Но известный театровед, ректор Высшего театрального училища имени Щепкина Борис Любимов считает, что Константина Станиславского (1863–1938) за его вклад в театральное. Но известный театровед, ректор Высшего театрального училища имени Щепкина Борис Любимов считает, что Константина Станиславского (1863–1938) за его вклад в театральное.
СЛОВО. БОРИС ЛЮБИМОВ
| Борис Любимов: решение Домогарова не выходить на сцену подведет театр и зрителей | ХроникаВоенная операция на УкраинеОбновлено в 13:52. Новости по тэгу. |
| Отец нового министра культуры Борис Любимов рассказал о дочери | Борис Любимов не из тех, кто на свой день рождения сбегает из Москвы и прячется подальше от поздравлений. |
| БОРИС ЛЮБИМОВ: «МНЕ СЕГОДНЯ ПРИХОДИТСЯ РАБОТАТЬ СОВЕРШЕННО ИНАЧЕ» | Сегодня Любимов является ректором Щепкинского театрального училища, замхудрука Малого театра, преподавателем ГИТИСа, заслуженным деятелем искусств РФ и профессором. |
Более 2,8 млрд рублей получит от Минкульта фонд, в совет которого входит отец министра культуры
Театр эпохи восьмидесятых. Борис Любимов родился 29 июня 1947 года в Москве. После окончания аспирантуры в 1974 году и по настоящее время Борис Любимов остается одним из ведущих педагогов ГИТИСа, автором множества научных трудов. Могила ва и его родных на Ваганьковском кладбище (уч. Новости, аналитика, прогнозы и другие материалы, представленные на данном сайте, не являются офертой или рекомендацией к покупке или продаже каких-либо активов. Ректор Щепкинского театрального училища Борис Любимов прокомментировал в беседе с RT назначение своей дочери, Ольги Любимовой, министром культуры России.
Театровед и педагог Борис Любимов празднует 75-летие
Рижский пр. Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций Роскомнадзор. Учредитель: федеральное государственное унитарное предприятие «Всероссийская государственная телевизионная и радиовещательная компания».
Напомним, руководитель департамента кинематографии Минкультуры Ольга Любимова сменила Владимира Мединского на посту министра культуры РФ.
Это касается и выставок, и концертных залов, и кинематографа, и театров. Эту сторону нужно не ломать, а развивать. Остается проблема кадрового резерва руководителей смены театров, концертных залов.
Как только уходит тот или иной руководитель, сразу возникает проблема, и оказывается, что смена неравносильна. Важно искать человеческий материал.
Зрители узнают, что главный герой фильма является ректором Щепкинского театрального училища, заместителем художественного руководителя Государственного Малого театра, заведующим кафедрой истории театра России в Государственном институте театрального искусства и кандидатом искусствоведения.
В фильме Борис Любимов расскажет о своих учителях, а также порассуждает о жизни, литературе, театре, истории, религии и философии.
Бахтина Мордовского государственного университета, рассказала о дружбе Николая Любимова с Михаилом Бахтиным. В книге «Перевод — искусство» Николай Михайлович специально обратился к одному из последних прижизненных интервью Бахтина «Новому миру» о том, как нужно понимать искусство. В своей книге Любимов призывает литературоведов и переводчиков следовать заветам Бахтина. Он проанонсировал выход очередного тома «Истории русской переводной художественной литературы» и «Странствий Персилеса и Сихизмунды» Сервантеса в серии «Литературные памятники».
Борис Любимов
Борис Любимов - Отца главы Минкульта Любимову госпитализировали с коронавирусом - - Россия. Любимов Борис Анатольевич ЛИЦА. Новости. Мамам призывников предложили позвонить комиссару. 16 мая в 19:00 в кинотеатре «Иллюзион» состоится премьера фильма «Борис Любимов. Борис Любимов - Отца главы Минкульта Любимову госпитализировали с коронавирусом - - Россия. Документальный. Режиссер: Денис Бродский. Время: 2:00:00.
Малый театр покажет документалку о Борисе Любимове
Театр эпохи восьмидесятых. Последние новости о персоне Борис Любимов новости личной жизни, карьеры, биография и многое другое. Сын знаменитого советского переводчика, Борис Любимов с детства был окружен писателями, литературоведами, критиками, артистами. Документальная кинокартина расскажет об историке театра, театроведе, театральном критике и педагоге Борисе Любимове. Последние новости о персоне Борис Любимов новости личной жизни, карьеры, биография и многое другое. «Диссернет»: Вольное сетевое сообщество экспертов, исследователей и репортеров, посвящающих свой труд разоблачениям мошенников, фальсификаторов и лжецов.
В Москве прошла премьера документального фильма "Борис Любимов. 10 встреч"
В гостях у Дмитрия Бака — актриса Юлия Рутберг и театральный критик Борис Любимов. Новости, аналитика, прогнозы и другие материалы, представленные на данном сайте, не являются офертой или рекомендацией к покупке или продаже каких-либо активов. Мария Вадимовна и Борис Николаевич любезно приняли приглашение побывать в гостях у редакции «КВ».
Авторская программа Владимира Легойды «Парсуна»: Борис Любимов
Писатель скончался 8 апреля на 97-м году жизни. Их также знают и читают люди разных возрастов по всей стране. Безмерного уважения заслуживает боевое прошлое Б.
Мы гордимся тем, что у Рязанской области есть такой выдающийся земляк», - сказал губернатор. Любимов добавил, что кончина Бориса Ивановича стала большой утратой для региона и России в целом. Больше новостей в нашем.
Конечно, дальше началась перестройка конца 1980-х — начала 1990-х годов, которая коснулась и Церкви, может быть, даже прежде всего Церкви, просто это было заметнее. Конечно, для человека, который открывает журнал «Огонек» и вдруг видит «К 100-летию Гумилева», например, или публикацию «Доктора Живаго», а потом Александра Исаевича, это очень заметно. Но и церковный человек много замечает. Я помню, как я 1988 году приезжал в издательский отдел Московской Патриархии, и оттуда мы с отцом Андроником Трубачевым вместе вышли. Он не переоделся, в облачении мы с ним вместе потом в троллейбусе и едем. На него смотрели просто как на некое, я уж не знаю какое, чудо света. Для меня это первый священнослужитель, который в одеянии, не в торжественном облачении, конечно, но просто в рясе едет в троллейбусе. На него смотрят, повторяю, как на некое чудо. Так что проявлялось даже в таких мелочах. И в литературе, которая стала появляться, сначала святоотеческая литература, а за ней и религиозно-философская. У меня был довольно забавный случай, когда я поехал в театральную командировку в Мюнхен в 1988 году, это было буквально за месяц до празднования 1000-летия христианства на Руси. И там мне надарили кучу книг, буквально чемодан книг, причем именно церковных. Я не вез прямой антисоветской литературы, но зато там были и Булгаков, и Библия, и Флоренский, и то, и се, и пятое, и десятое, и Ильин Иван Александрович. Между прочим, первая его републикация на родине — это дело рук вашего покорнейшего слуги в 1989 году, в журнале «Театральная жизнь». И мне его подарили. Я о нем слышал, кое-что даже читал, но собственных книг еще не было. И тут — целый Ильин. И вот конец мая 1988 года, я подхожу к таможеннику. Тогда никакого зеленого коридора не было, ты всё равно проходишь одним коридором. Чемоданчик этот въезжает, просвечивается, и у таможенника глаза, как у персонажа из сказки Андерсена, вот такие. Он видит и даже не знает, что с этим делать, а понимает, что дальше очередь. Мои спутники быстро прошли, а я, наученный опытом, эти книги в течение недели пребывания там судорожно читал, думая: если отберут, по крайней мере, я их прочитаю. Он меня в сторону и подзывает таможенника, видимо, специалиста по книгам. Тот начинает перебирать, как скупой рыцарь богатство. Я понял, что еще полгода назад вопросов бы не было со мной. Не со мной, прежде всего, а с книгами. Со мной — это другая история. И он говорит: «У вас там нет ничего, что касалось бы нашей жизни примерно после 1956 года? Говорю: «Нет, ну что вы. Хотя эти люди прозорливые, но всё-таки они умерли тогда-то, поэтому после 1956 года ничего ни Булгаков, ни Бердяев не писали». Дальше он задал мне вопрос: «Сколько стоят книги там? Я тяну время, говорю: «Ну, смотря какая книга». Тут он говорит: «А сколько там Высоцкий стоит? Я говорю: «Высоцкий…» — что-то говорю. Дальше я вспоминаю, что мне какая-то газетка была сунута, газетка была уже после 1956 года, поэтому газетку не надо было бы везти, а он закрывает чемодан, пожимает мне руку и говорит: «Работайте, товарищ». Я могу сказать, что последующая моя деятельность по републикации фрагментов, статей, книг Булгакова, Бердяева, Струве и так далее навеяна мне этим таможенником. Конечно, это совершенно другая история, когда люди вдруг высыпали, девушки с крестами на груди, обязательно поверх, поверх барьеров и прочее, прочее. Вот такое, немножко триумфальное движение, которое стало приводить к открытию храмов. В 1990 году открылся храм Большого Вознесения. И по Москве, смотришь, храмы восстанавливаются. Господи, ты даже вообще забыл, что тут был храм, стояла какая-то мастерская. Вот этот дивный храм, поленовский «Московский дворик», картина. И так далее. Перечислить их невозможно. Я не говорю даже о новострое. Открываются православные гимназии, как всё, что бывает вначале, конечно, и очень энтузиастично, и очень коряво, и очень зачастую бессмысленно, даже противосмысленно, когда люди туда идут ничего не умеющие, воспитанные на марксизме-ленинизме и ровно с теми же императивами двигающиеся. Я их стал называть «комсомольцы-богомольцы». Это, конечно же, появилось, сохранилось и существует. Но что сделать? Знаете, мне один священник сказал, ему прислали второго священника, тот как-то не очень хорошо себя вел, потом и перестал быть священником. Ему говорят: «Чего вы его не уберете? Кнут иногда действует не воспитательно, а наоборот, ты сопротивляешься этому. Кроме того, где гарантия, что пришлют лучшего. Этого я, по крайней мере, знаю, где его просчеты, где его ошибки, я могу с ним…» Поэтому с некоторым терпением отношусь. Конечно же, был романтический настрой в начале 1990-х, когда казалось, Господи, одно слово «гимназия», как это хорошо. Потом, оказывается, нужно везти дочку за тридевять земель. А учителя знают, как не надо преподавать, а как надо, не знают. В общем, там были и драматические моменты. Не трагические, слава Тебе, Господи, но драматические. Один из французских мыслителей говорил, что «не страшно пострадать за церковь, страшно пострадать от церкви». Это действительно так, такая опасность тогда появилась. Я в течение какого-то времени занимался церковной публицистикой и в статьях, и на радио, вел передачи на канале «Культура» «Читая Библию». Сейчас я бы, конечно, никогда не дерзнул это сделать. Это был период такой, еще, знаете, дилетантизма в самом специфическом смысле этого слова. Я не вижу в этом ничего плохого на определенном этапе. В конце концов, у истоков русской мысли как у западников, так и у славянофилов стоят офицеры — Чаадаев и Хомяков. И Хомяков был конногвардеец. На первом этапе думал: «Господи, кто мне позволил писать о Булгакове или о Флоренском или вести передачу «Читая Библию»? Я на большее не претендовал и получал одобрение, в том числе людей достаточно богословски образованных. Кроме того, помните, как в «Недоросле» портной Тришка, ему госпожа Простакова говорит, что он плохо сшил кафтан, а он говорит: первый портной шил хуже моего. Я себе говорил: да, ты первый портной, который первый шьет. Мы оказались на необитаемом острове. Первый плот, который Робинзон соорудил, был, наверное, плохой, потом получше. А потом пойдут те, кто будут делать лучше. Поэтому я этими своими публикациями гордиться не горжусь, но и не стыжусь. Сейчас другое дело. Просто написать о Бердяеве — дело нехитрое, пора заниматься текстологией, пора заниматься собранием сочинений всерьез, пора заниматься архивами — это, может быть, не очень востребовано, но это черновая работа, это нормальная работа филолога — издавать, у философа — издавать и интерпретировать. Мы тогда занимались популяризаторской работой, я очень увлекся, театроведение забросил. Я тогда шутил, что мне о Сергее Булгакове написать интереснее, чем о Михаиле Булгакове. О Михаиле уже есть профессионалы, а о Сергии тогда мало кто мог написать. На самом деле выше вас, вашего поколения все равно никто не вырос, никто ничего не сделал, все зачищено. Мне кажется, что здесь понятно: богословие — профессия, она и на Западе тоже доходу не дает. Здесь между 1988-м и 2000-м был период энтузиазма, я помню, тогда я со многими священнослужителями вместе на край Москвы ехал, и мы где-нибудь в подвале для местных энтузиастов читали лекции о Булгакове. Не то что за копейки, а просто бесплатно. Сейчас, когда рынок вступает в свои права, как говорил Шаляпин, «бесплатно только птички поют». Сказать, что за песню об отце Георгии Флоровском или о полемике Булгакова и Лосского заплатят большие деньги, конечно, нельзя. Поэтому энтузиазм действительно ушел, но, с другой стороны, сделано очень много. Переиздано всё или почти всё. В 1974 году мне из-за границы подпольно прислали книгу Зернова «Русское религиозное возрождение XX века». Книга очень полезная, но к ней было приложение — все русские философы XX века от «а» Афанасьев, Арсеньев до «я» у нас Яковенко, но там его нет с датой рождения, и выходные данные книг основных. Я сказал себе: я это всё прочитаю. Мне это напоминает, как один артист Малого театра, когда мы приехали на гастроли в Израиль, зашел в Тель-Авиве в кабачок, увидел там всё, что стоит, и сказал: «Их бин все это буду у вас пить», — что он более-менее неукоснительно и делал всё время нашего пребывания. Вот я примерно так сказал себе: «Их бин всё это у вас прочитаю». И действительно почти всё прочитал. Во всяком случае всё, что на русском языке есть. Только одну книгу Арсеньева «Жажда подлинного бытия» я так и не прочитал. Я думаю, ее можно сейчас взять в библиотеке, переснять и так далее. Я ее всё откладывал. Пускай будет одна книга, которую я не прочитал. Но всё-таки прочитал и Бердяева, и Булгакова, и Вейдле — по алфавиту. Может быть, стоило бы у нас издать двухтомник Зандера о Булгакове «Бог и мир», я когда-то мечтал написать предисловие, это было бы очень полезно. В конце концов, тот, кто хочет, эту книгу найдет. А так — издано много, и очень неплохо. То, что делала Ирина Бенционовна Роднянская применительно к тому же Булгакову, мне кажется, очень удачно. Я не безнадежно смотрю. Может быть, сейчас, когда первый порыв увлечения религиозной философией не богословием, а религиозной философией прошел, наступает похмелье, что ли, люди немножко объелись, какая-то часть людей. С другой стороны, я сейчас в связи со страшным юбилеем Первой мировой войны стал перечитывать книгу, которую я очень люблю: «Бывшее и несбывшееся», воспоминания Федора Степуна, философа второго ряда, но очень незаурядного и в чем-то мне очень близкого, увлекавшегося театром, культурой и так далее. Пишет он в 1940 году в Германии, когда уже фашизм вовсю, но война с Россией еще не началась, он пишет не о Советском Союзе, а о России. Он пишет, вспоминая свои годы, издание журнала «Логос» и так далее, что, может быть, философствующее христианство — это пройденный этап. Это он тогда уже почувствовал, что такая болтовня о христианстве, пускай даже с употреблением религиозных и философских терминов, немножко обрыдла. Я, кстати, думаю, что на каком-то этапе это снова возникнет, появятся те, кого Достоевский называл русскими мальчиками, и русские девочки нашего времени тоже, конечно же, которым снова захочется об этом что-то сказать и что-то узнать, они к этому снова потянутся. Но та безответственность, с которой об этом говорили пацаны из Серебряного века, даже такие незаурядные по-своему, как Мережковский, такая безответственная болтовня на христианские темы… В годы моего увлечения ими всё, что не марксизм, всё, что о Христе, мне было близко. Сейчас чуть-чуть больше осторожности. Всё-таки сколько же было такого великолепного, талантливого, соблазнительного словоблудия и у Мережковского, и у Вячеслава Иванова применительно к христианству, да и у Василия Васильевича Розанова, которого я очень ценил и очень люблю. Сейчас мне интересен роман Алексея Варламова, «Мысленный волк», посвященный тому времени, где действует философ Эрве, ясно, что это Розанов, там угадывается и Пришвин, какие-то писатели называются явно, тот же Мережковский или его жена, о каких-то ты догадываешься. Ты понимаешь, сколько в этом было соблазна и такой театральной фальши, никуда от этого не деться, если бы этого не было, не было бы и 1917 года, не только октября, но и февраля, вернее, если бы это было, то совершенно по-другому, без тех трагических последствий для России, да и для всего мира. Но это уже совершенно отдельная тема. Весь век перед глазами… — К вопросу о времени. У вас затакт длинный в контексте семейной истории — у вас практически весь ХХ век перед глазами, сейчас уже и следующий. Как вы сейчас смотрите на нынешнее время? Оно же очень не простое? Более того, я думаю, что не только перед нами, а перед всем человечеством стоят чрезвычайно мучительные испытания, потому что XXI век может оказаться еще страшнее XX, в этом я не то чтобы убежден, но я допускаю, что это вполне может быть. За себя уже не так страшно, всё-таки большая часть жизни позади. С другой стороны, людям и в шестьдесят семь лет не хотелось бы уходить на Соловки или в Освенцим. А за дочь, за внуков, конечно, тревожно. Я совершенно не разделяю восторга, конец истории — это абсолютно бредовая идея. Либо будет так, как написано в книге «Апокалипсис», это вполне может случиться на ближайшем временном отрезке, или это будет очень мучительный период жизни, «малый апокалипсис», описанный у Луки в главе ХIХ, совершенно никакого оптимизма у меня нет. Повторяю, не только по отношению к нам, но и по отношению ко всему миру. Я «пощупал» XIX век — через отца, через бабушку. Вторая половина XIX века — я хотел бы, наверное, жить в то время. Если говорить о том времени, которое я прожил, я начинаю думать: когда мне было хорошо — 60, 50, 40 лет назад? Ни в один из этих годов возвращаться не хочу. Хочу увидеть папу, хочу увидеть маму. Но понимаю, что если хочу увидеть папу и маму, то я не увижу своих внуков. Но это единственные мотивы, по которым мне хочется туда вернуться. У меня нет никакой тоски по Советскому Союзу. У некоторых она есть, иногда даже у очень незаурядных писателей, но они сочиняют Советский Союз так, как романтики сочиняли рыцарские замки, где всё хорошо, всё красиво и все вокруг пейзане любовно смотрят на своих феодалов и баронов. Они либо Советский Союз не застали, либо застали его в раннем детстве, когда всей тяжести этого не испытывали. Поэтому никакой тяги назад у меня нет. С другой стороны, я часто езжу и очень люблю ездить в Европу, в Италию и Францию главным образом. Помните, еще в XIX веке, примерно в те годы, когда бабушка моя родилась, или чуть раньше, Иван Карамазов говорит Алеше: «Я хочу в Европу съездить, Алеша… и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники…» Вот это очень важно. С одной стороны, Запад — это страна святых чудес, и это сказал славянофил Хомяков, но тот Запад, за которым я наблюдаю, от этих святых чудес замечательным образом отказывается. Он расстается с ними. Я путешествую по этому Западу, восхищаюсь этими святыми чудесами, а несвятыми чудесами я оставляю за собой право не восхищаться. Мне хорошо на Западе в Средневековье, в Возрождении. XVIII век не люблю, потому что не люблю эпоху Просвещения, мне кажется она как раз эпохой потемнения мозгов. Французская революция — одно из страшных явлений в истории человечества, прообраз всего остального, что потом последовало: Наполеон, Июльская революция 1830 года, революция 1848 года, Парижская коммуна, немцы в Париже и фактически они были бы и в 1914 году в Париже, если бы не наша злосчастная война. А XIX снова люблю. Недавно был в Марселе, с удовольствием прошел там по улице, которая описана в «Тартарене из Тараскона», переведенном моим отцом. Там мне хорошо. Я, может быть, не очень типичный человек — я не люблю технологии. Я отдаю должное гениальности открытия интернета, компьютера и так далее, но сам ими стараюсь не пользоваться. Совершенно спокойно обхожусь без телевидения и радио, свожу это к минимальной степени. Я не их раб, а их пользователь, и не больше того. Вот я включаю «Россия 24», узнаю новости: такой-то умер, такой-то родился, произошло то-то, не произошло то-то. Мне кажется, очень важна мысль Александра Исаевича Солженицына, когда он, настаивавший на гласности и столкнувшийся с миром СМИ, говорил о том, что человек имеет право на то, чтобы не узнавать новости, это тоже его право. Это мое личное право, не общественное, конечно, мое личное право. Я имею право не интересоваться вашими достижениями культуры, науки и так далее. Знаете, есть замечательный факт: Достоевский встречает Гончарова за границей. Достоевский помоложе его лет на десять, поэтому он весь кипит, а Гончаров говорит: я имею право не знать этого ничего». Достоевскому интересно, как идет франко-прусская война, а Гончарову семьдесят лет, ему это всё не интересно, это никак не скажется на его дальнейшей жизни. У меня такого нет, я на это не имею права, тем более что работаю не в научно-исследовательском институте, а с молодежью. Я не могу делать вид, что всё кончилось в 1914-м или даже в 1991 году. Но если говорить о трудности жизни пожилого человека, воспринимающего новизну, то она именно в этом, в восприятии абсолютной технологичности этого мира. Если в XIX веке гоголевские герои могли сказать: до нашего города хоть три года скачи, никуда не доскачешь; плохо нам будет, а не туркам, — то сейчас такое ощущение, что ты на просвете, на контроле, что любой человек и у тебя в стране, и в мире может проверить твой мобильный телефон, проверить, где ты находишься, всё про тебя знает. Я не говорю сейчас о коммерческой тайне и так далее. Пушкин, который зеленел от того, что читают его письма, сейчас дрался бы на дуэлях шесть раз в день, потому что кто-то обязательно на Facebook написал бы, что Наталья Николаевна переспала с тем или иным кавалергардом или с тем или иным членом Союза писателей. Это жизнь на просвет. И если говорить о том, что мне мешает в этой жизни, то это чувство штатского, чью квартиру превращают в казарменный сортир, где ты весь на просвет, ты весь открыт. Может быть, самое трудное в армии — твоя интимная жизнь внутренняя, чтобы никто не читал — ни прапорщик, ни твои однополчане — письма, которые тебе пишут мать и отец. Сейчас ощущение, что ты открыт перед всем миром, и не потому, что есть что-то, чего ты должен стыдиться. Хотя ты должен чего-то стыдиться, но это тайна исповеди, а не тайна признания миру. Это то, что Достоевский гениально предусмотрел в «Записках из подполья», но ведь записки из подполья сейчас залили своим зловонием весь мир. Если человек признается читателю в том, что у него зубы болят, или в каком-то постыдном поступке, каждый сейчас заголяется, это даже не записки из подполья, это бобок. Но тогда этого нужно было стыдиться, а сейчас все этим гордятся. Чем хлеще рассказываешь о себе что-то постыдное и позорное, тем вроде как ты круче — о, какой ты. Вот это, мне кажется, страшно так же, как страшно и восстание масс, то, о чем предупреждали мыслители XX века, иногда предупреждали пророчески, а иногда уже испытав опыт хотя бы революции 1905 года. Потому что вот тут сидит милейший Степан Трофимович Верховенский, который просто философствует, говорит о чем-то, негодует, оппозиционирует и так далее, вот уже его сынок и его команда бесов, а рядом с ними — Федька-каторжник, который только и ждет команды, которую он получит, вот тогда действительно мало не покажется, вот это самое страшное. Сейчас, когда Федьки-каторжные вооружены не тесаками, когда у них в руках может быть оружие любого типа, — это на самом деле страшно. Это не обрезы, с которыми выходили петлюровцы или махновцы в 1918-1919 году против тех же Турбина и Мышлаевского и Студзинского, а это, ребята, самое серьезное оружие XXI века. И в мире мы пока ждем, но это неизбежно: подымет голову третий мир, Африка, она припомнит весь XIX век Европе. Мы привыкли к марксистской логике движения истории вперед, мы восхищаемся реконкистой, которая произошла в Испании, которая очистила Испанию от мавров. А сейчас марокканцы сидят и думают: «Почему бы нам обратно туда не вернуться? Что делается в Египте, или в Марокко, или в Алжире, никто ничего не знает. Сейчас так не бывает. Поэтому я радуюсь, что рифма «14-14» не сработала у нас страшно. Но ведь весь ужас заключается в том, что и в июне 1914 года никто этого не ждал. Ну, просто пуля убила эрцгерцога, дальше отдан приказ о мобилизации, и всё, и дальше началось красное колесо. Всё цветение сплошное, 14-й год, Блок в расцвете сил, поэзия третьего тома, в Художественном театре «Хозяйка гостиницы», перед этим «Мнимый больной». Ну, Боже мой, Мольер, Гольдони, какая красота, открываются первые студии, «Сверчок на печи» Диккенс умилительное, божественное произведение, гениальный спектакль, Михаил Чехов. Всё через три месяца смывает волной. Штатские люди, получившие оружие, прошедшие три года войны, в 1917 году должны были куда-то продолжать стрелять. Как в Германии ясно было, когда ты читаешь «Возвращение» или «Три товарища», что это должно привести к фашизму, так и здесь привело это к гражданской войне. Это я беру худший вариант. Вы письмо подписали. Крым — один из самых моих любимых уголков России, именно России, поэтому я счастлив, что он вошел в состав страны. Тут я подписал с полной искренностью. У нас сейчас опять казенный патриотизм возрождается, в школах учительницы сетуют, что дети маршировать не хотят. А с другой стороны, любовь к Родине — это что? Ведь понятно, что эмигранты были большими патриотами, чем советские люди, это очевидно.. Некоторые были не меньше. Или это верность государству? Слово «патриотизм» затрепано и с одной, и с другой стороны, а я, как Алексей Константинович Толстой, мой любимый, «двух станов не борец, а только гость случайный». Кстати, мой отец обожал эту страну, и тем не менее слово «патриот» я от него никогда не слышал. И я его никогда не употребляю.
Понимание, что для целостного художественного образа спектакля постановочная часть важна не меньше, чем драматургия, режиссура и игра актеров. Потом появилась целая дисциплина, в Школе-студии МХАТ открылся постановочный факультет, но это я уже сильно вперед забежал. Но Станиславский и Немирович-Данченко также считали, что и люди нетворческих профессий — рабочий сцены, бухгалтер, администратор, буфетчик — играют немалую роль в жизни театра, и, например, в письмах двадцатых годов Станиславский борется за каждого сотрудника. Все потерял и не роптал — Он не боролся с советской властью, но старался и не обслуживать идеологию, служить искусству. В полной ли мере ему это удалось, или все-таки были в его биографии трагические компромиссы? А с властью Ленина и Сталина бороться можно, только находясь по ту сторону государственной границы. Я не беру гражданскую войну, но в любое другое время это так. Конечно, Станиславский не боролся с советской властью, как не боролись с ней Павлов, Вернадский. Но он постоянно боролся — этим полны его письма — за спасение какого-то конкретного человека. Родственники Станиславского были репрессированы, его самого в первые годы после революции выселили из дома. Потом предоставили другой дом, но тем не менее. А самое главное — об этом мало кто говорил — до октября семнадцатого года он был очень состоятельным человеком и лишился всего. В 54 года он впервые стал служащим, получающим зарплату. Это же морально так тяжело! Представьте, что у потомков Рокфеллера или Форда отбирают все, что у них есть, и им приходится ходить на службу и получать зарплату, пусть даже высокую. Фабрика Станиславского процветала, ее изделия получали призы на международных выставках, он был уверен, что оставит своим детям большое состояние, и вдруг — ничего нет. Конечно, все жили трудно. И в 1935 году Станиславский пишет Сталину, что у Ливанова должен родиться сын или родился уже — не помню; это всем известный Василий Ливанов , нельзя ли помочь с квартирой. Многие будущие заслуженные и народные артисты в тридцатые и большую часть сороковых жили в тесных коммуналках. Но вернемся к вашему вопросу. В 1922 году Станиславский с частью труппы художественного театра едет в Америку на гастроли, через два года возвращается. Что он ставит? Современных авторов можно считать компромиссом: «Бронепоезд 1469» Всеволода Иванова, «Унтиловск» молодого Леонова, «Растратчиков» Катаева. Но, согласитесь, не худшие писатели. Всеволод Иванов, Леонов, Катаев — уровень, ниже которого Станиславский не опускался. А после 1928 года его именем не подписана ни одна афиша спектакля по произведениям современных авторов. Даже афиша «Страха» Афиногенова — не самой плохой пьесы того времени, в постановке которой Станиславский участвовал. Последние 10 лет жизни он в основном занимался теорией, прежде всего, своей системой. Незадолго до его смерти был подписан тираж книги «Работа актера над собой». То есть этой книге тоже 75 лет, и удивительно, что никто на эту дату не откликнулся: ни ернически, ни всерьез. Выезжал на лечение за границу и возвращался. Конечно, мог остаться, но здесь его детище — Художественный театр. Художник носит с собой мольберт, композитор — нотную тетрадь а сейчас, наверное, компьютер , поэт — ручку или пишущую машинку, а сейчас опять же компьютер. Со всеми этими инструментами можно перемещаться куда угодно. А театр с собой не унесешь. Расстаться же с театром, который сам создал, пожалуй, психологически даже труднее, чем с вишневым садом. Потому что как ни дорог вишневый сад его обитателям, все же не они создали этот сад. А Художественный театр создали Станиславский и Немирович-Данченко. Сколько живет спектакль? Умирает великий писатель, художник, композитор, а книги, картины, музыка остаются на века. Уже почти 30 лет нет Тарковского, но фильмы его смотрят. А спектакль? Но, конечно, с каждым десятилетием жизнь спектакля уходит. Это вообще очень тонкая вещь. Станиславский создавал свою систему отчасти и для того, чтобы актер умел фиксировать свое состояние не только на первом, но и на двадцатом спектакле. Очень часто — сейчас это широко обсуждают — двадцатый или сотый спектакль идет гораздо лучше, чем премьера. Понятно, что для журналиста премьера — новостной повод, но часто его в этой новости больше интересует, кто из звезд шоу-бизнеса или известных политиков был на премьере, чем то, что происходит на сцене. А в Художественном театре есть даже понятие «зритель двадцатого спектакля». На двадцатый спектакль, говорили создатели театра, приходит гораздо более культурный зритель, по-настоящему любящий театр, и при нем спектакль играется по-другому, достигается более высокий уровень. Посмотрите переписку Станиславского: «Поздравляю участников спектакля с сотым двухсотым, трехсотым, четырехсотым, пятисотым спектаклем после премьеры». Недавно я водил внука в Ленком на «Юнону и Авось». Естественно, играют другие актеры, и многие вещи не воспринимаются так, как в 1981 году: предпоследний год правления Брежнева, холодная война, американцы не приехали к нам на Олимпиаду, мы не поедем к ним, а тут — давайте дружить, пусть с Латинской Америкой, но все равно удивительно. Да и само понятие «рок-опера» было новым, вызывающим. Декорации Олега Шейнциса тоже воспринимались как прорыв. Молодые Караченцов, Шанина, Абдулов. Но больше всего поражали Андреевский флаг и Казанская икона Божией Матери. Помню, меня на прогоне спектакля чиновники из Министерства культуры спрашивали: «Вас не шокирует наличие образа Казанской Божией Матери? Я ответил: «Нет, что вы». Боялись чиновники, что их снимут, а не только Марка Анатольевича Захарова. Естественно, моего внука ни Андреевский флаг, ни Казанская икона ошеломить не могут, потому что это уже можно. То есть спектакль сегодня воспринимается не совсем так, как в 1981 году, но тем не менее живет — зал полный. Если говорить про Художественный театр, то «Царь Федор Иоаннович» шел с 1898 по 1949 год и был снят после смерти Бориса Добронравова. Больше пятидесяти лет! Спектакль «Дни Турбиных» шел 15 лет, прошел почти 1000 раз, но в 1941 году на гастролях в Минске попала бомба, сгорели декорации, и потом уже спектакль не возобновили.
«Борис Любимов. Драматургия одной судьбы» (20.12.2022)
Алексей Урусов, : Борис Николаевич, как родилась идея увековечить в Перемышле имя знаменитого переводчика Любимова? Мария Вадимовна и Борис Николаевич любезно приняли приглашение побывать в гостях у редакции «КВ». Борис Любимов о Константине Станиславском, его театре и людях опасных профессий (+Видео).