— четвертая буква М. В романе «Луна и грош» Моэм рассуждает о трагедии художника, в «Узорном покрове» — об участи ученого, а в «Театре» — о буднях актрисы. Кроме романа «Луна и грош» Сомерсета Моэма существует роман выдающегося перуанского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе за 2010 год Марио Варгаса Льосы «Дорога в рай» (The Way to Paradise).
Присоединяйтесь к нам в социальных сетях:
- Из Википедии — свободной энциклопедии
- Содержание
- «В поисках потерянного рая»
- Автор романа луна и грош — 4 буквы сканворд
Луна и грош, Театр (автор) - слово из 4 букв
Теодор Драйзер, американский писатель, автор знаменитого романа «Сестра Керри», который рассказывает о жизни молодой женщины, стремящейся к успеху и борющейся с общепринятыми нормами общества. Главная» Новости» Писатели юбиляры в 2024 году в библиотеке по месяцам список. английский писатель, мастер новеллы, роман «Луна и грош». Вопрос с кроссворда: «луна и грош (автор)», по вертикали 4 буквы, что за слово?
Плоды греха в романах Уильяма Сомерсета Моэма «Луна и грош» и «Бремя страстей человеческих»
| Луна и грош — Википедия | «Луна и грош» – замечательное произведение, с которого началась моя любовь к творчеству Сомерсета Моэма. |
| Чарльз Стрикленд - реальный человек или вымышленный персонаж | В романе «Луна и грош», вышедшем в 1919 году, получил отражение путь гениального художника-постимпрессиониста Поля Гогена. |
| Автор романа "Луна и грош" — 4 буквы, кроссворд | вымышленный герой романа Соммерсэта Моэма "Луна и грош". |
Ответы на кроссворд АиФ номер 39
Без них жизнь уныла. Хотя и кем только в жизни люди не становятся. Этому массы примеров. Даже глухо-слепо-немая с младенчества девушка в 19веке, когда еще не было техник обучения подобных людей, будучи уже подростком, когда, как думается, всеп поезда уже ушли, смогла научиться читать и написала книгу! Право же, иногда кажется, что границ возможностей человека не знаешь. И уж точно гениальность не зависит от наличия того или иного образования, в частности художественного. А Ван Гог? Да и у Гогена разве было худ.
И начинал же он как раз как любитель будучи именно брокером. И разве их не признают гениями? И разве оба как раз не "с бухты барахты" бросили свою деятельность и ушли в живопись. Опять же, кем только люди не становятся, как только их жизнь не меняется. Масса биографий повергает в шок, как человек смог в одну свою жизнь вместить десятки жизней.
Оба нигде профессионально не обучались живописи. Также роднит этих гениальных самоучек нерушимая вера в свой талант и бесконечная преданность искусству. Мнение общества «Я знаю, что люди будут понимать меня всё меньше и меньше. Но разве это может иметь значение?
Своего героя Моэм также характеризует как человека, «которого нимало не тревожило, что о нем думают». Что сближает Гогена и героя Моэма?
И даже лучше всего этого не делать. Не уверен, что у зрителей вообще есть какие-то устойчивые вкусы. Зритель инфантилен и всегда ждет новизны. Наличие же «вкуса» предполагает выборочность и строгость в оценке того или иного зрелища, способность оценивать произведение интеллектуально, опираясь на какие-то эстетические критерии. Чаще всего этого не бывает. Зритель подвержен эмоциональному воздействию, более того, именно за этим он в театр и приходит: получить те эмоции, которые труднодостижимы в обыденной жизни. И мы должны уметь наполнить зрителя эмоциями, он не должен быть выключен из разыгрывающегося на сцене действа.
В этом ремесло режиссера. АМ Прав Моэм, когда говорит, что театр кормит только один из пяти поставленных спектаклей, а четыре других приносят только убытки? ИС Да, к сожалению, зачастую это так. Многие спектакли зритель не принимает. К счастью, мне пока не доводилось с этим сталкиваться. Мои спектакли зритель любит, и некоторые из них, что называется, «делают кассу». Но это очень зыбкая почва, и режиссер никогда до конца не может быть уверен в том, полюбит ли зритель его спектакли или нет. Очень часто бывает так, что из всего репертуара только несколько спектаклей окупаются или даже оказываются прибыльными. Но тут никогда не угадаешь.
Мне кажется, что режиссер, прежде всего, должен быть честен перед самим собой, перед автором и перед артистами. Тогда и зритель это увидит и оценит. Зритель не любит, когда с ним играют в поддавки, пытаются его позабавить и увлечь пустыми смыслами, неискренними эмоциями, невнятными образами. Это моментально считывается «коллективным цензором» и отвергается им. Если же ты честен, тебе могут простить многое. Твои эмоции проникают в сердце зрителя, и он откликается взаимностью. АМ Вы согласны с мнением Моэмом, что перерождение театра началось, когда кинематограф поборол немоту? ИС Почему-то принято противопоставлять театр и кинематограф. В киноведении, наоборот, считается, что с появлением звука кинематограф отдалился от своей природы, дав крен в сторону театральности.
Ведь не случайно такие гиганты немого кинематографа, как Гриффит, Чаплин, Эйзенштейн и другие, поначалу не приняли появление звука. На самом деле, с момента появления кинематографа это новое искусство и театр тесно взаимодействовали и влияли друг на друга. Сюрреалистические эксперименты в кино шли параллельно с похожими опытами в театре. Не случайно Арто снимался в знаковых сюрреалистических фильмах и почти одновременно с этим работал над созданием своей новаторской театральной системы. В ХХ веке кинематограф и театр, как мне представляется, решали общие задачи, каждый своими средствами. АМ Ильгар, если бы вам вдруг предложили снять фильм по произведению произведениям Сомерсета Моэма или поставить спектакль, что это были бы за произведения? ИС Мне было бы интересно снять биографию Сомерсета Моэма. Она очень захватывающая. Или же что-то, основанное на сборнике новелл «Эшенден, или Британский агент», в котором отражена деятельность Моэма в качестве агента британской разведки Ми-5.
В любом случае, это очень яркая личность и один из крупнейших писателей ХХ века, а потому мне интересно все, что связано с именем Сомерсета Моэма. Нынешняя аудитория Моэма в России — преимущественно женская АМ Выведя первую десятку мировых шедевров для одного из американских издательств, Моэм предложил еще и подсократить их, чтобы читателю самому не перелистывать те места, которые могут показаться неоправданно затянутыми, скучными. Если бы вам какое-то из наших издательств предложило бы подсократить немного Толстого и Достоевского, вы бы взялись за работу? Владимир Хазин Лет двадцать пять-тридцать назад по молодости я, наверное, ответил бы столь же самонадеянно — особенно по отношению к романам Толстого, в которых мне всегда хотелось отделить от основного текста «социально-философские» фрагменты и финалы. Помните, Чехова при всей его глубокой и нежной любви к Толстому особенно раздражал евангельски проповеднический финал « Воскресения »? Но сегодня я не решился бы на редактуру названных классиков. Прежде всего, потому, что эти тексты, по-моему, именно в наши дни нужны для «медленного чтения». Должны же существовать, пусть и немногочисленные, читатели, которые никуда уже или еще не спешат? Но я согласен с Моэмом: в сокращении нет ничего плохого — но тогда, когда это делает сам автор.
АМ «По-моему, для писателя должно быть правилом все записывать, и я жалею, что врожденная лень помешала мне делать это более усердно», — признавался Моэм. Должен ли писатель, ведя дневники и записные книжки, рассчитывать на их публикацию или же писательская кухня должна быть сокрыта от читателя? ВХ В этом отношении меня раздирают полярные ощущения. К «дневникам» я всегда относился подозрительно и еще подростком когда и возникают первые попытки и «начинают жить стихом» сознательно отказался от ведения дневника. И тогда, и особенно теперь меня настораживала его двусмысленная природа — внутренний оксюморон между интимностью и воображаемым и нередко ускользающим адресатом. Но при этом очевидно, что «дневники и записи» — не просто неотъемлемая составляющая сочинительства. Очень часто это — чуть ли не самое интересное в наследии того или иного автора. Даже признанного мэтра. Но я, по-видимому, отношусь к немногочисленному кругу тех писателей, которые обходятся без дневников и, наверное, составляют меньшинство.
Впрочем, собственно дневники и «записные книжки» — далеко не всегда одно и то же. И тут — снова противоречие: я считаю, что писательская кухня должна быть закрыта безусловно, я не хотел бы никаких дневниковых и черновых публикаций, но сам с удовольствием читаю «записные книжки» мастеров. Не является ли в данном случае позиция Моэма наиболее последовательной — хотя и крайней? АМ Моэм считал, что цель писателя не просвещать, но угождать, вы готовы согласиться с этим его постулатом? ВХ Видимо, он знал о чем говорил… Правда, мне ближе мысль, неоднократно высказанная Борхесом и Умберто Эко: хороший писатель создает своего читателя. И потом, претензии «просвещать» — не кроется ли в них то же стремление угодить — кому-то или чему-то? АМ Писатель — лицо априори предубежденное, как полагал Моэм. ВХ Как и каждый из нас, наверное. Но мне симпатичны писатели, которым удается в своих текстах именно в текстах полюбить нелюбимое — то, что в жизни им могло представляться отвратительным.
Лермонтов, или Платонов, или Джойс, например. АМ Есть писатели, которых ценят в писательских кругах, у нас их называют — «писателями для писателей», есть, кого любят и которыми восхищаются исключительно читатели, бывают счастливцы, которых любят и те и другие. К какой категории писателей вы бы отнесли Моэма? ВХ Я не чувствую себя достаточно квалифицированным читателем, чтобы выстроить ретроспекцию из нынешней литературной ситуации в Британии — в первую половину ХХ века. Но мне кажется занятным, что как раз именитые английские писатели в 30-40-е годы прошлого века называли «лучшим среди нас» и Сомерсета Моэма, и его «зеркально популярного» младшего сверстника — Пэлама Гренвилла Вудхауза. Оба демонстрировали блистательный в нынешних терминах — маркетинговый подход к писательскому ремеслу, оба были страшно популярны и нередко работали в сходных жанрах. Но насколько не похожими были их «воображаемые читатели», насколько несопоставимое чувство юмора… АМ Какова сегодняшняя читательская аудитория Моэма в России? ВХ Мне кажется, восприятие Моэма подверглось сильной аберрации в советские времена, и эта инерция едва ли исчезла. Благодаря навязчивому литературоведению и популярному фильму Рижской киностудии, сюжеты Моэма представали слишком уж социалистическими и назидательными отчасти, они и были таковыми.
При этом я помню настоящий — подлинно кухонный — культ Моэма, распространенный в 70-80-е среди юных филологинь и технической интеллигенции. Первые с наслаждением самоидентифицировались с Джулией Ламберт, героиней «Театра», вторым нравился его едкий как казалось тогда юмор, образчиками которого иногда даже щеголяли наряду с непременными булгаковскими цитатами. При этом сам я, будучи молодым преподавателем университета, устроил, помнится, семинар по нарративной технике на основе моэмовского рассказа «За час до файвоклока» — и мы со студентами были изумлены тем, насколько филигранно выстроен этот маленький, но запоминающийся текст. Могу осторожно предположить, что и нынешняя аудитория Моэма в России — преимущественно женская. Но та часть ее, которая не заворожена медийной социальностью и способна ценить иронию и самоиронию. Сомерсету Моэму повезло с переводами на русский АМ Получило ли творчество Моэма достойную оценку в современном литературном «табеле о рангах»? Владимир Скороденко Сегодня вполне очевидно, что ни обзор, ни панорама, ни курс зарубежной и, в частности, британской литературы ХХ века не может претендовать на полноту без учета творческого наследия Сомерсета Моэма. В оценку Сомерсета Моэма, как и некоторых других писателей, считавшихся еще в конце века авторами второго ряда термин «второстепенные» здесь явно не подходит , например, Л. Хартли или Джойса Кэри, время внесло коррективы, переставив их в первый ряд.
Это не значит, что у них нет сравнительно более сильных и более слабых произведений, но свидетельствует, что некоторые их произведения, у Моэма это ряд новелл и романы «Бремя страстей человеческих», «Луна и грош», «Пироги и пиво», «Театр», «Острие бритвы», включены в канон классики национальной в данном случае английской литературы. В качестве таковых их изучают в специальной и высшей школе, они становятся объектом дипломов, докладов, диссертаций и т. Вот студенты и преподаватели и занимаются Сомерсетом Моэмом и исследованием его творчества. ВС Хорошо отношусь. У Моргана слишком много материала, причем подчас малозначительного. Хастингс вводит в обиход массу новых документов, что всегда хорошо, но при этом зацикливается на сексуальных страстях Сомерсета Моэма, однако тот и сам на этом зацикливался. Книги ориентированы скорее на специалистов, на рьяных поклонников Сомерсета Моэма и на тех, кому особенно интересны нравы и специфика эпохи Моэма. Для рядового читателя они слишком, на мой взгляд, изобильны, но очень ценны как свод информации. Для меня оптимальный вариант — биография, написанная Александром Ливергантом.
АМ С 1901 года берет свое начало Эдвардианская эпоха девизом которой было: «Бери от жизни все, что можешь», отразился ли этот девиз на жизни Моэма? ВС Он действительно стремился брать от жизни все, что мог, но не уверен, что следовал при этом эдвардианскому девизу, а не собственному желанию. АМ Как бы вы охарактеризовали политические взгляды и убеждения Моэма? ВС Как леволиберальные. АМ Многие известные английские писатели были секретными агентами, и эта их деятельность в значительной степени повлияла на их творчество, взять хотя бы тех же Грэма Грина и Ле Карре. Совершенно иначе обстоит дело с Сомерсетом Моэмом, мы мало что знаем об этой стороне его жизни, с чем это связано, как вы думаете? Вероятно, это связано, в первую очередь, со спецификой работы секретного агента. У Моэма же эта осторожность секретного агента усугублялась и его личной скрытностью, нежеланием выдавать даже ненароком лишнюю о себе информацию. АМ «Русский опыт», полученный Моэмом летом и осенью 1917 года, пригодился ему в дальнейшем?
ВС Конечно. Во-первых, «русские» рассказы из « Эшендена ». Во-вторых, он укрепил симпатии писателя к русским и его любовь к русской литературе. АМ Идет время, претерпевают изменения языки, потомки посмеиваются над возвышенными речениями предков, их излишней эмоциональностью, приверженностью к традициям… Нуждается ли Сомерсет Моэм в новых переводах? ВС Язык Сомерсета Моэма настолько совершенен и экономен, что долго еще будет понятен потомкам, не считая, конечно, обозначений того, что вышло из обихода. Как нам понятна проза Пушкина и Лермонтова. В этом и есть уважение Сомерсета Моэма к простому читателю. Для меня он пока не нуждается в перепереводах, но я, во-первых, читал его в оригинале, а, во-вторых, и сам перевел три его рассказа. В принципе же любой новый яркий или своеобычный перевод любого автора можно только приветствовать — он позволяет нам взглянуть на переведенный текст чуть по-иному, уловить упущенные грани подтекста.
АМ Все ли изданное Сомерсетом Моэмом переведено у нас? ВС С моей точки зрения, переведено все стоящее и даже больше — вещи, которые представляют сегодня историко-литературный интерес романы между «Лизой из Ламбета» и «Луной», ранние рассказы. Ну, может, остались еще с пяток законченных фрагментов из дневниковых книг.
Мы обратились к экспертам — писателям, переводчикам, издателям, библиотекарям, педагогам, филологам — с таким вопросом: «Какие зарубежные писатели XX века сформировали русского читателя? Шестьдесят авторов, которые оказались лидерами нашего опроса, от Хемингуэя до Целана, — перед вами, с нашими комментариями о том, как они приходили к нам и как они нас изменили. Эрнест Хемингуэй В середине 30-х годов, как вспоминал Илья Эренбург, редакция журнала «Интернациональная литература» провела опрос: кто из зарубежных писателей наиболее популярен у нас в Советском Союзе? Ответ был единодушным: на первом месте — Хемингуэй. Своим первым появлением в Советском Союзе Хемингуэй обязан Максиму Горькому, который в 1928 году порекомендовал своему секретарю Крючкову издать на русском языке рассказ о бродягах американского писателя по имени Гэмингвэй. Впрочем, первые рассказы Хемингуэя появились в советской печати только в 1934 году в журналах «30 дней», «За рубежом» и «Интернациональная литература», затем вышел и первый русский сборник — «Смерть после полудня» в переводе «Первого переводческого коллектива», как значилось на титуле.
Его составитель и редактор Иван Кашкин, первый пропагандист Хэма в Советском Союзе, тем не менее во вступительной статье назвал его «джентльменом с трещиной». Это паноптикум уродств и извращений…»: обойтись без критических оговорок было нельзя, иначе книга вовсе не увидела бы свет. Хемингуэй, с которым у Кашкина завязалась переписка, благодарил его за критику, однако не соглашался с ней: «Писатель — он что цыган. Он ничем не обязан любому правительству». С этим никак не могла согласиться советская пресса 30-х годов, отчитывавшая американского писателя за буржуазное разложение, пацифизм, «проповедь одичания и империалистического разбоя» журнальный заголовок 1952 года , эскапизм как сказали бы мы сейчас , а главное — индивидуализм. Последнее свойство, наряду с романтикой и экзотикой, коктейлями, яхтами и корридой, обеспечило Хэму бескомпромиссную любовь читателей, которых тошнило от коллективизма, — от бородатых геологов до Анны Ахматовой. Вехой стал роман «По ком звонит колокол», вышедший в 1940 году. Роман сразу стал международным бестселлером, кинокомпания Paramount купила права на экранизацию, критики называли его лучшим произведением Хемингуэя, особенно отмечая, что в нём писатель наконец-то избавился от увлечения левыми идеями за то же им возмущались испанские коммунисты. Перевели его и на русский язык, однако в печать «Колокол» так и не вышел, — по слухам, по личному распоряжению Сталина, прочитавшего перевод и давшего книге оценку: «Очень интересно.
Печатать нельзя». Хемингуэй в СССР надолго оказался под запретом; когда в 1954 году он получил Нобелевскую премию, советская пресса об этом даже не упомянула когда четыре года спустя началась травля ещё одного нобелиата — Бориса Пастернака, Хемингуэй поддержал его и пообещал подарить ему дом, если писатель решится приехать в Америку. Но читательская любовь никуда не делась: когда в 1959 году после шестнадцатилетнего перерыва вышел двухтомник Хемингуэя, в очередь за ним вставали с ночи. Только злополучный «Колокол», уже подготовленный к печати, был рассыпан по требованию председательницы испанской Компартии Долорес Ибаррури: в 1965 году он вышел ограниченным тиражом только для тех, кто имел «допуск», а до широкого читателя добрался только в 1968-м, в третьем томе Собрания сочинений Хемингуэя. Хэм был не просто любимым писателем — он был образцом для подражания. Его грубый свитер, трубку и шкиперскую бородку копировали равно геологи и писатели, перенимавшие также его рубленые фразы, — самым известным его последователем считается Довлатов. О популярности Хемингуэя в СССР свидетельствует анекдот: Джон Стейнбек, посетив Москву, напился, а когда милиционер попытался его задержать, отрекомендовался: «Я — американский писатель». Милиционер взял под козырёк и ответил: «Здравия желаю, товарищ Хемингуэй! Габриэль Гарсиа Маркес Первое знакомство Маркеса с Советским Cоюзом вышло вполне авантюрным: 30-летний начинающий писатель поехал в СССР на Фестиваль молодежи и студентов 1957 года в составе колумбийского фольклорного ансамбля Delia Sapata, к которому по дружбе был приписан в качестве саксофониста.
Инструментом Маркес не владел, но, по собственному утверждению, недурно исполнял народные песни, а другой возможности попасть на фестиваль и увидеть медленно открывающуюся миру страну не находилось. Сейчас эти воспоминания молодого Маркеса читаются как образец магическо-реалистической прозы, поскольку в них СССР предстаёт в гротескном и экзотизированном виде — как страна гигантских расстояний и диковатых, но приветливых и гостеприимных людей: «На станциях разгуливали люди в ярких пижамах очень хорошего качества. Сначала я принял их за пассажиров нашего поезда, которые вышли размять ноги, но потом догадался, что это местные жители, пришедшие встречать поезд. Они ходили в пижамах по улицам в любое время дня с совершенной непринуждённостью. Государственные служащие не в состоянии объяснить, почему пижамы выше качеством, чем обыкновенная верхняя одежда». Это чтение подсказывает нам кое-что об устройстве оптики самого Маркеса: дело не в экзотических антуражах Латинской Америки и испаноязычных именах, а в его писательском видении и умении поддеть реальность за краешек и увидеть её волшебную изнанку. Русский перевод романа вышел с купюрами, но, несмотря на это, нашёл горячий отклик у советского читателя и стал предвестником настоящего латиноамериканского бума в СССР: в 1980-е годы имена Маркеса, Борхеса и Кортасара стали паролем, по которому определяли «своих». Маркес в это время дважды посетил СССР, познакомился с советскими писателями и переводчиками, на встречах с которыми обсуждал не только литературу и искусство, но и способы варки картошки — согласно воспоминаниям писателя, картошка была основным блюдом, которое он ел, пока писал «Сто лет одиночества». К этому времени на русском языке вышла повесть «Полковнику никто не пишет» и роман «Осень патриарха», разошедшиеся на цитаты.
Выход «Осени патриарха» совпал с эпохой дряхления политического руководства Cоветского Cоюза и началом «гонки на лафетах». В реальности Маркеса, в которой, с одной стороны, время замерло, а с другой — ощущалось предвестие катастрофы, советский читатель хорошо узнавал атмосферу позднего СССР, — возможно, этим объясняется популярность, которой он пользовался в то время. Позднее большой вклад в популяризацию Маркеса в России сделал Егор Летов, чей альбом «Сто лет одиночества» вышел в 1993 году. В целом Маркеса можно назвать чемпионом по упоминаниям в русской рок-поэзии: аллюзии на его произведения встречаются у Янки Дягилевой, Александра Непомнящего, «Би-2», «Белой гвардии» и многих других. В середине 90-х годов вышел новый перевод «Ста лет одиночества», что спровоцировало скандал: переводчица Маргарита Былинкина выступила с резкой критикой своих предшественников, однако не все коллеги-испанисты с ней согласились. Вариант Столбова и Бутыриной так и выходил с купюрами, но критика сходится на том, что он всё равно ближе к оригиналу. Первый перевод «Ста лет одиночества» был переиздан без купюр в издательстве «АСТ» только в 2012 году. Франц Кафка Активное издание текстов Франца Кафки началось уже после его смерти и вопреки его воле, стараниями его друга и душеприказчика Макса Брода. Изданные в период с 1925 по 1935 год рассказы и романы приобрели всеевропейскую славу — сперва среди немецкоязычных читателей в тридцатые годы о Кафке думали и писали Вальтер Беньямин, Зигфрид Кракауэр Зигфрид Кракауэр 1889—1996 — немецкий социолог массовой культуры, один из самых влиятельных теоретиков кинематографа.
Автор концепции о взаимозависимости коммерческого кино и массовой психологии. Исследовал формирование «среднего человека» в Германии 1920-х годов, феномен скуки мегаполисов, психологическую историю немецкого кино. Несмотря на стремительно наступившую посмертную славу, Кафка не успел оказать на русскую литературу 1920—30-х годов какого-либо заметного влияния. Русская школа абсурда развивалась независимо, хотя параллели и напрашиваются: советским двойником Кафки выглядит, например, рано погибший в том же роковом 1924 году «серапионов брат» Литературное объединение, возникшее в Петрограде в 1921 году, названо в честь одноимённого сборника рассказов Гофмана. Объединение распалось к 1926 году. Обэриуты, с которыми принято ассоциировать русскую абсурдистскую традицию, по-видимому, прошли мимо текстов Кафки: известно, что в 1940 году Хармс присутствовал на чтении рассказов Кафки, но не был впечатлён — не увидел в них «юмора». Набоков, чьё «Приглашение на казнь» поразительно рифмуется с «Процессом», на назойливые вопросы читателей отвечал, что с текстами Кафки тогда был незнаком, — он прочитал и высоко оценил их уже позднее. По-настоящему советская кафкиана началась уже в оттепельные шестидесятые, с публикаций нескольких рассказов в переводе Соломона Апта в журнале «Иностранная литература» 1964 и знаменитого «чёрного тома» 1965 , в который вошёл роман «Процесс» перевод Риты Райт-Ковалёвой и короткая проза. Триада Джойс — Кафка — Пруст для консервативной советской критики была синонимом «модернизма и формализма», всего избыточного, непонятного и оторванного от живительных соков реальности.
Другие критики интерпретировали Кафку в духе оттепельного гуманизма: отчаяние кафкианского героя, оставленного один на один с непостижимой всемогущей системой, резонировало с исторической травмой шестидесятников. В позднесоветскую эпоху имя Кафки стало нарицательным и прочно вошло в фольклор: «Мы рождены, чтоб кафку сделать былью». Влияние Кафки на русскую литературу нельзя назвать прямым; он входит в русский канон не только как представитель европейского модернизма, но и как продолжатель линии Гоголя и Достоевского: лирический герой «Москвы — Петушков» Венички Ерофеева, которого казнят четверо неизвестных, — литературный наследник «подпольного человека» в той же степени, что и господина К. Хорхе Луис Борхес Великий аргентинский писатель и интеллектуал, создатель Вавилонской библиотеки и Сада расходящихся тропок, пришёл в Россию поздно — в 1980-х; одной из причин считается неприятие им «советского империализма». Политические взгляды вообще, по мнению некоторых критиков, сослужили Борхесу дурную службу: из-за общения с чилийским диктатором Аугусто Пиночетом и согласия принять от него награду, как принято думать, писателя обошли Нобелевской премией. Первые два сборника Борхеса в СССР вышли в 1984 году — «Юг» в книжной серии журнала «Иностранная литература» и «Проза разных лет» в представительной серии «Мастера современной прозы» издательства «Радуга». Двумя годами раньше одно-единственное эссе Борхеса попало в антологию «Писатели Латинской Америки о литературе», а в 1981-м один рассказ был напечатан в антологии «Аргентинские рассказы». С этой последней публикацией связана целая эпопея. Конечно, о Борхесе советские переводчики и филологи-испанисты хорошо знали и раньше.
Переводчица Элла Брагинская вспоминает, что антологию ей предложили составить ещё в середине 1970-х. В ту пору, признаюсь, я имела весьма смутное представление об этом всемирно известном писателе, однако уже хорошо знала, какие именно выпады он допускает против СССР, как общается с Пиночетом тогда это был полный криминал и вообще. Словом, автор непроходной по всем статьям». Всё же Брагинская включила в антологию классический «Сад расходящихся тропок» в переводе Бориса Дубина которого она называет «настоящим открывателем Борхеса в России» — но бдительные цензоры не допустили крамолы, разгорелся скандал, и Борхеса велели выкинуть «и не поминать его имя никогда». Брагинская провернула целую авантюру — в том числе попросила аргентинского писателя-коммуниста Альфреда Варело, как раз гостившего в СССР, поговорить с «товарищами из ЧК», и публикация состоялась. С перестройкой все запреты на Борхеса были сняты, его книги стали выходить регулярно, а в постсоветское время он окончательно вошёл в «обязательный набор» культурного читателя: упомянем издания «Азбуки-Классики» и «Симпозиума». Борхеса печатали даже как детского автора «Энциклопедия вымышленных существ» — с довольно, надо сказать, фривольными иллюстрациями — вышла под одной обложкой с «Энциклопедией всеобщих заблуждений» чешского фантаста Людвига Соучека , а в 1999-м благодаря серии издательства «Амфора» «Личная библиотека Борхеса» российские читатели смогли познакомиться с теми произведениями, которые особенно выделял сам аргентинский писатель: от «Фантастических историй» Хуана Хосе Арреолы до различных апокрифов и эзотерики Сведенборга. И, конечно, читая «Имя розы» Умберто Эко, подкованный читатель уже понимал, с кого списан слепой монастырский библиотекарь Хорхе Бургосский. Джером Д.
Сэлинджер «Недавно богатыми ресурсами речи порадовала читателей Рита Райт-Ковалёва в своём отличном переводе знаменитого романа Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи» — так писал Корней Чуковский в своём «Высоком искусстве». Для множества читателей перевод Райт-Ковалёвой — текст, вошедший в ткань русской культуры и ставший глотком свежего воздуха в нужный момент, в том числе и в историческом смысле: он был опубликован в «Иностранной литературе» в 1960 году, на пике оттепели. Переводчик и главред «Иностранной литературы» Александр Ливергант называет Сэлинджера «нашим шестидесятником»; восторженные впечатления от чтения можно найти во многих оттепельных дневниках. Роман, разумеется, вызвал в СССР идеологические споры. Литературовед-функционер Александр Дымшиц Александр Львович Дымшиц 1910—1975 — советский литературовед и театральный критик. Был участником Великой Отечественной войны, после чего служил начальником отдела культуры в управлении пропаганды Советской военной администрации в Берлине, занимаясь судьбами разных деятелей культуры.
CodyCross Писатель, автор романов "Театр" и "Луна и грош"
Теодор Драйзер, американский писатель, автор знаменитого романа «Сестра Керри», который рассказывает о жизни молодой женщины, стремящейся к успеху и борющейся с общепринятыми нормами общества. Английский писатель ХХ века, автор романов: 'Бремя страстей человеческих', 'Театр', 'Луна и грош', 'Разрисованная вуаль' (моэм). Луна и грош. Сомерсет Моэм. Ответы на сканворды и кроссворды. Автор романа "Луна и грош" — 4 буквы, кроссворд. Луна и грош. Сомерсет Моэм.
Луна и грош
— четвертая буква М. Англ. писатель, автор романа "Луна и грош. Английский писатель, автор романа "Бремя страстей человеческих. Действие романа происходит в начале XX в. Автор, молодой писатель, после своего первого литературного успеха приглашен на завтрак к миссис Стрикленд — буржуа часто питают слабость к людям искусства и считают лестным для себя вращаться в артистических кругах.
Английский писатель (1874-1965, ''Театр'', ''Луна и грош'', ''Остриё бритвы'')
| Аудиокниги слушать онлайн | Испанский художник, один из самых значительных представителей кубизма (1887-1927) (4 буквы, кроссворды, сканворды). |
| Английский писатель (1874-1965, ''Театр'', ''Луна и грош'', ''Остриё бритвы'') 4 буквы 4-я буква М | Роман «Лолита» – единственное произведение автора, которое он сам перевел на русский язык. |
| Какой сегодня праздник: 26 апреля 2024 года | — четвертая буква М. |
Плоды греха в романах Уильяма Сомерсета Моэма «Луна и грош» и «Бремя страстей человеческих»
Если кто-то смотрел фильм "Красота по-американски", то там поднимается примерно такая же тема. В очевидной дилемме, которую предполагает само название "Луна и грош", Моэм выбрал абсолютно хитрый третий путь. Кто-то взирает на вожделенную луну, далекую мечту свою, кто-то о ней совсем не помнит, кто-то живет одной луной и над ним все смеются, а ему в его палате все равно. Но пришел Моэм и начал продавать свою Луну за Гроши. И, что характерно, для нас это совсем не гроши, а сам писатель при этом абсолютно ничего не потерял.
Ну, знаете, часто бывает, когда автор вынужден совмещать деятельность с работой менеджера и в итоге что-то свое теряет, приобретает нервозность, растрачивает себя попусту. Все это никогда не касалось Моэма. Да, у него там были агенты, ха-ха, но им далеко до босса. Среди переливчатого многообразия миллиардов людей на планете и десятков тысяч писателей, редко можно встретить автора, с которым ты согласен абсолютно.
Дело совсем не в сюжетах, не в принадлежности писателя к какой-то стране или определенному временному промежутку.
НАВОЙ м. Действие по знач. То, что навито на что-л. В ткацком станке - вал, на который навивают основу. Механизм для наматывания бумаги в бумагопрядильной машине. ЛАЛ м. То же, что: рубин. МЕНА ж.
Лампочка, светильник со слабым светом, зажигаемые на ночь. Тот, кто, работает ночью, ведет ночной образ жизни. Летчик, специалист по ночным полетам. АКТ [1] м. Одно из проявлений какой-л. Законченная часть драматического произведения или театрального представления; действие. Торжественное собрание в научном учреждении или в учебном заведении по поводу выпуска учащихся, выдачи наград и т.
Но хорошая. В 1929 году, когда вышел роман «На Западном фронте без перемен», он был тотчас же переведён в СССР и даже опубликован сразу в двух издательствах переводы вышли с разными заголовками — «На Западе без перемен» и «На Западном фронте без перемен». В 1929 году министр иностранных дел СССР Молотов писал Сталину: «Я решительно против массового распространения этой тупой буржуазно-пацифистской литературы» и «Прочти эту книжку, в ней есть и яркие страницы о фронтовых людях, рассматриваемых автором архиограниченно — только как полуживотных и полумещан всех сплошь!
Снова начали издаваться его книги — «Три товарища», «Триумфальная арка», «Чёрный обелиск» и многие другие, однако переводы выходили без всякого участия самого писателя: ни о каких авторских правах в СССР не думали, гонораров писателю не платили. Книжные издательства при этом не раз умоляли Ремарка написать какое-нибудь предисловие к очередному переводу «Трёх товарищей» специально для советского читателя, но Ремарк вежливо отказывался, ссылаясь на недостаток времени. В своём единственном телеинтервью для литературной передачи «Профиль» 1963 года Ремарк на вопрос о том, знает ли он об успехе своих книг в СССР, ответил едва ли не с обидой: «Я получаю письма, но не деньги». Джеймс Джойс У Джойса с русскими читателями и коллегами долгая история взаимоотношений. Для самого Джойса были важны Достоевский и Толстой толстовский рассказ «Много ли человеку земли нужно» Джойс называл лучшим в мировой литературе. Воспоминания о встрече с Джойсом оставил Илья Эренбург: «Это был человек не менее своеобразный, чем его книги. Работал исступлённо и, кажется, ничем в жизни не увлекался, кроме своей работы». Известно, что Джойс и Алексей Ремизов с интересом читали друг друга; о Ремизове Джойс спрашивал в Париже у Набокова — и Набокову этот вопрос не понравился. Об «Улиссе» Набоков до конца своих дней отзывался как о шедевре, «самом прозрачном из романов», — и утверждал при этом, что ничему у Джойса не научился, а «Поминки по Финнегану» называл «бесформенной серой массой подложного фольклора». Имя Джойса в дневниках советских литераторов — Чуковского, Пришвина — мелькает с середины 1920-х, с симпатией говорит о нём в частных беседах Осип Мандельштам.
В 1927-м выходят «Дублинцы» в переводе Елены Федотовой. Новый перевод сборника выйдет десять лет спустя — плод коллективной работы учеников влиятельнейшего переводчика Ивана Кашкина. В 1934 году Борис Пастернак, Борис Пильняк и Григорий Санников опубликовали некролог Андрею Белому, где говорилось: «Джемс Джойс для современной европейской литературы является вершиной мастерства. Взял псевдоним в честь персонажа романа польского писателя Стефана Жеромского «Сизифов труд». Приехал в Петроград после Октябрьской революции, был участником революции в Германии. Поддерживал Троцкого, выступал против коллективизации, за что был исключён из партии, затем публично раскаялся в своих взглядах, был восстановлен, но в 1936-м вновь исключён и арестован по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Был убит в тюрьме по приказу Сталина. Радек славился своим остроумием, ему приписывали авторство множества шуток и политических анекдотов, ходивших по Советской России в 1920—30-е. Тем не менее до того, как в 1989-м в СССР наконец вышел первый полный перевод «Улисса» — работа Виктора Хинкиса и Сергея Хоружего, — было сделано четыре подступа к роману. Сперва это были небольшие отрывки: в 1925-м свой перевод опубликовал В.
Житомирский, в 1929-м — Сергей Алымов и Михаил Левидов. В 1930-е над «Улиссом» работал Валентин Стенич, успевший опубликовать три эпизода в «Звезде»; в 1935—1936 годах десять глав в коллективном переводе школы Кашкина напечатала «Интернациональная литература» будущая «Иностранная». Зловещий факт: четверо из ранних переводчиков были репрессированы. Алымов несколько лет провёл на Беломорканале, Левидова и Стенича расстреляли, в 1937-м был арестован один из кашкинцев — Игорь Романович его жена, также репрессированная, была уверена, что мужа «арестовали из-за Джойса»; Романович в 1943-м умер в лагере. Арест Романовича прервал публикацию «Улисса» — и пауза затянулась на сорок с лишним лет: Виктор Хинкис взялся за свой перевод в 1970 году. После его смерти в 1981-м перевод закончил Сергей Хоружий — по образованию физик, а ещё — замечательный философ и богослов. Последний роман Джойса «Поминки по Финнегану» — исключительно сложный текст, построенный на игре слов и полный отсылок к ирландскому и европейскому фольклору, — вероятно, невозможно адекватно перевести ни на один язык, но попытки делаются регулярно. Самым известным — и неполным — русским переводом до недавнего времени оставалась версия Анри Волохонского, но в конце 2021 года полный перевод романа завершил Андрей Рене. Хрена ежевичного из папашина солода варил бы Чхем или Шен при свете радуги, и пылающий конец ея отражался кольцом на поверхности вод. Анри Волохонский.
Нюни крапинки из отцова заветного солода Жем или Шом не сварили при подковчатом свете, а рудоберег имперадужки ещё только мерещился кругоподробно на лицевод. Андрей Рене. Джон Р. Толкин Слава Джона Рональда Руэла Толкина в СССР случилась по сравнению, конечно, со всем остальным миром очень поздно — в 60-е годы благодаря самиздату появился сначала перевод «Хоббита», а после — урезанные варианты «Властелина колец». Официально первая часть «Властелина колец» была опубликована в 1982 году: в «Детской литературе» в сокращённом и адаптированном для детей варианте вышли «Хранители». Переводчики Андрей Кистяковский и Владимир Муравьёв превратили «Хранителей» в абсолютно детскую сказку, которая имела невероятный успех, а тираж в 100 000 экземпляров был раскуплен молниеносно. Рональд Рейган в своей речи об «империи зла» в 1982 году практически процитировал или по крайней мере сказал что-то очень похожее на речь Гэндальфа на совете Эрлонда: «Если история чему-нибудь учит, так только тому, что самообман перед лицом неприятных фактов — безумие... На это время пришёлся апогей самиздатской истории «Властелина колец»: появилось несколько вариантов перевода, об их качестве читатели спорят до сих пор. Одним из самых популярных, помимо перевода Кистяковского и Муравьёва, считается перевод Натальи Григорьевой и Владимира Грушецкого, впрочем во многом основанный на «пересказе» или очень вольном переводе Зинаиды Бобырь, который вышел ещё в середине 60-х в том же самиздате. Вариант Бобырь был официально опубликован в 1990-м: вся трилогия здесь умещена в один том, а некоторые сюжетные ходы и детали явно удивили бы Толкина.
Какие-то переводы, — например, Александра Грузберга — хвалят за большую точность, но ругают за язык; других переводчиков укоряют за вольности и пропуски. Мемом стало сравнение переводов фразы «Boromir smiled» — в разных вариантах русских переводчиков эти два слова превращаются в пышную отсебятину: «Тень улыбки промелькнула на бледном, без кровинки, лице Боромира». Отдельной популярностью пользовались иллюстрации Михаила Беломлинского к переводу Нины Рахмановой: лицо Бильбо художник срисовал с актёра Евгения Леонова. Популярность саги о кольце, хоббитах, орках и эльфах породила целое движение «толкинистов». В девяностых они уже организовывали собственные съезды, разыгрывали сцены из книг, сражения, ковали себе настоящие мечи и писали стихи и песни про эльфов и романтические войны. В Москве главным местом толкинистов был Нескучный сад, прозванный Эгладором. Ну а эксперименты Толкина с языками Средиземья привели в лингвистику целое поколение молодых гуманитариев. Американский лингвист Марк Хукер писал о толкинизме так: «Толкинизм» в России — одно из философских течений, с помощью которых русские стремятся заполнить философский вакуум, оставленный крахом коммунизма…» — и сложно с ним поспорить: в России Толкин имел и до сих пор имеет невероятный успех, его творчеством вдохновлялась целая плеяда отечественных авторов, а переиздания выходят до сих пор. В продолжениях и альтернативных вариантах толкиновского эпоса Ник Перумов, Кирилл Еськов и другие делались попытки посмотреть на мир Средиземья с «тёмной» стороны: некоторые авторы прямо ассоциировали правду с орками. Марсель Пруст В России Пруст был принят неоднозначно.
Публикация «В поисках утраченного времени» пришлась на Первую мировую войну, революцию и Гражданскую войну Адриан Франковский и Андрей Фёдоров переводили Пруста в 1920—30 годы. Это наложилось и на какое-то внутреннее расхождение между Прустом и его русскими современниками. Похожего мнения придерживался и Иван Бунин. Я даже потерялась от неожиданности: какое же может быть сравнение? Он — величайший в нашем столетии. Интересно, что «Жизнь Арсеньева» и «В поисках…», написанный раньше, устроены по схожей модели: молодой человек, мечтающий стать писателем, создаёт роман, полный воспоминаний, — он-то и оказывается той книгой, которую мы читаем. Уже после публикации Бунин признался, что, прочитав Пруста, он нашёл в «Жизни» «немало мест совсем прустовских». Нечто подобное Тэффи писала о «многословности» Газданова: «Ясно — прустовская школа». Николай Оцуп Николай Авдеевич Оцуп 1894—1958 — поэт, переводчик, издатель. По приглашению Горького работал переводчиком в издательстве «Всемирная литература».
Вместе с Гумилёвым и Михаилом Лозинским воссоздал после революции «Цех поэтов». После расстрела Гумилёва Оцуп эмигрировал. В 1930 году основал в Париже журнал «Числа». Выпустил сборник стихов и роман. Во время войны служил добровольцем во французской армии, полтора года провёл в итальянском плену. Писал исследовательские работы о Гумилёве. В 1950 году выпустил поэму «Дневник в стихах. В 1924 году эмигрировал во Францию, где преподавал в Свято-Сергиевском богословском институте. Вейдле считал себя консерватором, исповедовал православие, при этом был последовательным сторонником европейского пути России. Он много публиковался в эмигрантской периодике «Последние новости», «Современные записки», «Числа» , писал книги о взаимосвязи искусства и религии, месте России в европейской культуре.
Был близким другом Владислава Ходасевича и одним из первых исследователей его творчества. Сам же Газданов утверждал, что не читал «Поиски», когда работал над «Вечером у Клэр».
Судьба жены и детей ему безразлична, и к ним он не вернётся. Также ему безразлично материальное положение или слава.
Он пишет картины, потому что «должен писать». Следующие пять лет Стрикленд писал картины, живя в нищете и перебиваясь случайными заработками. Посредственный художник Дирк Стрёв, единственный на тот момент, разглядел в нём гения и начал заботиться о Стрикленде, взамен получая только оскорбления. Когда Стрикленд серьёзно заболел, Дирк перенёс больного к себе домой невзирая на возражения своей жены Бланш, ненавидевшей Стрикленда и выходил.
Стрикленд отплатил ему тем, что совратил Бланш Стрёв, после чего та заявила, что оставляет Дирка и пойдёт со Стриклендом куда угодно. Написав портрет Бланш Стрёв в обнажённом виде, он бросил её, после чего та покончила с собой, выпив щавелевой кислоты. Стрикленд не выказал никакого раскаяния или сожаления. История переносится на 15 лет вперёд.
Стрикленд давно умер, и находящийся на Таити рассказчик пытается из рассказов знавших его людей восстановить последние годы его жизни. Выясняется, что он вёл жизнь бродяги, спал на улице или в ночлежках для бездомных, но продолжал писать картины. Последние годы жизни Стрикленд провёл на Таити, где женился на туземке и умер от проказы. Шедевр его жизни — роспись на стенах дома — был сожжён после смерти по его завещанию.