Примеры использования очарование в предложениях и их переводы. Немецкая журналистка и публицист Алиса Шварцер призвала президента Украины Владимира Зеленского не вызывать гнев России. Таится в женщине любой очарования черта, Невидимою ниточкой блаженного покоя Окутывающая аурой незримой красота, Когда, счастливая, она находит мир с собою. Флаг Германии обозначение цветов. ОБОЗНАЧЬ (направление) – буква Ь обозначает мягкость предшествующего согласного. НЕМЕЦКИЙ (станок) – в относительном прилагательном, образованном от существительного с основой на -Ц, пишется суффикс -К.
В Берлине опровергли сообщения о появлении Знамени Победы над Рейхстагом
Финал студенческого конкурса «МиСС Очарование — 2024» завершился в Бауманском университете. Von O Bis O, Что Же Это Значит?Немецкий Для Автомобилистов, Немецкий С Инной. 2) НЕМЕЦКИЙ (станок) – в относительном имени прилагательном, образованном от существительного с основой на -Ц, пишется суффикс -К-. 3) ОЧАРОВАНИЕ – в корне слова пишется непроверяемая безударная гласная. Обозначь немецкий очарование. Базовые слова на немецком языке. Немецкий политик Шойбле призвал граждан перестать ныть и подготовить свечи и свитеры. Очарование — очарование с Reiz m 1, Zauber m 1, Charme [ S a r m ] m 1 (обаяние).
Немецкий со Стефаном Цвейгом. Жгучая тайна
Первым его признал Папа римский. Я сам видел фотографию, на которой он жмет ему руку! Адвокат: Я не могу призвать к ответу папу римского и прислать ему повестку в Spruchkammern. Студент: Нам никто не помогал! Ни профессора, которые теперь стали такие смелые! Ни вы, юристы, которые теперь собрались судить нас! Я сам юрист!
И, как юрист, я обвиняю старшее поколение в том, что они пособничали нацизму своим молчанием! Молодой солдат: Все солдаты были обязаны принести присягу фюреру! Адвокат: Но члены партии делали это добровольно. Солдат: А почему тогда вся ответственность на молодежи?! Адвокат: Закон снисходителен, он принимает во внимание ваш юный возраст, но, разумеется, не освобождает вас от ответственности. Если с вашего подоконника на улицу случайно упал цветочный горшок, то вы несете за это ответственность, потому что это ваше окно и ваш горшок.
Студент: Господин адвокат, позвольте заметить, что вы, старшее поколение, которое видело все это и молчало, несете ответственность за нашу судьбу, как мать, которая сложа руки смотрит на то, что ее ребенок умирает с голоду. Адвокат: Вы же знаете, что те, кто родился после 1919 года, могут получить амнистию, если ваши преступления не были тяжкими, если вы не виновны в избиениях и применении физического насилия. К тому же мы, старшее поколение, должны признать, что нацисты очень хорошо умели работать с молодежью. Есть молодые люди, которые с ностальгией думают о временах гитлерюгенда одобрительный шепот. К тому же нелишне вспомнить, что диктатура была не только в Германии, но и в Турции, Испании, Италии… — Россию не забудьте, господин адвокат, — кричит кто-то и цитирует наизусть речь Черчилля о русской политике. Адвокат: Вы что, думаете, нам помогут какие-то политики в Париже?
Да они просто бегают с одной конференции на другую, а толку — ноль! Мы должны сделать это сами. Нам необходимо терпение. Господа, в 1933 году безработица была не только в Германии, но почему-то только Германия решила не ждать.
Попробую сегодня если не опровергнуть это нелепое утверждение, то, как минимум пошатнуть. Потому что в любой стране всегда были и будут красивые девушки. А уж Германия дала миру далеко не одну модель, которую принято считать символом женственности и обаяния.
Вообще, честно говоря, я собирался сделать подборку с моделями из 90-х годов. Но начав отбирать фотографии понял, что стоит всё-таки обратить внимание именно на немок. Тем более женской красоты много не бывает. И к супермоделям из 90-х я ещё обязательно вернусь. Но сейчас мы с вами будем смотреть на немок. Если говорить о супермоделях 90-х годов, то кто нам приходит на ум? Да много кто.
Только невозможно представить ту эпоху без такой барышни как Клаудия Шиффер. Она была одной из женщин формировавших стиль того времени и без неё нельзя вести речь о 90-х годах. Родилась будущая звезда подиумов в ФРГ и в юности была очень застенчивой. Её смущал собственный рост, а рост там 180 сантиметров. Как она сам позже вспоминала, модельный бизнес не входил в сферу её интересов, и она даже представить себе не могла, как сложиться жизнь. Дело в том, что она выросла в обеспеченной семье. Отец девушки был юристом и вполне возможно, что она пошла бы по его стопам.
Вот только в дело вмешался случай. В одном из клубов Дюссельдорфа она познакомилась с агентом из модельного агентства, который убедил отпустить девушку с ним на работу в Париж. И тут надо отдать должное родителем Клаудии. Они согласились. При этом сама-то Клаудия была уверена, что после нескольких фотосессий агентство к ней охладеет. Как показало время, она ошиблась. Уже через пару лет Клаудия стала одной из самых востребованных моделей эпохи и с ней хотели работать вообще все.
На мой взгляд, если у них и есть что-то общее, то только красота. Внешность у этих барышень абсолютно разная. Впрочем, специалистам виднее, я же считаю, что в принципе сравнивать двух разных женщин плохая затея.
Восхитительные штаны. На лабутенах и в восхитительных штанах фото. Песня на лабутенах и в восхитительных. Лабутены и восхитительных штанах. Шоу Урганта на лабутенах и в восхитительных штанах. Ленинград экспонат джинсы. Экспонат клип.
Фото девушка на лабутенах и в штанах. Ленинград экспонат на лабутенах. Клип на лабутенах. Экспонат Ленинград певица. Ленинград лабутены певица. На лабутенах исполнительница. На лабутенах. Топольницкая на лабутенах. Айсылу Габдинова певица. На лабутенах певица фото.
Почти у каждого из нас они обглодали его порцию хлеба. Кропп крепко завязал свой хлеб в плащ-палатку и положил его под голову, но все равно не может спать, так как крысы бегают по его лицу, стараясь добраться до хлеба. Детеринг решил схитрить: он прицепил к потолку кусок тонкой проволоки и повесил на нее узелок с хлебом. Однажды ночью он включил свой карманный фонарик и увидел, что проволока раскачивается. Верхом на узелке сидела жирная крыса.
В конце концов мы решаем разделаться с ними. Мы аккуратно вырезаем обглоданные места; выбросить хлеб мы никак не можем, иначе завтра нам самим будет нечего есть. Вырезанные куски мы складываем на пол в самой середине блиндажа. Каждый достает свою лопату и ложится, держа ее наготове. Детеринг, Кропп и Кат приготовились включить свои карманные фонарики.
Уже через несколько минут мы слышим шорохи и возню. Шорохи становятся громче, теперь уже можно различить царапанье множества крысиных лапок. Вспыхивают фонарики, и все дружно бьют лопатами по черному клубку, который с писком распадается. Результаты неплохие. Мы выгребаем из блиндажа искромсанные крысиные трупы и снова устраиваем засаду.
Нам еще несколько раз удается устроить это побоище. Затем крысы замечают что-то неладное, а может быть, они учуяли кровь. Больше они не появляются. Но остатки хлеба на полу на следующий день исчезают: они их все-таки растащили. На соседнем участке они напали на двух больших кошек и собаку, искусали их до смерти и объели их трупы.
На следующий день нам выдают сыр. Каждый получает почти по четверти головки. С одной стороны это хорошо, потому что сыр — вкусная штука, но с другой стороны это плохо, так как до сих пор эти большие красные шары всегда были признаком того, что нам предстоит попасть в переплет. После того как нам выдали еще и водку, у нас стало еще больше оснований ждать беды. Выпить-то мы ее выпили, но все-таки при этом нам было не по себе.
Весь день мы соревнуемся в стрельбе по крысам и слоняемся как неприкаянные. Нам пополняют запасы патронов и ручных гранат. Штыки мы осматриваем сами. Дело в том, что у некоторых штыков на спинке лезвия есть зубья, как у пилы. Если кто-нибудь из наших попадется на той стороне с такой штуковиной, ему не миновать расправы.
На соседнем участке были обнаружены трупы наших солдат, которых недосчитались после боя; им отрезали этой пилой уши и выкололи глаза. Затем им набили опилками рот и нос, так что они задохнулись. У некоторых новобранцев есть еще штыки этого образца; эти штыки мы у них отбираем и достаем для них другие. Впрочем, штык во многом утратил свое значение. Теперь пошла новая мода ходить в атаку: некоторые берут с собой только ручные гранаты и лопату.
Отточенная лопата — более легкое и универсальное оружие, ею можно не только тыкать снизу, под подбородок, ею прежде всего можно рубить наотмашь. Удар получается более увесистый, особенно если нанести его сбоку, под углом, между плечом и шеей; тогда легко можно рассечь человека до самой груди. Когда колешь штыком, он часто застревает; чтобы его вытащить, нужно с силой упереться ногой в живот противника, а тем временем тебя самого свободно могут угостить штыком. К тому же он иногда еще и обламывается. Ночью на наши окопы пускают газ.
Мы ждем атаки и, приготовившись отбить ее, лежим в противогазах, готовые сбросить их, как только перед нами вынырнет силуэт первого солдата. Но вот уже начинает светать, а у нас все по-прежнему спокойно. Только с тыловых дорог по ту сторону фронта все еще доносится этот изматывающий нервы гул. Поезда, поезда, машины, машины, — куда только стягивают все это? Наша артиллерия все время бьет в том направлении, но гул не смолкает, он все еще не смолкает… У нас усталые лица, мы не глядим друг на друга.
С тех пор как мы здесь, он даже перестал острить, а это плохо, — ведь Кат старый окопный волк, у него на все есть чутье. Один только Тьяден радуется усиленным порциям и рому; он даже считает, что в нашу смену здесь вообще ничего не случится и мы так же спокойно вернемся на отдых. Нам уже начинает казаться, что так оно и будет. Проходят дни за днями. Ночью я сижу в ячейке на посту подслушивания.
Надо мной взлетают и опускаются осветительные ракеты и световые парашюты. Мои глаза то и дело задерживаются на светящемся циферблате часов: стрелка словно топчется на одном месте. Сон смежает мне веки, я шевелю пальцами в сапогах, чтобы не уснуть. За мою смену ничего нового не происходит; я слышу только гул колес с той стороны. Постепенно мы успокаиваемся и все время режемся в скат по большой.
Может быть, нам еще повезет. Днем в небе роем висят привязные аэростаты. Говорят, что во время наступления аэропланы пехоты и танки будут на этот раз брошены также и на наш участок. Но сейчас нас гораздо больше интересует то, что рассказывают о новых огнеметах. Среди ночи мы просыпаемся.
Земля гудит. Над нами тяжелая завеса огня. Мы жмемся по углам. По звуку можно различить снаряды всех калибров. Каждый хватается за свои вещи и то и дело проверяет, все ли на месте.
Блиндаж дрожит, ночь ревет и мечет молнии. При свете мгновенных вспышек мы смотрим друг на друга. Лица у всех побледнели, губы сжаты; мы только головой качаем: что же это делается? Каждый ощущает всем своим телом, как тяжелые снаряды сносят бруствер окопа, как они вскапывают откос блиндажа и крошат лежащие сверху бетонные глыбы. Порой мы различаем более глухой, более сокрушительный, чем обычно, удар, словно разъяренный хищник бешено вонзает когти в свою жертву, — это прямое попадание в окоп.
Наутро некоторые новобранцы позеленели с лица, и их уже рвет. Они еще совсем необстрелянные. В убежище медленно просачивается неприятно серый свет, и вспышки падающих снарядов становятся бледнее. Наступило утро. Теперь к огню артиллерии прибавились разрывы мин.
Нет ничего ужаснее, чем этот неистовой силы смерч. Там, где он пронесся, остается братская могила. Новая смена наблюдателей отправляется на посты, отдежурившие вваливаются в окоп, забрызганные грязью, дрожащие. Один из них молча ложится в угол и начинает есть; другой, вновь призванный резервист, судорожно всхлипывает; его дважды перебрасывало взрывной волной через бруствер, но он отделался только нервным шоком. Новобранцы поглядывают на него.
Такое состояние быстро передается другим, нам нужно быть начеку, кое у кого из них уже начинают подрагивать губы. Хорошо, что ночь прошла; быть может, атака начнется в первой половине дня. Огонь не утихает. Местность позади нас тоже под обстрелом. Куда ни взглянешь, повсюду взлетают фонтаны грязи и металла.
Противник обстреливает очень широкую полосу. Атака не начинается, но снаряды все еще рвутся. Мы постепенно глохнем. Теперь уже почти все молчат. Все равно никто не может понять друг друга.
От нашего окопа почти ничего не осталось. В некоторых местах его глубина достигает всего лишь какихнибудь полметра, он весь скрылся под ямами, воронками и грудами земли. Прямо перед нашим убежищем разрывается снаряд. Тотчас же вокруг становится темно. Наше убежище засыпало, и нам приходится откапывать себя.
Через час мы снова освободили вход, и нам стало спокойнее, потому что мы были заняты делом. К нам спускается наш командир роты и рассказывает, что у нас разрушены два блиндажа. При виде его новобранцы успокаиваются. Он говорит, что сегодня вечером будет сделана попытка доставить нам еду. Это утешительная новость.
Никто об этом и не думал, кроме Тьядена. Это уже какая-то ниточка, протянувшаяся к нам из внешнего мира; если вспомнили о еде, значит, дело не так уж плохо, думают новобранцы. Мы их не разубеждаем, намто известно, что еда — это так же важно, как боеприпасы, и только поэтому ее во что бы то ни стало надо доставить. Но первая попытка кончается неудачей. Высылают еще одну команду.
Ей тоже приходится повернуть назад. Наконец подносчиков возглавляет Кат, но и он возвращается с пустыми руками. Под этим огнем никто не проскочит, он так плотен, что через него и мышь не прошмыгнет. Мы затягиваем наши ремни на последнюю дырочку и жуем каждый кусок хлеба втрое дольше обыкновенного. И все же его не хватает; у нас животы подвело от голода.
Один ломтик у меня еще остался про запас; мякиш я съедаю, а корку оставляю в мешочке; время от времени я принимаюсь ее сосать. Ночь тянется невыносимо долго. Мы не можем уснуть, мы смотрим перед собой осоловелыми глазами и дремлем. Тьядену жалко тех обглоданных кусочков хлеба, которые мы извели на приманку для крыс; их надо было бы просто припрятать. Сейчас любой из нас съел бы их.
Воды нам тоже не хватает, но это пока еще терпимо. Под утро, когда еще совсем темно, у нас начинается переполох. Стая спасающихся бегством крыс врывается через входную дверь и начинает быстро карабкаться по стенам. Карманные фонарики освещают отчаянно мечущихся животных. Все кричат, ругаются и бьют крыс чем попало.
Это взрыв ярости и отчаяния, которые в течение долгих часов не находили себе разрядки. Лица искажены злобой, руки наносят удары, крысы пищат. Все так разошлись, что уже трудно угомониться, — еще немного, и мы набросимся друг на друга. Этот взрыв энергии совсем измотал нас. Мы лежим и снова начинаем ждать.
Просто чудо, что в нашем блиндаже все еще нет потерь. Это одно из немногих глубоких убежищ, которые до сих пор уцелели. В блиндаж ползком пробирается унтер-офицер; в руках у него буханка хлеба; ночью троим из наших все же удалось проскочить под огнем и принести кое-что поесть. Они рассказали, что полоса обстрела тянется до самых артиллерийских позиций и огонь там такой же плотный. Просто удивительно, откуда у них на той стороне столько пушек!
Нам приходится ждать, бесконечно долго ждать. Среди дня случается то, чего я ожидал. У одного из новобранцев — припадок. Я давно уже наблюдал за ним. Он беспокойно двигал челюстями и то сжимал, то разжимал кулаки.
Мы не раз видели такие вот затравленные, вылезающие из орбит глаза. За последние часы он только с виду присмирел. Сейчас он весь внутренне осел, как подгнившее дерево. Он встает, бесшумно ползет через весь блиндаж, на минуту останавливается и затем подкатывается к выходу. Я переворачиваюсь на другой бок: — Ты куда это?
Он прислушивается, и на одно мгновение его глаза проясняются. Затем в них снова появляется мутный блеск, как у бешеной собаки. Он молча отпихивает меня. Кат насторожился. Как раз в тот момент, когда новобранец отталкивает меня, он хватает его за руку, и мы крепко держим его.
Он тотчас же начинает буянить: — Пустите меня, пустите, я хочу выйти отсюда! Он ничего не хочет слушать, брыкается и дерется, с его покрытых пеной губ непрестанно срываются слова, нечленораздельные, бессмысленные. Это приступ особого страха, когда человек боится остаться в блиндаже, — ему кажется, что он здесь задохнется, и он весь во власти одного только стремления — выбраться наружу. Если бы мы отпустили его, он побежал бы куда глаза глядят, позабыв, что надо укрыться. Он не первый.
Он уже закатил глаза и так буйствует, что приходится его поколотить, чтобы он образумился, — ничего другого не остается. Мы проделываем это быстро и безжалостно, и нам удается добиться того, что он пока что сидит смирно. Увидев эту сцену, остальные новобранцы побледнели; будем надеяться, что это их припугнет. Сегодняшний ураганный огонь — слишком тяжелое испытание для этих несчастных парней, — с полевого пересыльного пункта они сразу же попали в такую переделку, от которой даже и бывалому человеку впору поседеть. После этого случая спертый воздух блиндажа еще больше раздражает нас.
Мы сидим в собственной могиле и ждем только того, чтобы нас засыпало. Неистовый вой и ослепительная вспышка. Блиндаж трещит по всем швам от угодившего в него снаряда, к счастью, легкого, так что бетонная кладка выдержала удар. Слышится звон металла и еще какой-то страшный скрежет, стены ходят ходуном, винтовки, каски, земля, грязь и пыль взлетают к потолку. Снаружи проникает густой, пахнущий серой дым.
Если бы мы сидели не в прочном убежище, а в одном из тех балаганчиков, что стали строить в последнее время, никто из нас не остался бы в живых. Но и сейчас этот снаряд наделал нам немало хлопот. Давешний новобранец снова разбушевался, и его примеру последовали еще двое. Один из них вырывается и убегает. Мы возимся с двумя другими.
Я бросаюсь вслед за беглецом и уже подумываю, не выстрелить ли ему в ноги, но тут что-то со свистом несется на меня. Я распластываюсь на земле, а когда поднимаюсь, стенка окопа уже облеплена горячими осколками, кусками мяса и обрывками обмундирования. Я снова залезаю в блиндаж. Первый новобранец, как видно, и в самом деле сошел с ума. Когда мы его отпускаем, он пригибает голову, как козел, и бьется лбом о стену.
Ночью надо будет попытаться отправить его в тыл. Пока что мы связываем его, но с таким расчетом, чтобы можно было сразу же освободить, если начнется атака. Кат предлагает сыграть в карты, — делать-то все равно нечего, может быть, от этого нам станет легче. Но игра не клеится, — мы прислушиваемся к каждому снаряду, рвущемуся поближе к нам, и сбиваемся при подсчете взяток или же сбрасываем не ту масть. Нам приходится отказаться от этой затеи.
Мы сидим словно в оглушительно грохочущем котле, по которому со всех сторон стучат палками. Еще одна ночь. Теперь мы уже отупели от напряжения. Это то убийственное напряжение, когда кажется, что тебе царапают спинной мозг зазубренным ножом. Ноги отказываются служить, руки дрожат, тело стало тоненькой пленкой, под которой прячется с трудом загнанное внутрь безумие, таится каждую минуту готовый вырваться наружу безудержный, бесконечный вопль.
Мы стали бесплотными, у нас больше нет мускулов, мы уже стараемся не смотреть друг на друга, опасаясь, что сейчас произойдет что-то непредвиденное и страшное. Мы плотно сжимаем губы. Это пройдет… Это пройдет… Быть может, мы еще уцелеем. Внезапно ближние разрывы разом смолкают. Огонь все еще продолжается, но теперь он перенесен назад, наша позиция вышла из-под обстрела.
Мы хватаем гранаты, забрасываем ими подход к блиндажу и выскакиваем наружу. Ураганный огонь прекратился, но зато по местности позади нас ведется интенсивный заградительный огонь. Сейчас будет атака. Никто не поверил бы, что в этой изрытой воронками пустыне еще могут быть люди, но сейчас из окопов повсюду выглядывают стальные каски, а в пятидесяти метрах от нас уже установлен пулемет, который тотчас же начинает строчить. Проволочные заграждения разнесены в клочья.
Но все же они еще могут на некоторое время задержать противника. Мы видим, как приближаются атакующие. Наша артиллерия дает огоньку. Стучат пулеметы, потрескивают ружейные выстрелы. Атакующие подбираются все ближе.
Хайе и Кропп начинают метать гранаты. Они стараются бросать как можно чаще, мы заранее оттягиваем для них рукоятки. Хайе бросает на шестьдесят метров, Кропп — на пятьдесят, это уже испробовано, а такие вещи важно знать точно. На бегу солдаты противника почти ничего не смогут сделать, сначала им надо подойти к нам метров на тридцать. Мы различаем перекошенные лица, плоские каски.
Это французы. Они добрались до остатков проволочных заграждений и уже понесли заметные на глаз потери. Одну из их цепей скашивает стоящий рядом с нами пулемет; затем он начинает давать задержки при заряжании, и французы подходят ближе. Я вижу, как один из них падает в рогатку, высоко подняв лицо. Туловище оседает вниз, руки принимают такое положение, будто он собрался молиться.
Потом туловище отваливается совсем, и только оторванные по локоть руки висят на проволоке. В ту минуту, когда мы начинаем отходить, впереди над землей приподнимаются три головы. Под одной из касок — темная острая бородка и два глаза, пристально глядящих прямо на меня. Я поднимаю руку с гранатой, но не могу метнуть ее в эти странные глаза. На мгновение вся панорама боя кружится в каком-то шальном танце вокруг меня и этих двух глаз, которые кажутся мне единственной неподвижной точкой.
Затем голова в каске зашевелилась, показалась рука, — она делает какое-то движение, и моя граната летит туда, прямо в эти глаза. Мы бежим назад, заваливаем окоп рогатками и, отбежав на известнее расстояние, бросаем в сторону взведенные гранаты, чтобы обеспечить свое отступление огневым прикрытием. Пулеметы следующей позиции открывают огонь. Мы превратились в опасных зверей. Мы не сражаемся, мы спасаем себя от уничтожения.
Мы швыряем наши гранаты в людей, — какое нам сейчас дело до того, люди или не люди эти существа с человеческими руками и в касках? В их облике за нами гонится сама смерть, впервые за три дня мы можем взглянуть ей в лицо, впервые за три дня мы можем от нее защищаться, нами овладеет бешеная ярость, мы уже не бессильные жертвы, ожидающие своей судьбы, лежа на эшафоте; теперь мы можем разрушать и убивать, чтобы спастись самим, чтобы спастись и отомстить за себя. Мы укрываемся за каждым выступом, за каждым столбом проволочного заграждения, швыряем под ноги наступающим снопы осколков и снова молниеносно делаем перебежку. Грохот рвущихся гранат с силой отдается в наших руках, в наших ногах. Сжавшись в комочек, как кошки, мы бежим, подхваченные этой неудержимо увлекающей нас волной, которая делает нас жестокими, превращает нас в бандитов, убийц, я сказал бы — в дьяволов, и, вселяя в нас страх, ярость и жажду жизни, удесятеряет наши силы, — волной, которая помогает нам отыскать путь к спасению и победить смерть.
Если бы среди атакующих был твой отец, ты не колеблясь метнул бы гранату и в него! Мы сдаем окопы первой позиции. Но разве это теперь окопы? Они разбиты, уничтожены, от них остались лишь отдельные участки траншеи, ямы, связанные ходами сообщения, да кое-где огневые точки в воронках, — вот и все. Зато потери французов становятся все более чувствительными.
Они не ожидали встретить столь упорное сопротивление. Скоро полдень. Солнце печет, пот щиплет глаза, мы вытираем его рукавом, иногда на рукаве оказывается кровь. Показался первый более или менее уцелевший окоп. В нем сидят солдаты, они приготовились к контратаке, и мы присоединяемся к ним.
Наша артиллерия открывает мощный огонь и не дает нам сделать бросок. Бегущие за нами цепи тоже приостанавливаются. Они не могут продвигаться. Атака захлебнулась по вине нашей же артиллерии. Мы выжидаем… Огонь, перекатывается на сто метров дальше, и мы снова прорываемся вперед.
Рядом со мной одному ефрейтору оторвало голову. Он пробегает еще несколько шагов, а кровь из его шеи хлещет фонтаном. До настоящей рукопашной схватки дело не доходит, так как французам приходится поспешно отойти. Мы добегаем до наших разрушенных траншей, вновь захватываем их и продолжаем наступать дальше. О, эти броски вперед после отступления!
Ты уже добрался до спасительных запасных позиций, тебе хочется проползти через них ужом, скрыться, исчезнуть, и вот приходится поворачивать обратно и снова идти в этот ад. В эти минуты мы действуем как автоматы, — иначе мы остались бы лежать в окопе, обессиленные, безвольные. Но что-то увлекает нас за собой, и мы идем вперед, помимо нашей воли и все-таки с неукротимой яростью и бешеной злобой в сердце, — идем убивать, ибо перед нами те, в ком мы сейчас видим наших злейших врагов. Их винтовки и гранаты направлены на нас, и если мы не уничтожим их, они уничтожат нас! По бурой земле, изорванной, растрескавшейся бурой земле, отливающей жирным блеском под лучами солнца, двигаются тупые, не знающие усталости люди-автоматы.
Наше тяжелое, учащенное дыхание — это скрежет раскручивающейся в них пружины, наши губы пересохли, голова налита свинцом, как после ночной попойки. Мы еле держимся на ногах, но все же тащимся вперед, а в наше изрешеченное, продырявленное сознание с мучительной отчетливостью врезается образ бурой земли с жирными пятнами солнца и с корчащимися или уже мертвыми телами солдат, которые лежат на ней, как это так и надо, солдат, которые хватают нас за ноги, кричат, когда мы перепрыгиваем через них. Мы утратили всякое чувство близости друг к другу, и когда наш затравленный взгляд останавливается на ком-нибудь из товарищей, мы с трудом узнаем его. Мы бесчувственные мертвецы, которым какой-то фокусник, какой-то злой волшебник вернул способность бегать и убивать. Один молодой француз отстал.
Наши настигают его, он поднимает руки, в одной из них он держит револьвер.
Канцлер Шольц назвал целью Германии на Украине не дать России силой расширить границы
| очарование — с немецкого на русский | Буквенное тактическое обозначение в немецкой армии 40х годов. |
| ВЗГЛЯД / Вагенкнехт призналась, что ей стыдно за Бербок :: Новости дня | Немецкий политик Шойбле призвал граждан перестать ныть и подготовить свечи и свитеры. |
Автор книги
- Как будет ОЧАРОВАНИЕ по-немецки, перевод
- Как будет ОЧАРОВАНИЕ по-немецки? Перевод слова ОЧАРОВАНИЕ
- Аудиокнига "Очарование женственности" - Хелен Анделин - YouTube
- И в восхитительных штанах
- Кошмар и ужас немецкой осени: впервые на русском языке вышла книга Стига Дагермана
- Канцлер Шольц назвал целью Германии на Украине не дать России силой расширить границы
Немецкая журналистка Алиса Шварцер призвала Зеленского не провоцировать Россию
| Перевод слова ОЧАРОВАНИЕ. Как будет ОЧАРОВАНИЕ по-немецки? | Пресс-служба сборной Германии сообщает, что новым главным тренером национальной команды стал Юлиан Нагельсманн. |
| Хелeн Андeлин. Очарование женственности | 2015:: Все альбомы Olga-5. |
| Как будет ОЧАРОВАНИЕ по-немецки? Перевод слова ОЧАРОВАНИЕ | Читатели немецкого издания Die Welt негативно отреагировали на новогоднее обращение канцлера Олафа Шольца, в котором он пообещал продолжать поддерживать Киев, вне зависимости от наступающих для Германии последствий. |
| Немецкий со Стефаном Цвейгом. Жгучая тайна / Stefan Zweig. Brennendes Geheimnis | АННА - ВЫ ОЧАРОВАНИЕ и другие mp3 песни этого артиста и похожие треки. |
Lenta.Ru в соцсетях
По словам министра, Евросоюзу необходимо выработать четкую и единую позицию по отношению к России, солидарно послав ей соответствующий сигнал. Однако при разговоре с Россией надо также учитывать фактор таких стран, как Украина и Белоруссия.
И где я? Передо мной стоит Кат; его огромная горбатая тень как-то по-домашнему укрывает меня.
Он что-то тихо говорит, улыбается и опять идет к огню. Затем он говорит: — Готово. Я стряхиваю с себя сон.
Посреди сарая поблескивает румяная корочка жаркого. Мы достаем наши складные вилки и перочинные ножи, и каждый отрезает себе по ножке. Мы едим гуся с солдатским хлебом, макая его в подливку.
Едим мы медленно, всецело отдаваясь наслаждению. А как тебе? Сейчас мы братья, и мы подкладываем друг другу самые лакомые кусочки.
Затем я выкуриваю сигарету, а Кат — сигару. От гуся еще много осталось. Мы отрезаем порцию и заботливо заворачиваем ее в кусок газеты.
Остатки мы собираемся снести к себе в барак, но потом Кат смеется и произносит одно только слово: — Тьяден. Он прав, — нам действительно нужно взять с собой все. Мы отправляемся в курятник, чтобы разбудить Кроппа и Тьядена.
Но сначала мы еще убираем перья. Кропп и Тьяден принимают нас за каких-то призраков. Затем они начинают с хрустом работать челюстями.
У Тьядена во рту крылышко, он держит его обеими руками, как губную гармонику, и жует. Он прихлебывает жир из кастрюли и чавкает. Мы идем к себе в барак.
Над нами снова высокое небо со звездами и с первыми проблесками рассвета, под ним шагаю я, солдат в больших сапогах и с полным желудком, маленький солдат на заре, а рядом со мной, согнувшийся, угловатый, идет Кат, мой товарищ. В предрассветных сумерках очертания барака надвигаются на нас, как черный, благодатный сон. VI Поговаривают о наступлении.
Нас отправляют на фронт на два дня раньше обычного. По пути мы проезжаем мимо разбитой снарядами школы. Вдоль ее фасада высокой двойной стеной сложены новенькие светлые неполированные гробы.
Они еще пахнут смолой, сосновым деревом и лесом. Их здесь по крайней мере сотня. По тебе ведь только в тире стрелять.
Другие тоже острят, хотя всем явно не по себе; а что же нам делать еще? Ведь гробы и в самом деле припасены для нас. Это дело у них хорошо поставлено.
Вся линия фронта находится в скрытом движении. Ночью мы пытаемся выяснить обстановку. У нас сравнительно тихо, поэтому мы слышим, как за линией обороны противника всю ночь катятся железнодорожные составы, безостановочно, до самого рассвета.
Кат сказал, что французы не отходят, а, наоборот, подвозят войска, — войска, боеприпасы, орудия. Английская артиллерия получила подкрепления, это мы слышим сразу же. Справа от фермы стоят по крайней мере четыре новые батареи двадцатилинеек, не считая старых, а за искалеченным тополем установлены минометы.
Кроме того, сюда перебросили изрядное количество этих французских игрушек, что стреляют снарядами с ударными взрывателями. Настроение у нас подавленное. Через два часа после того, как мы спустились в блиндажи, наши окопы обстреляла своя же артиллерия.
Это уже третий случай за последний месяц. Пусть бы они еще ошибались в наводке, тогда никто бы им ничего не сказал, но это ведь все оттого, что стволы у орудий слишком разношены; рассеивание такое большое, что зачастую снаряды ложатся как попало и даже залетают на наш участок. Из-за этого сегодня ночью у нас было двое раненых.
Фронт — это клетка, и тому, кто в нее попал, приходится, напрягая нервы, ждать, что с ним будет дальше. Мы сидим за решеткой, прутья которой — траектории снарядов; мы живем в напряженном ожидании неведомого. Мы отданы во власть случая.
Когда на меня летит снаряд, я могу пригнуться, — и это все; я не могу знать, куда он ударит, и никак не могу воздействовать на него. Именно эта зависимость от случая и делает нас такими равнодушными. Несколько месяцев тому назад я сидел в блиндаже и играл в скат; через некоторое время я встал и пошел навестить своих знакомых в другом блиндаже.
Когда я вернулся, от первого блиндажа почти ничего не осталось: тяжелый снаряд разбил его всмятку. Я опять пошел во второй и подоспел как раз вовремя, чтобы помочь его откапывать, — за это время его успело засыпать. Меня могут убить, — это дело случая.
Но то, что я остаюсь в живых, это опять-таки дело случая. Я могу погибнуть в надежно укрепленном блиндаже, раздавленный его стенами, и могу остаться невредимым, пролежав десять часов в чистом поле под шквальным огнем. Каждый солдат остается в живых лишь благодаря тысяче разных случаев.
И каждый солдат верит в случай и полагается на него. Нам надо присматривать за своим хлебом. За последнее время, с тех пор как в окопах больше не поддерживается порядок, у нас расплодились крысы.
По словам Детеринга, это самый верный признак того, что скоро мы хлебнем горя. Здешние крысы как-то особенно противны, уж очень они большие. Они из той породы, которую называют трупными крысами.
У них омерзительные, злющие, безусые морды, и уже один вид их длинных, голых хвостов вызывает тошноту. Их, как видно, мучит голод. Почти у каждого из нас они обглодали его порцию хлеба.
Кропп крепко завязал свой хлеб в плащ-палатку и положил его под голову, но все равно не может спать, так как крысы бегают по его лицу, стараясь добраться до хлеба. Детеринг решил схитрить: он прицепил к потолку кусок тонкой проволоки и повесил на нее узелок с хлебом. Однажды ночью он включил свой карманный фонарик и увидел, что проволока раскачивается.
Верхом на узелке сидела жирная крыса. В конце концов мы решаем разделаться с ними. Мы аккуратно вырезаем обглоданные места; выбросить хлеб мы никак не можем, иначе завтра нам самим будет нечего есть.
Вырезанные куски мы складываем на пол в самой середине блиндажа. Каждый достает свою лопату и ложится, держа ее наготове. Детеринг, Кропп и Кат приготовились включить свои карманные фонарики.
Уже через несколько минут мы слышим шорохи и возню. Шорохи становятся громче, теперь уже можно различить царапанье множества крысиных лапок. Вспыхивают фонарики, и все дружно бьют лопатами по черному клубку, который с писком распадается.
Результаты неплохие. Мы выгребаем из блиндажа искромсанные крысиные трупы и снова устраиваем засаду. Нам еще несколько раз удается устроить это побоище.
Затем крысы замечают что-то неладное, а может быть, они учуяли кровь. Больше они не появляются. Но остатки хлеба на полу на следующий день исчезают: они их все-таки растащили.
На соседнем участке они напали на двух больших кошек и собаку, искусали их до смерти и объели их трупы. На следующий день нам выдают сыр. Каждый получает почти по четверти головки.
С одной стороны это хорошо, потому что сыр — вкусная штука, но с другой стороны это плохо, так как до сих пор эти большие красные шары всегда были признаком того, что нам предстоит попасть в переплет. После того как нам выдали еще и водку, у нас стало еще больше оснований ждать беды. Выпить-то мы ее выпили, но все-таки при этом нам было не по себе.
Весь день мы соревнуемся в стрельбе по крысам и слоняемся как неприкаянные. Нам пополняют запасы патронов и ручных гранат. Штыки мы осматриваем сами.
Дело в том, что у некоторых штыков на спинке лезвия есть зубья, как у пилы. Если кто-нибудь из наших попадется на той стороне с такой штуковиной, ему не миновать расправы. На соседнем участке были обнаружены трупы наших солдат, которых недосчитались после боя; им отрезали этой пилой уши и выкололи глаза.
Затем им набили опилками рот и нос, так что они задохнулись. У некоторых новобранцев есть еще штыки этого образца; эти штыки мы у них отбираем и достаем для них другие. Впрочем, штык во многом утратил свое значение.
Теперь пошла новая мода ходить в атаку: некоторые берут с собой только ручные гранаты и лопату. Отточенная лопата — более легкое и универсальное оружие, ею можно не только тыкать снизу, под подбородок, ею прежде всего можно рубить наотмашь. Удар получается более увесистый, особенно если нанести его сбоку, под углом, между плечом и шеей; тогда легко можно рассечь человека до самой груди.
Когда колешь штыком, он часто застревает; чтобы его вытащить, нужно с силой упереться ногой в живот противника, а тем временем тебя самого свободно могут угостить штыком. К тому же он иногда еще и обламывается. Ночью на наши окопы пускают газ.
Мы ждем атаки и, приготовившись отбить ее, лежим в противогазах, готовые сбросить их, как только перед нами вынырнет силуэт первого солдата. Но вот уже начинает светать, а у нас все по-прежнему спокойно. Только с тыловых дорог по ту сторону фронта все еще доносится этот изматывающий нервы гул.
Поезда, поезда, машины, машины, — куда только стягивают все это? Наша артиллерия все время бьет в том направлении, но гул не смолкает, он все еще не смолкает… У нас усталые лица, мы не глядим друг на друга. С тех пор как мы здесь, он даже перестал острить, а это плохо, — ведь Кат старый окопный волк, у него на все есть чутье.
Один только Тьяден радуется усиленным порциям и рому; он даже считает, что в нашу смену здесь вообще ничего не случится и мы так же спокойно вернемся на отдых. Нам уже начинает казаться, что так оно и будет. Проходят дни за днями.
Ночью я сижу в ячейке на посту подслушивания. Надо мной взлетают и опускаются осветительные ракеты и световые парашюты. Мои глаза то и дело задерживаются на светящемся циферблате часов: стрелка словно топчется на одном месте.
Сон смежает мне веки, я шевелю пальцами в сапогах, чтобы не уснуть. За мою смену ничего нового не происходит; я слышу только гул колес с той стороны. Постепенно мы успокаиваемся и все время режемся в скат по большой.
Может быть, нам еще повезет. Днем в небе роем висят привязные аэростаты. Говорят, что во время наступления аэропланы пехоты и танки будут на этот раз брошены также и на наш участок.
Но сейчас нас гораздо больше интересует то, что рассказывают о новых огнеметах. Среди ночи мы просыпаемся. Земля гудит.
Над нами тяжелая завеса огня. Мы жмемся по углам. По звуку можно различить снаряды всех калибров.
Каждый хватается за свои вещи и то и дело проверяет, все ли на месте. Блиндаж дрожит, ночь ревет и мечет молнии. При свете мгновенных вспышек мы смотрим друг на друга.
Лица у всех побледнели, губы сжаты; мы только головой качаем: что же это делается? Каждый ощущает всем своим телом, как тяжелые снаряды сносят бруствер окопа, как они вскапывают откос блиндажа и крошат лежащие сверху бетонные глыбы. Порой мы различаем более глухой, более сокрушительный, чем обычно, удар, словно разъяренный хищник бешено вонзает когти в свою жертву, — это прямое попадание в окоп.
Наутро некоторые новобранцы позеленели с лица, и их уже рвет. Они еще совсем необстрелянные. В убежище медленно просачивается неприятно серый свет, и вспышки падающих снарядов становятся бледнее.
Наступило утро. Теперь к огню артиллерии прибавились разрывы мин. Нет ничего ужаснее, чем этот неистовой силы смерч.
Там, где он пронесся, остается братская могила. Новая смена наблюдателей отправляется на посты, отдежурившие вваливаются в окоп, забрызганные грязью, дрожащие. Один из них молча ложится в угол и начинает есть; другой, вновь призванный резервист, судорожно всхлипывает; его дважды перебрасывало взрывной волной через бруствер, но он отделался только нервным шоком.
Новобранцы поглядывают на него. Такое состояние быстро передается другим, нам нужно быть начеку, кое у кого из них уже начинают подрагивать губы. Хорошо, что ночь прошла; быть может, атака начнется в первой половине дня.
Огонь не утихает. Местность позади нас тоже под обстрелом. Куда ни взглянешь, повсюду взлетают фонтаны грязи и металла.
Противник обстреливает очень широкую полосу. Атака не начинается, но снаряды все еще рвутся. Мы постепенно глохнем.
Теперь уже почти все молчат. Все равно никто не может понять друг друга. От нашего окопа почти ничего не осталось.
В некоторых местах его глубина достигает всего лишь какихнибудь полметра, он весь скрылся под ямами, воронками и грудами земли. Прямо перед нашим убежищем разрывается снаряд. Тотчас же вокруг становится темно.
Наше убежище засыпало, и нам приходится откапывать себя. Через час мы снова освободили вход, и нам стало спокойнее, потому что мы были заняты делом. К нам спускается наш командир роты и рассказывает, что у нас разрушены два блиндажа.
При виде его новобранцы успокаиваются. Он говорит, что сегодня вечером будет сделана попытка доставить нам еду. Это утешительная новость.
Никто об этом и не думал, кроме Тьядена. Это уже какая-то ниточка, протянувшаяся к нам из внешнего мира; если вспомнили о еде, значит, дело не так уж плохо, думают новобранцы. Мы их не разубеждаем, намто известно, что еда — это так же важно, как боеприпасы, и только поэтому ее во что бы то ни стало надо доставить.
Но первая попытка кончается неудачей. Высылают еще одну команду. Ей тоже приходится повернуть назад.
Наконец подносчиков возглавляет Кат, но и он возвращается с пустыми руками. Под этим огнем никто не проскочит, он так плотен, что через него и мышь не прошмыгнет. Мы затягиваем наши ремни на последнюю дырочку и жуем каждый кусок хлеба втрое дольше обыкновенного.
И все же его не хватает; у нас животы подвело от голода. Один ломтик у меня еще остался про запас; мякиш я съедаю, а корку оставляю в мешочке; время от времени я принимаюсь ее сосать. Ночь тянется невыносимо долго.
Мы не можем уснуть, мы смотрим перед собой осоловелыми глазами и дремлем. Тьядену жалко тех обглоданных кусочков хлеба, которые мы извели на приманку для крыс; их надо было бы просто припрятать. Сейчас любой из нас съел бы их.
Воды нам тоже не хватает, но это пока еще терпимо. Под утро, когда еще совсем темно, у нас начинается переполох. Стая спасающихся бегством крыс врывается через входную дверь и начинает быстро карабкаться по стенам.
Карманные фонарики освещают отчаянно мечущихся животных. Все кричат, ругаются и бьют крыс чем попало. Это взрыв ярости и отчаяния, которые в течение долгих часов не находили себе разрядки.
Лица искажены злобой, руки наносят удары, крысы пищат. Все так разошлись, что уже трудно угомониться, — еще немного, и мы набросимся друг на друга. Этот взрыв энергии совсем измотал нас.
Мы лежим и снова начинаем ждать. Просто чудо, что в нашем блиндаже все еще нет потерь. Это одно из немногих глубоких убежищ, которые до сих пор уцелели.
В блиндаж ползком пробирается унтер-офицер; в руках у него буханка хлеба; ночью троим из наших все же удалось проскочить под огнем и принести кое-что поесть. Они рассказали, что полоса обстрела тянется до самых артиллерийских позиций и огонь там такой же плотный. Просто удивительно, откуда у них на той стороне столько пушек!
Нам приходится ждать, бесконечно долго ждать. Среди дня случается то, чего я ожидал. У одного из новобранцев — припадок.
Я давно уже наблюдал за ним. Он беспокойно двигал челюстями и то сжимал, то разжимал кулаки. Мы не раз видели такие вот затравленные, вылезающие из орбит глаза.
За последние часы он только с виду присмирел. Сейчас он весь внутренне осел, как подгнившее дерево. Он встает, бесшумно ползет через весь блиндаж, на минуту останавливается и затем подкатывается к выходу.
Я переворачиваюсь на другой бок: — Ты куда это? Он прислушивается, и на одно мгновение его глаза проясняются. Затем в них снова появляется мутный блеск, как у бешеной собаки.
Он молча отпихивает меня. Кат насторожился. Как раз в тот момент, когда новобранец отталкивает меня, он хватает его за руку, и мы крепко держим его.
Он тотчас же начинает буянить: — Пустите меня, пустите, я хочу выйти отсюда! Он ничего не хочет слушать, брыкается и дерется, с его покрытых пеной губ непрестанно срываются слова, нечленораздельные, бессмысленные. Это приступ особого страха, когда человек боится остаться в блиндаже, — ему кажется, что он здесь задохнется, и он весь во власти одного только стремления — выбраться наружу.
Если бы мы отпустили его, он побежал бы куда глаза глядят, позабыв, что надо укрыться. Он не первый. Он уже закатил глаза и так буйствует, что приходится его поколотить, чтобы он образумился, — ничего другого не остается.
Мы проделываем это быстро и безжалостно, и нам удается добиться того, что он пока что сидит смирно. Увидев эту сцену, остальные новобранцы побледнели; будем надеяться, что это их припугнет. Сегодняшний ураганный огонь — слишком тяжелое испытание для этих несчастных парней, — с полевого пересыльного пункта они сразу же попали в такую переделку, от которой даже и бывалому человеку впору поседеть.
После этого случая спертый воздух блиндажа еще больше раздражает нас. Мы сидим в собственной могиле и ждем только того, чтобы нас засыпало. Неистовый вой и ослепительная вспышка.
Блиндаж трещит по всем швам от угодившего в него снаряда, к счастью, легкого, так что бетонная кладка выдержала удар. Слышится звон металла и еще какой-то страшный скрежет, стены ходят ходуном, винтовки, каски, земля, грязь и пыль взлетают к потолку. Снаружи проникает густой, пахнущий серой дым.
Если бы мы сидели не в прочном убежище, а в одном из тех балаганчиков, что стали строить в последнее время, никто из нас не остался бы в живых. Но и сейчас этот снаряд наделал нам немало хлопот. Давешний новобранец снова разбушевался, и его примеру последовали еще двое.
Один из них вырывается и убегает. Мы возимся с двумя другими. Я бросаюсь вслед за беглецом и уже подумываю, не выстрелить ли ему в ноги, но тут что-то со свистом несется на меня.
Я распластываюсь на земле, а когда поднимаюсь, стенка окопа уже облеплена горячими осколками, кусками мяса и обрывками обмундирования. Я снова залезаю в блиндаж. Первый новобранец, как видно, и в самом деле сошел с ума.
Когда мы его отпускаем, он пригибает голову, как козел, и бьется лбом о стену. Ночью надо будет попытаться отправить его в тыл. Пока что мы связываем его, но с таким расчетом, чтобы можно было сразу же освободить, если начнется атака.
Кат предлагает сыграть в карты, — делать-то все равно нечего, может быть, от этого нам станет легче. Но игра не клеится, — мы прислушиваемся к каждому снаряду, рвущемуся поближе к нам, и сбиваемся при подсчете взяток или же сбрасываем не ту масть. Нам приходится отказаться от этой затеи.
Мы сидим словно в оглушительно грохочущем котле, по которому со всех сторон стучат палками. Еще одна ночь. Теперь мы уже отупели от напряжения.
Это то убийственное напряжение, когда кажется, что тебе царапают спинной мозг зазубренным ножом. Ноги отказываются служить, руки дрожат, тело стало тоненькой пленкой, под которой прячется с трудом загнанное внутрь безумие, таится каждую минуту готовый вырваться наружу безудержный, бесконечный вопль. Мы стали бесплотными, у нас больше нет мускулов, мы уже стараемся не смотреть друг на друга, опасаясь, что сейчас произойдет что-то непредвиденное и страшное.
Мы плотно сжимаем губы. Это пройдет… Это пройдет… Быть может, мы еще уцелеем. Внезапно ближние разрывы разом смолкают.
Это одно из самых важных событий в новейшей истории страны. Главное торжество проходит в Берлине на Штрассе-де-Жуни и возле Бранденбургских ворот. В других городах проходят ярмарки, фестивали, концерты и другие народно-массовые гулянья. В этом году никаких массовых гуляний, конечно, не было.
Из-за коронавирусных ограничений на торжественное мероприятие в Потсдаме допустили только 230 человек, которых охраняли 2500 полицейских. Падение Берлинской стены Берлинская стена была границей Западного Берлина с 1961 по 1989 год. Длина стены составляла 155 километров. Сейчас остался только отрезок размером 1,3 километра в качестве напоминания о периоде холодной войны.
В 1989 году правительство ГДР решило открыть границу, и почти весь 1990 год ушёл на разрушение Берлинской стены. Октоберфест Когда празднуют: вторая половина сентября — начало октября. Строго говоря, Октоберфест не праздник, а целый фольклорный фестиваль. Он проходит в Мюнхене и длится 16—18 дней.
Начало фестиваля проходит на Theresienwiese — Лугу Терезы. Это ярмарочная площадь, на которой, помимо традиционного Октоберфеста, проходят блошиные рынки, выступления цирка шапито и другие менее известные за пределами Германии мероприятия. Открытие Октоберфеста. Любопытно, что участвовать в фестивале могут только пивоварни Мюнхена.
Пенный напиток продают в специальных пивных палатках, настолько огромных, что иногда их называют павильонами. Из еды здесь можно попробовать курицу гриль, брецели — большие солёные крендели, картофельные оладьи, жареную свинину и колбаски. Если захочешь забронировать стол на фестивале, рассчитывай, что это можно сделать только компанией из 8—10 человек, каждый из которых закажет такой внушительный сет. Площадка Октоберфеста в Мюнхене.
Они надевают традиционную баварскую одежду, веселятся и пьют очень много пива. Из мужской национальной одежды чаще всего можно увидеть ледерхозен — кожаные штаны на бретелях, высокие гольфы, шляпы с пером и ботинки на толстой подошве. Женский костюм называется дирндль. Он состоит из пышной юбки, жилетки и фартука.
И мужчины, и женщины надевают украшения на шею. В 2020 году Октоберфест по понятным причинам отменили — это случилось впервые за послевоенную историю фестиваля. Скорее всего, в этом году на Рождество и Новый год не будет массовых мероприятий, непринужденных объятий на улицах и шумных посиделок в барах, но мы искренне желаем, чтобы праздничное настроение заглянуло в каждый дом по всему миру. Не зря же это время волшебства.
Это означает, что вам никогда не будет скучно, изучая новые слова и выражения. Грамматическая логика: Немецкий язык известен своей грамматической структурой, которая является логичной и последовательной. Это позволит вам легко усваивать правила и строить грамматически правильные предложения. Культурное наследие: Немецкий язык тесно связан с богатой культурой Германии и других немецкоязычных стран.
Изучая язык, вы сможете погрузиться в мир немецкой литературы, философии, классической музыки и искусства. Профессиональные возможности: Знание немецкого языка открывает двери к многочисленным профессиональным возможностям.
Хелен Анделин: Очарование женственности
Календарь праздничных дат в Германии частично совпадает с общепринятыми праздниками в других странах Европы и в США, но есть и несколько уникальных немецких важных дат в течение года. К чести немецкого гипермаркета, среагировал он очень быстро — товары убрали, перед покупателями извинились, виновных пообещали наказать, а во всем произошедшем обвинили постороннюю фирму, которая торгует через сайт Real. Декоративные настенные тарелки 12 штук из серии "Wilde Schönheiten".Автор Hans Graß.Полная серия. Произведены на известной фабрике Fürstenberg в. Таится в женщине любой очарования черта, Невидимою ниточкой блаженного покоя Окутывающая аурой незримой красота, Когда, счастливая, она находит мир с собою. Трофейные немецкий и украинский танки Leopard 2A6 и T-72 привезли на Поклонную гору в Москве.
Уведомления
новости России и. Читатели немецкого издания Die Welt негативно отреагировали на новогоднее обращение канцлера Олафа Шольца, в котором он пообещал продолжать поддерживать Киев, вне зависимости от наступающих для Германии последствий. Частицы с ненулевым значением очарование называются очарованными частицами. Грамматическая логика: Немецкий язык известен своей грамматической структурой, которая является логичной и последовательной. Обозначь направление немецкий станок. Что обозначает второе давление. Что обозначает масло 5w30. Календарь праздничных дат в Германии частично совпадает с общепринятыми праздниками в других странах Европы и в США, но есть и несколько уникальных немецких важных дат в течение года.
Очарование нового «сильного лидера»
В феврале того же 2011 года главный дизайнер Christian Dior Джон Гальяно, поссорившись в парижском кафе с посетителями за соседним столиком, кричал: «Я люблю Гитлера! Такие люди, как вы, должны умереть. Ваши родители, ваши прадеды должны были бы погибнуть в чертовых газовых камерах! И мне это нравилось. Но потом выяснилось, что мои предки были из Германии. Так что я нацист. Есть в этом что-то приятное. И я понимаю Гитлера.
Он сделал много неправильного, войну развязал, но в общем и целом я его понимаю и немного ему симпатизирую... Наверное, сниму блокбастер. Мы, нацисты, часто всё делаем с размахом». Позже и Гальяно, и Триер извинялись, клялись, что не являются ни антисемитами, ни нацистами. Но их поведение заставило задуматься над вопросом: если у знаменитостей, привыкших контролировать себя на публике, границы дозволенного уже настолько размылись, то что говорить о простых людях? Попрыгай на мертвых евреях «Немножко приобщился к культуре перед мальчишником», — гласит надпись в Instagram. Над ней — фото: крепкий парень в свитере и темных очках, с широкой улыбкой.
Приехал из Лондона в рамках тура по достопримечательностям Европы. Всё нормально, за исключением одной детали: парень позирует на фоне рельсов, а на заднем плане — железнодорожная станция Освенцима. В российском внешнеполитическом ведомстве подчеркивают, что российскую инициативу поддержали делегации государств из всех регионов мира Когда после войны победители приняли решение не сносить и не переоборудовать некоторые концлагеря — Освенцим, Бухенвальд, Дахау, — они рассчитывали, что те превратятся в мемориалы, памятники миллионам людей, погибших в них, и станут предупреждением на будущее. Памяти хватило лет на 60. Сейчас концентрационные лагеря для многих туристов — просто еще один пункт, который нужно посетить во время обзорной экскурсии. И, как положено, сделать селфи: в лучшем случае — на фоне рельсов, а то и на фоне печей. При этом если одни туристы сопровождают фотографии надписями вроде «Самое печальное место в мире» и хэштегом с антифашистским слоганом neveragain никогда снова , то другие, судя по их счастливым улыбкам, особой грусти, посещая концлагеря, не испытывают.
Впрочем, туристы с их селфи — не единственная категория посетителей мемориалов, шокирующая своим поведением. Так, например, в июле этого года американский конгрессмен Хиггинс специально забрался в газовую камеру, чтобы снять видеоролик, призывающий к увеличению расходов на армию. А буквально на днях между Варшавой и Тель-Авивом разгорелся дипломатический скандал, спровоцированный группой польских художников. Еще пару лет назад они записали видеоролик, запечатлевший голых людей, играющих в салки. Можно по-разному оценивать эстетическую ценность этого перформанса, но, когда выяснилось, что съемки были сделаны в газовой камере лагеря Штуттгоф, на участников акции обрушилась волна критики. И попадание формы времен Третьего рейха в каталог сетевого магазина далеко не самый показательный пример этой тенденции.
Самой Европе, всему миру, а значит и нашему постсоветскому многонациональному пространству нужны новые идеи.
Данная версия — перевод автора на русский язык. В чем для меня очарование Германии? Сегодня внутри самой страны, в Европе и во всем мире заговорили о новой возросшей роли усилившейся, объединенной демократической Германии. Я была всегда ранее и особенно сейчас придерживаюсь мнения, что эта страна, эта Германия, пережившая в своей истории такие противоречивые, непростые и темные страницы, переварившая и преодолевшая немало проблем, должна взять на себя не только для Европы, но и для всего мира роль страны-образца. Нет больше никогда войне, нет больше никогда поиску решений европейских и мировых проблем военными методами. Нет больше никогда усилению национализма — этой все еще не до конца побежденной чумы прошлого 20-го и наступившего 21-го столетия. Я сама родом из Кыргызстана — относительно небольшого государства в Центральной Азии, но выросла я в супердержаве — бывшем Советском Союзе, частью которого была и моя страна.
Было много известных проблем, недостатков в этой уже не существующей стране. Но что я взяла из советского времени и что навсегда ношу в себе, это космополитизм, который не все мои бывшие соотечественники успели полюбить, и которым, к сожалению, не все научились жить. Не только из-за недостатка демократии и экономических проблем потерпела крах эта многонациональная империя с более чем 100 национальностями и этниями. Одной из важный причин этого падения стал не до конца преодоленный национализм. Сегодня глобализация пришла в Германию и Европейский Союз и через актуальную волну острейшего миграционного кризиса. Есть много проблем, которые нужно решить быстро, компетентно, гуманно и с прицелом на будущее. Одновременно это огромный шанс для Германии и всей Европы превратиться в совершенно новое общество — мультикультурный парадисо-рай, открытый миру и готовый понести и распространить эти крутые, добрые, мирные и высокогуманистические идеи дальше.
Не только Германия и Европа находятся сегодня на пороге больших изменений.
Культурное наследие: Немецкий язык тесно связан с богатой культурой Германии и других немецкоязычных стран. Изучая язык, вы сможете погрузиться в мир немецкой литературы, философии, классической музыки и искусства. Профессиональные возможности: Знание немецкого языка открывает двери к многочисленным профессиональным возможностям. Германия — одна из крупнейших экономик в мире, и знание немецкого языка может стать вашим конкурентным преимуществом на рынке труда. Не упустите возможность познакомиться с удивительным миром немецкого языка! Запишитесь в нашу группу на обучение и начните свое захватывающее путешествие в мир немецкой культуры и языка прямо сейчас!
Она заявила, что такой шаг поставит Запад в эпицентр мировой войны. Шварцер также раскритиковала передачу вооружений Украине, заявив, что это не спасает жизни, а забирает их. Напомним, в ФРГ представитель Левой партии Сара Вагенкнехт и активист за права женщин Алиса Шварцер в совместном манифесте за мир предостерегли от "сползания к ядерной мировой войне".
Кошмар и ужас немецкой осени: впервые на русском языке вышла книга Стига Дагермана
Есть молодые люди, которые с ностальгией думают о временах гитлерюгенда одобрительный шепот. К тому же нелишне вспомнить, что диктатура была не только в Германии, но и в Турции, Испании, Италии… — Россию не забудьте, господин адвокат, — кричит кто-то и цитирует наизусть речь Черчилля о русской политике. Адвокат: Вы что, думаете, нам помогут какие-то политики в Париже? Да они просто бегают с одной конференции на другую, а толку — ноль! Мы должны сделать это сами. Нам необходимо терпение. Господа, в 1933 году безработица была не только в Германии, но почему-то только Германия решила не ждать. Теперь нам придется научиться ждать, поскольку восстановление страны требует терпения. Председатель: Господин адвокат, вы что, думаете, при Гитлере нам, молодежи, не хотелось восстановления страны?! Эсэсовец: Мы были идеалистами, господин прокурор.
Мы требуем амнистии для членов СС. Все присутствующие знают, как попадали в СС. Все воюют за свою страну и считают это достойным уважения делом, почему мы должны подвергаться наказанию за то, что мы воевали за Германию? Адвокат: Не только молодежь больна — болен весь немецкий народ: болен инфляцией, компенсациями, безработицей и гитлеризмом. Слишком многое случилось с этим народом за двадцать пять лет. У нас, юристов, нет панацеи. Мы можем сделать только одно: пытаться применять закон как можно мягче, пытаться отделить наиболее виновных от наименее виновных, и будьте уверены, господа, — мы делаем все, что в наших силах. Мы делаем все для молодежи, но мы в первую очередь юристы и по условиям капитуляции никак не можем повлиять на процесс денацификации». До той Германии, которая явила всему современному миру урок осознания своего преступления против человечности, еще так далеко, что ее черты даже не просматриваются.
У Германии первых послевоенных лет совсем другие мысли: «— Видите ли, герр Д. Можно говорить о нас, немцах, все что угодно, но что бы наши солдаты ни делали в других странах, мы такого наказания не заслуживаем. О том всеобщем труде, который спустя годы и годы только и позволил забрезжить надежде.
Напишите получившееся словосочетание. Самыми известными её произведениями стали повести «Динка», «Динка прощается с детством». Какие из высказываний соответствуют содержанию текста?
Советская, 1. В 2012 году фонд «Евразия» по просьбе немецкого фотографа получил официальное разрешение на съемку заброшенных интерьеров здания. Фотография Акселя Хансманна под названием «Оренбург — Гагарин — 2012» стала впоследствии одной из самых популярных в коллекции его работ. Несколько лет назад он подарил ее оренбургскому фонду «Евразия».
В частности, в вопросе Белоруссии необходимо работать с белорусским гражданским обществом, призвал министр. То есть, если затем наконец-то сможет настать демократия, что можно будет рассматривать в качестве возможностей для будущего сотрудничества с Европейским союзом", - сказал министр журналистам.
Lenta.Ru в соцсетях
А уж Германия дала миру далеко не одну модель, которую принято считать символом женственности и обаяния. Новости из Германии. Происшествия - 10 октября 2023 - Новости Санкт-Петербурга - Происшествия - 10 октября 2023 - Новости Санкт-Петербурга - Очарование немецкого прошлого и ненастоящее море» на канале «Кулинарные Загадки» в хорошем качестве, опубликованное 13 июля 2023 г. 10:20 длительностью 00:25:14 на видеохостинге RUTUBE.