Москва: Ленинград: Государственное издательство, 1927.
Остались вопросы?
Военная спецоперация на Украине 24 апреля 2024: прямая онлайн-трансляция Сайт в онлайн-режиме публикует последние новости о военной спецоперации России на Украине на 24 апреля 2024 года. Журнал выходил всего месяц и был запрещен в феврале 1906 года. Найдите и исправьте ошибку (ошибки) в образовании формы слова. Запишите правильный вариант формы слова (слов). 1) ихние письма 2) в обеих руках 3) до тысяча девятьсот пятого года 4) уважаемые директора.
Тысяча девятьсот пятый год
(История партии в воспоминаниях). Вып. 3: [Тысяча девятьсот пятый год]. подробности в передаче Главные новости онлайн на РБК-ТВ. • Упоминается, что историки спорят о том, была ли революция тысяча девятьсот пятого-тысяча девятьсот седьмого годов самой успешной российской революцией. Двенадцатое мая тысяча девятьсот пятого года. В этот день фабричный гудок известил не о начале работы, а о начале стачки. Мировая производительность важнейших (кроме железа) металлов в 1905.
Экономическое и социальное развитие в 1953–1964 гг.
Морфологические нормы. В двухстах журналах как правильно abcege. У существительных определите число и падеж и найдите ошибку, если она есть. У прилагательных определите форму степени сравнения и найдите ошибку, если она есть. У числительных определите разряд количественное или порядковое , вспомните, как они склоняются, и найдите ошибку, если она есть. У местоимений определите падеж и найдите ошибку, если она есть.
Бои продолжались до двенадцатого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Взято в плен двести пятьдесят две тысячи шестьсот шестьдесят один солдат противника, захвачено около шестисот пятидесяти танков, три тысячи шестьдесят девять орудий, семьсот девяносто самолетов, сорок одна тысяча сто тридцать один автомобиль. Не тот ответ на вопрос, который вам нужен?
Двенадцатое мая тысяча девятьсот пятого года.
В этот день фабричный гудок известил не о начале работы, а о начале стачки. Прошу выслать батальон. Фабрики все забастовали - сообщал Владимирскому губернатору полицмейстер Кожеловский. На следующий день в городе не работало ни одно предприятие. Центральная площадь города. Городская управа.
Указанная информация охраняется в соответствии с законодательством РФ и международными соглашениями. Частичное цитирование возможно только при условии гиперссылки на iz. Сайт функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации.
К нескольким тысячам найдите ошибку
Новости сайта , телеканалов ''Россия 24'' и ''Россия 1''. картина дня, политика, экономика и другие события. Открытка поздравительная с Новым годом Адама Шогенцукова. Ихние письма. В обеих руках. До тысяча девятьсот пятого года.
Что было 9 мая 1945 года. Девятое мая тысяча девятьсот сорок пятый год, день победы вкратце
РИА Новости: Агент СБУ Хрестина до покушения на Прозорова ездила в Британию. В этот день, пятого апреля тысяча девятьсот семьдесят седьмого. Двенадцатое мая тысяча девятьсот пятого года. В этот день фабричный гудок известил не о начале работы, а о начале стачки. ДО ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ПЯТОГО года. Судебник 1550 года, "Домострой" и иные уставные царские грамоты и указы как законодательное проявление особенностей святорусского правосознания →.
Оглавление:
Ситуация в деревне начала меняться. Росла производительность труда, среднегодовой прирост объёма сельскохозяйственного производства в 1954—1958 гг. Но положительный результат принятых мер всё же следовало ожидать в перспективе, а значительного прироста в производстве зерна, мяса, молока хотелось добиться за самый короткий период. Весной 1954 г.
Плакат «Поднимай целину», 1954 г. Вера Ливанова Целина — непаханая земля, собирательное название для слабоосвоенных, но плодородных земельных ресурсов в Казахстане, Поволжье, Сибири, на Украине, Урале и Дальнем Востоке. На призыв участвовать в освоении целины активно откликнулась молодёжь.
Целинниками стали более миллиона юношей и девушек. События широко освещались в прессе, получили отражение в искусстве того периода. В Москве в 1954 г.
Большой популярностью пользовались художественные фильмы об освоении целины: «Первый эшелон» 1955 , «Это начиналось так…» 1956 , «Иван Бровкин на целине» 1958 и другие. За первые три года было освоено 32 млн гектаров новых земель. Резко увеличились сборы зерновых культур.
Всего за годы освоения целины там было произведено почти 600 млн тонн зерна. Рост производства зерновых культур в СССР в 1954—1960 гг. Однако освоение целинных земель принесло не только экономические выгоды, но и ряд серьёзных проблем.
Из воспоминаний В. Молотова, 1977 г. Безусловно, это была нелепость.
В таком размере — авантюра. Я с самого начала был сторонником освоения целины в ограниченных масштабах, а не в таких громадных, которые нас заставили огромные средства вложить, нести колоссальные расходы вместо того, чтобы в обжитых районах поднимать то, что уже готово. А ведь иначе нельзя.
Вот у тебя миллион рублей, больше нет, так отдать их на целину или уже в обжитые районы, где возможности имеются? Я предлагал вложить эти деньги в наше Нечерноземье, а целину поднимать постепенно. Разбросали средства — и этим немножко, и тем, а хлеб хранить негде, он гниёт, дорог нет, вывезти нельзя.
А Хрущёв нашёл идею и несётся, как саврас без узды! Идея-то эта ничего не решает определённо, может оказать помощь, но в ограниченном пределе. Сумей рассчитать, прикинь, посоветуйся, что люди скажут.
Нет — давай, давай! Стал размахиваться, чуть ли не сорок или сорок пять миллионов гектаров целины отгрыз, но это непосильно, нелепо и не нужно, а если бы было пятнадцать или семнадцать, вероятно, вышло бы больше пользы. Больше толку».
Вопрос к тексту Какие просчёты, по мнению автора документа, были допущены при освоении целинных земель? Освоение целинных земель проводилось без предварительной научной экспертизы. Расчёт на постоянные высокие урожаи оказался необоснованным.
Для сравнения: средняя урожайность пшеницы в 2016 г. Из-за засорённости сорняками целинный хлеб относился к низкосортным. Распашка целинных земель привела к значительным экологическим потерям.
Происходила ветровая эрозия почв: после уборки урожая ветры, достигающие на степных просторах большой скорости и силы, уносили облегчённый вспашкой плодородный слой земли. Только в Казахстане в 1962 г. Лишь с середины 1960-х гг.
В 1960-е гг. Тем не менее, целина продолжала обеспечивать стране заготовку каждой четвёртой тонны хлеба. Гораздо меньший эффект дала другая грандиозная кампания — так называемая «кукурузная эпопея» или «кукурузная лихорадка».
В 1955 г. Хрущёв познакомился с американским фермером Росуэллом Гарстом, который убедительно рассказал о преимуществах кукурузы. Хрущёв решил, что нашёл панацею универсальное лекарство для решения болезненной проблемы обеспечения кормами советского животноводства.
В сентябре 1956 г. На нём Хрущёв проявил фразу, ставшую крылатой: «Кукуруза, товарищи, это танк в руках бойцов, я имею в виду колхозников; это танк, который даёт возможность преодолевать барьеры, преодолевать преграды на пути к созданию изобилия продуктов для нашего народа». Никите Хрущёву вручают венок из кукурузы в одном из колхозов Украины, 1963 г.
К началу 1960-х гг. Распахивались даже залежные пойменные земли, дававшие ранее особо ценное сено. Лозунгом кампании стало: «Дадим Родине 50 центнеров чудесницы с гектара!
Однако урожаи кукурузы оказались намного ниже ожидаемых, и к середине 1960-х гг. Проблема была в том, что в СССР в то время не производилась селекция собственных холодостойких сортов кукурузы. В Нечерноземье сажали теплолюбивые молдавские сорта, в ход пошли импортные семена, многие из которых оказались плохого качества.
Сказалось и то, что большинству колхозников технология выращивания этой достаточно требовательной зерновой культуры была неизвестна. Лишь на Украине, в Молдавии и на Северном Кавказе, для которых закупались американские сорта, урожай оказался отменным.
Мамедов прибыл на процесс из советского посольства в Риме и тоже, как говорится, очень пришелся ко двору. Советские судьи и обвинители высоко ценили его как переводчика, но в то же время привлекали к поручениям и совсем иного характера, требовавшим от исполнителя определенной политической зрелости.
Я еще расскажу о таком интересном эпизоде процесса, как допрос германского фельдмаршала Паулюса, об обстоятельствах его прибытия в Нюрнберг. Здесь же упомяну только, что, прежде чем обеспечить выступление Паулюса в суде, следовало преодолеть ряд организационных трудностей. В немалой степени этому содействовал Энвер Мамедов. После окончания Московского института истории, философии и литературы каждый из них по нескольку лег работал во Всесоюзном обществе культурной связи с заграницей.
И мы с гордостью сознавали, насколько выше они в своем развитии по сравнению с переводчиками других стран. Когда на окончательно выправленной стенограмме стояла подпись Кулаковской или Соловьевой, можно было надеяться, что будущий историк, изучающий Нюрнбергский архив, не найдет повода для претензии. Кроме того, обладая опытом общения с зарубежными деятелями культуры, эти наши товарищи постоянно помогали работникам советской делегации находить общий язык со своими американскими, английскими и французскими коллегами. Переводчиков у нас было гораздо меньше, чем у делегаций других стран.
Работы же для них оказалось, пожалуй, даже больше, чем у наших партнеров по трибуналу. И здесь все мы имели возможность лишний раз на практике убедиться в том, что такое новое, советское, отношение к труду. Князь Васильчиков, состоявший на службе у американцев, с недоумением спрашивал наших синхронных переводчиков: — Слушайте, господа, зачем вы еще занимаетесь переводом документов? Вам ведь за это не платят.
Синхронные переводчики, тратившие очень много энергии на выполнение своих прямых обязанностей, действительно освобождались от всякого иного перевода. Однако Костя Цуринов и Тамара Соловьева, Инна Кулаковская и Таня Рузская не могли оставаться безразличными, когда их товарищи — «документалисты» Тамара Назарова или Лена Войтова — сгибались под тяжестью своей нагрузки. Наше неписаное правило — товарищеская взаимопомощь — ярко проявлялась и в другом. Как я уже говорил, в кабинах переводчиков каждой страны всегда сидело по три человека.
Речи судебных ораторов порой продолжались в течение часа и даже более того. В этих случаях переводчик с соответствующего языка работал с предельным напряжением, а остальные двое могли слушать, так сказать, вполуха, только чтобы не пропустить реплику на «своем» языке. Переводчики — американцы, англичане и французы в подобной ситуации обычно читали какую-нибудь занимательную книгу или просто отдыхали. Наши же ребята почти всегда все вместе слушали оратора и в полную меру своих возможностей помогали товарищу, ведущему перевод.
При синхронном переводе даже самый опытный переводчик непременно отстает от оратора. Переводя конец только что произнесенной фразы, он уже слушает и запоминает начало следующей. Если при этом в речи дается длинный перечень имен, названий, цифр, возникают дополнительные трудности. И вот здесь-то у наших переводчиков всегда приходили на выручку товарищи по смене.
Они обычно записывали все цифры и названия на листе бумаги, лежавшем перед тем, кто вел перевод, и тот, дойдя до нужного места, читал эти записи, не напрягая излишне память. Это не только гарантировало от ошибок, но и обеспечивало полную связность перевода. Справедливости ради не могу не заметить, что такая форма товарищеской взаимопомощи вскоре получила распространение и среди переводчиков других делегаций. Вот оно, пусть хоть маленькое, но все же торжество нашей морали!
Работать в Нюрнберге в качестве переводчиков или даже архивариусов стремились многие советские историки, экономисты, международники, юристы. Хорошо помню письмо ныне покойной академика А. Она рекомендовала в качестве переводчика своего ученика М. Миша Восленский оказался прекрасным работником и замечательным товарищем.
Он мечтал стать летописцем процесса. К сожалению, мечты эти почему-то не сбылись: прошло уже двадцать лет, а его книга о Нюрнберге остается еще не написанной. Зато Нюрнберг определил весь жизненный путь М. Восленского — он стал одним из наиболее известных советских историков-германистов.
Теперь Михаил Сергеевич Восленский уже доктор исторических наук. Другой наш переводчик — Костя Цуринов — большой знаток испанской литературы. В ходе Нюрнбергского процесса почти переквалифицировался в юриста. По моему представлению он был назначен секретарем советской делегации.
Но в отличие от Михаила Сергеевича Восленского, Константин Валерьянович Цуринов в конечном счете не испытал такого влияния Нюрнберга на свою дальнейшую судьбу. Он остался верен филологии и является ныне одним из крупнейших специалистов по испанской литературе. Когда мы проводили на мирную конференцию в Париж Олега Трояновского, его сменил за судейским столом Берри Купер. Это был переводчик особого рода.
Случилось так, что английский язык стал для него родным. В переводе на английский ему не было равных в нашей делегации. Но с переводами на русский он чувствовал себя не очень уверенно и частенько прибегал к помощи товарищей. Зато и сам помогал друзьям всем, чем мог.
Это был на редкость добрый и благожелательный человек, щедро наделенный от природы чувством юмора. С теплым чувством я вспоминаю также Лену Дмитриеву и Нину Орлову. В течение всего процесса они работали с Р. Руденко и И.
Наши коллеги — обвинители и судьи других стран, — прощаясь с ними, от души благодарили этих тружениц за то, что было сделано каждой из них для установления хороших деловых отношений между руководителями делегаций. Были среди переводчиков и такие, которые пришли в зал суда прямо из концлагерей. Они тоже относились к своей работе не только добросовестно, а просто самозабвенно. Для курьеза скажу, что один из них, обычно заикавшийся, сразу исцелялся от этого своего недуга, как только входил в переводческую кабину.
Правильный перевод в обстановке Нюрнбергского процесса выходил далеко за рамки чисто технической задачи. Это подчас приобретало характер большой политики. Вспоминается антисоветский выпад доктора Штамера, адвоката Геринга. Допрашивая одного из свидетелей, он весьма часто употреблял слово «безетцунг», говоря об освобождении Польши советскими войсками в 1944 году.
Слово это имеет два значения: «оккупация» и «занятие». По всему духу вопросов адвоката советский переводчик Евгений Гофман понимал, какой смысл вкладывает тот в слово «безетцунг», и потому перевел его как «оккупация». Руденко тут же заявляет протест. Западные судьи, которым их переводчики перевели это слово в его нейтральном звучании, не понимают, чего добивается главный советский обвинитель.
Объявляется перерыв. Суд удаляется на совещание. Наш переводчик разъясняет суть дела. Суд возвращается в зал и объявляет о своем решении: в протоколе заседания слово «оккупация» должно быть заменено словом «освобождение».
Доктор Штамер недовольно кривится, но возражать не смеет… Не обходилось, впрочем, и без казусов. Мне вспоминается сейчас один забавный казус. Показания давал Геринг. Переводила их очень молоденькая переводчица.
Она была старательной, язык знала хорошо и на первых порах все шло гладко. Но вот, как на грех, Геринг употребил выражение «политика троянского коня». Как только девушка услышала об этом неведомом ей коне, лицо ее стало скучным. Потом в глазах показался ужас.
Она, увы, плохо знала древнюю историю. И вдруг все сидящие в зале суда услышали беспомощное бормотание: — Какая-то лошадь? Какая-то лошадь?.. Смятение переводчицы продолжалось один миг, но этого было более чем достаточно, чтобы нарушить всю систему синхронного перевода.
Геринг не подозревал, что переводчик споткнулся о троянского коня, и продолжал свои показания. Нить мысли была утеряна. Раздалась команда начальника смены переводчиков: «Stop proceeding! А вот еще аналогичный пример.
Одна из переводчиц, не особенно искушенная в военно-морской терминологии, переводила показания свидетеля. И вдруг у нее получилось так, что далеко в открытом океане английский корабль обнаружил… мальчика. Когда его выловили и как следует отмыли, то на самом мальчике явственно проступила надпись, свидетельствующая, что он принадлежал потопленному немцами английскому кораблю… Тут голос переводчицы стал звучать несколько неуверенно, но уяснить свою ошибку ей удалось лишь выйдя из кабины. Она перепутала близкие по звучанию английские слова «буй» и «бой» мальчик.
Всякое случалось в переводческой практике! В составе делегации США, Англии и Франции находилось на службе значительное количество русских эмигрантов. Были среди них и такие, которые упорно сохраняли к Советскому Союзу враждебное отношение. Но большинство все-таки явно симпатизировали нам.
Многие из этих людей покинули родные места еще в детские годы. Находясь за границей, в массе своей они бедствовали. Помнилась война с Германией 1914—1918 годов, полная неудач для царской России. И вдруг четверть века спустя, когда германские милитаристы вновь оказались на русской земле, все обернулось по-иному — война закончилась блистательной победой русского оружия.
Уже от одного этого у вчерашних белоэмигрантов не могло не заговорить чувство национальной гордости, и они, порой безотчетно, потянулись тогда к нам, советским людям. Как-то раз, во время очередного заседания, один из секретарей советской делегации, майор Львов, сообщил мне, что в коридоре вот уже больше часа меня дожидается какой-то сотрудник английской делегации. Я спустился вниз и увидел пожилого человека, весьма небогато одетого. Лет ему было под шестьдесят.
После этого незнакомец представился. За точность не ручаюсь, но, кажется, фамилия его была Строганов. Он эмигрировал из России после революции. Я сразу не понял, что это такое.
Строганов разъяснил — Российское общество пароходства и торговли. Потом рассказал мне, что родился, жил и служил до революции в Одессе. Оказавшийся рядом со мной Аркадий Львов не удержался от восклицания: — Так вы же с майором земляки! Это была не самая удачная реплика.
Строганов забросал меня вопросами. Чувствовалось, что он сохранил глубокое уважение к своей Родине, а к Одессе — нежную сентиментальную любовь. В глазах его появились слезы. Старого одессита интересовало все: велики ли в городе разрушения, цел ли Николаевский бульвар, гостиница Лондонская, как Дюк?
Ну и, конечно, осведомился о состоянии Оперного театра, в отношении которого одесские аборигены десятки лет спорили, первый ли он по красоте и изяществу в мире или только в Европе. Некоторые снисходительно соглашались с тем, что в Вене построили такой же театр, но, разумеется, скопировав с одесского. Это спор, начавшийся где-то в XIX веке, прошел через две революции и несколько войн, но острота его не уменьшилась. Не скрою, мне приятно было поболтать со стариком.
Они ведь очень занятные, эти одесские старики. Недаром о них с такой симпатией писали Куприн, Бабель, Ильф и Петров. Но времени у меня было в обрез, и я постарался переключить нашу беседу на деловой тон: — Так чем же я все-таки обязан вашему вниманию, господин Строганов? Майор Львов чуть было не прыснул от такой торжественной формы обращения, но сдержал себя и тактично заметил: — Господин Строганов, а ведь можно и без «превосходительства».
Старик улыбнулся, взглянул поочередно на наc обоих и не без лукавства отпарировал: — А ведь я знаю, господа, что в России все это отменено. И сам считал, что это было сделано правильно. Но покорнейше прошу меня извинить: теперь самое время восстановить эти слова. После всего, что случилось, молодые люди, после таких побед русской армии я не могу обращаться к русскому генералу без приставки «ваше превосходительство».
Я обещал Строганову поговорить с Никитченко, хотя так и не мог понять, о чем он хочет говорить с весьма несловоохотливым Ионой Тимофеевичем. Старик был очень доволен и заверил, что впредь мы можем полагаться на него, он всегда готов помочь нам. Можете к ней относиться с доверием. Люди настроены к вам очень дружески.
Скоро мы действительно убедились в этом. Многие из эмигрантов старались по мере сил быть полезными нам. Помню, однажды мне пришлось вступить в спор с начальником отдела переводов генерального секретариата полковником Достером. Нами с некоторым опозданием был сдан в перевод с русского на английский язык текст предстоящей речи помощника главного советского обвинителя Л.
Одновременно подоспела к переводу речь другого советского обвинителя — Л. Полковник Достер отказался обеспечить своевременный перевод. Мы и сами понимали, что ставим переводчиков в тяжелое положение, но продолжали добиваться своего. Чтобы убедить нас в невозможности своевременно перевести обе речи, полковник Достер повел меня и Шейнина в русскую секцию бюро переводов, целиком состоявшую из эмигрантов.
Каково же было удивление Достера, когда возглавлявшая эту секцию княгиня Татьяна Владимировна Трубецкая заявила ему: — Милый полковник, вы, конечно, правы. Но на этот раз позвольте нам, русским, самим договориться с русскими. Нас же она заверила, что работа будет выполнена в срок. И слово свое сдержала.
В памяти остались и некоторые другие встречи с эмигрантами. Хочется сказать, в частности, о Льве Толстом — внучатом племяннике великого писателя. Как сейчас, вижу перед собой его худощавое смуглое лицо человека лет тридцати — тридцати трех. Работал он переводчиком во французской делегации и, возвратившись однажды из поездки в Париж, привез советским писателям, работавшим на процессе, сердечное приветствие от И.
Бунин прислал также свежий номер русского эмигрантского журнала, в котором был напечатан его рассказ «Чистый понедельник». Об этом рассказе много говорили и спорили. Но в одном соглашались все: от начала до конца его пронизывало чувство беспредельной тоски по Родине и нежнейшей любви к ней. Не могу я забыть и того, как пришла к нам группа русских переводчиков из западных делегаций с просьбой показать им документальные фильмы о преступлениях нацистов на советской территории.
Такой киносеанс был организован, и трудно описать, что на нем происходило. Плакали поголовно все — мужчины и женщины, молодые и старые. Волнение зрителей было непередаваемым. И тогда мне невольно вспомнились слова Дантона, брошенные в ответ на предложение эмигрировать из Франции, ибо гнев Робеспьера скоро настигнет и его: — Нельзя унести Родину на каблуках своих сапог.
Да, действительно нельзя! Не случайно в нюрнбергский Дворец юстиции стекалось тогда такое количество писателей и публицистов. Ефимов, Н. Жуков и др.
Это дало когда-то повод Илье Эренбургу остроумно заметить устами Хулио Хуренито, что палка, в чьих бы руках она ни оказалась, не перестанет быть палкой; ни мандолиной, ни японским веером она стать не может. Нюрнбергская тюрьма не являлась исключением. Это многоэтажное здание нафаршировано камерами размером 10 на 13 футов. В каждой камере на высоте среднего человеческого роста — окно в тюремный двор.
В дверях — другое окошко, постоянно открытое через него передавалась подсудимому пища и осуществлялось наблюдение. В углу — туалет. Весь мебельный «гарнитур» составляют койка, жесткое кресло и вправленный в пол стол. На столе разрешалось иметь карандаши, бумагу, семейные фотографии, табак и туалетные принадлежности.
Все другое изымалось. Когда подсудимый ложился на койку, его голова и руки должны были всегда оставаться на виду. Всякий, кто пытался нарушить это правило, вскоре чувствовал руку часового: его будили. Ежедневно заключенных брил безопасной бритвой проверенный парикмахер из военнопленных.
Бритье тоже проходило под наблюдением охраны. Электропроводка и освещение были сделаны так, что свет в камеры подавался снаружи. Это исключало возможность самоубийства током. Очки выдавались только на определенное время и на ночь обязательно отбирались.
Один-два раза в неделю заключенные могли ожидать обыска. В таких случаях они становились в угол, а военная полиция перетряхивала буквально всю камеру. Еженедельно полагалась баня, но перед ней непременно нужно было пройти через специальное помещение для осмотра. Я часто видел начальника тюрьмы полковника Эндрюса.
Высокий, широкоплечий, представительный, в очках, придававших его строгому лицу еще большую официальность, он проявлял много забот о подсудимых, дабы каждый из них чувствовал себя настолько хорошо, чтобы не пропускать заседаний суда. Эндрюс производил впечатление настоящего служаки, понимавшего, что под его надзором находятся не обычные уголовники, а заключенные особого рода. Как-то он мне сказал, показывая на скамью подсудимых: «Уф». Я сразу не понял его, и он разъяснил: — Very important persons [Весьма важные персоны].
Эти «Vip» не однажды жаловались на него. Самое курьезное заключалось в том, что, даже сидя на скамье подсудимых, многие из них по-прежнему претенциозно рассматривали себя государственными деятелями. Их возмущали любые ограничения. Шахт, например, гневно жаловался на то, что ему не разрешают встречаться в тюрьме с такими джентльменами, как Папен и Нейрат остальных он считал преступными каторжниками, которым давно место на галерах, и потому его даже устраивало, что видится с ними не очень часто.
Но больше всех и наиболее шумно выражал свои протесты Герман Геринг. В отношении его полковник Эндрюс проявлял особую заботу и предосторожность. А вот это-то «свободолюбивой» натуре Германа Геринга как раз и не нравилось. На одном из заседаний генерального секретариата начальник тюрьмы давал объяснение по поводу очередной жалобы на него заключенных.
Эндрюс пожаловался на Геринга: — Понимаете, этот толстый Герман все-таки неблагодарная свинья. Я же его избавил от пагубной привычки целыми пригоршнями поедать наркотические таблетки. Ведь когда он прибыл ко мне, никак не хотел расставаться с чемоданом, наполненным наркотиками. Я отобрал.
Он ругался, но вынужден был примириться. Я сделал из него человека и спас от верной и позорной для мужчины смерти… В первые дни своего пребывания в тюрьме Геринг пытался убедить Эндрюса в том, что хотя среди подсудимых он действительно «первый человек», но это еще вовсе не значит, будто он самый опасный. Когда эта линия защиты ничего не дала, «толстый Герман» избрал другую, с его точки зрения, более весомую: как-никак процесс в Нюрнберге — исторический, и вряд ли, мол, чиновники вроде полковника Эндрюса захотят, чтобы их имя ассоциировалось потом с оскорблениями в отношении больших государственных деятелей, оказавшихся, увы, в беспомощном и безответном положении. Эндрюс рассказывал, что однажды Геринг, обращаясь к нему, воскликнул с явно напускным пафосом: — Не забывайте, что вы имеете здесь дело с историческими фигурами.
Правильно или неправильно мы поступали, но мы исторические личности, а вы никто! Полковник Эндрюс держался иного мнения, а потому довольно легко сносил такие истерические вспышки своих клиентов. Эндрюса не столько обижало, сколько смешило то, что бывший рейхсмаршал пугает его судьбой тюремщиков Наполеона. Никто в Германии, даже среди ближайшего окружения Германа Геринга, не подозревал, что он питает интерес к истории и литературе.
Мы еще увидим, как загружен был день этого «второго человека в империи». Но, видно, Геринг давно готовил себя к положению «первого человека», в связи с чем его очень волновала карьера Бонапарта. На изучение жизни и печального конца императора он находил время. Наполеона из него явно не вышло.
Для Геринга не нашлось даже какого-нибудь экзотического острова, подобного тому, где доживал остаток дней своих «великий корсиканец». Это тоже оказалось лишь глупой мечтой. Геринга посадили в обычную уголовную тюрьму, в обычную одиночную камеру с парашей, под надзор не очень посвященной в историю американской стражи. Ему не оставалось ничего иного, как попытаться своими силами восполнить этот пробел в образовании американцев.
Он позволял себе дурное обращение с пленником. Я хотел бы, чтобы вы знали, что ему пришлось потом написать в свое оправдание два тома воспоминаний. Но Эндрюс очень хладнокровно выслушивал такие тирады… Припоминается и еще одно заседание генерального секретариата, на котором в числе прочих вопросов рассматривалась очередная жалоба некоторых заключенных Нюрнбергской тюрьмы. На этот раз жаловались немецкие фельдмаршалы и генералы.
Человек пятнадцать — двадцать. Главное, что их возмущало, это уборка камер. Каждое утро один из немецких военнопленных солдат передавал господам фельдмаршалам обыкновенную метлу, которой они самолично должны были подмести пол своей камеры. Жалуясь на столь оскорбительное к ним отношение, германские фельдмаршалы и генералы обильно цитировали Женевскую конвенцию 1929 года о режиме для военнопленных.
Они упорно не хотели считаться с тем, что являются уже не военнопленными, а военными преступниками, что режим их содержания определяется не Женевской конвенцией, а уголовным кодексом. Полковник Эндрюс отозвался по поводу этой жалобы с присущей ему лаконичностью. Во время прогулок им разрешалось разговаривать. Но не все пользовались этим правом.
Некоторые предпочитали держаться особняком. Многие открыто сторонились Штрейхера. Отношение к нему других обвиняемых с предельной ясностью выразил Функ: — Я достаточно наказан уже тем, что вынужден сидеть рядом со Штрейхером на скамье подсудимых. Довольно странные вещи происходили иногда в тюрьме.
Английское радио посвятило этому специальную передачу, в деталях сообщив своим слушателям, как все протекало. Оказывается, еще накануне рождества из двух или трех тюремных камер было оборудовано нечто напоминающее церковь. Каждый подсудимый приходил туда со своим охранником. Разговаривать не разрешалось.
Если охрана замечала, что кто-то не столько произносит слова молитвы, сколько болтает с другими подсудимыми, к «нарушителю» применялись соответствующие меры. Какое отвратительное зрелище, какое фарисейство! Матерые преступники смиренно «беседуют с богом». Даже Фриче, опубликовавший впоследствии свои мемуары, пишет, что «слышать это было страшно».
Подсудимым без ограничения давали из тюремной библиотеки книги. Риббентроп читал мало, и преимущественно Жюля Верна. Он верил, что ему еще удастся выйти из этой тюрьмы: ведь в романах Жюля Верна бывали и более фантастические ситуации.
Двенадцатое мая тысяча девятьсот пятого года. В этот день фабричный гудок известил не о начале работы, а о начале стачки. Прошу выслать батальон.
Фабрики все забастовали - сообщал Владимирскому губернатору полицмейстер Кожеловский. На следующий день в городе не работало ни одно предприятие. Центральная площадь города. Городская управа.
Пятилетками мыслили руководители страны и советской промышленности, по ним определяли рост промышленности и другие важные показатели, ими, в конце концов, многие меряли и собственную жизнь. Но та, первая пятилетка, была особенной, и не только потому, что она заложила основу новой системы планирования, которой до тех пор не пользовался никто в мире и к которой позднее стали прибегать не только страны соцлагеря, но и вполне капиталистические государства вроде Индии, Пакистана, Франции и даже Южной Кореи и Японии.
Первая советская пятилетка, по сути, должна была дать ответ на вопрос, станет ли страна индустриальной державой или так и останется крестьянской. Почему именно пятилетки Пятилетний период планирования был предложен действующим председателем Государственной плановой комиссии при Совнаркоме и одним из основных идеологов развития плановой экономики Глебом Кржижановским. Он выдвинул идею пятилетки исходя из того, что именно за пять лет реально построить с нуля крупное сооружение или предприятие, а значит, заявленные в пятилетних планах результаты будут вполне достижимы. Пятилетним циклам, по расчетам идеолога первых пятилеток, подчинялся и рост урожайности, и даже процесс перераспределения специалистов между предприятиями. Наконец, это был промежуток, отлично подходящий для среднесрочного планирования, поскольку он легко разделялся на пять годовых краткосрочных периодов и так же легко объединялся в привычные для страны десятилетия, представлявшие собой минимальный период долгосрочного планирования. Что же касается задач, ставившихся в рамках каждого пятилетнего плана, то их формулирование начиналось с низового уровня; эти предложения аккумулировались в Госплане и согласовывались с руководством партии и правительством, а в итоге утверждались партийными съездами или народными депутатами.
Первая пятилетка Главным документом первой пятилетки , охватившей период с 1 октября 1928-го по 1 октября 1932 года, определили «Директивы по составлению пятилетних планов развития народного хозяйства», которые в 1927 году утвердил XV съезд ВКП б.