Толстой А.Н. Повесть про девятилетнего мальчика Никиты, любознательного и романтичного, росшего в дворянской семье. На даче его ждали длинный теплый вечер.
От снега никуда не деться. Синоптики дали прогноз на первые длинные выходные в Иркутске
Дом Дача Мебель. Копилка сейф электронная для денег с кодовым замком и купюроприемником Золотой. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с Ееспешными разговорами на открытоЙ веранде и чай с неизменЕым вишнёвым вареньем. ЕГЭ Русский вместе. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. Тёплый вечер и другие mp3 песни этого артиста и похожие треки.
Иллюзия греха
Расставьте пропущенные знаки препинания. На даче его ждали длинный теплый егэ. На дачу выезжали в конце апреля – начале мая и возвращались в город в конце сентября. Отправив жену с сыном на три недели во Францию, на Лазурный берег, Аякс все это время приезжал каждый день к матери на дачу, где его ждал горячий вкусный ужин, длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишневым.
Зимнее утро жанр
Прочитайте и озаглавьте текст. При списывании разделите его на абзацы. Расставьте знаки препинания, графически объясните их. Вставьте пропущенные буквы. Просторная новая те раса дачи была ярко освещ на лампой и четырьмя канделябрами рас тавле ными на дли ном ч рном столе.
Июльский вечер быстро темнел. Старый липовый сад густо обступивший со всех сторон дачу потонул в темном мраке. Только листья с рени в упор осв щаемые лампой ре ко и странно выступали из темноты. Не подвижные гладкие бл стящие точно выреза ные из зеленой жести.
Несмотря на раздвинутые полотняные занавески, свечи г рели ровным не мигающим пламенем.
Если соседи готовы покрыть все расходы по замене уродливого забора, они могут сделать это вместо прежнего владельца. Однако необходимо получить согласие самого собственника участка и строго соблюдать законные требования к новому ограждению, подчеркивает юрист. Формально жаловаться на неэстетичный вид чужого забора и добиваться штрафов бесполезно, так как закон не регулирует вопросы внешней красоты ограждений. Однако путем переговоров соседи могут объединить свои усилия для совместного приведения забора в надлежащий вид. Эксперты советуют дачникам проявлять взаимное уважение и разрешать возникающие вопросы мирным путем, не обращаясь к излишней судебной тяжбе. Главная цель - создать максимально комфортные условия для полноценного загородного отдыха всех жителей.
Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми — пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже — из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол… Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети!
Недолго уже быть мне с вами…» — читал он отмеченные карандашом слова последней вечери Христа с учениками. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната — светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни. Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя… Я открыл имя твое человекам… Соблюди их во имя твое!.. Гриша смущенно захлопнул книгу. Что это значит? Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе.
И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся. Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак. Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее. Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске.
Стружки кремового цвета, красиво загибаясь, падали на пол. Созидает Вавилон? И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу. Гриша помолчал. Каменский тоже помолчал. Но и египтяне — люди, а не бог, и кони их — плоть, а не дух. И, подняв глаза на Гришу, прибавил: — И вы будете также… также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело… Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть.
Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей, которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, — только наблюдать: между нами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно… Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал. Вы не читали? Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе. Хоть часов в десять. Раньше нельзя, так как я пойду в город на почту. Он помолчал и вдруг с трудом выговорил: — А вы не будете ли добры пожаловать к нам сегодня вечером?.. Мама будет очень рада вас видеть… — С удовольствием, — ответил Каменский.
Он попробовал палочкой картошки в чугуне, встал и ушел в избу. Гриша торопливо схватил картуз. Очевидно, Каменский сейчас будет обедать и пригласит его… и выйдет неловкость, неприятность, которая испортит все настроение.
Там, в дощатом номере, странно озаренном матовым отсветом воды, он разделся и долго разглядывал свое стройное тело и гордо ставил свою красивую голову, чтобы походить на статуи римских юношей. Потом, слегка прищуривая серые глаза и посвистывая, вошел в свежую воду, выплыл из купальни и сильно взмахнул руками, увидав, что на горизонте чуть-чуть показавшееся солнце задрожало тонкой огнистой полоской.
Белые гуси с металлически-звонкими криками, распустив крылья и шумно бороздя воду, тяжело шарахнулись в тростники. Широкие круги, плавно перекатываясь, закачались и пошли к реке... Гриша перевернулся и увидал на берегу высокого мужика с русой бородою, с открытым лицом и ясным взглядом больших голубых глаз навыкате. Это был Каменский, «толстовец», как его называли на дачах. Приду, - отозвался Гриша.
Каменский с улыбкой взглянул исподлобья. Гриша подплыл к берегу и, стоя и качаясь по горло в воде, пробормотал: - Ну, если хотите, не секрет... Я просто полюбопытствовал, почему вы меня спросили? Только я не понимаю... Я сказал, что буду и в городе и у знакомых - вот тут недалеко - на огородах.
На реке еще было прохладно и тихо. За лугами, в синеющей роще, куковала кукушка. У берега зашуршали камыши, и из них медленно выплыла лодка. Седенький старичок в очках и поломанной соломенной шляпе сидел в ней, рассматривая удочку. Он поднял ее и соображал что-то, лодка остановилась и вместе с ним, с его белой рубашкой и шляпой, отразилась в воде.
А из купальни слышались крики, плеск и хохот. По гнущимся доскам бежали с берега, стуча сапогами, гимназисты, студенты в белых кителях, чиновники в парусинных рубашках... Грише не хотелось возвращаться туда, и он стал нырять, раскрывать глаза в темно-зеленой воде, и его тело казалось ему чужим и странным, словно он глядел сквозь стекло. Караси и гольцы с удивленными глазками останавливались против него и вдруг таинственно юркали куда-то в темную и холодную глубину. Вода мягко, упруго сжимала и качала тело, и приятно было чувствовать под ногами жесткий песок и раковины...
А наверху уже припекало. Теплая, неподвижная вода блестела кругом, как зеркало. С зеленых прибрежных лозин в серых сережках тихо плыл белый пух и тянуло запахом тины и рыбы. II Ровно час после купанья Гриша посвятил гимнастике. Сперва он подтягивался по канату и висел на трапеции в саду, потом в своей комнате становился в львиные позы, играя двухпудовыми гирями.
Со двора звонко и весело раздавалось кудахтанье кур. В доме еще стояла тишина светлого летнего утра. Гостиная соединялась со столовой аркой, а к столовой примыкала еще небольшая комната, вся наполненная пальмами и олеандрами в кадках и ярко озаренная янтарным солнечным светом. Канарейка возилась там в покачивающейся клетке, и слышно было, как иногда сыпались, четко падали на пол зерна семени. В большом трюмо, перед которым Гриша ворочал тяжестями, вся эта комната отражалась в усиленно-золотистом освещении с неестественно прозрачной зеленью широкой цветочной листвы.
Когда же Гриша вышел на балкон, сел за накрытый стол и, покачиваясь на передних ножках стула, стал, слегка расширяя ноздри, медленно пить молоко, в тишине дома раздался томный голос Натальи Борисовны: - Гарпина! Гриша лениво поднялся с места. Наталья Борисовна, полная женщина лет сорока, сидела на постели и, подняв руки, подкалывала темные густые волосы. Увидав сына, она недовольно повела плечом. Гриша молча ждал.
В комнате с опущенными шторами стоял пахучий полусумрак. На ночном столике возле свечки тикали часики и лежала развернутая книжка «Вестника Европы», - Да как же, право! И она попросила достать из столика деньги, посмотреть, где записка - что впять в библиотеке, собрать журналы и позвать Гарпину. Нынче приедет отец и, вероятно, с ним Игнатий. Ты, например, даже ничего не сообщил мне о нем...
Кроме как о шкапе, мы двух слов не сказали. Ты знаешь, это будет интересно Игнатию. Только позови, голубчик, как-нибудь потоньше, а то ведь откажется! Гриша кивнул головой и вышел. III «Опять день, опять долгий день!
И тотчас же ласково крикнула им слабым голосом: - Откуда бог несет? Профессор, грубоватый на вид, рыжий и курносый, двигался не спеша, и его толстые очки блестели очень строго; в петличке у него краснел цветок, в руках была корзина. Профессорша, маленькая еврейка, похожая на гитару, приклоняла свою черную головку к его плечу. Как всегда, в ее меланхолических глазах и во всем птичьем личике; было что-то надменное и брезгливое: никто не должен был забывать, что профессорша - марксистка, жила в Париже, была знакома с знаменитыми эмигрантами. На обширной поляне парка стояли одни темно-зеленые, широковетвистые дубы.
Тут обыкновенно собирались дачники. Теперь большинство их, чиновники, шли по дороге, пролегающей между дубами, к железнодорожной станции.
Николай Олигер «Дачный уголок»
1. На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. 1. На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. Толстой А.Н. Повесть про девятилетнего мальчика Никиты, любознательного и романтичного, росшего в дворянской семье. Онлайн чтение книги На даче Иван Бунин. Все новости на →.
Объявления по запросу «доисторический мир росмэн» в Санкт-Петербурге
Дачные сады казались в нем мутными, серыми набросками на стекле. Грачи, как всегда в жару, кричали где-то в степи тонкими томными голосами. А на дворе мельницы не было ни малейшего дуновения ветерка, на глазах сохла трава… Разгоняя дремоту, Гриша поднялся с порога. Близ порога валялся топор. На верстаке, среди инструментов, в белой пыли пиленого дерева, лежали две обгорелые печеные картошки и книга в покоробленном переплете. Гриша развернул ее: Евангелие. На заглавном листе его было написано: «Боже мой!
Я стыжусь и боюсь поднять лицо мое к тебе, боже мой, ибо беззакония наши стали выше головы и вина наша возросла до небес…» — Что это такое? В середине его были письма «Дорогие братья во Христе Алексей Александрович и Павел Федорич…» — начиналось одно из них , бумажки с выписками… На одной было начало стихотворения: Долго я бога искал в городах и селениях шумных, Долго на небо глядел — не увижу ли бога… На другой опять тексты: «Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности…» Ласточка с щебетаньем влетела в сенцы и опять унеслась стрелою на воздух. Гриша вздрогнул и долго следил за ней в небе. Вспомнилось нынешнее утро, купальня, балкон, теплица — и все это вдруг показалось чужим и далеким… Он постоял перед дверью в избу, тихо отворил ее. В передней узкой комнате загудели мухи; воздух в ней был душный, обстановка мрачная, почти нищенская: почерневшие бревенчатые стены, развалившаяся кирпичная печка, маленькое, тусклое окошечко. Постель была сделано ил обрубков полей и досок, прикрытых только попоной; в головах лежал свернутый полушубок, а вместо одеяла — старое драповое пальто.
На столе, среди истрепанных книг, валялись странные для этой обстановки предметы — бронзовый позеленевший подсвечник, большой нож из слоновой кости, головная щетка и фотографический портрет молодой женщины с худощавым грустным лицом. Из деликатности Гриша отвел глаза от стола — и сердце его сжалось при взгляде на эти старые, засиженные мухами, уже давно не бывшие в употреблении вещи и на этот портрет. Зачем это самоистязание? Он смотрел на бревенчатые стены, на нищенское ложе, стараясь понять душу того странного человека, который одиноко спал на нем. Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком… Что же заставило его надеть мужицкие вериги? Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением.
Все, что вынесло человеческое тело, пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, было передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины. И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном божиим… Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату. Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал.
На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми — пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже — из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол… Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети! Недолго уже быть мне с вами…» — читал он отмеченные карандашом слова последней вечери Христа с учениками.
И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната — светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни. Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя… Я открыл имя твое человекам… Соблюди их во имя твое!.. Гриша смущенно захлопнул книгу. Что это значит?
Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе. И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся. Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак. Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее.
Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске.
Он смотрел на бревенчатые стены, на нищенское ложе, стараясь понять душу того странного человека, который одиноко спал на нем. Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком… Что же заставило его надеть мужицкие вериги? Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением. Все, что вынесло человеческое тело, пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, было передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины. И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном божиим… Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату. Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми — пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже — из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол… Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети! Недолго уже быть мне с вами…» — читал он отмеченные карандашом слова последней вечери Христа с учениками. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната — светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни. Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя… Я открыл имя твое человекам… Соблюди их во имя твое!.. Гриша смущенно захлопнул книгу. Что это значит? Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе. И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся. Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак. Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее. Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске. Стружки кремового цвета, красиво загибаясь, падали на пол. Созидает Вавилон? И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу. Гриша помолчал. Каменский тоже помолчал. Но и египтяне — люди, а не бог, и кони их — плоть, а не дух. И, подняв глаза на Гришу, прибавил: — И вы будете также… также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело… Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть. Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей, которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, — только наблюдать: между нами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно… Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал. Вы не читали? Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе. Хоть часов в десять. Раньше нельзя, так как я пойду в город на почту.
Сквозь эту стену гость долго слышал возню Непенина, его шепот, шорох снимаемого платья и шелковых юбок. Зажал уши, чтобы не слышать, — но все-таки угадывал звуки поцелуев. Когда все затихло, долго еще метался на неудобной, слишком короткой кушетке и беззвучно шевелил губами… Утром Кулаковский отправился в город вместе с Непениным, у которого было там какое-то дело по расчету с подрядчиками. Вера Ивановна одна осталась на даче. Всю дорогу в душном, провонявшем дезинфекцией, вагоне Кулаковский думал все о том же, что давно уже не давало ему покоя. Сегодня вечером Непенин, все такой же счастливый и довольный собою, вернется к жене и домашнему уюту, будет наслаждаться всем тем счастьем, глубины которого он не способен даже понимать. А он — Кулаковский — будет по-прежнему тянуть давно надоевшую лямку своей жизни через чопорно-тоскливые банковские залы, через грязные меблированные комнаты и дешевые рестораны. И в его жизни никогда не будет ничего, похожего на счастье, потому что связь с Верой Ивановной, вместо долгожданных радостей, приносила только обиду и горькую ненависть. О том же самом думал и за своей конторкой на службе, был невнимателен и рассеян, и получил лишний выговор от начальника, — сухопарого аккуратного немца с геморроидальным лицом, который ненавидел своего подчиненного обычной ненавистью больных уродов к здоровым и сильным. После службы обедал в ресторане: три блюда и кофе — пятьдесят копеек. Потом — все одна и та же чуждая суета большого города, партия на биллиарде с маркером, от которого пахло чесноком и селедкой, — и пьяный угар перед сном. В следующую свободную субботу, незадолго до полудня, Кулаковский поехал, как всегда, на вокзал, и остановился уже перед кассой, чтобы получить билет, но вдруг передумал, вышел на улицу и вскочил в первый попавшийся трамвай. Хотелось хотя бы этим неожиданным поступком нарушить цепь жизни. Там, на даче, будут ждать, недоумевать о причине. И, конечно, сам Непенин в глубине души образуется отсутствию обычного гостя, а Вера Ивановна будет беспокоиться и строить тысячи разных предположений, которые все сведутся к одному: разлюбил, изменяет. Впрочем, будет ли рад Непенин? Конечно, он ревнует, но привык уже к своей ревности, как к досадному, но необходимому неудобству, вроде слишком крутой лестницы у квартиры. А без постоянного воскресного гостя ему будет скучно, потому что без него весь день придется распределять иначе. Или завтра, под каким-нибудь предлогом, сам прикатит в город, чтобы узнать, в чем дело. Шевельнулась неожиданная, злорадная мысль: «А вот как-нибудь под сердитую руку возьму и скажу ему все. Скажу прямо, что его жена — моя любовница». Но и это глупости. Просто тот сделает вид, что не верит, — и тесный круг нисколько не сделается от этого шире. Все будет по-старому. Вышел из трамвая на ближайшей остановке, заметив вывеску знакомого ресторана. Там еще не кончили утреннюю уборку, пахло сырыми опилками, и венские стулья были нагорожены кверху ножками на столиках. Спросил водки и жадно выпил несколько рюмок, не закусывая. А если разорвать все? Сказать ей, что разлюбил, что нашел другую? Это будет тяжело, но характера, может быть, хватит. И кроме того, можно ведь для того, чтобы отвлечься, завести какую-нибудь новую интрижку. Женщин так много. К чему это приведет? Лишнее страдание себе и лишняя радость ему, лишняя ступень к лестнице его счастья. Нет, и это нелепо. Спросил еще водки, и невыспавшийся лакей смотрел на него подозрительно и сурово, принося новый маленький графинчик. A там, на новой даче, его ждали, и даже отложили на целый час обед, в надежде, что гость еще приедет. Поэтому перестоялся слоеный пирог и пережарилось жаркое. Кухарка в третий раз пришла с жалобой, и тогда сели обедать вдвоем, оба недовольные и злые. Вера Ивановна побледнела, и от тревожного ожидания у нее заболел висок, но за все время обеда, словно по уговору, ни словом не обмолвилась о Кулаковском. Хозяин копался вилкой на блюде и жаловался на неудачные кушанья. Настоящая кухарка не должна пересушивать. Что из того, что немножко запоздали? Можно было отставить к сторонке, а не толкать в самый жар. Искоса поглядывал на жену, на ее нервное побледневшее лицо с темными подглазицами. Хорошо знал, что когда она такая, то нужно быть осторожным. Вот тут есть сочный кусочек. Дай, я положу тебе. Вера Ивановна порывисто отодвинула тарелку. Я не нуждаюсь в твоих заботах. Лучше постарался бы не изводить меня своим дурацким брюзжаньем. Непенин обиделся. Сейчас упадет что-нибудь на пол, — вернее всего дорогой стаканчик для вина из только что купленной дюжины, — потом поднимутся к лицу дрожащие пальцы, и придется бежать за холодной водой, за нашатырным спиртом. И, не дожидаясь ответа, так как Непенин уже трусил и извинялся, а, между тем, так хотелось помучить этого противного надоевшего человека, заговорила, не стесняясь прислуги, громким, надорванным голосом: — Они, наконец, выведут меня из терпения, эти твои намеки и подозрения. Я тебе говорила уже, если хочешь, откажи ему от дома или сделай еще что-нибудь в этом роде. Все равно, ты постоянно унижаешь меня, а это будет только лишним унижением. И я не понимаю, чего ты добиваешься… Да, он нравится мне, очень нравится, потому что ты — безобразный дурак, а он — красив и умен, и как бы ты ни старался, ты никогда не будешь похож на него. Это ты хотел знать, да? А когда его нет, мне скучно, и это тоже правда. Чего же ты еще хочешь? Непенин был сбит с толку и растерянно мигал. Он все-таки еще надеялся, что жена только ценит и любит Кулаковского, как старого знакомого и друга. И он не понимал, как следует теперь принять эти ее слова: как полное признание в вине или, наоборот, как подтверждение его собственных оптимистических предположений. Меня даже очень радует, что тебе так нравится Кулаковский. Право, меня очень радует. Я и сам его люблю, и прекрасно, что он развлекает тебя, когда приезжает. Я, конечно, немножко устарел, тяжел на подъем, а он — молодец. Хочешь, я пошлю ему телеграмму с уплаченным ответом? Вера Ивановна бросила на пол, вместо стаканчика, только салфетку. Проговорила медленно, с расстановкой: — Ах, какая же ты гадина. Тогда, наконец, и он, как будто бы что-то понял, но ничего не ответил, а только смотрел на жену, широко открыв глаза. Та подождала с минуту и ушла из-за стола к себе в будуар. Заперлась там на замок, теребила зубами кружево платка и плакала. И ей казалось, так же, как и Кулаковскому, который в это время скандалил с лакеем в городском ресторане, что жить на свете, в конце концов, очень скучно и скверно, потому что мелких неприятностей гораздо больше, чем маленьких радостей, и слишком тесен тот круг, по которому приходится ходить изо дня в день, как одиночному заключенному на тюремной прогулке. Непенин, докончив обед, лег отдохнуть, но спал плохо и поднялся с постели раньше обычного. Чтобы заполнить время до вечернего чаю, совершил прогулку по своим владениям, попробовал прочность недавно поставленного решетчатого забора, выполол грядку с земляникой «королева Виктория», обругал дворника за то, что не закрывает помойную яму. Осталось до чаю еще около получаса. Постучался к жене в будуар. Из-за двери женский голос ответил грубо: — Отвяжись… Но Непенин терпеливо топтался у двери, прильнул глазом к замочной скважине, потом постучал еще раз. Непенин сел рядом с женой на диван, обнял ее и начал целовать заплаканные глаза. Ни слова не сказал о том, что случилось за обедом. А она покорно подставляла лицо его поцелуям и думала, что муж, несмотря на ее слезы и истерики, всегда одерживает над нею верх, и она, в сущности, только его раба, бунт которой против властелина смешон и нелеп. Кулаковский приехал на другой день, в воскресенье, когда хозяева потеряли уже всякую надежду его увидеть. Непенин встретил его с распростертыми объятиями, долго жал руку гостя и повторял убедительно, словно это была не самая настоящая правда, а хитрая ложь, в которой во что бы то ни стало следовало уверить: — А мы-то заждались тебя, совсем заждались. Ей Богу, так-таки и заждались… Даже обед вчера испортили, — и все из-за тебя… У Кулаковского опухло от пьянства лицо, и голова болела после вчерашнего разгула. Глаза смотрели сумрачно и дико, и Непенин вздохнул облегченно, когда к гостю вышла Вера Ивановна. Вы тут займитесь чем-нибудь, а мне нужно еще кое-что обделать по хозяйству. Ушел, торопливо семеня коротенькими ножками, а гость и хозяйка остались вдвоем. Вера Ивановна дулась. Думала уже, что ты заболел, или, еще хуже, увлекся кем-нибудь, а ты, кажется, просто кутил. Ты разлюбил меня. Просто скучно и… и досадно на многое… Посмотри, что я купил вчера. Достал по случаю, очень дешево, у какого-то пьянчужки. Вынул из кармана револьвер, черный, словно траурный. Вера Ивановна отшатнулась и растерянно посмотрела по сторонам, — не подслушивает ли кто. Кулаковский заметил это и, усмехнувшись, спрятал револьвер. Не для кого-нибудь другого, понимаешь? Просто на тот случай, если станет слишком скучно. С деланной усмешкой заговорил о каких-то пустяках и с такою же деланной грубостью обнял свою любовницу, так что та слегка застонала от боли. Но ей нравилась эта грубость, и, прижимаясь к нему, она шептала испуганная и в то же время, счастливая: — Ведь ты не сделаешь этого, нет? А если уже так, то — вместе? И в эту минуту ей казалось, что умереть вместе с этим грубым и сильным человеком, у которого такая мускулистая грудь и горячие губы, радостно, очень радостно, радостнее, чем жить. VII До половины лета все шло по-прежнему. Топтались по давно проторенной сомкнутой в круг тропинке. Воровали поцелуи и ласки и, как будто, притворялись, что эти ласки приносят настоящее счастье, а Непенин тоже притворялся, что ничего не видит и не знает, вкусно ел и каждую неделю расставлял жилеты. В конце июня по какому-то вздорному поводу вздумали слегка покутить. Из банка Непенин вместе с товарищем отправились по магазинам. Кулаковский выбирал вина и закуски, а Непенин расплачивался. Приехали на дачу нагруженные кульками и свертками. После обеда хорошо будет погулять. Я, пожалуй, даже и спать не лягу. Кулаковский хмуро поздоровался с хозяйкой. Вера Ивановна опять испугалась, как тогда, с револьвером. Выбрав минуту, когда муж ушел на кухню отдавать хозяйственные распоряжения, торопливо спросила: — Что это ты такой? Не нужно, милый, не нужно… — Да ничего и не будет. Просто напьемся — и только. А где же омары? Тут была большая коробка… Непенин посмеивался и с довольным видом потирал руки. Со временем из тебя выработается порядочный гурман. И меня, брат, за пояс заткнешь. Как ты думаешь, Верочка? За последнее время ей становилось все тяжелее переносить постоянную близость мужа. Прежде она думала, что все войдет, наконец, в привычку, сгладится. А на самом деле то, что прежде было совсем легко и просто, теперь тяготило и делало длинные летние дни невыносимо томительными. Непенин чувствовал это и угодничал перед женой, как лакей перед взыскательным барином, и это угодничество делало его еще противнее. И сейчас он робко отошел в сторону и заговорил уже из другого конца комнаты: — Все ты сердишься, Верочка, все сердишься… Ты бы полечилась немножко… Право же, у тебя печень больная. Кулаковский привык к этим маленьким семейным сценам в его присутствии настолько же, насколько супруги привыкли ссориться. И эти сцены доставляли ему злобное наслаждение, потому что видно было, что Непенин страдает от них и теряет почву под ногами. Фамильярно хлопнул по плечу хозяина. Ничего, терпи. Это, друг мой, неизбежные тернии у супружеских роз. Сели обедать. Пили много и за закуской, и за жарким и за десертом. У Веры Ивановны зрачки расширились, и глаза от этого казались темнее и глубже. Хозяин распьянел, по несколько раз повторял одни и те же фразы и обтирал лоб салфеткой. Кулаковский выпил значительно больше, но держался за столом прямо, говорил мало и сдержанно и твердой рукой наливал новые рюмки. Только лицо у него сильно покраснело и усы топорщились над вздрагивающими губами. В конце обеда, очищая от кожицы апельсин, Непенин, прищурив один глаз, посмотрел на гостя, потом перевел взгляд на свою тарелку и сказал тягучим, пьяным голосом: — А ты, брат, ловкий человек… Да. Ловкий и все тут. И насчет роз это ты хорошо сказал, хотя и не оригинально. Только нехорошо, брат, что ты все шипы оставляешь другим. Это не по-товарищески. Старательно отделил от апельсина одну дольку, засунул ее в рот и обсосал, причмокивая жирными, мягкими губами. Над столом на несколько мгновений повисло неловкое, недоумевающее молчание. Кулаковский насторожился, отставил рюмку, сквозь которую смотрел, как сквозь лорнет, на Веру Ивановну, и потом ответил глухим, сдержанным голосом: — Может быть. Но ты вот, пьешь, пьянеешь и начинаешь говорить глупости. Это уже нехорошо. Все хорошо. Только не беспокой меня, пожалуйста. Не люблю я все эти неприятности. У меня за последнее время жена ведет себя, как ведьма, а это пищеварение портит. Ты бы повлиял на нее. Вера Ивановна встала. Сам треплется в городе по ночам, черт знает где, и еще смеет… Непенин испугался и выплюнул апельсинную дольку. С внезапно обострившейся наблюдательностью всматривался в лицо жены и гостя, и ему показалось, что они искренно возмущены его намеком, и что, стало быть, между ними все-таки нет ничего серьезного. Это обрадовало его, даже отрезвило немного. Он потянулся к жене, поймал ее за руку и почти насильно усадил на прежнее место. Ведь я же шутя… Неужели я мог бы подумать? Ну, извини же, пожалуйста… Хочешь еще шартрезу? И до тех пор, пока не встали, наконец, из-за стола, он все шутил и смеялся, ласково трепал по плечу Кулаковского и пытался целовать руки Веры Ивановны. Но гость и жена молчали, и жена часто прикладывала руку к груди, потому что сердце у нее билось тревожно и болезненно. Должно быть, она тоже слишком много выпила. И в то же время близость Кулаковского возбуждала ее, и временами горячая волна приливала к вискам, путая мысли. Воспользовавшись тем, что Непенин опять было потянулся к графинчику с ликером, она встала из-за стола, и вместе с нею поднялся Кулаковский. Строго сказала мужу. Иди спать. До другого раза оставим. Покорно поплелся в спальную. В дверях придержался рукой за притолоку: ноги не совсем твердо ступали, и грузное тело раскачивалось из стороны в сторону. Свободной рукой послал воздушный поцелуй. Кулаковский подождал, пока муж скрылся за дверью, потом надел шляпу. В нем трепетало остро и настойчиво желание, обостренное вином и ссорой. Но у Веры Ивановны все еще сильно билось сердце и голова кружилась. Позвала гостя к себе в будуар. Там все равно никто их не увидит, даже прислуга, а Непенин уснет теперь, наверное, как мертвый. Непенин улегся, как был, в пиджаке и в высоком крахмальном воротничке. Воротничок давил ему шею, но он никак не мог понять, отчего происходит это неудобство, ворочался и бормотал вполголоса. Потом затошнило от слишком обильного обеда. И мешали мухи, ползали по лысине, щекотали сладкие от ликера губы. Забылся на несколько минут тяжелой пьяной дремотой, но скоро проснулся, как от толчка. Тошнило все сильнее, и густая слюна набралась во рту. Хорошо было бы теперь выпить сельтерской, — холодной, со льда. Лень было подниматься, но поборол себя и встал. Неровно ступая, выбрался в столовую, оттуда к дверям будуара. Новая дверь с хорошо смазанными петлями подалась без скрипа. Прямо напротив, в голубоватом полумраке, потому что шторы на окнах были плотно опущены, увидел жену и гостя. И смотрел на них долгие мгновения, пока, наконец, жена тоже не увидела и с легким криком оттолкнула от себя Кулаковского. Слюны во рту набралось еще больше, и озноб пробежал по телу. С необыкновенной быстротой заработала сразу отрезвевшая мысль. Так неожиданна была после недавнего успокоения эта полная несомненная очевидность. Сначала хотел было, сжав кулаки, броситься прямо вперед, топтать, рвать зубами. Доказать этим насилием свое неотъемлемое право, право собственника, так грубо нарушенное. В сумраке вырисовалось лицо любовника, бледное и, как будто, растерянное. Это лицо приближалось. Непенин сделал шаг назад, тяжело перевел дыхание, крепко потер ладонью по лысине. И, глядя, как жена торопливо оправляется, внезапно нашел другое, более удобное и простое решение. Сказал своим обыкновенным, заискивающим голосом, в котором чуть слышно сказывалось что-то надорванное: — Верочка, ты приготовь мне бутылочку сельтерской. А я пойду сейчас, прогуляюсь с полчасика. Не спится что-то… Приготовь, пожалуйста. И торопливо засеменил к выходу, сбежал по лестнице, дробными, неровными шажками, перебежал цветник и лужайку. Густые кустарники с мягким шумом раздвинулись, пропуская его потное, разгоряченное тело. Вера Ивановна упала лицом в вышитую шелками подушку. Было страшно и стыдно, и поэтому еще сильнее разгоралась ненависть к мужу. Со злобой и болью кусала подушку. Наморщил лоб, как человек, решающий трудную задачу. Ведь не мог же он, в самом деле. Не мог же он не видеть? И в то же время стоял еще в ушах заискивающий голос, нелепо выговаривающий смешную просьбу. Хуже дьявола… — Но я никогда не думала, что он может подстерегать, подсматривать… — Дьявол, говорю я тебе!.. Сбросил с маленького столика какой-то толстый альбом, который с грохотом покатился по полу. Вера Ивановна вздрогнула и забилась в угол кушетки, как будто и ей сейчас грозили удары. Ведь он хочет опохмелиться, я полагаю. Или ты ничего не слышала? Не дожидаясь ответа, побежал из дому, вслед за Непениным. Вера Ивановна попыталась позвать его, остановить. Он яростно отмахнулся и побежал дальше, натыкаясь, как слепой, на кусты и клумбы. Она осталась одна, забилась в темный уголок и затихла. Голова у нее кружилась, и она тщетно старалась представить себе, что будет дальше. Решила совсем не думать, ничего не ждать и ни на что не надеяться. Может быть, как-нибудь… Как-нибудь все обойдется… Кулаковский нагнал Непенина уже довольно далеко от дома, почти у самой речки. Хозяин сидел на старом сосновом пне, отдувался после быстрой ходьбы и, должно быть, надеялся никого не встретить в этой части леса, потому что испуганно вскочил, когда по сухому вереску заскрипели шаги гостя. Сначала они молча смотрели друг на друга, и Непенин маленькими шажками отступал назад, а Кулаковский приближался, засунув руки в карманы и кусая губы от едва сдерживаемого волнения. Молчание гостя беспокоило Непенина, и, чтобы нарушить это молчание, он заговорил первый. Должно быть, и в самом деле хватил лишнего за обедом. Надо, так сказать, проветриться. А ты что же один отправился? Кулаковский молчал и кусал губы. Тогда Непенин набрался смелости, подошел ближе и предложил: — Может быть, пройдем вместе на речку? Это трудно было понять так, сразу, еще не остынув от прерванных объятий. Но по мере того, как Непенин говорил, путаясь в тягучих словах, с глаз гостя, как будто, спадала какая-то пелена. И то, что там, в будуаре, представлялось только неясным намеком, здесь вдруг обрисовалось твердыми, отчетливыми штрихами. Конечно, это так. Не он сам, но его трусость и боязнь за свой покой так дьявольски хитры. Если бы он поступил так, как поступают в таких случаях все обманутые мужья, то дело кончилось бы скандалом. И, конечно, жена уехала бы тогда от Непенина, а Кулаковский, сгоряча, взял бы ее к себе, чтобы делить с нею свою жалкую, нищенскую жизнь. А теперь он делает вид, что ничего не видел, хотя и не мог не видеть. И теперь только один исход, — уйти самому, оставив Непенина по-прежнему наслаждаться сытой жизнью, своей красивой женой, которая тогда опять будет принадлежать только ему одному, своей уютной дачей. Уступить без боя поле сражения, захваченное бесстыдной трусливой хитростью. И никуда я не пойду с тобой больше! Непенин порывисто вздохнул, словно охнул, и опять отступил подальше от гостя. И что это ты такой странный? А я еще думал, что на тебя вино не действует. У Кулаковского плыла земля из-под ног. Он чувствовал, что действительно пьян, и не мог больше бороться с этим опьянением, потому что злоба возбуждала его так же, как и выпитое вино. И, чтобы поскорее покончить со всем этим, он в упор бросил Непенину тяжелые, отчетливые слова: — Ты видел сейчас собственными глазами, что я живу с твоей женой, и все-таки скрываешь это. Чего ты хочешь? Но если ты говоришь так прямо, то я попрошу тебя уехать. Ты сейчас же отправишься на вокзал, и больше я не увижу тебя в своем доме. А я сам, все-таки, хочу и буду думать, что ничего не было… Я знаю, что она увлеклась тобой случайно. Это может случиться с каждой, самой честной женщиной. А она — моя жена.
Результаты анализа можно сохранить. После каждого разбора, пользователю предоставляется индивидуальная ссылка на результаты анализа введенного текста. Кому понадобится синтаксический анализ предложений? В первую очередь, этот инструмент очень полезен для учащихся и студентов. Они могут использовать его как для более подробного разбора темы и улучшения понимания, так и для проверки своих знаний и закрепления. Также его могут использовать копирайтеры и редакторы, это поможет повысить качество текстов и значительно уменьшит количество стилистических ошибок.
О компании
- Вариант 3, задание 16 - ЕГЭ Русский язык. 36 вариантов
- Задача №27218: 16. Цыбулько-2022 — Каталог задач по ЕГЭ - Русский язык — Школково
- Специальные программы
- Какие члены предложения определяют при синтаксическом анализе?
На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде егэ
Барин был поражён, он не понимал, как красавица Лукерья превратилась в такую мумию. Женщина рассказала ему, почему с ней случилось несчастье. Барыня показывала её лекарям, посылала в больницу, но лекари не знали, что за болезнь у Лукерьи. Они пытались лечить, но безрезультатно. Лукерья совсем окостенела, и её привезли сюда, к родственникам. Василий потужил да и женился на другой. Прошлой весной он приходил к Лукерье, разговаривал с ней. За Лукерьей присматривают добрые люди. Она привыкла к своему положению и считает, что некоторым людям ещё хуже живётся: тем, у кого нет пристанища или глухим, слепым.
Чтобы не впадать в мысленный грех, Лукерья приучила себя не думать и не вспоминать, а только смотреть и слушать. Иногда она читает молитвы, но нечасто, так как считает, что не нужно просить Бога ни о чём — он лучше знает, что ей нужно. Лукерья считала, что Бог её любит, потому что послал ей испытание. На вопрос Петра Петровича, спит ли она, Лукерья ответила, что спит редко, но видит хорошие сны, во сне она всегда молодая и здоровая.
Только воробьи стаей снялись с пола, да ласка таинственно, как змейка, шмыгнула по стояку в развалившийся мучной ларь. В сенцах, обращенных дверями к северу, было прохладно от глиняного пола; в сумраке стоял уксусный залах стружек и столярного клея.
Грише нравился этот запах, и он долго сидел на пороге, помахивая на себя картузом и глядя в поле, где дрожало и убегало дрожащими волнами марево жаркого майского дня. Дачные сады казались в нем мутными, серыми набросками на стекле. Грачи, как всегда в жару, кричали где-то в степи тонкими томными голосами. А на дворе мельницы не было ни малейшего дуновения ветерка, на глазах сохла трава… Разгоняя дремоту, Гриша поднялся с порога. Близ порога валялся топор. На верстаке, среди инструментов, в белой пыли пиленого дерева, лежали две обгорелые печеные картошки и книга в покоробленном переплете.
Гриша развернул ее: Евангелие. На заглавном листе его было написано: «Боже мой! Я стыжусь и боюсь поднять лицо мое к тебе, боже мой, ибо беззакония наши стали выше головы и вина наша возросла до небес…» — Что это такое? В середине его были письма «Дорогие братья во Христе Алексей Александрович и Павел Федорич…» — начиналось одно из них , бумажки с выписками… На одной было начало стихотворения: Долго я бога искал в городах и селениях шумных, Долго на небо глядел — не увижу ли бога… На другой опять тексты: «Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности…» Ласточка с щебетаньем влетела в сенцы и опять унеслась стрелою на воздух. Гриша вздрогнул и долго следил за ней в небе. Вспомнилось нынешнее утро, купальня, балкон, теплица — и все это вдруг показалось чужим и далеким… Он постоял перед дверью в избу, тихо отворил ее.
В передней узкой комнате загудели мухи; воздух в ней был душный, обстановка мрачная, почти нищенская: почерневшие бревенчатые стены, развалившаяся кирпичная печка, маленькое, тусклое окошечко. Постель была сделано ил обрубков полей и досок, прикрытых только попоной; в головах лежал свернутый полушубок, а вместо одеяла — старое драповое пальто. На столе, среди истрепанных книг, валялись странные для этой обстановки предметы — бронзовый позеленевший подсвечник, большой нож из слоновой кости, головная щетка и фотографический портрет молодой женщины с худощавым грустным лицом. Из деликатности Гриша отвел глаза от стола — и сердце его сжалось при взгляде на эти старые, засиженные мухами, уже давно не бывшие в употреблении вещи и на этот портрет. Зачем это самоистязание? Он смотрел на бревенчатые стены, на нищенское ложе, стараясь понять душу того странного человека, который одиноко спал на нем.
Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком… Что же заставило его надеть мужицкие вериги? Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением. Все, что вынесло человеческое тело, пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, было передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины. И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном божиим… Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату. Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах.
У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми — пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже — из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим!
Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол… Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети! Недолго уже быть мне с вами…» — читал он отмеченные карандашом слова последней вечери Христа с учениками. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната — светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни. Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя… Я открыл имя твое человекам… Соблюди их во имя твое!..
Гриша смущенно захлопнул книгу. Что это значит? Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе. И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся.
Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак. Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее. Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору.
Сначала из-за ковида, сейчас — из соображений безопасности. Тем не менее накануне в симферопольском Дворце профсоюзов состоялся торжественный концерт, посвященный Дню весны и труда. Присоединиться к празднованиям трудовые коллективы приглашают в соцсетях, размещая у себя на страницах первомайские эмблемы и плакаты.
Как известно, 1 Мая — один из самых любимых советских праздников, который широко отмечали всей страной. Его неизменными спутниками, кроме демонстраций с воздушными шарами и транспарантами, были поздравительные открытки, которые отправляли по почте или просто дарили друзьям и близким людям. Они печатались миллионными тиражами и были отражением эпохи СССР. Художники изображали на них серп и молот, красные флаги, башни московского Кремля, счастливых детей, а также голубей, которые являются символом мира, и весенние цветы — сирень, тюльпаны и нарциссы. Окунуться в советскую эпоху гостей и жителей Симферополя приглашает Крымский этнографический музей. Международному дню солидарности трудящихся, каким Первомай был в советское время, здесь посвятили выставку открыток 60-х — 90-х годов прошлого столетия. Люди не перестают поздравлять друг друга с праздниками открытками, но большинство используют для поздравлений электронную почту.
Но все же искренность и тепло поздравительной открытки трудно заменить электронным сообщением со смайликами, — уверены в музее.
Ложками Вот что важно: люди пытались делать привычное, оставаться людьми А потом была история про мальчика. Его мать спасалась и брала всё, что могло унести дистрофическое тело: серебряные ложки, ещё какие-то дорогие предметы. И ребёнок. Однако на санках ехал не сын, а эти самые ложки. Они были непосильной ношей, потому что даже санки не могли помочь унести этот драгоценный груз.
Нужны-то они были для того, чтобы обменять на еду. А потом сил не осталось, и пришлось оставить сына. Этих историй уйма и поражают они своей безвыходностью. Можете использовать этот текст для читательского дневника Краткое содержание Паустовский КвакшаЦелый месяц стоит летняя жара. От нее страдают не только люди, но и природа. Насекомые ищут убежища от палящих лучей солнца и стараются не выходить на поверхность.
Краткое содержание Толстой Плоды просвещенияДанная комедия Льва Николаевича Толстого ярко и точно отражает то противопоставление разных слоев общества, которые на момент написания произведения существовали в России. Очень характерно описывает он людей дворянского происхождения Краткое содержание Пришвин Утята и ребятаДикая не большая птичка чирок — свистунок собралась перевести своих утяток на озеро. Путь предстоял не лёгкий: из лесной местности надо было пройти к воде, обойдя деревню Краткое содержание Колодец и маятник Эдгара ПоПовествование ведется от первого лица, место действия — испанский город Толедо. Главный герой — мужчина, которому инквизиция вынесла смертный приговор. Ни имя героя, ни его преступление не называется ЛеоновТворческий путь Леонида Максимовича начался довольно рано: уже в позднем отрочестве он получил возможность публиковать свои стихи в архангельской газете «Северное утро» О книге Нельзя не согласиться с тем, что детская пора — это то время, которое наполнено приключениями и яркими эмоциями. Именно в этом возрасте совершаются важные открытия и приходит понимание основных жизненных истин Книги помогают рассказать детям о том, что важно, в увлекательной и ненавязчивой форме — так, что это даже не ощущается Книга «Квакша» Паустовский Константин Георгиевич — увлекательное произведение в жанре детская художественная литература.
Этот мир кажется таким настоящим, таким родным, в нем есть запахи детства и атмосфера волшебства. Зрительные образы настолько объемны, что из этого мира не хочется возвращаться в реальность. Читать 900 дней противостоял Ленинград вражеской осаде, и каждый из этих дней был отмечен высокой боевой и трудовой доблестью ленинградцев. Никакие лишения и страдания блокадного времени не поколебали их верности социалистической Родине. Грандиозная битва за Ленинград началась в первой половине июля 1941 года, когда немецко-фашистские войска, захватившие часть Прибалтики, устремились к городу на Неве. В планах гитлеровского командования его захвату отводилось важное место.
Оно учитывало не только экономическое и стратегическое значение города Ленина, но и тот факт, что он является колыбелью Великого Октября По указанию Политбюро ЦК ВКП б Ленинградская партийная организация, представлявшая собой боевой, закаленный отряд партии, возглавила всю политическую, военную и хозяйственную жизнь города. В короткий срок в действующую армию из Ленинграда было направлено 300 тысяч человек. На производство вооружения, снаряжения и боеприпасов для фронта переключились ведущие отрасли ленинградской промышленности. В течение июля — сентября было сформировано 10 ополченческих дивизий, вобравших в себя лучших представителей рабочего класса и интеллигенции Ленинграда. Семь из этих дивизий, получив необходимый боевой опыт, стали вскоре кадровыми. На фронт ушла большая часть сил Ленинградской партийной организации.
В первые полгода войны она дала Вооруженным Силам 70 тысяч коммунистов — свыше трети своего состава. В части армии и флота влилось около 200 тысяч комсомольцев — юношей и девушек. Неся огромные потери, гитлеровцы рвались к Ленинграду. В начале сентября им удалось выйти к его юго-западным окраинам, захватить Шлиссельбург.
Рассылка новостей
- Классной пятницы
- Уральские Поэты. Людмила Татьяничева
- На даче его ждали длинный теплый егэ
- Краткое содержание басни Лягушки просящие царя Крылова за 2 минуты пересказ сюжета
- Главные новости
Что такое синтаксический разбор предложения?
- Краткое содержание гранин блокадная книга точный пересказ сюжета за 5 минут
- Зимнее утро жанр
- Специальные программы
- За окном урал в руках у меня томик людмилы татьяничевой егэ ответы
- Специальные программы
- На даче — рассказ И.А.Бунина