У них там кончилась фантазия, или новости сидит и пишет один человек.
Владимир Бортко: Нужна ли России правда? Записки идиота
Автор записи увидит Ваш IP адрес. Автор записи увидит Ваш IP адрес. Аннотация: Идиот: Худож.-публицист. журн. — Витебск: Б.и. Лауреат Малой Букеровской премии 1995 г., Премии Большого Брувысера 1997 г. Записки идиота», автора Владимира Бортко.
Достоевский Фёдор - Идиот
Которая к тому же прекрасно помнит все его неуважительные высказывания в свой адрес. При этом Лоза подчеркнул, что "у Андрюхи всегда была такая "собственная" линия поведения". Это его слова", - напомнил Юрий в комментарии aif.
According to the literature, this novel is largely autobiographical. Issued more than 270 books! We produce books in the form of applications for mobile devices based on the Android operating system.
В 1986 году Вячеслав Новиков был распределен на работу в Витебский государственный медицинский институт. В Витебске выпуск журнала возобновился, причем теперь в него писали и его читали не только бывшие однокурсники Новикова, но и студенты витебских институтов заместителем главного редактора стал студент мединститута Игорь Гольдман. Журнал по-прежнему печатался на пишущей машинке, обычно в 5, иногда в 10 экземплярах. В 1993 году был выпущен альманах на основе материалов 25-ти номеров журнала «Идиот» 250 экземпляров.
Скачать презентацию: Медиа-кит При перепечатке или цитировании материалов сайта ladys. На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации ".
Account Options
- Скачать книгу в форматах
- Заработал сайт литературного журнала "Идiотъ"
- автор - идиот
- Подписывайтесь, чтобы первыми узнавать о важном:
- Комментарии
- Достоевский Фёдор - Идиот
Скачать книгу в форматах
- Поиск по сайту
- Никита А. Дмитренко «О, времена... Идиот»
- Account Options
- Просто Новости
Читать книгу: «Нужна ли России правда? Записки идиота»
| Международный идиот - | В романе «Идиот» писатель избрал своим главным героем, по собственному определению, «положительно-прекрасного», идеального человека. |
| Идиот (журнал) — Энциклопедия | Полностью «Идиот» был закончен в 1869 г., и даже после завершения произведения писатель не был уверен в том, что он представляет интерес для читателей. |
Гражданская война в России
Спросила, в чём дело? Вежливо пояснили, где облажалась, хотя я опоздала почти на месяц могли бы и послать. Отправила им сканы паспорта, но не успела до выходных. В итоге вообще все сайты недоступны уже третий день. Ибо санкции применили ко всему аккаунту на хостинге.
Там же совершенно простой человек творит справедливость в том виде, в котором справедливость понимает большое количество людей. И я думаю, не только в России. А более-менее везде. Нас кто-то обидел, пришел брат из армии и дал пизды. Я думаю, это прямо архетип".
Фельдман: "Но это архетип черной комедии про провинцию — американскую, норвежскую, русскую. Это не жанр, где умные рефлексирующие люди решают проблемы. Это не "Оппенгеймер". Это не "Breaking Bad", где у героя серьезные проблемы, давайте посмотрим, как он выкрутится.
Досадно все это от него слышать, но он озлоблен". Текст "нового" "Идиота" читается быстро и с тем же увлечением, как, должно быть, читался и в "Русском вестнике". Так что - и в этом отличие книги от какого-нибудь комикса по "Анне Карениной" - она отнюдь не работает на "опопсовление" классического текста. Напротив, вводит в новый контекст произведение, которое уже сейчас известно большинству в лучшем случае по экранизациям. Это своего рода перевод - но не как в случае со "Словом о полку Игореве", когда каждый интерпретатор вносит более от себя, заслоняя изначальный если таковой был текст. Федор Михайлов поработал как корректор. Те же четыре части, "глава к главе", с полным а не видимым сохранением сюжетной линии, действующих лиц разве что переименованных. Ну и кое-каких деталей. Лечился в Америке - попечением покойного благодетеля но "не вылечили". Еще Гагарин умеет делать скринсейверы. Рогожина зовут сегодня Макаром Барыгиным. Настасью Филипповну - Надеждой Барашковой.
Всегда ли «Жи-Ши» пишется через «и» Конечно, нет. Например, в учебниках есть слово «широкий», но нет слова «жестокий», хотя безударный звук [ы] звучит в обоих словах одинаково. Хорошо, если вам не нравится второе слово, то вот еще пример: есть слово «живот», но вы никогда не найдете слово «желудок». Так всё-таки правило «Жи-Ши» работает? Или вы допускаете, что ребенок может написать «жистокий» или «жилудок». К таким же «неправильным» словам можно отнести и «ж. Здесь тоже надо писать букву «и» или всё-таки нет? Ведь практически любой первоклассник сделает во всех вышеперечисленных словах ошибку, так как он будет верить всему известному правилу «Жи-Ши». Но теперь давайте разбираться, почему так происходит. Дело в том, что составители учебников не идиоты и позаботились о том, что дети в 1 классе не допускали ошибки и умышленно не стали включать такие слова, которые поставят под сомнение слова учителя или автора учебника. Вы легко можете это проверить, полистав учебник, ссылку на который вы найдёте в первом закреплённом комментарии. Например, вы легко в младших классах сможете найти слово «ёжик», но вот «орешек» появится только в 3 классе. Получается, хотели как лучше, а получилось как всегда. Другими словами, авторы оберегают, словно родители, которые вечно твердят маленьким детям, что на это дерево лучше не лезть или с этим мальчиком лучше не дружить. Но правильно ли это? Ведь, как только первоклассник переступит порог школы, его встретят совсем другие слова и в открытке любимой маме он легко может написать «Жилаю тебе…», так как учитель с утра до вечера повторяет, что «Жи-Ши пишется с буквы и». Что теперь делать Снова вернутся к новому учебнику М. Бойкиной и В. В одних случаях пишется «и», в других — «е», а в слове жалеть так вообще — буква «а». Но есть и хорошая новость, мы точно знаем, что никогда не будем писать словосочетание с буквой «ы».
Нужна ли России правда? Записки идиота
Героиня романа «Идиот» и некоторые женские характеры в драматургии немецкого просвещения. Достоевский создавал "Идиота", переживая один из самых тяжелых периодов в своей жизни. Новости. Идиот. По словам Владимира Сипягина, накануне он вместе со старшей дочерью Лизой побывал на спектакле по роману Достоевского "Идиот" в "Арт-дворце".
«Не слушайте идиотов»: критик ответил американскому писателю, оскорбившему Достоевского
Продолжение, впрочем, можно не читать: «Планета КА-Пэкс» вполне себе законченное самодостаточное произведение. В Манхэттенском психиатрическом институте появляется пациент, называющий себя пришельцем с планеты КА-Пэкс. Казалось бы, для такого учреждения ничего особенного: здесь есть и свой Иисус Христос, и Герцогиня… Среди прочих причуд «инопланетянина» интересно то, что он совершенно незнаком со злом, точнее он с ним познакомился лишь по прибытии на Землю. В том мире, где он вырос, нет ни зла, ни пороков, ни страданий. По этой причине и жизнь там построена совершенно иначе, настолько иначе, что «человеческое» сознание постичь не в состоянии.
Например, «там» нет пороков лени и безразличия, поэтому вопрос вроде «кто у вас убирает туалеты и делает другую грязную работу? Как можно не починить, если сломано? Не помочь, если нужно? Это так же естественно, как дышать.
Поэтому обязательно уберет тот, кто находится рядом. Вот и все. Мы не просто не поступаем так в жизни, мы даже мыслить так не умеем. Поэтому нам и нужны такие категории, как работа, зарплата, обязанности.
Мы-то думали, все это достижение цивилизации, а это прикрытие наших пороков и ответ на вопрос «почему я, а не он? Насилия, убийств и наказаний, семьи, секса и сильных эмоциональных связей между людьми. Нет всего, что хоть как-то ограничивает свободу человека.
В этом году она длилась чуть больше двух часов. Это меньше прошлогоднего рекорда, когда беседа затянулась на целых три часа. Еще до начала трансляции от нижегородцев поступило свыше 8,5 тысяч вопросов.
Но Артем решил: оглохнуть. Поморгал — глаза привыкли, можно больше не щуриться. К тому свету, который на поверхности, они дольше привыкали. Это быстро! Большинство жителей метро от солнечного света, даже от такого, облаками придушенного, ослепли бы, наверное, навсегда. Всю ведь жизнь в туннелях, впотьмах. А Артем себя видеть наверху заставил. Видеть тот мир, в котором родился. Потому что если ты не можешь солнце потерпеть — как ты наверх вернешься, когда время придет? Все, кто родились в метро, росли без солнца, как грибы. Нормально: оказалось, не солнце нужно людям, а витамин Д. Оказалось, солнечный свет можно в виде драже жрать. А жить можно и наощупь. В метро общего освещения не было. Не было общего электричества. Вообще ничего общего не было: каждый сам за себя. На некоторых станциях наловчились вырабатывать достаточно света для того, чтобы было почти как раньше. На других — его хватало на одну лампочку, горящую посреди платформы. Третьи были забиты густой чернотой, как в туннелях. Если приносил туда кто-то свет с собой в кармане, то мог выловить из ничего по кусочкам — пол, потолок, кусок мраморной колонны; и из темноты сползались на луч его фонарика жители станции, желающие немного посмотреть. Но лучше им было не показывать себя: без глаз они вполне приучились существовать, но рот-то у них не зарос. На ВДНХ жизнь была крепко налажена, и народ был балованный: у отдельных людей в палатках горели утащенные сверху маленькие диоды, а для общих мест имелось старое еще аварийное освещение — лампы в красных стеклянных колпаках; в таком было бы удобно, положим, негативы фотографий проявлять. Так вот и Артемова душа медленно в этом красном свете проявлялась, появлялась из растворителя, и видно становилось, что снята она была еще там, наверху, майским ярким днем. А другим днем — октябрьским, пасмурным — засвечена. Помнишь черных? Всегда не те ему отвечали. Кто-то улыбался, кто-то хмурился, но здоровались — все. Потому что все помнили черных, а не только Женька с Артемом. Все помнили эту историю, хотя не знал ее никто. Станция метро ВДНХ: конечная. Дом родной. Двести метров в длину, и на них — двести человек. Места как раз: меньше — не надышишься, больше — не согреешься. Закопченные мраморные колонны развесистые, в арках между ними развернуты древние и изношенные армейские палатки: в каждой — семья, в некоторых — по две. Семьи эти можно запросто перетасовать, никто, наверное, разницы и не заметит: когда живешь вместе двадцать лет на одной станции, когда между твоими тайнами и соседскими, между всеми стонами и всеми криками — брезента в один слой, так получается. Где-то, может, люди бы съели друг друга уже — зависть ведь, и ревность к богу, что он чужих детей больше любит, и невозможность разделить с другими своего мужа или жену, и жилплощадь вполне стоит того, чтобы за нее удавить; но не тут, не на ВДНХ. Тут вышло как-то просто — и по-свойски. Как в деревне или как в коммуне. Нет чужих детей: у соседей здоровый родился — общий праздник; у тебя больной — помогут тянуть, кто чем. Негде расселиться — другие подвинутся. С другом подерешься — теснота помирит. Жена ушла — простишь рано или поздно. На самом деле ведь никуда она не ушла, а тут же осталась, в этом же мраморном зале, над который сверху навалено миллион тонн земли; разве что теперь за другим куском брезента спит. Но каждый день будете встречаться с ней, и не раз, а сто. Придется договориться. Не получится представить себе, что ее нет и не было. Главное - что все живы, а там уж… Как в коммуне или как в пещере. Путь-то отсюда был — южный туннель, который вел к Алексеевской и дальше, в большое метро, но… Может, в том и дело, что ВНДХ была — конечная. И жили тут те, кто не хотел уже и не мог никуда идти. Кому дом был нужен. Артем остановился у одной палатки, замер, потух. Стоял, просвечивал им внутрь сквозь изношенный брезент, пока наружу не вышла тетька с отечным лицом. Он кивнул ей. Захотелось погладить ее волосы, за руку взять. Сказать: да я знаю, знаю. Я все знаю на самом деле, Екатерина Сергеевна. Или вы себе это говорите? Не стой. Поди, чайку выпей. С обоих концов зал станции был обрублен по эскалаторы — сами замуровали и законопатили себя внутри, чтобы с поверхности воздух отравленный не тек… Ну и от гостей всяких. С одной стороны, где новый выход — наглухо. С другой, где старый — оставили шлюз для подъема в город. Там, где глухая стена — кухня и клуб. Плиты для готовки, хозяйки в фартуках суетятся, варганят обед детям и мужьям; ходит вода по трубкам угольных фильтров, журчит, сливаясь в баки, почти прозрачная; то и дело чайник свистеть начинает — со смены с ферм забежал гонец за кипяточком, руки о штаны вытирает, ищет среди кухарок свою жену, чтобы за мягкое ее прихватить, о любви напомнить, и полуготового чего-нибудь кусок схарчить заодно досрочно. И плиты, и чайники, и посуда, и стулья со столами — были все не свои, а колхозные, но люди к ним бережно отнеслись, не портили. Не напасешься иначе. Все, кроме еды, принесли сверху: в метро ничего толкового не смастерить. Хорошо, что мертвые, когда жить собирались, впрок себе всякого добра наготовили — лампочек, дизель-генераторов, проводов, оружия, патронов, посуды, мебели, одежды нашили прорву. Теперь можно за ними донашивать, как за старшими братьями и сестрами. Надолго хватит. Во всем метро народу — не больше пятидесяти тысяч. А в Москве раньше жило пятнадцать миллионов. У каждого, выходит, таких родственников — по триста человек. Толпятся беззвучно, протягивают свои обноски молча: бери мои, мол, бери-бери, новые почти. Я-то из них уже вырос все равно. Проверить только их вещи дозиметром — не слишком щелкает? Артем добрался до чайной очереди, приткнулся последним. В очереди он еще тут будет! Садись, в ногах правды… Плеснуть горяченького? Заправляла тут Дашка-Шуба, баба лет уже, видимо, пятидесяти, но совершенно не желающая об этом думать. Приехала она в Москву из какой-то дыры под Ярославлем за три дня до того, как все ухнуло. Шубу покупать. Купила; и с тех пор больше не снимала ее уже ни днем, ни ночью, ни в уборную сходить. Артем никогда над ней не смеялся: а если бы у него остался вот такой кусок прежней его собственной жизни? Мая, или пломбира, или тени от тополей, или маминой улыбки? Спасибо, теть Даш. Погодка как? Слышь, Айгуль? Дощь, говорят. За грехи. Глянь, свинина-то не сгорит у тебя? Аллах у нее сразу! А и правда, подгорает… Как Мехмет твой, вернулся с Ганзы? Из ваших завел! По делам он торговым! Ты, Коля, подельников-то не прикрывай своих! А ты, Артем, не слушай нас, баб. Подуй, горячо. Подошел человек, разлинованный старыми белыми шрамами и совсем лысый, но при этом не свирепый из-за пушистых бровей и обтекаемой речи. А кто тут за чайком? Я за тобой тогда, Колюнь. Про Ганзу слышали уже? Как выразился классик, загорелся красный свет, говорит, прохода нет. Пятеро наших там торчат. Грибы помешай свои там, грибочки. А я что! Аллахом… Как закрыли? А, Кстантин? Не наше вшивое дело. Приказ есть приказ. С Красной линией, небось, опять воюют, а? Хоть бы передохли там они уже все ведь! Это мне к кому идти? Мехмет-то мой… - Для профилактики это. Я оттуда только. По торговле карантин какой-то. Откроют скоро. В гости к нам? Гомером зовут. Можно тут присесть? Артем перестал дышать жгучим паром, оторвался от белой выщербленной кружки с золотым кантиком. Старик доковылял сюда, разыскал его, и теперь украдкой, уголком глаза его изучал. Не бегать же от него. Если закрыли все? А вот они без нашего чайку, без грибочков-от наших пускай попробуют, дармоеды! Мы-то продержимся с божьей помощью! А если не откроют? А Мехмет-то мой! Он-то твоего Мехметика в два счета достанет. Не бросит уж. Чайку, может? Пробовал наш уже? Он сидел против Артема, прихлебывал местный их грибной отвар, горделиво, но беспричинно именуемый чаем — настоящий-то чай, конечно, весь выпит был лет десять как — и ждал. И Артем ждал. У Артема екнуло: Аня подошла. Встала, не замечая его, спиной. В наклонку-то. Ты в говне-ка повозись! Каждый себе по душе работу выбирает, — ровно возразила Аня. Ровно возразила; но Артем знал — вот именно когда таким голосом она говорит, спокойным, может ударить. Да и вообще все может, обучена. С таким отцом. Без грибов порося-то чем кормить? Грибы-шампиньоны росли в заваленном северном туннеле, одном из двух, которые раньше вели к станции Ботанический сад. Триста метров грибных плантаций, а за ними — еще свиноферма. Свиней подальше запихнули, чтобы вони меньше. Как будто тут триста метров спасти могут. Спасало другое: устройство человеческих чувств. Вновь прибывшие мерзотный свиной дух ощущали день-другой. Потом — принюхивались. Аня принюхалась не сразу. Местные жители давно не слышали ничего. Им и сравнивать было не с чем. А Артему вот было. И болезни даже общие, — Аня наконец развернулась к нему. На половине грибов — гниль какая-то. Гнильца появилась, понимаешь? Откуда взялась? Ты же хотел про героя послушать? Про Артема, который все метро спас? Вот, слушай. Послушай правду. Людям, думаешь, до этого есть дело? Настоящие дела. Своих кормить. Детей растить. А когда кое-кто мается и не может себе дела найти, и выдумывает себе херню всякую — вот это да, беда, — Аня заняла позицию и вела по нему огонь очередями: короткая, короткая, длинная. Что свинину едим, за это! Где ты, мама, говорят. Сука ты. Иди давай! Сам иди.
Такие есть вообще? Я таких людей не встречал". Дудь: "А по-моему их много. Там же совершенно простой человек творит справедливость в том виде, в котором справедливость понимает большое количество людей. И я думаю, не только в России. А более-менее везде. Нас кто-то обидел, пришел брат из армии и дал пизды. Я думаю, это прямо архетип". Фельдман: "Но это архетип черной комедии про провинцию — американскую, норвежскую, русскую.
155 лет – Достоевский Ф.
Эта ослепляющая красота была даже невыносима. Счастье Будьте уверены, что Колумб был счастлив не тогда, когда открыл Америку, а когда открывал ее; будьте уверены, что самый высокий момент его счастья был, может быть, ровно за три дня до открытия Нового Света, когда бунтующий экипаж в отчаянии чуть не поворотил корабля в Европу, назад! Не в Новом Свете тут дело, хотя бы он провалился. Дело в жизни, в одной жизни, — в открывании ее, беспрерывном и вечном. Быть как все Нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный.
Весь мир лежит ничком, лицом в грязь, и не слышит этого бесконечного дождя по спине каплями, и не чувствует, что и рот, и нос водой ржавой заполнены. А Москва… Вот. На ногах. Как живая.
Шшшшш… Может, души их так отвечали ему, забравшись в радиоэфир? А может, так фон звучал? Должен же и у смерти быть свой голос. Такой вот наверное, как раз: шепот. Тссс… Ну-ну. Не шуми. Может, сейчас услышат? Вот прямо сейчас кашлянет в наушнике кто-то, прорвется взволнованный через шипение, закричит далеко-далеко: - Мы тут!
Слышу вас! Только не отключайтесь! Вас слышу! Москва на связь вышла! Сколько вас там выжило?! У нас тут колония, двадцать пять тысяч человек! Земля чистая! Фон нулевой!
Вода незараженная! Лекарства есть, есть! Высылаем за вами спасательную экспедицию! Только держитесь! Слышите, Москва?! Главное — держитесь! Это не сеанс радиосвязи, а спиритический сеанс. И тот не удавался Артему никак.
Духи, которых он вызывал, не хотели к нему. Им и на том свете хорошо было. Они смотрели сверху на Артемову фигурку сгорбленную в редкие просветы меж облаков, и только ухмылялись: туда? К вам? Нет уж, дудки! Бросил крутить гребаную ручку. Сорвал наушники. Поднялся, смотал провод антенны аккуратной бухтой, медленно, насилуя себя этой аккуратностью — потому что хотелось: рвануть его так, чтоб на куски, и зашвырнуть с сорок шестого этажа в пропасть.
Сложил все в ранец. Посадил его к себе на плечи, черта-искусителя. Понес вниз. В метро. До завтра. Внутри двери заскребся замок, втягивая языки. Потом она ухнула протяжно, открылась, и метро дохнуло на Артема своим спертым тяжелым духом. Сухой встречал его на пороге.
То ли чувствовал, когда Артем вернется, то ли вообще не уходил на самом деле никуда. Чувствовал, наверное. Сухой ощупал его глазами. Мягко, как детский врач. С другой станции пришел. Артем подобрался. Звякнуло в его голосе что-то, как будто гильзу на пол уронили. Или малодушие?
Или что? Старик какой-то. Гомером назвался. Знаешь такого? Я спать, дядь Саш. Она не шелохнулась. Спит или не спит? Так, механически думал, потому что не было ему уже никакого дела до того, спит она или притворяется.
Свалил одежду кулем при входе, потер зябко плечи, сиротски приткнулся к ней сбоку, потянул на себя одеяло. Было бы второе — не стал бы даже ввязываться. На станционных часах было семь вечера, что ли. Но Ане в десять вставать — и на грибы. А Артема от грибов освободили, как героя. Или как инвалида? Так что он сам себе был хозяин. Просыпался, когда она возвращалась со смены — и уходил наверх.
Отключался, когда она еще притворялась, что спит. Так они жили: в противофазе. В одной койке, в разных измерениях. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Артем стал наворачивать стеганое красное полотно на себя. Аня почувствовала — и, не говоря ни слова, яростно дернула одеяло в обратную сторону. Через минуту этой идиотской борьбы он сдался — и остался лежать на краю постели голым. Она молчала. Отчего лампочка горит сначала, а потом перегорает?
Тогда он лег лицом в подушку — их-то, слава богу, было две — согрел ее дыханием, и так уснул. А в подлом сне увидел Аню другую — смеющуюся, бойкую, задирающую его весело, совсем молодую какую-то. Хотя сколько прошло? Два года? Два дня? Черт знает, когда такое могло быть. Им тогда казалось, что у них целая вечность впереди, обоим казалось. Получается, вечность назад это все и было.
Во сне тоже было холодно, но там Аня морозила его — кажется, по станции гоняла — из баловства, а не из ненависти. И когда Артем очнулся, по сонной инерции верил еще целую минуту, что вечность не кончилась пока, что они с Аней только в середине ее находятся. Хотел позвать ее, простить, обратить все в шутку. Потом вспомнил. Но ее уже не было в палатке. Одежда его лежала ровно на том месте, где он ее сбросил: на проходе. Аня ни прибрала ее, ни расшвыряла. Переступила только, будто боялась дотронуться.
Может, и вправду боялась. Может, ей одеяло и вправду было всегда нужнее. Он уж как-нибудь согреется. Хорошо, что ушла. Спасибо тебе, Аня. Спасибо, что не стала со мной разговаривать. Что не стала мне отвечать. Не спите?
Артем пополз к своим порткам. Снаружи, усевшись на раскладной походный табурет, ждал старик со слишком мягким для своего возраста лицом. Сидел он удобно, уютно, равновесно, и было видно, что расположился он тут давно, а уходить не собирается вовсе. Старик был чужим, не со станции: морщился, неосторожно вдохнув носом. Пришлых видно. Артем сложил горсть козырьком, и закрывшись этим козырьком от алого света, которым была залита станция ВДНХ, вгляделся в гостя. Как бы. Но про наши дни.
Если не от Мельника, думал Артем, то кто? От кого? Святое дело. Понять, что именно… Какой сюжет… Чтобы людей тронуло… Чтобы запомнили. Чтобы потом сами пересказывали друг другу… Оно жить должно, живым быть, понимаете? Какая история… Пробовал, искал. Казалось, нашел. О чем.
Но потом взялся… И не сработало. Не получилось. А потом вспомнил, что слышал про ВДНХ, и… Было видно, что старику неловко, но Артем не собирался помогать ему; он все не мог понять, что же сейчас будет. Зла от старика не шло, одна нелепость и неуместность, но что-то скапливалось в воздухе, что-то образовывалось между ним и Артемом такое, что должно было вот-вот разорваться, и ожечь, и посечь осколками. Про черных и про вас. И я понял, что должен вас найти, чтобы… Артем кивнул, наконец понимая. И, не прощаясь, зашагал прочь, сунув вечно зябнущие руки в карманы. Старичок застрял сзади на своем удобном табуретике, что-то еще рассказывая Артемовой спине вдогонку.
Но Артем решил: оглохнуть. Поморгал — глаза привыкли, можно больше не щуриться. К тому свету, который на поверхности, они дольше привыкали. Это быстро! Большинство жителей метро от солнечного света, даже от такого, облаками придушенного, ослепли бы, наверное, навсегда. Всю ведь жизнь в туннелях, впотьмах. А Артем себя видеть наверху заставил. Видеть тот мир, в котором родился.
Потому что если ты не можешь солнце потерпеть — как ты наверх вернешься, когда время придет? Все, кто родились в метро, росли без солнца, как грибы. Нормально: оказалось, не солнце нужно людям, а витамин Д. Оказалось, солнечный свет можно в виде драже жрать. А жить можно и наощупь. В метро общего освещения не было. Не было общего электричества. Вообще ничего общего не было: каждый сам за себя.
На некоторых станциях наловчились вырабатывать достаточно света для того, чтобы было почти как раньше. На других — его хватало на одну лампочку, горящую посреди платформы. Третьи были забиты густой чернотой, как в туннелях. Если приносил туда кто-то свет с собой в кармане, то мог выловить из ничего по кусочкам — пол, потолок, кусок мраморной колонны; и из темноты сползались на луч его фонарика жители станции, желающие немного посмотреть. Но лучше им было не показывать себя: без глаз они вполне приучились существовать, но рот-то у них не зарос. На ВДНХ жизнь была крепко налажена, и народ был балованный: у отдельных людей в палатках горели утащенные сверху маленькие диоды, а для общих мест имелось старое еще аварийное освещение — лампы в красных стеклянных колпаках; в таком было бы удобно, положим, негативы фотографий проявлять. Так вот и Артемова душа медленно в этом красном свете проявлялась, появлялась из растворителя, и видно становилось, что снята она была еще там, наверху, майским ярким днем. А другим днем — октябрьским, пасмурным — засвечена.
Помнишь черных? Всегда не те ему отвечали. Кто-то улыбался, кто-то хмурился, но здоровались — все. Потому что все помнили черных, а не только Женька с Артемом. Все помнили эту историю, хотя не знал ее никто. Станция метро ВДНХ: конечная. Дом родной. Двести метров в длину, и на них — двести человек.
Места как раз: меньше — не надышишься, больше — не согреешься. Закопченные мраморные колонны развесистые, в арках между ними развернуты древние и изношенные армейские палатки: в каждой — семья, в некоторых — по две. Семьи эти можно запросто перетасовать, никто, наверное, разницы и не заметит: когда живешь вместе двадцать лет на одной станции, когда между твоими тайнами и соседскими, между всеми стонами и всеми криками — брезента в один слой, так получается. Где-то, может, люди бы съели друг друга уже — зависть ведь, и ревность к богу, что он чужих детей больше любит, и невозможность разделить с другими своего мужа или жену, и жилплощадь вполне стоит того, чтобы за нее удавить; но не тут, не на ВДНХ. Тут вышло как-то просто — и по-свойски. Как в деревне или как в коммуне. Нет чужих детей: у соседей здоровый родился — общий праздник; у тебя больной — помогут тянуть, кто чем. Негде расселиться — другие подвинутся.
С другом подерешься — теснота помирит. Жена ушла — простишь рано или поздно. На самом деле ведь никуда она не ушла, а тут же осталась, в этом же мраморном зале, над который сверху навалено миллион тонн земли; разве что теперь за другим куском брезента спит. Но каждый день будете встречаться с ней, и не раз, а сто. Придется договориться. Не получится представить себе, что ее нет и не было. Главное - что все живы, а там уж… Как в коммуне или как в пещере. Путь-то отсюда был — южный туннель, который вел к Алексеевской и дальше, в большое метро, но… Может, в том и дело, что ВНДХ была — конечная.
Журнал печатался на пишущей машинке в одном, затем в нескольких экземплярах. Всего в Москве вышло 5 номеров журнала. В 1986 году Вячеслав Новиков был распределен на работу в Витебский государственный медицинский институт.
В Витебске выпуск журнала возобновился, причем теперь в него писали и его читали не только бывшие однокурсники Новикова, но и студенты витебских институтов заместителем главного редактора стал студент мединститута Игорь Гольдман. Журнал по-прежнему печатался на пишущей машинке, обычно в 5, иногда в 10 экземплярах.
Перед тем Макаревич рассказал в соцсети, что организаторам его концертов в Центральной Азии стали поступать угрозы. Ранее Лоза жестко охарактеризовал Пугачеву.
Читать книгу: «Нужна ли России правда? Записки идиота»
В городе Сьюдад-Хуарес писатель присоединился к революционной армии Панчо Вильи в качестве обозревателя. Лучше, чем старость, болезнь или падение с подвальной лестницы. Быть гринго в Мексике — о, это эвтаназия! Последнее письмо Бирса, адресованное его доброй знакомой Бланш Партингтон, было написано 26 декабря. Оно заканчивалось словами: «Сегодня я отбываю в неведомый пункт назначения». Куда он отбыл, где и когда умер или погиб?
Лаймен Фрэнк Баум К сорока годам Баум испробовал множество занятий, включая актерство, разведение кур, торговлю и журналистику, — и все они приводили его к разорению. Между тем он был человек женатый и отец четверых детей. Наконец ему пришла в голову счастливая, как оказалось, мысль — писать детские книги. В 1897 году он опубликовал «Сказки Матушки Гусыни в прозе» — забавные перелицовки традиционных детских историй. За «Волшебником» последовали еще одиннадцать книг о Стране Оз.
В 1914 году Баум перебрался в Голливуд и основал киностудию «Оз филм». Кинопромышленника из него не вышло, и год спустя студия закрылась. На следующий день он впал в кому. Согласно биографии Баума, написанной при участии его сына, незадолго до смерти писатель очнулся и, обращаясь к жене, произнес: — Теперь я могу пересечь Зыбучие Пески. Ступивший на песок этой пустыни сам превращается в песок.
Александр Блок 13 февраля 1921 года Блок выступил с речью «О назначении поэта». Он говорил, что Пушкина «убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха», и что «поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл». Жена поэта Любовь Дмитриевна, услышав шум в комнате Блока, застала его, разбивающего кочергой бюст Аполлона. Он спокойным голосом объяснил: «А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадется эта грязная рожа».
Вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову , Блок требовал везти себя в Москву: «Я заставлю его отдать, я убью его...
В 1995 году журнал «Идиот» был удостоен малой Букеровской премии , как «лучший русскоязычный журнал ближнего зарубежья». Деньги пошли на покупку редакционного компьютера; с той поры журнал форматируется на компьютере. С декабря 2000 года присутствует в Интернете.
Не приветствуются сообщения, не относящиеся к содержанию статьи или к контексту обсуждения. Давайте будем уважать друг друга и сайт, на который Вы и другие читатели приходят пообщаться и высказать свои мысли. Администрация сайта оставляет за собой право удалять комментарии или часть комментариев, если они не соответствуют данным требованиям. Редакция оставляет за собой право публикации отдельных комментариев в бумажной версии издания или в виде отдельной статьи на сайте www.
Некоторые опасаются, что в скором времени авторы шутера начнут продавать место в очереди на загрузку в рейд, а также добавят еще больше платных механик, которые дают преимущество в матче. Недовольные геймеры призывают отказаться от игры и даже пытаются оформить возврат средств за старые транзакции через платежные системы — сами разработчики деньги не возвращают.
Идиот. Вечные истории
Автор полный идиот. Из за вируса зря построили мост? «Идиот» — литературно-публицистический журнал, издаваемый сначала в Москве (1983—1985), затем в Витебске (1986—2012). Автор "Идиота" успел побывать на каторге, спустить деньги в игорных домах и скончался после имущественных разборок с семьёй. В 1995 году журнал «Идиот» был удостоен малой Букеровской премии, как «лучший русскоязычный журнал ближнего зарубежья». Писатель-фантаст Сергей Лукьяненко заявил, что поддерживает введение в РФ штрафов за отказ от вакцинации от COVID. Два героя-наполеониста – Ганя Иволгин и Ипполит Терентьев – наделены автором как наполеоновскими, так и ротшильдовскими чертами.