человека педантичного, который работал как вол, и, действительно, все эти качества он вполне мог заимствовать от него, ибо сам обладал ими в избытке.
Геббельс вспоминал уютную и спокойную жизнь в доме, ту жизнь, в которой роскошь была редкой гостьей, поскольку ради нее пришлось бы идти на неимоверные жертвы, делавшие ее бессмысленной. Молодой Геббельс оставлял далеко позади себя своих двух старших братьев во всем, что касалось артистических дарований и умственных способностей. В 1944 году Ханс, его старший брат, был директором страховой компании в Дюссельдорфе, а Конрад осуществлял руководство партийной прессой во Франкфурте-на-Майне. Оба были членами нацистской партии с большим стажем. Даже если не принимать во внимание его личные разочарования и чаяния, вполне логично предположить, что молодой Йозеф Геббельс воспринимал жизнь как борьбу.
Он вырос в окружении, где доминирующей социальной темой было нечто вроде контролируемого безумия, попытка процарапать себе когтями путь в респектабельный средний класс. И вот когда дело было сделано, молодой доктор философии оказался в мире коллапса, который представляла собой Центральная Европа. Паулю Йозефу Геббельсу была уготована участь стать инструментом в руках отца в процессе уютненького обустройства в буржуазном мирке, но все эти попытки с треском провалились, когда прочный, стабильный мир, в который семья Геббельс готовилась войти, был низвергнут в бездну. В 1944 году Геббельс живописал сцену, разыгравшуюся в их доме, когда туда доставили фортепьяно - символ буржуазности. На какие же лишения и страдания потребовалось пойти, чтобы приобрести этот инструмент, и ведь все это делалось ради молодого Пауля Йозефа!
Он играл на фортепьяно, играл даже в холоднющие зимние дни, натянув на уши шапочку замерзшими пальчиками, трясущийся от холода рейнской зимы. Семья была даже в состоянии предоставить ему достаточное количество денег для поездки в Кельн, чтобы он смог побывать в настоящей опере, - неслыханная роскошь. Семья смогла подготовить к учебе в университете лишь одного из своих детей, и этим ребенком стал Йозеф. У него были большие успехи по истории и немецкому языку, но вряд ли его можно было отнести к выдающимся ученикам. Геббельс иронически замечает в 1944 году, что его отец желал подготовить его к карьере в гражданской службе, что он, собственно, и сделал, в некотором смысле, разумеется.
Йозеф Геббельс появился в Гейдельберге, имея в своем распоряжении скромную сумму денег, одержимый слишком большой гордыней, чтобы довольствоваться кулинарными подношениями квартирной хозяйки, проникнувшейся искренней жалостью к этому маленькому хромоножке, который имел обыкновение отказываться следующим образом: «Благодарю, но я уже поел», «Благодарю, но мне сейчас не хочется». Даже в 1944 году Геббельс не мог отделаться от мелкобуржуазной неприязни к более удачливым студентам. Он их ненавидел, испытывал к ним отвращение. Геббельс был парией, хотя позже отрицал, что не жаловал богатство, галантных молодых людей, которые шныряли повсюду в своих кепочках того или иного студенческого братства и дрались на аристократических дуэлях. Геббельс клялся и божился, что познакомился с «идеей национал-социализма» где-то около 1920 года.
Он подфлиртовывал и с другими модными идейками, такими, как например, национальный большевизм. Геббельс бил себя в грудь, утверждая, что он пламенный патриот, душу которого переполняли бурлящие национальные чувства. По этой причине он отказался от марксизма, хотя социализм привлекал его. Геббельс искал «национальный социализм», хотя, весьма сомнительно, чтобы он действительно понимал именно национальный аспект «национал-социализма». Все приведенные им даты внушают сомнение, но, вероятно, уже к 1924 году Геббельс стал активным членом национал-социалистического движения в своем родном Рейдте.
Ему не удалось получить сносное место работы, и, вероятно, его друзья сыграли определенную роль в выборе им вида политической деятельности. В своих воспоминаниях, в 1944 году, министр рисует впечатляющую сцену дружбы отца с сыном вплоть до самой смерти Фрица Геббельса в 1929 году. Даже по прошествии двадцати лет Геббельс очень желал убедить свою аудиторию, что отец принимал и одобрял его выбор. Фриц Геббельс был истовым католиком и последователем центристской партии: нацисты для него не существовали. Будучи кандидатом от нацистской партии на муниципальных выборах, Геббельс был также представителем на выборах, осуществлявшим контроль за их ходом.
Он рассказывал, как ходил с одного избирательного участка на другой и, наконец, увидел своего отца, который заполнял избирательный бюллетень. Он незаметно подкрался к нему сзади и, по его словам, «... На своей первой политической речи в Рейдте он попросил присутствовать своего отца. Фриц Геббельс возразил, что никто на свете, даже его родной сын не сумеет затащить его на митинг нацистов. Геббельс заканчивает свои воспоминания на традиционной для него нотке самообмана и передергивания фактов, способности лгать у этого «проницательного интеллектуала» могло с избытком хватить на двоих.
Он утверждает, что очень плохо, что его отец умер в 1929 году, так и не увидев, до каких высот добрался его сын. Это было сказано 24 апреля 1945 года, когда Великий Германский рейх был уже обречен. Еще более поражает попытка Геббельса убедить себя самого в том, что уже в 1929 году он был одним из самых известных политиков Германии. Эта фантазия позволила ему поверить в то, что отец почил в бозе с полным сознанием, что жизнь прошла не впустую, поскольку его сын «добился». Геббельс всегда умиляло, что и он, и Адольф Гитлер до сих пор платили подать католической церкви.
Когда он женился на Магде Квандт 19 декабря 1931 года , Гитлер был на свадьбе шафером. Магда принадлежала к «еретикам», как выражается Геббельс, она была протестанткой. Согласившись быть шафером на этой свадьбе, Гитлер тоже выглядел в глазах церкви виновным: обоих исключили из церковной общины. Но сами они не считали себя отлученными от церкви и продолжали платить церковную подать до самой смерти. Хотя он и был в 1924-25 годах убежденным национал-социалистом, формально он не оставил церковь вплоть до конца 1931 года.
Вероятно, по этой же причине он и не желал признаться своим слушателям: память о безвременно ушедшем в мир иной отце, который был способен принять и понять почти все, что угодно, но не такое. В своем знаменитом эссе «Обман интеллектуалов» французский философ Жюльен Бенда анализирует проблему современного интеллектуала-националиста, по сути - интригана, торгаша с рынка. Бенда пишет: «Наш век воистину является веком интеллектуальной организации политической ненависти. И это явится одной из его главных притязаний в истории человеческой морали». Молодой Геббельс совершил переход из академических стен в политику в период между 1921 и 1924 годами.
Но его одиссею нельзя назвать феноменом, характерным для современности Бенда развил свою мысль в конце двадцатых годов : «В конце XIV столетия произошло фундаментальное изменение: «клерки» отдались игре в политические страсти. Люди, служившие помехой людскому реализму, стали вдруг действовать в качестве его стимуляторов. Этот сдвиг в моральном состоянии человечества осуществлялся несколькими способами». Степень политического энтузиазма являлась признаком реализма, отказа от веры. Пауль Йозеф Геббельс пошел по пути от литературного романтизма к манипулированию массами посредством современной пропаганды, изобретателем которой он и был.
Бенда продолжает: «Раньше человек считался святым, потому что был в состоянии принять концепцию справедливости, идею закона, чувство Бога. Сегодня он свят потому, что оказался в состоянии создать инструмент, позволяющий ему быть мастером своего дела». Геббельс никогда не был ничем, кроме как квазиинтеллектуалом, ибо его чисто немецкая восприимчивость к культуре приобреталась в пору незрелости, а интеллектуальный анализ прекратился еще в раннем возрасте, хотя он продолжал читать, и очень много. Читать-то он продолжал, а вот образование его закончилось. В своем умственном развитии он стал утилитаристом.
Геббельс мог привести в пример самого себя но он этого не сделал в речи в Веймаре, в 1942 году, когда пренебрежительно заявил: «Под интеллектуализмом мы понимаем такой тип полукультуры, которая знает слишком много, чтобы поверить во что-то лишь из-за инстинкта, и знает слишком мало, чтобы поверить во что-то из-за знаний!!! Молодой Геббельс был неудачником, причем неудачником в своих собственных глазах, до тех пор, пока не обрел национал-социализм. Неудачи были связаны с его романтизмом, его иллюзорным идеализмом, которым не было места в отвратительном мире борьбы и глупости. Самым значительным актом самовыражения Геббельса был его роман «Михаэль», написанный между 1921 и 1924 годами, не опубликованный до 1929 года, да и публикация произошла лишь благодаря покровительству нацистов. Геббельс смог несколько переработать материал, кое-что добавить и превратить своего героя из страдавшего романтика-подростка в многообещающего нациста, который обрел спасение в борьбе за народ.
Книга эта способна объяснить очень многое. Михаэль, герой романа-дневника дневник всегда остается излюбленной формой Геббельса , отражал поиски автором смысла жизни. Идея трагичности германской судьбы захватывала Геббельса, и эта же точка зрения присутствует в трактовке им «мученика за веру» в нацизм - Хорста Весселя, убитого в 1930 году. Посвящение романа Геббельса кроме упоминания о тех, кто был его вдохновителями, Рихарде Флисгесе, например, свидетельствует о том, что даже с 1921 по 1929 годы Геббельс оставался тем же охваченным романтизмом переростком, блуждавшим в фантазиях и поисках веры: «1918 год: нашим ответом была революция!.. Эта книга посвящается памяти моего друга Рихарда Флисгеса, погибшего смертью героя-солдата в шахте у Шлирзее 19 июля 1923 года».
Имеется указание на то, что Флисгес погиб во время забастовки, направленной против французов, но никаких подробностей Геббельс больше не сообщает. В предисловии он пишет: «Распад и расчленение не означают упадка, а, скорее, восстание из пепла и возрождение... Сейчас молодежь полна жизни более, чем когда либо. Она верует. Во что - вот в чем состоит предмет спора...
Вера, борьба за труд - вот ценности, объединяющие сегодня германскую молодежь в ее фаустовском созидательном порыве». Геббельс продолжает утверждать, что дух возрождения, обновления собственного «я», стремление к ближнему, к брату, к «народу» - вот мосты из настоящего в будущее: «Мы в нужный момент будем обладать храбростью, волей отважиться на борьбу по зову отечества. Мы хотим жить: значит, мы дождемся жизни».
В дневниках рассматривается первое применение «нового секретного оружия» — крылатых бомб Фау-1, а также подготовка к боевому использованию баллистических ракет Фау-2. Геббельс упоминает о предложениях Японии об установлении сепаратного мира между Германией и Советским Союзом при ее посредничестве. Обстоятельно рассмотрены бои на Восточном фронте с последующим крушением фронта группы армий «Центр».
В дневниках рассматривается первое применение «нового секретного оружия» — крылатых бомб Фау-1, а также подготовка к боевому использованию баллистических ракет Фау-2. Геббельс упоминает о предложениях Японии об установлении сепаратного мира между Германией и Советским Союзом при ее посредничестве. Обстоятельно рассмотрены бои на Восточном фронте с последующим крушением фронта группы армий «Центр».
Она одна обладает «необходимой инициативой и даром импровизации» для того, чтобы полностью использовать последний резерв сил немецкого народа. Главный лозунг пропаганды, доминировавшей с этих пор в Третьем рейхе, висел в дворце спорта над трибуной Геббельса: «Тотальная война — самая короткая война». Но сработало ли послание пропаганды? Фетшер в этом сомневался, приводя хорошие аргументы: «Речь Геббельса не смогла надолго улучшить настроения среди населения, так же как и набрать рабочую силу для оборонной промышленности и желаемое количество дополнительных солдат для армии».
На самом деле показатели, например, оборонной промышленности не указывают на то, что 18 февраля 1943 года был существенным поворотным моментом. Кстати, это признавал и сам Геббельс: 17 месяцев спустя, 18 июля 1944 года, он послал Гитлеру памятную записку с повторным напоминанием о необходимости усиленной мобилизации. Он понял, что одной только пропаганды недостаточно. Неделю спустя Гитлер назначил своего министра пропаганды еще и «имперским уполномоченным по тотальной военной мобилизации».
Это назначение еще сильнее увеличило влияние Геббельса и превратило его в могущественнейшего человека во внутренней политике; он уже давно этого желал. Теперь он занялся тем, чтобы фактически взять на себя управление: «Я бы объединил в круг примерно десять человек, все из которых являются солидными фигурами, и с ними я бы стал править, то есть осуществлять внутриполитическое руководство», — диктовал он своему секретарю. Но в хаосе последних девяти месяцев войны он уже не смог реализовать свой план. Он остался на том же уровне, что и Шпеер, Гиммлер и начальник партийной канцелярии Мартин Борман.
Геббельс (О тотальной войне. Часть 1)
Йозеф Геббельс, Речь о тотальной войне Йозеф Геббельс считается одним из самых страшных преступников Второй мировой войны. Добавить в мою библиотеку. Тотальная война дневники Йозефа Геббельса (июнь-август 1944). Теоретик Людендорф. Тотальная война стала делом всего немецкого народа. С самого начала Второй мировой войны подлинные замыслы Гитлера скрывала завеса лжи, сконструированной «министерством правды» под руководством Геббельса.
Геббельс (О тотальной войне. Часть 1)
Тех, кто этого не понимает сам, нужно научить это понимать, а если необходимо — заставить. Для этого могут понадобиться самые жесткие меры… Задача состоит в том, чтобы освободить солдат для фронта, а рабочих — для военной промышленности. Это первоосновные цели, пусть даже они будут достигнуты за счет уровня нашей общественной жизни. Это не означает, что наш уровень жизни будет постоянно снижаться.
Это всего лишь средство для достижения цели — тотальной войны… Наши враги заявляют, что немецкие женщины не в состоянии заменить мужчин в военной экономике. Это может быть справедливо для определенных областей, требующих тяжелого труда. Но я убежден, что немецкая женщина полна решимости занять место, оставленное мужчиной, ушедшим на фронт, причем сделать это как можно скорее.
Нам нет нужды указывать на пример большевизма. Годами миллионы лучших немецких женщин успешно работали на военном производстве, и они с нетерпением ждут, чтобы к ним присоединились и остальные женщины, чтобы им помочь. Все те, кто присоединяется к работе, тем самым всего лишь приносят соответствующую благодарность тем, кто сражается на фронте.
Сотни тысяч женщин уже присоединились, и сотни тысяч присоединятся в будущем. Мы надеемся в скором времени освободить армии рабочих, которые, в свою очередь, освободят армии солдат, сражающихся на фронте… Настало также время спросить у женщин, имеющих прислугу, действительно ли она им необходима... Жить в комфорте мы сможем после того, как выиграем войну.
Сейчас же мы должны жертвовать нашим комфортом ради победы… Я с презрением отвергаю вражеское заявление, согласно которому мы подражаем большевизму. Мы не хотим подражать большевизму — мы хотим его победить, какие бы средства для этого ни понадобились... Я решительно отвергаю обвинение в том, что наши меры уничтожат средний класс или приведут к монопольной экономике.
После войны средний класс вернет себе свои экономические и социальные позиции. Нынешние же меры необходимы для военной экономики. Их цель — не изменить структуру экономики, а всего лишь выиграть войну как можно быстрее… Я обращаюсь сейчас ко всему немецкому народу и, в частности, к партии как руководителю тотализации нашей внутренней военной экономики.
Это не первая серьезная задача, с которой вы столкнулись. И, чтобы с ней справиться, вы должны привнести сюда традиционный революционный натиск. Вам придется иметь дело с ленью и праздностью, которые время от времени могут проявляться.
Правительство издало общие директивы и в предстоящие недели издаст дополнительные директивы. О мелких вопросах, не затрагиваемых в этих директивах, должен позаботиться народ под руководством партии. Для каждого из нас превыше всего стоит один нравственный закон: не делать ничего, что вредит военной экономике, и делать все, что приближает победу».
День спустя он записал в своем дневнике: «Вчерашняя речь Геббельса. Блестящая впечатляющая речь, вызвавшая народный восторг. Десять вопросов к немецкому народу в библейской торжественности, все это было похоже на большой, колоссальный спектакль, глубину, трагизм и значение которого, пожалуй, вряд ли кто-то из присутствующих мог осознать».
Более полувека спустя доктор Фетшер, профессор политологии, подверг речь Геббельса научному анализу. Ученый пришел к выводу, что Геббельс преследовал четыре цели: во-первых, он хотел преодолеть пораженческие настроения, которые охватили немцев после катастрофы вермахта под Сталинградом. Во-вторых, сделать популярным лозунг тотальной войны, сплотить фронт и тыл в единый военный лагерь и мобилизовать все силы нации на войну.
В-третьих, обращение Геббельса было попыткой указать нейтральным государствам и противникам войны на Западе на угрозу большевизма. В-четвертых, но прежде всего, Геббельс хотел укрепить свое собственное положение среди нацистского руководства. Главный вывод Фетшера: «Речь Геббельса не смогла надолго улучшить настроения среди населения, так же, как и набрать рабочую силу для оборонной промышленности и желаемое количество дополнительных солдат для армии».
Геббельс хотел убедить Гитлера предоставить ему больше полномочий в управлении военной экономикой. Однако Гитлер, несмотря на возражения своих министров, еще не был готов перевести всю экономику на рельсы тотальной войны. Но уже было поздно.
Фронт на Востоке и Западе неуклонно приближался к границам Германии. Экономические проблемы рейха не смогли решить ни 6,5 млн иностранных принудительных рабочих, ни 2,2 млн военнопленных, ни 1,3 млн рабов — узников концлагерей. Но все же в самом конце Второй мировой войны Геббельс выполнил одну из поставленных задач — он пробился на вершину власти.
Пробыв в этой должности один день, он совершил самоубийство вместе с женой Магдой, которая предварительно отравила их шестерых детей. Тотальная война завершилась 9 мая 1945 года тотальным разгромом Третьего рейха. Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.
Она подразумевала сокращение отсрочек и «броней» для мужчин и внедрение трудовой повинности для женщин. В качестве популистской меры Геббельс заявил о закрытии баров, клубов, дорогих ресторанов и салонов красоты. Были произнесены проклятия в адрес «немногих бездельников и уклонистов».
Прозвучало сравнение ситуации начала 1943 г. Затем произошла кульминация. Перечислив все категории слушателей, присутствовавших во Дворце спорта, Геббельс нарёк их представителями всего немецкого народа и задал им десять вопросов. Якобы англичане утверждают, что немцы не хотят войны, потеряли веру в победу, разлюбили фюрера и всё в таком духе.
Аудитория дружно не соглашалась и после каждого вопроса, предполагавшего опровержение негативных английских заявлений, хором кричала «Да! Свою речь Геббельс закончил словами из немецкого поэта времён Освободительной войны против Наполеона Теодора Кёрнера: «Воспрянь, народ, и пусть грянет буря!
That is the danger we face today. My second thesis: Only the German Reich and its allies are in the position to resist this danger. The European nations, including England, believe that they are strong enough to resist effectively the Bolshevization of Europe, should it come to that. This belief is childish and not even worth refuting.
If the strongest military force in the world is not able to break the threat of Bolshevism, who else could do it? The neutral European nations have neither the potential nor the military means nor the spiritual strength to provide even the least resistance to Bolshevism. In the capitals of the mid-sized and smaller European states, they console themselves with the idea that one must be spiritually armed against Bolshevism laughter. That reminds us of the statements by bourgeois parties in 1932, who thought they could fight and win the battle against communism with spiritual weapons. That was too stupid even then to be worth refuting. Eastern Bolshevism is not only a doctrine of terrorism, it is also the practice of terrorism.
It strives for its goals with an infernal thoroughness, using every resource at its disposal, regardless of the welfare, prosperity or peace of the peoples it ruthlessly oppresses. Will London perhaps persuade Bolshevism to stop at the English Channel? I have already said that Bolshevism has its foreign legions in the form of communist parties in every democratic nation. None of these states can think it is immune to domestic Bolshevism. In a recent by-election for the House of Commons, the independent, that is communist, candidate got 10,741 of the 22,371 votes cast. This was in a district that had formerly been a conservative stronghold.
Within a short time, 10,000 voters, nearly half, had been lost to the communists. That is proof that the Bolshevist danger exists in England too, and that it will not go away simply because it is ignored. We place no faith in any territorial promises that the Soviet Union may make. Bolshevism set ideological as well as military boundaries, which poses a danger to every nation. The world no longer has the choice between falling back into its old fragmentation or accepting a new order for Europe under Axis leadership. The only choice now is between living under Axis protection or in a Bolshevist Europe.
I am firmly convinced that the lamenting lords and archbishops in London have not the slightest intention of resisting the Bolshevist danger that would result were the Soviet army to enter Europe. Jewry has so deeply infected the Anglo-Saxon states both spiritually and politically that they are no longer have the ability to see the danger. It conceals itself as Bolshevism in the Soviet Union, and plutocratic-capitalism in the Anglo-Saxon states. The Jewish race is an expert at mimicry. They put their host peoples to sleep, paralyzing their defensive abilities. Our insight into the matter led us to the early realization that cooperation between international plutocracy and international Bolshevism was not a contradiction, but rather a sign of deep commonalities.
The hand of the pseudo-civilized Jewry of Western Europe shakes the hand of the Jewry of the Eastern ghettos over Germany. Europe is in deadly danger. I do not flatter myself into believing that my remarks will influence public opinion in the neutral, much less the enemy, states. That is also not my goal or intention. I know that, given our problems on the Eastern Front, the English press tomorrow will furiously attack me with the accusation that I have made the first peace feelers loud laughter. That is certainly not so.
No one in Germany thinks any longer of a cowardly compromise. The entire people thinks only of a hard war. As a spokesman for the leading nation of the continent, however, I claim the right to call a danger a danger if it threatens not threatens not only our own land, but our entire continent. My third thesis is that the danger is immediate. The paralysis of the Western European democracies before their deadliest threat is frightening. International Jewry is doing all it can to encourage such paralysis.
During our struggle for power in Germany, Jewish newspapers tried to conceal the danger, until National Socialism awakened the people. It is just the same today in other nations. Jewry once again reveals itself as the incarnation of evil, as the plastic demon of decay and the bearer of an international culture-destroying chaos. This explains, by the way, our consistent Jewish policies. We see Jewry as a direct threat to every nation. We do not care what other peoples do about the danger.
What we do to defend ourselves is our own business, however, and we will not tolerate objections from others. Jewry is a contagious infection. Enemy nations may raise hypocritical protests against our measures against Jewry and cry crocodile tears, but that will not stop us from doing that which is necessary. Germany, in any event, has no intention of bowing before this threat, but rather intends to take the most radical measures, if necessary, in good time After this sentence, the chants of the audience prevent the minister from going on for several minutes. The military challenges of the Reich in the East are at the center of everything. The war of mechanized robots against Germany and Europe has reached its high point.
In resisting the grave and direct threat with its weapons, the German people and its Axis allies are fulfilling in the truest sense of the word a European mission. Our courageous and just battle against this world-wide plague will not be hindered by the worldwide outcry of International Jewry. German women, to work! The tragic battle of Stalingrad is a symbol of heroic, manly resistance to the revolt of the steppes. It has not only a military, but also an intellectual and spiritual significance for the German people. Here for the first time our eyes have been opened to the true nature of the war.
We want no more false hopes and illusions. We want bravely to look the facts in the face, however hard and dreadful they may be. The history of our party and our state has proven that a danger recognized is a danger defeated. Our coming hard battles in the East will be under the sign of this heroic resistance. It will require previously undreamed of efforts by our soldiers and our weapons. A merciless war is raging in the East.
The German nation knows that. Its healthy instincts have led it through the daily confusion of intellectual and spiritual difficulties. We know today that the Blitzkrieg in Poland and the campaign in the West have only limited significance to the battle in the East. The German nation is fighting for everything it has. We know that the German people are defending their holiest possessions: their families, women and children, the beautiful and untouched countryside, their cities and villages, their two thousand year old culture, everything indeed that makes life worth living. It did not do so even for its own people.
Terrorist Jewry had 200 million people to serve it in Russia. It cynically used its methods on to create out of the stolid toughness of the Russian people a grave danger for the civilized nations of Europe. A whole nation in the East was driven to battle. Men, women, and even children are employed not only in armaments factories, but in the war itself. The masses of tanks we have faced on the Eastern Front are the result of 25 years of social misfortune and misery of the Bolshevist people. We have to respond with similar measures if we do not want to give up the game as lost.
My firm conviction is that we cannot overcome the Bolshevist danger unless we use equivalent, though not identical, methods. The German people face the gravest demand of the war, namely of finding the determination to use all our resources to protect everything we have and everything we will need in the future. Total war is the demand of the hour. Every sentence is met with growing applause and agreement. The danger facing us is enormous. The efforts we take to meet it must be just as enormous.
The time has come to remove the kid gloves and use our fists. A cry of elemental agreement rises. Chants from the galleries and seats testify to the full approval of the crowd. We can no longer make only partial and careless use of the war potential at home and in the significant parts of Europe that we control. We must use our full resources, as quickly and thoroughly as it is organizationally and practically possible. Unnecessary concern is wholly out of place.
The future of Europe hangs on our success in the East. We are ready to defend it. The German people are shedding their most valuable national blood in this battle. The rest of Europe should at least work to support us. There are many serious voices in Europe that have already realized this. Others still resist.
That cannot influence us. If danger faced them alone, we could view their reluctance as literary nonsense of no significance. But the danger faces us all, and we must all do our share. Those who today do not understand that will thank us tomorrow on bended knees that we courageously and firmly took on the task. It bothers us not in the least that our enemies abroad claim that our total war measures resemble those of Bolshevism. They claim hypocritically that that means there is no need to fight Bolshevism.
The question here is not one of method, but of the goal, namely eliminating the danger. Applause for several minutes The question is not whether the methods are good or bad, but whether they are successful. The National Socialist government is ready to use every means. We do not care if anyone objects. We are voluntarily giving up a significant part of our living standard to increase our war effort as quickly and completely as possible. This is not an end in itself, but rather a means to an end.
Our social standard of living will be even higher after the war. We do not need to imitate Bolshevist methods, because we have better people and leaders, which gives us a great advantage. But things have shown that we must do much more than we have done so far to turn the war in the East decisively in our favor. As countless letters from the homeland and the front have shown, by the way, the entire German people agrees. Everyone knows that if we lose, all will be destroyed. The people and leadership are determined to take the most radical measures.
The broad working masses of our people are not unhappy because the government is too ruthless. If anything, they are unhappy because it is too considerate. Ask anyone in Germany, and he will say: The most radical is just radical enough, and the most total is just total enough to gain victory. The total war effort has become a matter of the entire German people. No one has any excuse for ignoring its demands. A storm of applause greeted my call on 30 January for total war.
The people are willing to bear any burden, even the heaviest, to make any sacrifice, if it leads to the great goal of victory. Lively applause This naturally assumes that the burdens are shared equally. Loud approval We cannot tolerate a situation in which most people carry the burden of the war, while a small, passive portion attempts to escape its burdens and responsibilities. The measures we have taken, and the ones we will yet take, will be characterized by the spirit of National Socialist justice. We pay no heed to class or standing. Rich and poor, high and low must share the burdens equally.
Everyone must do his duty in this grave hour, whether by choice or otherwise. We know this has the full support of the people. We would rather do too much rather than too little to achieve victory. No war in history has ever been lost because of too many soldiers or weapons. Many, however, have been lost because the opposite was true. It is time to get the slackers moving.
Stormy agreement They must be shaken out of their comfortable ease.
Йозеф Геббельс призывает к тотальной войне перед толпой в Берлине, 1943 год. Нацистский режим находится под давлением. Министр пропаганды Геббельс хочет заручиться общественной поддержкой. В Берлине он обязывает нацию к тотальной войне. Англичане говорят, что люди не хотят тотальной войны, что они хотят капитуляции ». И, конечно же, это подпитывало гнев в толпе.
Как Геббельс заново изобрёл искусство пропаганды и заставил немцев хотеть войны
Йозеф Геббельс призывает к тотальной войне перед толпой в Берлине, 1943 год. Почти за месяц до "тотальной войны" 22 января 1943 г. Шпеер с большой помпой провозглашает танковую программу, названную «Адольф Гитлер». Речь Геббельса о тотальной войне до победного конца в феврале 1943 года, когда немецкие войска терпели тяжелейшие поражения на всех фронтах Европы и Африки, стала ярким примером использования нейролингвистического программирования через обращение к. 18 июля 1944 года Геббельс направил Гитлеру памятную записку с повторным напоминанием о необходимости усиленной мобилизации на тотальную войну.
Тотальная война. Дневники Йозефа Геббельса (июнь-август 1944)
Видео Речь Йозефа Геббельса Тотальная война 1943 год загружено на YouTube 26-01-2024. речь Йозефа Геббельса в 1943 году. #КамрадLifeРечь Йозефа Геббельса Тотальная война 1943 годРечь о тотальной войне (Речь Геббельса во Дворце спорта, нем. Видео Речь Йозефа Геббельса Тотальная война 1943 год загружено на YouTube 26-01-2024. О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам. Почти за месяц до "тотальной войны" 22 января 1943 г. Шпеер с большой помпой провозглашает танковую программу, названную «Адольф Гитлер». Йозеф Геббельс выступает 18 февраля 1943 года в Берлинском дворце спорта под лозунгом «Тотальная война — кратчайшая война».
Тотальная война дневники Йозефа Геббельса (июнь-август 1944)
Впервые, без купюр и изъятий, представлены тексты дневников Йозефа Геббельса периода ведения тотальной войны. Впервые, без купюр и изъятий, представлены тексты дневников Йозефа Геббельса периода ведения тотальной войны. Узнайте, как влиятельная речь Йозефа Геббельса в Берлине, призывающая к тотальной войне, смогла взволновать нацию и заручилась поддержкой тотальной войны.
Wollt Ihr den totalen Krieg?
Были произнесены проклятия в адрес «немногих бездельников и уклонистов». Прозвучало сравнение ситуации начала 1943 г. Затем произошла кульминация. Перечислив все категории слушателей, присутствовавших во Дворце спорта, Геббельс нарёк их представителями всего немецкого народа и задал им десять вопросов. Якобы англичане утверждают, что немцы не хотят войны, потеряли веру в победу, разлюбили фюрера и всё в таком духе. Аудитория дружно не соглашалась и после каждого вопроса, предполагавшего опровержение негативных английских заявлений, хором кричала «Да! Свою речь Геббельс закончил словами из немецкого поэта времён Освободительной войны против Наполеона Теодора Кёрнера: «Воспрянь, народ, и пусть грянет буря! Затем заиграл гимн. До конца тотальной войны и тотального краха Германии оставалось чуть больше двух лет.
Йозеф Геббельс призывает к тотальной войне перед толпой в Берлине, 1943 год. Нацистский режим находится под давлением.
Министр пропаганды Геббельс хочет заручиться общественной поддержкой. В Берлине он обязывает нацию к тотальной войне. Англичане говорят, что люди не хотят тотальной войны, что они хотят капитуляции ». И, конечно же, это подпитывало гнев в толпе.
Теперь нужно было как-то выкручиваться. Выступление Геббельса проходило в огромном Берлинском дворце спорта перед тщательно отобранной аудиторией, которая должна была репрезентировать весь немецкий народ. Здесь были ветераны, рабочие с военных заводов, партийные и государственные служащие, представители интеллигенции, делегаты от женщин и молодёжи. Министр начал с того, что не время выяснять, как так вышло, что ситуация сложилась настолько критической — с этим он предлагал разобраться после. Пока же гитлеровская Германия, по словам оратора, была единственной защитой Европы от большевистской угрозы с Востока.
Затем последовали три основополагающих тезиса речи. Во-первых, согласно Геббельсу, нападение на Советский Союз было превентивным, совершённым «за две минуты до полуночи» до планировавшегося сталинского наступления. Целью большевизма якобы была «мировая еврейская революция», которая бы установила «интернациональную большевистско-капиталистическую sic! Во-вторых, гауляйтер заявил, будто только нацистская Германия способна справиться с большевистской угрозой.
Истощённый и вместе с тем счастливый Гёббельс после выступления отправился в свою резиденцию у Бранденбургских ворот. После этого Гёббельс постоянно убеждал Гитлера предоставить ему больше полномочий в управлении военной экономикой. Однако фюрер, несмотря на позицию своих министров и поражения на фронте, всё ещё не был готов перевести всю экономику на рельсы тотальной войны. Но лишь через три дня после провала антигитлеровского заговора 20 июля 1944 года, Гёббельс был, наконец, назначен "имперским уполномоченным по тотальной военной мобилизации". Он стал ответственным за максимальное увеличение живой силы для армии и военной промышленности за счёт секторов экономики, не имеющих военного значения. Но было уже поздно. Фронт на Востоке и Западе неуклонно приближался к границам Германии. Это назначение ещё сильнее увеличило влияние Гёббельса и превратило его в могущественнейшего человека во внутренней политике, чего он уже давно желал. Теперь он занялся тем, чтобы фактически взять на себя управление рейхом. Но в хаосе последних месяцев войны Йозеф Гёббельс уже не смог реализовать свой план. Он остался на том же уровне, что и Шпеер, Гиммлер и начальник партийной канцелярии Мартин Борман. А он может, потому что у него есть и деньги, и азарт, считает политолог, публицист и телерадиоведущий Армен Гаспарян. Но все же в самом конце войны Йозеф Гёббельс пробился на вершину власти. Пробыв в этой должности один день, он совершил самоубийство вместе с женой Магдой, которая предварительно отравила их шестерых детей. Тотальная война завершилась 9 мая 1945 года тотальным разгромом Третьего рейха. Парадоксально, что за два дня до 80-й годовщины самой известной речи Йозефа Гёббельса в центре Берлина опять прозвучали слова "тотальная война". Правда, Зеленский всё же оказался смекалистее своего предшественника, и в очередной раз обвинил в ведении "тотальной войны" Россию. Это заявление было сделано, когда ещё не просохли чернила на указе Зеленского о присвоении 10-й отдельной горно-штурмовой бригаде Вооруженных сил Украины почетного наименования "Эдельвейс". Такое же название носила 1-я горно-пехотная дивизия Вермахта. Именно её солдаты подняли флаг нацистской Германии на вершине Эльбруса, причём инициатором этого пропагандистского шага стал Йозеф Гёббельс.
Доктор Гёббельс, тотальная война и Зеленский
Днем я пошлю в издательства за доктором Кригом, расскажу о наших планах и отправлю на Балканы. Криг человек общительный и болтливый, его стараниями все узнают, что мы готовим наступление на Москву». Разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом подействовал на Геббельса отрезвляюще. В своей статье «Горький урок», опубликованной 7 февраля 1943 г. Геббельс воспользовался выступлением в «Спортпалаце» 18 февраля 1943 г. Свое выступление Геббельс начал словами: «Сталинград был и остается великим тревожным знаком Судьбы германского народа! Геббельс обращался не только к присутствующим. По словам Шпеера, Геббельс фактически «умолял Запад помнить об опасности, которая угрожала всей Европе с Востока».
Шпеер считал, что эта тема позволяла Геббельсу «дополнить чисто военную политику Гитлера внешнеполитическими усилиями… В это время Геббельс стремился занять пост министра иностранных дел. С присущим ему красноречием он как-то попытался настроить Гитлера против Риббентропа и, казалось, преуспевал в этом. По крайней мере, Гитлер слушал молча его аргументы, не переводя разговор на более приятную для него тему, как это было для него обычно. Геббельс считал, что он удачно провел дело, когда Гитлер неожиданно стал хвалить блестящую работу Риббентропа и его талант в переговорах с союзниками Германии. Он закончил разговор знаменательным заявлением: «Вы совершенно неправы относительно Риббентропа. Он один из величайших людей, которые у нас есть. История когда-нибудь поднимет его выше Бисмарка».
Кроме этого, Гитлер запретил Геббельсу закидывать удочки на Запад, как он попытался это сделать в своей речи 18 февраля. Однако в речи 18 февраля главный акцент был сделан на тотальной мобилизации ресурсов Германии для нужд войны. Он требовал: «Тотальная мобилизация всех людских и промышленных ресурсов на войну — вот веление времени! Мы добровольно откажемся от многих благ, чтобы увеличить нашу военную мощь так быстро и так значительно, насколько это возможно… Самые суровые меры нельзя считать слишком суровыми, когда на карту поставлена победа». Очевидцы свидетельствовали: «Геббельс говорил почти час, и его аудитория пришла в полное исступление». Собравшиеся выкрикивали яростно: «Да! В заключении речи Геббельс подвел итог: «Народ готов на всё.
Фюрер приказывает, а мы должны ему подчиняться… Если когда-либо наша вера в победу была твёрдой и непоколебимой, то это сегодня, в час национального единения и внутренней решимости. Мы видим впереди победу и должны завоевать её.
One cannot overestimate the danger. It is indicative that when one names it as it is, International Jewry throughout the world protests loudly. Things have gone so far in Europe that one cannot call a danger a danger when it is caused by the Jews.
That does not stop us from drawing the necessary conclusions. That is what we did in our earlier domestic battles. We could see, if the danger were not overcome, the specter of hunger, misery, and forced labor by millions of Germans. We could see our venerable part of the world collapse, and bury in its ruins the ancient inheritance of the West. That is the danger we face today.
My second thesis: Only the German Reich and its allies are in the position to resist this danger. The European nations, including England, believe that they are strong enough to resist effectively the Bolshevization of Europe, should it come to that. This belief is childish and not even worth refuting. If the strongest military force in the world is not able to break the threat of Bolshevism, who else could do it? The neutral European nations have neither the potential nor the military means nor the spiritual strength to provide even the least resistance to Bolshevism.
In the capitals of the mid-sized and smaller European states, they console themselves with the idea that one must be spiritually armed against Bolshevism laughter. That reminds us of the statements by bourgeois parties in 1932, who thought they could fight and win the battle against communism with spiritual weapons. That was too stupid even then to be worth refuting. Eastern Bolshevism is not only a doctrine of terrorism, it is also the practice of terrorism. It strives for its goals with an infernal thoroughness, using every resource at its disposal, regardless of the welfare, prosperity or peace of the peoples it ruthlessly oppresses.
Will London perhaps persuade Bolshevism to stop at the English Channel? I have already said that Bolshevism has its foreign legions in the form of communist parties in every democratic nation. None of these states can think it is immune to domestic Bolshevism. In a recent by-election for the House of Commons, the independent, that is communist, candidate got 10,741 of the 22,371 votes cast. This was in a district that had formerly been a conservative stronghold.
Within a short time, 10,000 voters, nearly half, had been lost to the communists. That is proof that the Bolshevist danger exists in England too, and that it will not go away simply because it is ignored. We place no faith in any territorial promises that the Soviet Union may make. Bolshevism set ideological as well as military boundaries, which poses a danger to every nation. The world no longer has the choice between falling back into its old fragmentation or accepting a new order for Europe under Axis leadership.
The only choice now is between living under Axis protection or in a Bolshevist Europe. I am firmly convinced that the lamenting lords and archbishops in London have not the slightest intention of resisting the Bolshevist danger that would result were the Soviet army to enter Europe. Jewry has so deeply infected the Anglo-Saxon states both spiritually and politically that they are no longer have the ability to see the danger. It conceals itself as Bolshevism in the Soviet Union, and plutocratic-capitalism in the Anglo-Saxon states. The Jewish race is an expert at mimicry.
They put their host peoples to sleep, paralyzing their defensive abilities. Our insight into the matter led us to the early realization that cooperation between international plutocracy and international Bolshevism was not a contradiction, but rather a sign of deep commonalities. The hand of the pseudo-civilized Jewry of Western Europe shakes the hand of the Jewry of the Eastern ghettos over Germany. Europe is in deadly danger. I do not flatter myself into believing that my remarks will influence public opinion in the neutral, much less the enemy, states.
That is also not my goal or intention. I know that, given our problems on the Eastern Front, the English press tomorrow will furiously attack me with the accusation that I have made the first peace feelers loud laughter. That is certainly not so. No one in Germany thinks any longer of a cowardly compromise. The entire people thinks only of a hard war.
As a spokesman for the leading nation of the continent, however, I claim the right to call a danger a danger if it threatens not threatens not only our own land, but our entire continent. My third thesis is that the danger is immediate. The paralysis of the Western European democracies before their deadliest threat is frightening. International Jewry is doing all it can to encourage such paralysis. During our struggle for power in Germany, Jewish newspapers tried to conceal the danger, until National Socialism awakened the people.
It is just the same today in other nations. Jewry once again reveals itself as the incarnation of evil, as the plastic demon of decay and the bearer of an international culture-destroying chaos. This explains, by the way, our consistent Jewish policies. We see Jewry as a direct threat to every nation. We do not care what other peoples do about the danger.
What we do to defend ourselves is our own business, however, and we will not tolerate objections from others. Jewry is a contagious infection. Enemy nations may raise hypocritical protests against our measures against Jewry and cry crocodile tears, but that will not stop us from doing that which is necessary. Germany, in any event, has no intention of bowing before this threat, but rather intends to take the most radical measures, if necessary, in good time After this sentence, the chants of the audience prevent the minister from going on for several minutes. The military challenges of the Reich in the East are at the center of everything.
The war of mechanized robots against Germany and Europe has reached its high point. In resisting the grave and direct threat with its weapons, the German people and its Axis allies are fulfilling in the truest sense of the word a European mission. Our courageous and just battle against this world-wide plague will not be hindered by the worldwide outcry of International Jewry. German women, to work! The tragic battle of Stalingrad is a symbol of heroic, manly resistance to the revolt of the steppes.
It has not only a military, but also an intellectual and spiritual significance for the German people. Here for the first time our eyes have been opened to the true nature of the war. We want no more false hopes and illusions. We want bravely to look the facts in the face, however hard and dreadful they may be. The history of our party and our state has proven that a danger recognized is a danger defeated.
Our coming hard battles in the East will be under the sign of this heroic resistance. It will require previously undreamed of efforts by our soldiers and our weapons. A merciless war is raging in the East. The German nation knows that. Its healthy instincts have led it through the daily confusion of intellectual and spiritual difficulties.
We know today that the Blitzkrieg in Poland and the campaign in the West have only limited significance to the battle in the East. The German nation is fighting for everything it has. We know that the German people are defending their holiest possessions: their families, women and children, the beautiful and untouched countryside, their cities and villages, their two thousand year old culture, everything indeed that makes life worth living. It did not do so even for its own people. Terrorist Jewry had 200 million people to serve it in Russia.
It cynically used its methods on to create out of the stolid toughness of the Russian people a grave danger for the civilized nations of Europe. A whole nation in the East was driven to battle. Men, women, and even children are employed not only in armaments factories, but in the war itself. The masses of tanks we have faced on the Eastern Front are the result of 25 years of social misfortune and misery of the Bolshevist people. We have to respond with similar measures if we do not want to give up the game as lost.
My firm conviction is that we cannot overcome the Bolshevist danger unless we use equivalent, though not identical, methods. The German people face the gravest demand of the war, namely of finding the determination to use all our resources to protect everything we have and everything we will need in the future. Total war is the demand of the hour. Every sentence is met with growing applause and agreement. The danger facing us is enormous.
The efforts we take to meet it must be just as enormous. The time has come to remove the kid gloves and use our fists. A cry of elemental agreement rises. Chants from the galleries and seats testify to the full approval of the crowd. We can no longer make only partial and careless use of the war potential at home and in the significant parts of Europe that we control.
We must use our full resources, as quickly and thoroughly as it is organizationally and practically possible. Unnecessary concern is wholly out of place. The future of Europe hangs on our success in the East. We are ready to defend it. The German people are shedding their most valuable national blood in this battle.
The rest of Europe should at least work to support us. There are many serious voices in Europe that have already realized this. Others still resist. That cannot influence us. If danger faced them alone, we could view their reluctance as literary nonsense of no significance.
But the danger faces us all, and we must all do our share. Those who today do not understand that will thank us tomorrow on bended knees that we courageously and firmly took on the task. It bothers us not in the least that our enemies abroad claim that our total war measures resemble those of Bolshevism. They claim hypocritically that that means there is no need to fight Bolshevism. The question here is not one of method, but of the goal, namely eliminating the danger.
Applause for several minutes The question is not whether the methods are good or bad, but whether they are successful. The National Socialist government is ready to use every means. We do not care if anyone objects. We are voluntarily giving up a significant part of our living standard to increase our war effort as quickly and completely as possible. This is not an end in itself, but rather a means to an end.
Our social standard of living will be even higher after the war. We do not need to imitate Bolshevist methods, because we have better people and leaders, which gives us a great advantage. But things have shown that we must do much more than we have done so far to turn the war in the East decisively in our favor. As countless letters from the homeland and the front have shown, by the way, the entire German people agrees. Everyone knows that if we lose, all will be destroyed.
The people and leadership are determined to take the most radical measures. The broad working masses of our people are not unhappy because the government is too ruthless. If anything, they are unhappy because it is too considerate. Ask anyone in Germany, and he will say: The most radical is just radical enough, and the most total is just total enough to gain victory. The total war effort has become a matter of the entire German people.
No one has any excuse for ignoring its demands. A storm of applause greeted my call on 30 January for total war. The people are willing to bear any burden, even the heaviest, to make any sacrifice, if it leads to the great goal of victory. Lively applause This naturally assumes that the burdens are shared equally. Loud approval We cannot tolerate a situation in which most people carry the burden of the war, while a small, passive portion attempts to escape its burdens and responsibilities.
The measures we have taken, and the ones we will yet take, will be characterized by the spirit of National Socialist justice. We pay no heed to class or standing. Rich and poor, high and low must share the burdens equally.
Пристальное внимание было приковано к подросткам и детям. Циничный Геббельс понимал всю важность обработки культурного кода населения и в частности подрастающих поколений. Ориентация на них была важнейшей задачей, потому как Германии для величия очень не хватало живых детей, чтобы делать из них мёртвых солдат. Изначально работа с подростками велась в шутливой игровой форме, но всё чаще детям стали прививать милитаристские настроения. Геббельс уделял огромное внимание церкви. Специфика работы с церковью базировалась на том, чтобы отбить у неё паству в пользу националистических идей. Поступательно осуществлялся план, при котором слово «бог» хотели заменить на «фюрер».
После Первой Мировой многие дети остались сиротами или попросту были обделены вниманием, поэтому опека нацистов им была очень симпатична. Выступая с критическими замечаниями в адрес оппонентов, Геббельс говорил, что те не способны дать немецкому обществу Великую Идею и мечту, способную увлечь народ за собой и добиться всеобщего благоденствия на родной земле. Геббельс поэтапно внедрял в коллективное бессознательное немцев идею о том, что осевой для немцев должна стать мысль о превосходстве их нации над другими. Тем не менее, на тот момент это ещё не носило империалистский характер, но всё к нему шло.
При этом надо было отвести народное недовольство от гитлеровского режима. Так родилась пропагандистская идея использовать последний резерв — объявить под руководством нацистской партии тотальную войну. Доведя 18 февраля 1943 года публику до исступления, Геббельс стал выкрикивать риторические вопросы: — Хотите ли вы тотальной войны? Хайль Гитлер!!! Закончил свое представление Геббельс истошным криком: — Воспрянь, народ, и пусть грянет буря! В Германии в понятие «тотальная война» вкладывали иной смысл. Этот термин принадлежал кайзеровскому генералу пехоты Эриху Людендорфу. В конце Первой мировой войны Людендорф совместно с генерал-фельдмаршалом Паулем фон Гинденбургом составлял дуумвират — военную диктатуру, которая де-факто правила Германией. В Веймарской республике Людендорф считался автором «легенды об ударе ножом в спину», объяснявшей поражение Германии в Первой мировой войне «предательством социал-демократов и евреев». В 1935 году в Мюнхене вышла в свет книга Людендорфа «Тотальная война», в которой престарелый генерал пришел к выводу, что к началу XX века война из «сражения армий» перешла в «сражение наций» — тотальную войну. Для победы в ней необходимо, с одной стороны, мобилизовать все материальные и человеческие ресурсы собственной нации, а с другой — подорвать дух противника, заставив население противоборствующей страны требовать от своих властей прекращения военного конфликта. Однако реакционер и милитарист Людендорф относился к выскочке-ефрейтору Гитлеру, чудесным образом ставшим рейхсканцлером, без должного почтения. В 1935 году Людендорф отказался принять от Гитлера звание генерал-фельдмаршала и был исключен из властных кругов. В 1943 году Геббельс, воспользовавшись термином Людендорфа, наполнил понятие «тотальная война» дополнительным содержанием. По его представлениям, НСДАП в тотальной войне должна была мобилизовать все ресурсы Германии и оккупированных территорий. Рейх превращался в военный лагерь. Каждый мужчина, которого можно было заменить на его рабочем месте в тылу, должен был быть отправлен на фронт. Экономика рейха полностью переориентировалась на военные нужды — производство вооружений, военной техники, амуниции. Совместным усилением пропаганды и террора следовало побороть пораженческие и антигитлеровские настроения на фронте и в тылу. По Геббельсу, главная угроза рейху и в 1943 году по-прежнему исходила от евреев и большевиков: «Позади приближающихся советских дивизий мы видим еврейские отряды по уничтожению, а позади них — террор, призрак массового голода и полную анархию. Международное еврейство — это дьявольская разлагающая закваска, которая получает циничное удовлетворение от того, что она ввергает мир в глубочайший хаос и разрушает древние культуры, в создании которых она не принимала никакого участия. Мы также осознаем нашу историческую ответственность. Двухтысячелетняя западная цивилизация в опасности. Переоценить опасность просто невозможно… Цель большевизма — всемирная еврейская революция. Они хотят ввергнуть рейх и Европу в хаос, используя последующие за этим безнадежность и отчаяние, чтобы установить свою международную, скрывающуюся за маской большевизма капиталистическую тиранию… В СССР еврейство скрывается под личиной большевизма, а в англосаксонских государствах — под личиной плутократического капитализма. Евреи — специалисты по мимикрии. Они усыпляют народы-хозяева, парализуя их волю к сопротивлению. Крики из зала: «Мы испытали это на себе! Европе грозит смертельная опасность... Еврейство в очередной раз предстает как воплощение зла, проворный демон разложения и носитель международного хаоса, разрушающего культуру. Это, кстати, объясняет нашу последовательную политику в отношении евреев. В еврействе мы видим прямую угрозу всем государствам. Нам все равно, что делают другие народы в отношении этой опасности. Однако то, что мы делаем для нашей собственной защиты, — это наше личное дело, и мы не потерпим возражений со стороны. Еврейство — это заразная инфекция. И пускай вражеские государства лицемерно протестуют против наших антиеврейских мер и льют по этому поводу крокодиловы слезы — мы не перестанем делать то, что считаем необходимым. В любом случае Германия не собирается вставать на колени перед этой опасностью; напротив, она готова пойти на самые радикальные меры, если в этом возникнет необходимость». После этой фразы рейхсминистр несколько минут не может продолжать из-за вдохновенного пения зрителей. На аудиозаписи отчетливо слышно, как разъяренный Геббельс обещает противостоять еврейству «радикальным истребл... На середине слова «аусротен» истребить, уничтожить Геббельс спохватился и на ходу заменил его на похожее слово — «аусшальтен» нейтрализовать, устранить. Ни в рукописном черновике, ни в брошюре-стенограмме речи, выпущенной после ее произнесения, слова «аусротен» нет. Факт, что Геббельс осекся на полуслове, говорит сам за себя: физически уничтожая евреев как народ на Ванзейской конференции 20 января 1942 года речь шла об уничтожении 11 млн европейских евреев , нацисты предпочитали использовать эвфемизмы «эвакуация евреев на восток», «нейтрализация», «окончательное решение еврейского вопроса». На грандиозном митинге 18 февраля 1943 года в берлинском Дворце спорта Геббельс объявил тотальную войну. Они лицемерно утверждают, что это означает, что с большевизмом вообще не надо бороться.