это простой тест, который не займёт больше 10 минут, позволит получить море эмоций, а так же узнать насколько хороши ваши родители!
Дом ждет когда композитор сядет за рояль…
Паустовский «Скрипучие половицы» читать полностью | 5 С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор сядет за рояль. |
Мещерская сторона (сборник) | Дом ждёт, когда композитор сядет за рояль. Слышно, как пропоёт половица вспомнит дневную музыку выхватит какую-нибудь ноту. |
(1)Дом рассохся от старости, а может быть, и от того, что... - | Когда композитор сядет за рояль, дом наполнится музыкой и зазвучит великолепно. |
Рояль в темноте «Рок под звездами» (Санкт-Петербург) | | (10)С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор сядет за рояль. |
Помогите!!! даю 98 баллов. текст с вставленными буквами и все разборы( под цифрами)
Дом ждёт, когда композитор сядет за рояль. Слышно, как пропоёт половица вспомнит дневную музыку выхватит какую-нибудь ноту. Дом ждёт, когда композитор сядет за рояль. Текст 1 Дом ждёт,, ответ177513851: Дом ждёт, когда композитор сядет за рояль. 5 предложение. стало казаться(что?) что дом уже с утра ждет. ждет(когда?) когда композитор сядет за рояль. 2. С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор сядет за рояль. Когда композитор сядет за рояль, дом наполнится музыкой и зазвучит великолепно.
Композитору предстоит сесть за рояль и приступить к диктанту, в то время как дом затаив дыхание
Или то пастухи заиграли в лугах, скликая к вечеру стадо? Или то соловьи ударили сразу, будто сговорились, по окрестным кустам? Эх, старость! А душа, видно, не сдается.
Душа помнит молодость. С молодостью человеку расставаться куда как жаль. Не с руки расставаться!
Несколько минут было тихо. Потом скрипнула дверь. Чайковский вышел на крыльцо, достал из кожаного портсигара папиросу.
Он был бледен, руки у него дрожали. Василий поднялся, шагнул к Чайковскому, стал на колени, стащил с головы выгоревший картуз, всхлипнул. Что с тобой, Василий?
Криком бы кричал, да никто не отзовется. Помоги, Петр Ильич, не дай случиться палачеству! Василий прижал к глазам рукав застиранной синей рубахи.
Он долго не мог ничего выговорить, сморкался, а когда наконец рассказал все как есть, то даже оторопел: никогда он не видел Петра Ильича в таком гневе. Все лицо у Чайковского пошло красными пятнами. Обернувшись к дому, он крикнул: — Лошадей!
На крыльцо выскочил испуганный слуга: — Звали, Петр Ильич? Чайковский плохо помнил эту позднюю поездку. Коляску подбрасывало на выбоинах и корнях.
Лошади всхрапывали, пугались. С неба падали звезды. Холодом ударяло в лицо из заболоченных чащ.
Временами дорога прорывалась через такую гущу лещины, что нужно было сидеть согнувшись, чтобы ветками не исхлестало лицо. Потом лес кончился, дорога пошла под гору, в просторные луга. Кучер гикнул, и лошади пошли вскачь.
Завтра начнут валить лес. Что за подлость такая! Смутно помнился тучный человек в тесном сюртуке, с припухшими, больными веками.
Поговаривали, что губернатор — либерал. Вот и город. Колеса загремели по мосту, пересчитали все бревна, потом покатились по мягкой пыли.
Проехали мимо темной каланчи, мимо сада за высокой оградой. Коляска остановилась у белого дома с облупленными колоннами. Чайковский позвонил у калитки.
Из сада доносились голоса, смех, удары деревянных молотков. Там, должно быть, играли при фонарях в крокет. Значит, в доме была молодежь.
Это успокоило Чайковского. Он поверил, что ему удастся убедить губернатора. Как бы ни был губернатор сух и чиновен, ему будет стыдно перед своей молодежью отказать Чайковскому в таком правом деле.
Горничная в ситцевом, до скрипа накрахмаленном платье провела Чайковского на веранду, где губернатор пил чай. Он был вдовец, и чай разливала пожилая экономка с оскорбленным лицом. Губернатор тяжело встал, сделал шаг навстречу.
На нем была шелковая белая косоворотка с расстегнутым воротом. Он извинился, глядя на Чайковского припухшими глазами. Стук крокетных шаров в саду прекратился.
Должно быть, молодежь узнала Чайковского и прекратила играть. Да и трудно было его не узнать — изящного, седеющего, со знакомыми по портретам серыми внимательными глазами. А когда он, слегка поклонившись, принял от экономки стакан чаю, молодежь увидела его руку — тонкую, но сильную руку музыканта.
На портретах его часто изображали облокотившимся на эту руку. Вырубка леса разрешена Трощенке на основании имеющихся на то инструкций. Господин Трощенко волен действовать к своей выгоде.
Ничего тут не поделаешь! Губернатор выжал лимон и выудил его ложечкой из стакана. Чайковский молчал.
Что он мог сказать этому человеку? Что гибель лесов несет его стране разорение? Губернатор, может быть, и поймет, но, руководствуясь законами и разъяснениями к ним, тотчас мягко отведет это возражение.
Что же сказать еще? О поруганной красоте земли? О своем убитом вдохновении?
О могучем влиянии лесов на душу человека? Что сказать? Или просто признаться, что жаль до боли этих лесов, их свежести, шума, сияния воздуха на полянах?
Но я бессилен помочь вам в этом затруднении. Рад бы душой, но не могу, Петр Ильич. Разделяю ваше негодование.
Но стремления артистической натуры не всегда совпадают с коммерческим интересом. Чайковский встал, откланялся и молча пошел к выходу. Губернатор торопливо шел позади.
Над крокетной площадкой висели на ветках фонари. Две девушки и юнкер стояли в саду с крокетными молотками в руках и молча смотрели вслед Чайковскому. Обратно ехали медленно.
Временами кучер засыпал. Голова его моталась, как у пьяного, пока коляску не встряхивало на ухабе. Тогда кучер просыпался, покрикивал на лошадей: «Но, лодыри!
Лошади на минуту ускоряли шаг, а потом снова едва плелись, фыркали, тянулись к темной траве по обочинам дороги. Чайковский курил, откинувшись на спинку кожаного сиденья, подняв воротник пальто. Что делать?
Один выход: перекупить у Трощенки втридорога лес. Но где взять денег? Послать разве завтра же телеграмму своему издателю Юргенсону?
Пусть достанет деньги где хочет. Под заклад его сочинений… Это решение несколько успокоило Чайковского. Чайковскому хотелось ехать долго, всю ночь, — в дремоте, легкой, неясной, представлять себя едущим среди этой темной равнины к друзьям, где его ждут признание, счастье… Когда Чайковский очнулся, коляска стояла на берегу реки.
Темнели заросли. Кучер слез с козел и, поправив кнутовищем упряжь на лошадях, сказал: — Паром на том берегу. Спят, должно, перевозчики.
Покричать, что ли? Никто не ответил. Кучер подождал, снова крикнул.
На том берегу задвигался огонек. Кто-то шел с цигаркой. Паром, скрипя, отчалил.
Когда паром подошел, Чайковский вышел из коляски. Кучер осторожно свел лошадей на дощатый помост. Потом долго шуршал канат, кучер тихо переговаривался с перевозчиком.
Из близкого леса тянуло теплом. Какое облегчение! Он спасет этот уголок земли.
К нему он привязался душой. Эти леса были неотделимы от его размышлений, от музыки, рождавшейся в тайниках сознания, от лучших минут его жизни. А их было не так уж много, этих минут.
Если бы композитора спросили, как он написал прославленные свои вещи, он мог бы ответить только одно: «По совести говоря, не знаю».
Это Феня -дочь Тихона. С её вОлос стЕкали дОждинки, а две капельки повисли на кончиках ушей. Из-за тёмно-серых туч ударило солнце ,озАрило заблестевшие, как серьги, капельки. Феня стряхнула их ,и волшебство исчезло. Чайковский грустно подумал, что никакой музыкой не передать прелесть этих водяных...... Ответ Вы там не сделали красную строку,но все равно 5 звезд и спасибо!
С её вОлос стЕкали дОждинки, а две капельки повисли на кончиках ушей. Из-за тёмно-серых туч ударило солнце ,озАрило заблестевшие, как серьги, капельки. Феня стряхнула их ,и волшебство исчезло.
С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор, напившись кофе, сядет за рояль. Дом скучал без звуков. Иногда ночью, просыпаясь, Чайковский слышал, как, потрескивая, пропоет то одна, то другая половица, как бы вспомнив его дневную музыку и выхватив из нее любимую ноту. Еще это напоминало оркестр перед увертюрой, когда оркестранты настраивают инструменты. То тут, то там — то на чердаке, то в маленьком зале, то в застекленной прихожей — кто-то трогал струну. Чайковский сквозь сон улавливал мелодию, но, проснувшись утром, забывал ее. Он напрягал память и вздыхал: как жаль, что ночное треньканье деревянного дома нельзя сейчас проиграть! Проиграть незамысловатую песню пересохшего дерева, оконных стекол с обвалившейся замазкой, ветра, постучавшего веткой по крыше. Прислушиваясь к ночным звукам, он часто думал, что вот проходит жизнь, а ничего еще толком не сделано. Все написанное — только небогатая дань своему народу, друзьям, любимому поэту Александру Сергеевичу Пушкину. Но еще ни разу ему не удалось передать тот легкий восторг, что возникает от зрелища радуги, от ауканья крестьянских девушек в чаще, от самых простых явлений окружающей жизни. Чем проще было то, что он видел, тем труднее оно ложилось на музыку. Как передать хотя бы вчерашний случай, когда он укрылся от проливного дождя в избе у объездчика Тихона! В избу вбежала Феня — дочь Тихона, девочка лет пятнадцати. С ее волос стекали капли дождя. Две капли повисли на кончиках маленьких ушей. Когда из-за тучи ударило солнце, капли в ушах у Фени заблестели, как алмазные серьги. Чайковский любовался девочкой. Но Феня стряхнула капли, все кончилось, и он понял, что никакой музыкой не сможет передать прелесть этих мимолетных капель. А Фет распевал в своих стихах: «Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук хватает на лету и закрепляет вдруг и темный бред души, и трав неясный запах... Он никогда не ждал вдохновения. Он работал, работал, как поденщик, как вол, и вдохновение рождалось в работе. Пожалуй, больше всего ему помогали леса, лесной дом, где он гостил этим летом, просеки, заросли, заброшенные дороги — в их колеях, налитых дождем, отражался в сумерках серп месяца, — этот удивительный воздух и всегда немного печальные русские закаты. Он не променяет эти туманные зори ни на какие великолепные позлащенные закаты Италии. Он без остатка отдал свое сердце России — ее лесам и деревушкам, околицам, тропинкам и песням. Но с каждым днем его все больше мучает невозможность выразить всю поэзию своей страны. Он должен добиться этого. Нужно только не щадить себя. К счастью, в жизни выдаются удивительные дни — вот такие, как сегодняшний. Он проснулся очень рано и несколько минут не двигался, прислушиваясь к перезвону лесных жаворонков. Даже не глядя в окно, он знал, что в лесу лежат росистые тени. На соседней сосне куковала кукушка. Он встал, подошел к окну, закурил. Дом стоял на пригорке. Леса уходили вниз, в веселую даль, где лежало среди зарослей озеро. Там у композитора было любимое место — оно называлось Рудым Яром. Самая дорога к Яру всегда вызывала волнение. Бывало, зимой, в сырой гостинице в Риме, он просыпался среди ночи и начинал шаг за шагом вспоминать эту дорогу: сначала по просеке, где около пней цветет розовый иван-чай, потом березовым грибным мелколесьем, потом через поломанный мост над заросшей речкой и по изволоку — вверх, в корабельный бор. Он вспоминал этот путь, и у него тяжело билось сердце. Это место казалось ему наилучшим выражением русской природы. Он окликнул слугу и заторопил его, чтобы поскорее умыться, выпить кофе и идти на Рудой Яр. Он знал, что сегодня, побывав там, он вернется — и давно живущая где-то внутри любимая тема о лирической силе этой лесной стороны перельется через край и хлынет потоками звуков. Так и случилось. Он долго простоял на обрыве Рудого Яра. С зарослей липы и бересклета капала роса. Столько сырого блеска было вокруг, что он невольно прищурил глаза. Но больше всего в этот день Чайковского поразил свет. Он вглядывался в него, видел всё новые пласты света, падавшие на знакомые леса. Как только он раньше не замечал этого? С неба свет лился прямыми потоками, и под этим светом особенно выпуклыми и кудрявыми казались вершины леса, видного сверху, с обрыва. На опушку падали косые лучи, и ближайшие стволы сосен были того мягкого золотистого оттенка, какой бывает у тонкой сосновой дощечки, освещенной сзади свечой. И с необыкновенной в то утро зоркостью он заметил, что сосновые стволы тоже отбрасывают свет на подлесок и на траву — очень слабый, но такого же золотистого, розоватого тона. И наконец, он увидел сегодня, как заросли ив и ольхи над озером были освещены снизу голубоватым отблеском воды. Знакомый край был весь обласкан светом, просвечен им до последней травинки. Разнообразие и сила освещения вызвали у Чайковского то состояние, когда кажется, что вот-вот случится что-то необыкновенное, похожее на чудо. Он испытывал это состояние и раньше. Его нельзя было терять. Надо было тотчас возвращаться домой, садиться за рояль и наспех записывать проигранное на листках нотной бумаги. Чайковский быстро пошел к дому. На поляне стояла высокая раскидистая сосна. Ее он прозвал «маяком». Она тихо шумела, хотя ветра и не было. Он, не останавливаясь, провел рукой по ее нагретой коре. Дома он приказал слуге никого к себе не пускать, прошел в маленький зал, запер дребезжащую дверь и сел к роялю. Он играл. Вступление к теме казалось расплывчатым и сложным. Он добивался ясности мелодии — такой, чтобы она была понятна и мила и Фене, и даже старому Василию, ворчливому леснику из соседней помещичьей усадьбы. Он играл, не зная, что Феня принесла ему махотку земляники, сидит на крыльце, крепко сжимает загорелыми пальцами концы белого головного платка и, приоткрыв рот, слушает. А потом приплелся Василий, сел рядом с Феней, отказался от городской папироски, предложенной слугой, и скрутил цигарку из самосада. Это, Василий Ефимыч, святое дело. Надо же иметь понимание вещей. Мое дело, ежели разобраться, поважнее, чем этот рояль. Глаза у нее были серые, удивленные, и в них виднелись коричневые искорки. А ты протестуешь! Смыслу от тебя не добьешься. И неизвестно, за каким ты делом пришел. Я к Петру Ильичу за советом пришел. Он снял шапку, поскреб серые космы, потом нахлобучил шапку и сказал: — Слыхали небось? Помещик мой не вытянул, ослаб. Весь лес продал. Ну да ну, повесь язык на сосну! А что в них класть, неведомо. Леденцы для девиц? Или платочек засунуть и пойти форсить под окошками? Ты, выходит, блудный сын. Вот ты кто! Феня фыркнула. Слуга молчал, но смотрел на Василия презрительно. Лес помещик профукал. А толку что? С долгами расплатиться не хватит. Принесла его сюда, за тыщи верст, нелегкая из Харькова!.. Слыхал про такого? Таких видал обормотов, что спаси господи! А этот — с виду приличный господин. В золотых очках, и бородка седенькая, гребешочком расчесанная. Чистая бородка. Отставной штабс-капитан. А не похоже. Вроде как церковный староста. В чесучовом пиджаке ходит. А в глаза, брат, не гляди — там пусто. Как в могиле. Приехал с ним приказчик, все хвалится: «Мой, — говорит, — волкодав леса свел по всей Харьковской и Курской губерниям. Сплошной рубкой. Он, — говорит, — к лесу злой — на семена ничего не оставит. На лесах большие капиталы нажил». Думали, конечно, что врет приказчик. Они при денежных людях угождают; им соврать или человека разуть-раздеть — пустое дело. А вышло на поверку, что не брешет приказчик. Купил Трощенко лес, рубаху еще не сменил, а пригнал уже лесорубов и пильщиков.
Дом ждёт, когда к.
Дом ждёт, когда ор сяд.т за рояль. Дом с нетерпением ожидает момента, когда композитор сядет за рояль и начнет играть свои музыкальные произведения. Когда композитор сядет за рояль, дом наполнится музыкой и зазвучит великолепно. нибудь ноту. так музыканты настраивают инструменты: скрипку, контрабас, арфу. ночью чайковский прислушивается к негромким. нибудь ноту. так музыканты настраивают инструменты: скрипку, контрабас, арфу. ночью чайковский прислушивается к негромким. Тип 1№543Перепишите текст 1, раскрывая скобки, вставляя, где это необходимо, пропущенные буквы и знаки 1Дом ждёт, когда ор сяд.т за рояль.
Дом ждет когда композитор сядет за рояль
Текст 1: Дом ждет, когда композитор сядет за рояль. Слышно, как пропоет пиццикато вспомнив дневную музыку, выхватит какую-нибудь ноту. (10)С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор сядет за рояль. С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор, напившись кофе, сядет за рояль. Текст 1: Дом ждет, когда композитор сядет за рояль. Слышно, как пропоет пиццикато вспомнив дневную музыку, выхватит какую-нибудь ноту. Опубликовано 5 лет назад по предмету Русский язык от Гость. Дом ждёт, когда ор сяд.т за рояль. Дом ждёт, когда композитор сядет за рояль.
Композитору предстоит сесть за рояль и приступить к диктанту, в то время как дом затаив дыхание
Дом ждёт, когда композитор сядет за рояль. С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор, напившись кофе, сядет за рояль. С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор, напившись кофе, сядет за рояль. 5 С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор сядет за рояль. 5 С некоторых пор Чайковскому начало казаться, что дом уже с утра ждет, когда композитор сядет за рояль.
Читать книгу: «Мещерская сторона (сборник)»
Какое облегчение! Он спасет этот уголок земли. К нему он привязался душой. Эти леса были неотделимы от его размышлений, от музыки, рождавшейся в тайниках сознания, от лучших минут его жизни.
А их было не так уж много, этих минут. Если бы композитора спросили, как он написал прославленные свои вещи, он мог бы ответить только одно: «По совести говоря, не знаю». Он нарочно говорил иногда о своей музыке как о подённой работе, но знал, что это далеко не так.
И говорил он о ней как о чем-то обыденном только потому, что сам не мог понять, как это происходит. Недавно в Петербурге восторженный студент спросил его, в чем тайна его музыкального гения. Студент так и сказал: «гения».
Чайковский вспыхнул, покраснел — он никак не мог принять по отношению к себе это высокое слово — и резко ответил: «В чем тайна? В работе. И никакой тайны вообще нет.
Я сажусь за рояль, как сапожник садится тачать сапоги». Студент ушел огорченный. Тогда Чайковскому сгоряча показалось, что он был прав.
А сейчас, перед лицом этой ночи, слушая, как журчит вода о бревна парома, он подумал, что создавать не так уж просто. Это приходит внезапно, как в забытых стихах: «Одной волной подняться в жизнь иную, учуять ветр с цветущих берегов... У него замерло сердце.
Какие неожиданности таит в себе жизнь! И как хорошо, что мы не знаем, когда она их откроет: здесь ли, на пароме, в блеске ли театрального зала, под молоденькой сосной, где качается от неощутимого ветра ландыш, или в сиянии женских глаз, ласковых и пытливых. Как хорошо знать, что в содружестве с этими лесами, в полной безмятежности он окончит начатую вчера работу и посвятит ее...
Тому молодому застенчивому собрату, бывшему земскому доктору, чьи рассказы он читает и перечитывает по вечерам, — Антону Чехову. Пусть сердятся музыканты. Он устал от их самонадеянности, солидности и неискренних похвал.
После переправы, садясь в коляску, Чайковский сказал кучеру: — В усадьбу к Липецкому. Там этот купец остановился... Да рановато приедем, Петр Ильич.
Только-только начнет развиднять. Мне нужно перехватить его пораньше. В усадьбе Чайковский Трощенки не застал.
Уже рассвело. Весь усадебный двор зарос репейником. Среди репейника бегал по ржавой проволоке осипший пес.
Морда у него была в репьях, и пес, немного полаяв, начинал тереть морду лапой, отдирать колючки. На крыльцо вышел кривоногий человек в рыжих кудряшках. От него издали разило луком.
Рыжий равнодушно посмотрел на коляску, на Чайковского и сказал, что Трощенко только что уехал на порубку. Чайковский не ответил, дотронулся до спины кучера. Лошади с места взяли рысью.
Рыжий посмотрел вслед коляске, длинно сплюнул: — Дворяне! Разговаривать брезгуют. Много мы таких пустили по миру, с пустым карманом!
По дороге обогнали лесорубов. Они шли с топорами, с гнущимися на плечах синеватыми пилами. Лесорубы попросили закурить и сказали, что Трощенко недалеко, на пятом квартале.
Около пятого квартала Чайковский остановил коляску, вышел и направился в ту сторону, где слышались голоса. Трощенко, в сапогах и шляпе, которую звали «здравствуй и прощай», — шлеме из люфы с двумя козырьками, спереди и сзади, — ходил по лесу и сам метил топором сосны. Чайковский подошел, назвал себя.
Трощенко спросил: — Чем могу служить? Чайковский коротко изложил свое предложение — перепродать ему на корню весь этот лес. А насчет ваших слов надо подумать.
Своего рода неожиданность. Все дело, как сами понимаете, в цене. За свою цену я вам отдать не могу.
Смысла нету. К тому же расходы. Одних лесорубов привезти да прокормить чего стоит!
Ну и начальство нам, лесопромышленникам, недешево обходится. Начальство вроде магнита — золото сильно притягивает. Торговаться я не собираюсь.
Если цена будет сходная... Вы человек возвышенных сфер жизни. Я вам верную цену скажу...
Мой товар — моя и цена. Только что курил. Когда помрем.
Я о наличных деньгах спрашиваю. Под эту усадебку? Да ей две тысячи — красная цена!
Вексель я выдам под свои сочинения. Ее послушать, конечно, приятно. Послушал — ушел, а следа-то и нету!
Сегодня она, может, и в цене, а завтра — дым! Векселя я, извините, не беру. Только наличными.
И опять же о цене был у нас весьма примерный разговор. Вы же назначили цену! Лес обследовать.
По- настоящему его оценить. Да, пожалуй, и несерьезное это дело. Кто же так договаривается — на ходу!..
Ежели бы вот завтра вы мне выложили пятнадцать тысяч, тогда бы я отступился. Я не в эмпиреях живу. У нас не благородством шубы подбиты.
Честь имею кланяться! Он приподнял шляпу и зашагал в глубину леса. Он поехал домой, стараясь не вслушиваться в разносившийся по лесу стук топоров.
Лошади вынесли коляску на поляну. Кто-то впереди предостерегающе закричал. Кучер с ходу осадил лошадей.
Чайковский встал, схватился за плечо кучера. От подножия сосны, согнувшись, как воры, разбегались лесорубы. Внезапно вся сосна, от корней до вершины, вздрогнула и застонала.
Чайковский явственно слышал этот стон. Вершина сосны качнулась, дерево начало медленно клониться к дороге и вдруг рухнуло, круша соседние сосны, ломая березы. С тяжким гулом сосна ударилась о землю, затрепетала всей хвоей и замерла.
Лошади попятились и захрапели. Это был миг, один только страшный миг смерти могучего дерева, жившего здесь двести лет. Чайковский стиснул зубы.
Вершина сосны загородила дорогу. Проехать было нельзя. Я пешком пройду.
Нешто дело — валить сначала большие дерева, а малые ломать в щепки? Ты сначала малые повали, тогда большое в просторе ляжет, убытку не даст... Чайковский подошел к вершине поваленной сосны.
Она лежала горой сочной и темной хвои. На хвое еще сохранился блеск, свойственный тем воздушным просторам, где эта хвоя только что дрожала под ветерком. Толстые сломанные ветки, покрытые прозрачно-желтоватой пленкой, были полны смолы.
От ее запаха першило в горле. Тут же лежали обломанные сосной ветки берез.
Будьте внимательны. Если вы уверены, что ответ неверный, нажмите кнопку "Пожаловаться" под ответом. Отвечает Курамшина Надя.
Дом ждёт, когда композитор сядет за рояль. Слышно, как пропоёт, вспомнит дневную музыку выхватить какую-нибудь ноту. Так музыканты настраивают инструменты: скрипку, контрабас, арфу. Ночью Чайковский прослушивает громким, но скрипучим звукам и спрашивает себя, как передать неземной восторг от зрелища радуги Полусонный композитор вспомнил, как укрылся от проливного дождя у Тихона. В избу вбежала и остановилась светло-волосая девочка.
Книга эта прогремела по России. Она была сильна как своей правдивостью, так и тем, что в ней уже слышался в словах солдат еще отдаленный, но явственный гром приближающейся революции. В 1915 году всю нашу студенческую команду перевели с тылового поезда на полевой. Теперь мы брали раненых вблизи места боев, в Польше и Галиции, и отвозили их в Гомель и Киев. Осенью 1915 года я перешел с поезда в полевой санитарный отряд и прошел с ним длинный путь отступления от Люблина в Польше до городка Несвижа в Белоруссии. В отряде из попавшегося мне засаленного обрывка газеты я узнал, что в один и тот же день были убиты на разных фронтах два моих брата. Я остался у матери совершенно один, кроме полуслепой и больной моей сестры.
Я вернулся к матери, но долго не мог высидеть в Москве и снова начал свою скитальческую жизнь. Я уехал в Екатеринослав и работал там на металлургическом Брянском заводе, потом перекочевал в Юзовку на Новороссийский завод, а оттуда в Таганрог на котельный завод Нев-Вильдэ. Осенью ушел с котельного завода в рыбачью артель на Азовском море. В свободное время я начал писать в Таганроге свою первую повесть «Романтики». Писал ее долго, несколько лет. Вышла в свет она значительно позже — в тридцатых годах в Москве. Февральская революция застала меня в глухом городке Ефремове, бывшей Тульской губернии.
Я тотчас уехал в Москву, где уже шли и день и ночь шумные митинги на всех перекрестках, но главным образом около памятников Пушкину и Скобелеву. Я начал работать репортером в газетах, не спал и не ел, носился по митингам и впервые познакомился с двумя писателями: другом Чехова стариком Гиляровским, «Дядей Гиляем», и начинающим писателем-волгарем Александром Степановичем Яковлевым. Судорожная жизнь газетных редакций совершенно захватила меня, а беспокойное и шумное племя журналистов казалось мне наилучшей средой для писателя. После Октябрьской революции и переезда Советского правительства в Москву я часто бывал на заседаниях ЦИКа в «Метрополе», в «зале с фонтаном» , несколько раз слышал Ленина, был свидетелем всех событий в Москве в то небывалое, молодое и бурное время. Потом опять скитания по югу страны, снова Киев, служба в Красной Армии, в караульном полку, бои со всякими отпетыми атаманами: Зеленым, Струком, Червоным Ангелом и «Таращанскими хлопцами». Киев в то время часто осаждали. Вокруг города почти непрерывно гремела канонада, и население толком даже не знало, кто пытается захватить город — петлюровцы, Струк или деникинцы.
Из Киева я уехал в Одессу, начал работать там в газете «Моряк» — пожалуй, самой оригинальной из всех тогдашних советских газет. Она печаталась на обороте разноцветных листов от чайных бандеролей и помещала множество морского материала — от стихов французского поэта и матроса Тристана Корбьера до первых рассказов Катаева. Была блокада. Море было пустынно, но, как всегда, прекрасно. В редакции работало около семидесяти сотрудников, но никто из них не получал ни копейки гонорара. Платили то дюжиной перламутровых пуговиц, то синькой, то пачкой черного кубанского табака. Время было голодное и веселое.
В Одессе я впервые попал в среду молодых писателей. Мы смотрели на него как на реликвию. В Одессе я жил в полуразрушенной дворницкой на Ланжероне, у самого моря, и много писал, но еще не печатался. Вернее, не позволял себе печататься, считая, что еще не добился умения овладевать любым материалом и жанром. Эту способность я считал в то время главным признаком писательской зрелости. Вскоре мной снова овладела «муза дальних странствий». Я уехал из Одессы, жил в Сухуми — тогда еще очень провинциальном городке, в Батуми с его тяжелыми теплыми ливнями, в Тбилиси, был в Эривани, Баку и Джульфе, пока наконец не вернулся в Москву.
Первой моей книгой был сборник рассказов «Встречные корабли». Летом 1932 года я задумал написать книгу об уничтожении пустынь, объехал все берега Каспийского моря и, возвратившись, написал повесть «Кара-Бугаз». После выхода в свет «Кара-Бугаза» я оставил службу, и с тех пор писательство стало моей единственной всепоглощающей, порой мучительной, но всегда прекрасной и любимой работой. Примерно в это время я «открыл» для себя под самой Москвой неведомую и заповедную землю — Мещеру.
Из него бьет подземный ключ. Этот прудок — колыбель великой русской реки. В болотах и трясинах родится Волга и отсюда отправляется в далекий путь.
Волга — красавица. Красота её прославлена народом, поэтами и художниками. Она проходит через места, удивительно красивые и разнообразные по климату, растительному покрову и животному миру. От Рыбинска Волга поворачивает на юго-восток. Невысокие берега её покрыты зелёным ковром лугов и кустарников. Живописные холмы чередуются с раскинувшимися необъятными долинами. В этих волжских пейзажах есть неповторимая красота и очарование.
На ранней заре Волга отражает лучи просыпающегося солнца и разбрасывает их вокруг, словно приветствует: «С добрым утром, земля! Бродить с ружьем по целым дням в этой зеленой пустыне — наслаждение, которое известно одним лишь охотникам. Встанешь на заре и к вечеру так уходишься, что едва доберешься до знакомой избушки. Нашим любимым местом была гора Размет, которая является связующим центром и горным водоразделом. В одну сторону с нее сбегают речки европейского бассейна, а в противоположную — азиатского. Таким образом, мы проводили ночь на самой границе между Европой и Азией. Солнечный закат в горах удивительно хорош.
Тени нарастают, и на нас начинает надвигаться ночная мгла. Затихший воздух чутко держит каждый шорох. Переживаешь тревожное настроение, которое будит воображение. Хорошо идти весь день по этим лесам. Пробираться сквозь заросли кустов, по дорогам к дальнему озеру. Путь в лесах — это километры тишины, безветрия. Я люблю лесные сумерки, когда из мхов тянет сыростью, в траве горят светлячки.
Закат тяжело пылает на кронах деревьев, золотит их старинной позолотой. Последний луч солнца ещё касается их верхушек, а у подножия сосен уже темно и глухо. Бесшумно летают и словно заглядывают в лицо летучие мыши. На западе ещё тлеет зорька, в зарослях волчьих ягод кричит выпь. Вот и озеро. Здесь под березой расположились знакомые рыбаки. Их лиц я не вижу из-за дыма костра, который то разгорается, то гаснет.
Ночевали мы в палатке. Я проснулся рано, надел резиновые сапоги, выбрался из палатки на лесную поляну. Сколько солнца! Оно было везде: на небе, в воздухе, в траве. Между двумя ёлками висела паутина. На её ниточках, переливаясь, сияло что-то разноцветное и блестящее. Замерев от восторга, я смотрел на эту удивительную красоту.
Это, наверное, дорогой камень, как в маминых серёжках. Я тронул его пальцем, и он рассыпался на множество мелких камешков. Эти камешки запрыгали, заскользили по паутине к земле. Я посмотрел вокруг. Вся трава была в таких светящихся пёстрых шариках. Это роса! Как жаль, что её нельзя принести в ведёрке маме!
Зацветает ландыш. Удивительных цветов много, но этот самый изящный, самый душистый, самый таинственный. Наклонились вниз на длинном стебельке белоснежные фарфоровые кольца с резными краями. Кажется, что неизвестный мастер придал такую необычную форму речному жемчугу. К концу лета они превратятся в оранжево-красные бусинки. Словно из далеких стран попали в лес драгоценные камни. Ландыш представляется мне символом леса.
Вся красота весеннего, летнего, осеннего и зимнего леса сошлась в этом неповторимом цветке. В его зеленых с прожилками листьях отыщутся весна и лето. В августе в тонких бледно-коричневых листьях присутствуют краски осени. В изящных снежно-белых цветках прячется зима, ждёт своей поры. В ландыше соединились хрупкость, нежность, красота и вечность. Она оказалась заполненной всевозможными предметами. Дед поставил на пол свою большую шкатулку.
Откинул крышку, вынул из шкатулки один предмет и начал свой долгий и интересный рассказ. С ним была связана часть его жизни, проведенной в путешествиях. В первый вечер дед достал маленькую коробочку с засушенным насекомым и рассказал нам о песчаных пустынях, где беспощадно палит солнце. В следующий вечер маленькая трубка из кости моржа перенесла нас на далекий восток. Перед нашими глазами вставало беспокойное море, маленькие скалистые острова с птичьими базарами, парусное судно, скрипящие на все лады даже при небольшом ветре. Долгими зимними вечерами по рассказам деда я познакомился с многообразной природой нашей родины. Он произрастает в иле и мутной воде, но не загрязняется ими.
С лотосом можно сравнить людей, которые себя не запятнали, не покорились злу и тяжёлой судьбе. Зацветает лотос в июле, в августе в тихих прудах. Толпы удивлённых, восхищающихся людей с утра до вечера не покидают берега водоёмов. Изящными очертаниями белых или нежно-розовых лепестков, характерным шелестом листьев лотос производит неизгладимое впечатление. К сожалению, чудесный цветок чарует зрителей только три дня. Но уже на четвёртый день прекрасные цветки вянут. И только листья его, как зонтики, продолжают стоять на воде.
Сегодня мы напомним об отдельных стихийных бедствиях. В тысяча четыреста пятьдесят пятом году в Неаполе при землетрясении погибло шестьдесят тысяч человек. Через сто лет в Китае число жертв достигло восьмисот тридцати тысяч. В тысяча семьсот пятьдесят пятом году подземная буря разрушила Лиссабон и унесла семьдесят тысяч. В тысяча девятьсот двадцатом году страшные толчки сотрясли Токио и унесли сто тысяч человеческих жизней. В тысяча девятьсот сорок восьмом году город Ашхабад за семь секунд превратился в руины. Погибло восемьдесят тысяч человек.
В Армении в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году подземная буря поглотила сто девятнадцать тысяч человек. Огромный урон нанесли людям стихийные бедствия. С террасы закричали: «Бегите скорей, посмотрите, кого привезли! По двору, описывая круг перед крыльцом, проезжали одна за другой нагруженные телеги. На них были звериные шкуры, рога диких козлов и кабаньи туши. Отец шагал у последней телеги, а на ней сидел тигрёнок. Пока отец отпрягал уставших лошадей, разбирал вещи и умывался после дальней дороги, мы взяли тигрёнка на руки, понесли его в гостиную, положили на самое почётное место и стали вокруг.
Мы старались заметить в нём что-нибудь особенное и внимательно к нему приглядывались. Тигрёнка накормили из чашки теплым кипячёным молоком. Он, налакавшись, растянулся опять на диване и прищурился на свет большой лампы. Чёрные чайники, пыхтевшие и булькавшие от нетерпения, были расставлены посредине. Тут затевалось грандиозное чаепитие! Чайники булькали и клокотали. Из чёрных носиков с шипением вырывался пар.
Их так изнутри распирало, что они даже подскакивали! И дребезжали… До чего же и в самом деле косачи на току похожи на шипящие чайники! На шипящие, булькающие, закопчённые охотничьи чайники. Шейки-носики задраны вверх, и косицы хвоста изогнуты ручкой. Вспыхивают раскалённые угли красных бровей. И из носика вырывается пар! И так друг на друга накидываются, что только брызги летят!
Вы, любящие поспать, когда станете утром разливать чай, присмотритесь к своим чёрным чайникам. Они напомнят вам турнир косачей, который вы так беспечно проспали. Смотрю — у завешенного окна они сидят вдвоем за столом — внешне суровый рыбак и старающийся ему во всем подражать мальчишка. Молчат, погружены в свои мысли. Настолько сердечными, теплыми были их отношения, что это не могло не запасть в душу. Мягкий, невидимый свет окутывал их фигуры. На лицах теплый, любящий взгляд.
В чем-то еле уловимом я почувствовал, что это не отец и сын. Дмитрий Федорович — человек очень добрый, но выглядел суровым, сдержанным. Вовка — полная ему противоположность. У этого мальчика необычайно одухотворенное, светящееся изнутри в рассветном полумраке лицо. И прежде всего мне захотелось передать ту излучающуюся изнутри теплоту, которая раскрылась в них для меня в это раннее утро. Наступил туманный день поздней парижской осени. На круглой, чистенькой площади велосипедист ради отдыха от езды по скользким мостовым слез с велосипеда и пошел пешком.
В круглой крышечке велосипедного звонка блеснуло серебряной звездой солнце над Парижем. Велосипедист прошел мимо памятника Людовику Четырнадцатому. Лошадь подняла передние ноги, поджала задние и всей своей тяжестью оперлась на могучий хвост. Это делало монумент похожим на памятник Петру в Петербурге. Но конная статуя французского короля стояла на обыкновенном, традиционном прямоугольном цоколе. А его царственный брат — русский император — вместе со своим конем стоял на финляндской скале естественной формы. Последние звезды тихо погасли в небе.
Лес, окончательно стряхнувший с себя остатки ночного мрака, вставал во всем своем зеленом величии. Из припудренной утренним инеем хвои высунулась длинная бурая морда. Испуганные глаза осмотрели огромную поляну. Настороженные уши ловили каждый звук. Внимание его привлек звук, послышавшийся сверху. Зверь распустил напряженные мускулы, вышел на поляну, лизнул наст. Летчик ощущал дрожь подраненной машины всем своим существом, как будто это была не агония изувеченного мотора, а лихорадка, колотившая его собственное тело.
Лучи, пронзавшие хвою сверкающими бликами, зажигали наст. Солнце жгло по-вчерашнему, воздух был неподвижен и уныл. От жары было некуда деться. На берегу стояло несколько верб. Но тень от них бесполезно падала в воду. Вода в реке, голубеющая от отражающегося в ней неба, страстно манила к себе. Дымов и Кирюша быстро разделись и с громким криком попадали в воду.
Тихо журчавшая речка огласилась фырканьем, плеском, криком. Егорушка разделся. Он прыгнул с вышины в речку. Описав в воздухе дугу, Егорушка глубоко погрузился. Но дна не достал. Какая-то сила подхватила его и понесла обратно наверх. Он вынырнул.
Егорушка подплыл к берегу и стал шарить около камышовых кореньев. Сначала капли были крупные, редкие, потом загустело кругом, полилось, полилось… Васютка приметил пихту, широко разросшуюся среди мелкого осинника, и залёг под неё. Есть захотелось ещё сильнее. Васютка выхватил остатки горбушки из мешка, вцепился зубами и, плохо разжёвывая, съел всю. Дождь не унимался. От сильных порывов ветра качалась пихта, стряхивая за воротник Васютке холодные капли дождя. Они ползли по спине.
Васютка скорчился, втянул голову в плечи. Он засунул руки в рукава, прижался плотнее к стволу пихты и снова забылся тяжёлым сном. На рассвете Васютка, стуча зубами от холода, вылез из-под пихты, подышал на озябшие руки и принялся искать сухие дрова. Сгущаются сумерки, и все исчезает во мраке ночи. Но вот выглядывает месяц и мягким светом загоняет потемки в лесную чащу, серебряным сиянием заливая небольшую поляну. Ничто не нарушает тишины. Вдруг хрустнул снег.
Это вышагивает дымчато-серый лось. Преспокойно пробирается к осинке и белогубой пастью хватает пахучую хвою, отфыркивается. Прискакал беляк, пристроился под невысокой, но ветвистой елкой. Осинка помешала лосю, он махнул головой, и с треском обломилась ветка. Зайчик оживился, грациозно приподнявшись на задних лапках. Зайцы всегда подбирают за лосями побеги осин. Лось стоит среди снегов, сияющих от лунного света, жует хвою, а рядом зайчонок грызет лосиный подарок.
Горечь осинки косому слаще сахара. На них кривые строчки 2 нот смешались с ярко-синими кляксами. Отец собирался рассмеяться, но пригляделся к нотам и замолчал. Его звали Вольфганг Амадей Моцарт. Неземная музыка рождалась под детскими пальцами. Юный музыкант объездил с концертами всю Европу, и никто из взрослых музыкантов не мог с ним сравниться. Говорили, что чудесный ребёнок затмит известных музыкантов, когда-либо живших на Земле.
И действительно, Моцарт — величайший композитор мира. Закошанской 41 текст Невысокий дом стоял в сосновом 2 лесу. От сосен всё лето тянуло жаром, и дом рассохся. Этот деревянный дом Чайковский любил. Но скрипучие половицы — предмет недовольства композитора. К роялю легко не подойдёшь: надо через них переступить. Со стороны это выглядело забавно.
Композитор пробирался к роялю, прищуривал глаза и рассматривал половицы 4. Иногда ему удавалось пройти так, чтобы ничего не скрипнуло. Пётр Ильич усмехался и ликовал: «Победа! Дом запоёт 3 от необычных, но прекрасных звуков рояля. На дивные звуки отзовётся в старинном доме всё: лестница, двери и люстра, потерявшая половину хрустальных листьев. Любая музыкальная тема разыгрывается этим домом как чудесная симфония. Паустовскому 42 текст Фёдор Шаляпин — известный всему миру оперный бас.
Он был высок и широкоплеч. Необычным фактам биографии певца удивляешься до сих пор. Шаляпин всегда брал с собой на гастроли кожаный 2 портфель ярко-жёлтого цвета. В портфеле лежал небольшой, но приметный ящичек. Но никто не знал о содержимом ящичка: ни родные певца, ни работавшие с ним люди. Приехав в чужой город, певец располагался в гостинице. Шаляпин вынимал таинственный ящичек и убирал его под кровать.
После смерти артиста его вдова вскрыла 3 ящичек. В нём оказалась горсть земли, которую Шаляпин взял перед отъездом за границу. Горсть русской земли. Лессу 43 текст Однажды я заблудился в лесных оврагах. Доедем до села Карево. Здесь располагается небольшая усадьба, в ней родился композитор. Всё тут, как прежде.
Извилистые тропинки и дорожка бегут от него к озеру. С холма открывается удивительный вид. У местных 2 жителей существует такое предание. Музыкант любил 3 с этого холма любоваться неглубоким, но широким озером с многочисленными островками на нём. Приволье, необъятная ширь, закатный луч солнца остались в музыке и восторженной душе русского композитора. Нестеренко 45 текст В небольшой комнате отца стоят стол и диван. Васнецову 46 текст Дом ждёт, когда композитор сядет за рояль.
Так музыканты настраивают инструменты: скрипку, контрабас, арфу. Ночью Чайковский прислушивается к негромким, но скрипучим звукам и спрашивает себя: «Как передать неземной восторг от зрелища радуги? В избу вбежала и остановилась светловолосая девочка. С её волос стекали дождинки, а две капельки повисли 3 на кончиках ушей. Феня стряхнула их, и волшебство исчезло. Чайковский грустно подумал, что никакой музыкой не передать прелесть этих водяных 2 капель. Паустовскому 47 текст Константин Эдуардович Циолковский — блистательный учёный, изобретатель ракеты.
В Калуге над Окой возвышается деревянный дом-музей. Узкая лестница в нём поскрипывает и ведёт в кабинет учёного. Здесь он сидел в нешироком, но уютном кресле у раскрытого окна, зябко кутался в шерстяной плед. Просторная 2 комната служила изобретателю кабинетом и мастерской. Ведь ты в гостях у человека, который верил в межпланетные полёты. Ты словно слышишь 3 негромкие слова учёного: «Первыми в далёкие миры полетят русские! Мы запустили искусственный спутник, полетели в космос.
Беляев описал внеземную станцию «КЭЦ». Так зашифровано имя известного учёного. Лессу 48 текст Рассвет медленно расправляет густоту ночи, и над объятым тишиной озером поднимается утренний 2 туман. Дедушка и внук сидят возле палатки. Они приехали сюда вечером из города, чтобы встретить зарю на природе. Вода лениво плещет рядом. Вдруг оба тихонько вскрикнули.
Они увидели 3 лося. Над густым паром прямо перед ними плавно движется большая голова с тяжёлыми рогами. Лось словно не касается земли, бесшумно плывёт над ней. Зачмокала прибрежная грязь. Вода издала еле слышный звук от погрузившегося в неё могучего тела. Лосиная голова исчезла. Затрещал, зашелестел на противоположном берегу невысокий кустарник.
Николаеву 49 текст Сияет снег, слепит глаза. Деревья застыли в оцепенении и не дышат. Идёшь по тропке, и в ушах слышится нарастающий звон безмолвия. Вдруг лёгкий шорох заставил меня обернуться. Поляну большими скачками пересекала белка. Я стоял неподвижно, боялся испугать рыжую красавицу и чувствовал, как размягчается душа, наполняется добротой 2 сердце. От красоты люди становятся искренними, отзывчивыми друг к другу и к природе.
Белочка покрутила изящной головкой с острыми ушками и вскочила на раскидистое дерево. Оттуда перемахнула на высоченную сосну и затерялась 3 между чёрными стволами. А я шёл и радовался, что рядом скачет по ветвям маленькая лесная хозяйка. Николаеву 50 текст С рюкзаком за плечами и удочками я медленно брёл по берегу извилистой речонки 2 в поисках хорошего рыбного 3 места, но мне всё не везло. Собираться домой ещё рановато. Я не терял надежды и всё шагал вниз по течению. Умаялся и присел на взгорок у светлой заводи.
Глянул сверху на песчаное дно: вот пронеслась стайка краснопёрых окуньков. Юркнула плотва, сверкнула серебряным боком. Возле небольшой замшелой коряги притаился щурёнок.
Русский язык 6 класс ВПР 2024 все тексты для 1 задания с ответами
Слышно, как пропоёт, вспомнит дневную музыку выхватить какую-нибудь ноту. Так музыканты настраивают инструменты: скрипку, контрабас, арфу. Ночью Чайковский прослушивает громким, но скрипучим звукам и спрашивает себя, как передать неземной восторг от зрелища радуги Полусонный композитор вспомнил, как укрылся от проливного дождя у Тихона. В избу вбежала и остановилась светло-волосая девочка. С её волос стекали дождинки, а две капельки повисли 3 на кончиках ушей.
Это Феня -дочь Тихона. С её вОлос стЕкали дОждинки, а две капельки повисли на кончиках ушей. Из-за тёмно-серых туч ударило солнце ,озАрило заблестевшие, как серьги, капельки. Феня стряхнула их ,и волшебство исчезло.
Сплошной рубкой. Он, — говорит, — к лесу злой — на семена ничего не оставит. На лесах большие капиталы нажил». Думали, конечно, что врет приказчик. Они при денежных людях угождают; им соврать или человека разуть-раздеть — пустое дело. А вышло на поверку, что не брешет приказчик. Купил Трощенко лес, рубаху еще не сменил, а пригнал уже лесорубов и пильщиков. С завтрашнего дня лес начнут валить. Всё, говорят, велел пустить под топор, до последней осины. Твоя какая беда? Что велят, то и делай. Только поспевай шапку скидать. Щелкнешь — а в нем заместо ядра белый червь. Был бы я твоим барином, обязательно бы тебя выгнал. Как язык поворачивается такое спрашивать — мне-то что! Да я со своих двадцати годов к этому лесу приставлен. Я его растил, нянчил. Как баба ребят не растит. Нет, брат, совесть у меня не бумажная. Меня не купишь. Теперь одна путь — жаловаться. А не поможет — в суд! Не допустим, мол, разбоя! Уходи, откуда пришел! Ты меня не пугай. Я, брат, не из робких. Слуга взял у Фени махотку с земляникой и ушел в дом. Феня еще долго сидела пригорюнившись, смотрела перед собой удивленными глазами. Потом тихонько встала и, оглядываясь, пошла прочь по дороге. А Василий палил цигарки, скреб грудь, ждал. Солнце уже перевалило к вечеру, от сосен пошли длинные тени, а музыка не затихала. Неужто наше, деревенское? Нет, не то. А схоже! Или то пастухи заиграли в лугах, скликая к вечеру стадо? Или то соловьи ударили сразу, будто сговорились, по окрестным кустам? Эх, старость! А душа, видно, не сдается. Душа помнит молодость. С молодостью человеку расставаться куда как жаль. Не с руки расставаться! Несколько минут было тихо. Потом скрипнула дверь. Чайковский вышел на крыльцо, достал из кожаного портсигара папиросу. Он был бледен, руки у него дрожали. Василий поднялся, шагнул к Чайковскому, стал на колени, стащил с головы выгоревший картуз, всхлипнул. Что с тобой, Василий? Криком бы кричал, да никто не отзовется. Помоги, Петр Ильич, не дай случиться палачеству! Василий прижал к глазам рукав застиранной синей рубахи. Он долго не мог ничего выговорить, сморкался, а когда наконец рассказал все как есть, то даже оторопел: никогда он не видел Петра Ильича в таком гневе.
Из-за тёмно серых туч.. Ч,ч айковский грус.. Ответ Ответ дан 3у4к Дом ждёт, когда кОмпозитор сядЕт за рояль. Слышно, как пропОёт пОловица, вспомнИт дневную музыку, выхватИт какую- нибудь ноту. Так музыканты настраИвают инструменты : скрипку, контрабас, арфу. В избу -.