К ним относится, например, история Робинзона Крузо, созданная великим хитрецом и мистификатором Даниэлем Дефо. Кто из нас не читал в детстве, добровольно или «из-под палки» (как того требовала школьная программа), приключенческий роман Даниэля Дефо о Робинзоне Крузо?
Такие разные «Робинзоны»: о двух версиях любимой приключенческой классики
Принято считать, что прототипом фигуры Робинзона Крузо послужила фигура шотландского моряка Александра Селькирка. Краткое содержание романа Даниэля Дефо «Робинзон Крузо» по главам является своего рода вымышленной автобиографией главного героя, но тем не менее основанной на вполне реальном персонаже коим являлся Александр Селкирк. Читать «Робинзон Крузо» дети любят благодаря захватывающему стилю изложения, яркому описанию приключений. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо – роман английского писателя Даниэля Дефо, написанный как вымышленная автобиография, тем не менее основан на реальных событиях, произошедших с шотландским моряком Александром Селкирком.
"Робинзон Крузо" под другим углом: детали, которые читатели упустили из виду
Позже эту историю изложил другой капитан - Кук, и, спустя некоторое время, - журналист Ричард Стиль. Предание о встрече Александр Селькирка с Даниелем Дефо в портовом кабачке, так же как и слова Селькирка об авторе "Робинзона Крузо": "пускай пользуется за счёт бедного моряка" - скорее всего, досужий вымысел так, по крайней мере, считал Д. Скорее всего, сам Дефо не хотел этой встречи - вряд ли она могла вызвать у писателя другие чувства, кроме разочарования. Селькирк был обычным человеком, попавшим в необычные обстоятельства. Однако долгие морские путешествия и одиночество на острове сильно повлияли на его характер, судя по всему и до этого не слишком мирный и покладистый.
Популярность, которую приобрела личность Селькирка, ставшего "героем дня" тогдашнего английского общества, была вызвана скорее удачным стечением обстоятельств. Его эпопея не была чем-то необыкновенным в ту богатую на приключения эпоху. Литературно-историческим событием ее сделал не кто иной, как мистер Даниэль Дефо. Остров Робинзона "Когда я взобрался на вершину холма, что стоило мне немалых усилий, мне стала ясна моя горькая участь.
Я был на острове. Кругом со всех сторон тянулось море, за которым нигде не было видно земли, если не считать торчавших в отдалении скал, да маленьких островков поменьше моего, лежавших милях в десяти к западу... Робинзон и его прибежище неотделимы друг от друга. Мы говорим Робинзон, подразумеваем необитаемый остров.
Мы говорим остров.... Если прототип Робинзона - Александр Селькирк, значит остров, на котором он очутился - это и есть настоящий остров Робинзона! Робинзонада Селькирка происходила, как известно, на Мас-а-Тьерра, самом большом из островов архипелага Хуана Фернандеса. Этот архипелаг расположен Тихом океане, в 600 км от берегов Чили.
Повторение одних и тех же сюжетов, римейк - характерная черта не только ведущего литературного направления современности - постмодернизма, но и самой жизни. История Селькирка повторялась на Мас-а-Тьерра несколько раз - и в форме трагедии, и в виде фарса. Первым из европейских обитателей острова был мореплаватель Хуан Фернандес, чьим именем и назван архипелаг. Он прожил на острове несколько лет, в течение которых активно занимался хозяйственной деятельностью - сажал съедобные корнеплоды, злаки и фрукты, разводил коз, впоследствии одичавших.
В начале XVII века на острове очутились голландские моряки. Вслед за ними в течение трёх лет на Мас-а-Тьерра обитал чернокожий Робинзон, моряк с затонувшего торгового судна. Следующим стал индеец, высаженный с корабля на остров английскими пиратами, а в 1687г. Моряки не слишком расстроились, и поспешили посвятить неожиданно образовавшийся досуг любимому занятию - азартным играм.
За неимением денег они разделили остров на части, которые послужили в качестве ставки в игре. Через четырнадцать лет на Мас-а-Тьерра появился его самый знаменитый обитатель - Александр Селькирк. Но и на этом летопись робинзонад острова не закончилась. В 1719 году здесь нашли приют дезертиры с английского военного фрегата, а через год - экипаж очередного затонувшего поблизости судна.
Через полстолетия после эпопеи Селькирка испанцы решили всерьез заняться колонизацией острова. Приехавшие сюда поселенцы начали строить крепость под очень знакомым именем "Санта-Барбара", целью которой было держать на расстоянии от острова английские каперы. Впоследствии архипелаг потерял даже то скромное стратегическое значение, которое ему приписывалось ранее, и колонисты покинули его. В 1935 году остров Мас-а-Тьерра был объявлен Национальным парком.
А в 1960 году, когда отмечалось 300-летие Даниэля Дефо, в память о герое романа и его прототипе два острова архипелага Хуан-Фернандес - Мас-а-Тьерра и соседний с ним Мас-а-Фуэро - были переименованы Правительством Чили в "Робинзон" и "Селькирк". Сейчас на острове живут пятьсот человек. Главный источник доходов местного населения - туризм, поэтому вряд стоит удивляться тому, что многие из островитян носят имена Даниеля, Робинзона и Пятницы. Разумеется, никакой удаленный экзотический остров не может обойтись и без местной знаменитости, искателя приключений и эксцентричного чудака.
Люди, живущие на маленьком острове, с особым энтузиазмом посвящают свою жизнь осуществлению какой-нибудь несбыточной идеи. Или, быть может, уединенные острова обладают особой притягательностью для людей именного такого склада? В журнале "Вокруг света" рассказывалось о некоем американце по имени Бернард Кайзер, который вот уже шесть лет ищет на острове Робинзона сокровища. Ищет в основном рядом с главной местной достопримечательностью острова - "пещерой Селькирка".
Кладоискатель убежден, что на острове спрятаны несметные богатства. Сохранились свидетельства, что в разгар так называемой "войны за испанское наследство" из Мексики вышли галионы с сокровищами ацтеков на борту, которые так и не пришли к месту назначения. Испания была близка к поражению, и поэтому разумнее было не везти сокровища в метрополию, а на время где-то их спрятать. Сделано это было, как считает Кайзер, именно на Мас-а-Тьерра.
Вряд ли поиски американца увенчаются успехом - на острове одиночества нет места для сокровищ. Одно несомненно - жизнь искателя приключений нравится ему куда больше, чем прежняя жизнь чикагского миллионера. Рискну предположить, что поиск испанского золота - иллюзия, в которой эксцентричный янки пытается найти оправдание своей жизни на острове. Оправдание, без которого не может обойтись цивилизованный человек, желающий на самом деле всего лишь одного - быть самим собой.
Сказочный остров в океане - это замечательно. Но ведь в названии книги Дефо недвусмысленно указано другое место действия романа - необитаемый остров у берегов Америки близ устья великой реки Ориноко! Между устьем реки Ориноко и архипелагом - дистанция огромного размера. Не говоря уже о том, что эти точки расположены в разных океанах: Хуан Фернандес в Тихом, а остров в устье Ориноко - в Атлантическом.
Так где же на самом деле находится остров Робинзона? Из всех загадок Робинзона эта - самая простая. Остров Селькирка - это Мас-а-Тьерра, и Дефо прекрасно об этом знал. Почему же его герой оказался в устье Ориноко?
Причина проста. Для описания климата, животного мира, растительности и топографии острова Дефо нуждался в информации, однако сведений про Мас-а-Тьерра практически не было. Поэтому писатель пошел другим путем. Он перенес остров Робинзона в Атлантический океан, в устье реки Ориноко, - на землю, географические координаты которой примерно совпадают с местонахождением острова Тобаго.
Сам писатель там никогда не был, но имел под рукой необходимые книги - такие, например, как "Открытие Гвианы" У. Рэли, "Путешествия вокруг света" и "Дневник" Дампира. Надо заметить, что эта часть побережья Южной Америки давно привлекала внимание Дефо, в сферу интересов которого входила и английская колониальная политика. Известно, что он советовал Вильгельму Оранскому прогнать из Гвианы испанцев и захватить в свои руки золотые россыпи.
Сейчас остров Тобаго оспаривает у Мас-а-Тьерра честь считаться приютом Робинзона. Использование "бренда" Робинзона - одна из составных частей туристического бизнеса островитян. Его гостям среди прочих диковинок обязательно продемонстрируют главную достопримечательность - пещеру Робинзона Крузо. Синдбад-мореход и призрак острова С прототипом Робинзона ситуация еще более запутана, чем и с островом, - во всяком случае, в этом уверены многие исследователи.
Португальский историк сеньора Фернанда Дурао Феррейра утверждает, что Дефо заимствовал историю своего героя из португальских мореплавательских хроник 16-го столетия. По ее мнению, настоящим прообразом Робинзона является вовсе не шотландец Селкирк, а португалец - следует признать, далеко не самый достойный представитель этой маленькой, но гордой нации, негодяй и проходимец по имени Фернао Лопес. Всем хорошо известно, что Англия, родина Робинзона - владычица морей во всяком случае, была ею когда-то. Но так было не всегда; до англичан на эту роль с не меньшим основанием могли претендовать португальцы.
Португальские мореплаватели положили начало эпохе великих географических открытий; две трети планеты были открыты и нанесены на карту именно ими. Сеньора Дурао указывает на ряд любопытных совпадений в судьбах Робинзона и Лопеса. Как явствует из исторических источников, сеньор Лопес напоминал собой не благородного "хозяина и губернатора колонии", каким изобразил своего героя Дефо, а скорее чудовищного "призрак острова". За предательство соотечественников во время осады неприятелем португальской колонии Гоа ему отрезали уши, нос, правую руку и большой палец левой руки.
После всех этих ужасов Лопес скрылся на атлантическом острове, где и умер в 1546 году. Как и Робинзон, Лопес имел своего Пятницу - яванского слугу; "попугаем" Лопеса был ручной петух, следовавший за ним по всему острову. А вот и действительно интересное совпадение - как и герой Дефо, Лопес имел обыкновение делить листик бумаги пополам, противопоставляя плохие аспекты тех или иных событий хорошим, дабы понять, чего же в сложившихся обстоятельствах больше. Даже излюбленное восклицание Крузо "я бедный-несчастный Робинзон!
Не так давно появился новый конкурент. Тим Северин, ирландский путешественник и писатель высказал гипотезу о том, что источником вдохновения Дефо были не Селькирк или Лопес, а английский хирург Генри Питман. Северин обнаружил в Британской библиотеке документ, содержащий рассказ Питмана о его пребывании на Карибском островке Сал Тортуга у берегов Венесуэлы. Героя вынесло волной на берег острова после того, как лодка с восемью его товарищами потерпела кораблекрушение.
По возвращении в Лондон в 1689 г. Питман опубликовал книгу "Повесть о великих страданиях и удивительных приключениях хирурга Генри Питмана", которая содержит ряд совпадений с романов Дефо, особенно в описаниях природы острова и его фауны. Неизвестно, имел ли Питман своего говорящего попугая или хотя бы кукарекающего петуха, но Пятница у него точно был - некий индеец, которого англичанин спас от пиратов. Даниэль Дефо мог слышать рассказ о его злоключениях от самого Питмана - ведь они были хорошо знакомы, и даже вместе принимали участие в опасном политическом заговоре против Стюартов.
Заговор был раскрыт, и Питмана сослали на остров Барбадос, откуда он и сбежал на той самой злополучной лодке; Дефо, как и обычно, благополучно выпутался из сложной ситуации и был прощен. И то, и другое пошло только на пользу мировой литературе. Разумеется, путешественник Северин не мог не навестить Сал Тортугу, предполагаемый остров Робинзона. В ходе посещения кто бы сомневался!
Не удивлюсь, если когда-нибудь обнаружатся и другие претенденты на место прототипа героя Дефо. Робинзонада - явление нередкое в истории мореплавания той эпохи, и практически любой бедолага-отшельник, про историю которого слышал или мог бы слышать Дефо, может претендовать на роль прообраза нашего героя. Не обязательно таким человеком должен быть европеец. Чем, например, хуже герои "Тысячи и одной ночи" - тот же Синдбад-мореход?
Между прочим, известный литературовед Аникст упоминает о книге арабского писателя XII века Ибн Туфайля Дефо мог читать ее, потому что при его жизни она издавалась на английском , герой которой Хаджи Бен Иокдан в одиночку создал целую культуру. Жизнь на необитаемом острове - не выдумка Дефо. Робинзонады родились вместе с рождением мореплавания, и рассказы о них волновали людские сердца задолго до выхода в свет его романа, - однако только гений Дефо превратил их из экзотической драмы в философский символ. Многим хочется погреться в лучах славы знаменитого литературного героя - однако стоит ли их в этом винить?
Скромное обаяние буржуазии или триумф тысячеликого героя Кто он все-таки такой, этот загадочный Робинзон Крузо? И что главное в его судьбе - личность или ситуация, в которой он очутился? Принято считать, что торговец и моряк из Йорка Крузо - обычный, средний европеец, который сумел оказаться на высоте положения даже на необитаемом острове. Потеряв цивилизацию, он заново построил ее в одиночку.
Как считает А. Генис "больше всего читателю льстит в Робинзоне то, что он ничем от него, читателя, не отличается. Это внушает надежду, что каждый мог бы быть на его месте". Робинзона выделяет "не богатство, не бедность, не воля, не характер, не гений, не злодейство, только судьба.
Он такой же, как все, рядовой, средний. Роман Дефо - это манифест среднего класса, впервые сумевшего показать свое достоинство". Так ли уж ординарен Робинзон? Люди 17-го столетия были намного менее осторожны, расчетливы и предусмотрительны, чем мы.
Они проще смотрели на жизнь, чаще принимали неосмотрительные решения, рисковали и пускались в авантюры, не слишком задумываясь о возможных последствиях. Но даже в те романтические времена далеко не все английские юноши тайком покидали родительский кров, становясь моряками, искателями приключений и бразильскими плантаторами - и уж, тем более, выходцы из благополучных семей. Рискну предположить, что изрядную долю искателей приключений всегда составляли бедняки, неудачники, и люди, находящиеся не в ладах с законом. А герой Дефо, как мы знаем, происходил из состоятельной буржуазной семьи и получил неплохое по тем временам образование.
Разумеется, бразильский плантатор и несостоявшийся торговец живым товаром Робинзон - не супермен в классическом понимании этого слова. Но и представление о его заурядности - скорее ярлык, приклеиваемый к его профессии, чем реальная оценка личности. Робинзон - буржуа, предприниматель, купец Робинзон - " буржуа до мозга костей", пишет Д. В советские времена это слово было символом сразу двух негативных явлений - классовой враждебности и заурядности.
Обаяние буржуазии, как все прекрасно усвоили - в полном отсутствии какого бы то ни было обаяния. Поступками моряка из Йорка руководит стремление к наживе; нас страницах своего дневника он не перестает утомлять читателя многословными рассуждениями о деньгах и доходах.
Даниэль Дэфо переработал историю — изменил имя героя, в семь раз увеличил срок его пребывания на острове и сделал интеллектуалом, который не потерял человеческий облик, а, наоборот, стал только мудрее. Через 250 лет Станислав Говорухин замахнулся на экранизацию его книги. На главную роль в фильме режиссер выбрал Леонида Куравлёва. Его решение для многих стало непонятным. Хоть к тому времени Куравлев и был уже популярным актером, но за ним закрепилось амплуа простого парня, местами наивного и даже глуповатого. Достаточно вспомнить роль Пашки Колокольникова по прозвищу "Пирамидон", из шукшинского "Живет такой парень" 1964 , которая и сделала Куравлева знаменитой, или мелкого карманника Шуры Балаганова из "Золотого телёнка" 1968. Здесь же предстояло играть драматическую роль страдающего от одиночества человека, который каждый день борется за свое существование и пытается сохранить рассудок.
Основная сложность заключалась в том, что Робинзон на экране очень мало говорит, и все эмоции нужно показывать. Тем не менее, Куравлёв прекрасно справился с поставленной задачей. Роль Робинзона Крузо — это вершина его творчества. В чём-то она стала пророческой для актёра: в последние годы он вел жизнь отшельника, сведя общение с другими людьми к минимуму. Приглашение поучаствовать в пробах на роль Робинзона Крузо пришло Леониду Куравлёву телеграммой. Он посчитал её шуткой, никак не отреагировал и никуда не поехал. Лишь когда почтальон доставил вторую телеграмму, Леонид Вячеславович понял, что всё серьёзно и стал паковать чемоданы. До него Говорухин успел рассмотреть около 20 кандидатур, в том числе и довольно известных актеров, но никто не подходил. Свой выбор он потом объяснил так:"Любой другой артист уже через 20 минут в кадре наскучит зрителю.
А с Леонидом Куравлёвым будет иначе — за ним интересно наблюдать". Ради съёмок Куравлёву пришлось пожертвовать другой картиной. Друг актёра, Василий Шукшин приступал к работе над своей "Калиной красной" и очень рассчитывал увидеть его в главной роли. Но Куравлёв предпочел сняться у Говорухина, от чего Василий Макарович на него обиделся. В результате Шукшин сыграл в "Калине" сам, и сыграл гениально, и совсем не факт, что Леонид Вячеславович сделал бы это лучше. Для роли Робинзона бороду Куравлёву отращивать не пришлось — ему подготовили двадцать разных вариантов грима, которые показывали несколько этапов старения его героя на острове. Свой голос ему тоже не пригодился, Говорухин решил, что озвучит главную роль другой актер.
А вы знаете, что у этого известного литературного героя был прототип? В 1704 году экспедиция отправилась к берегам Южной Америки.
Вспыльчивый и своенравный, он постоянно вступал в конфликты с лейтенантом Томасом Страдлингом. После очередной ссоры, которая произошла возле острова Мас-а-Тьерра, Селькирк потребовал, чтобы его высадили; капитан немедленно удовлетворил его требование. Позже моряк просил капитана отменить своё распоряжение, но тот был неумолим.
И вот, когда Робинзон стал совершеннолетним, он отправился на корабле своего знакомого в путешествие. Попав первый раз в шторм, он поклялся больше не плавать на кораблях, но после шторма забыл о своей клятве. Через некоторое время у африканских берегов на судно напали пираты и всю команду пленили.
Робинзону повезло больше других — его не продали в рабство в глубь Африки, а оставили служить начальнику пиратов. Несколько лет он прислуживал, убирал, готовил, и даже не мог надеяться на спасение.
Робинзон Крузо
| Приключения Робинзона Крузо на Урале | Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо – роман английского писателя Даниэля Дефо, написанный как вымышленная автобиография, тем не менее основан на реальных событиях, произошедших с шотландским моряком Александром Селкирком. |
| Робинзону Крузо, самому известному «выживальщику», исполняется 350 лет! | Существуют и другие гипотезы о том, кто был истинным прототипом Робинзона Крузо. |
| Робинзон Крузо | Герои вики | Fandom | Робинзон Крузо" предназначена для знакомства с личностью и творчеством Даниеля Дефо, а так же повествует о реальном прототипе главного нероя рома "Робинзон Крузо". |
| "Робинзон Крузо" Даниэль Дефо (ответы на вопросы по литературе) | Им был шотландец Александр Селкирк, реальный прототип Робинзона Крузо, который почти пять лет прожил на необитаемом острове, сумев наладить быт и сохранив рассудок. |
| Дефо и Робинзон | Камертон | Пересказав роман «Робинзон Крузо» кратко, мы специально опустили ряд деталей, которые, может, не так важны для сюжета. |
Хлебные крошки
- Робинзон Крузо краткое содержание
- Понемногу: Д. Дефо "Робинзон Крузо", пересказ дневника, ответы на вопросы
- Краткое содержание: «Робинзон Крузо» - ReadRate
- Основное меню
Робинзон, но не Крузо. Настоящая история
Жизнь Робинзона на острове - это поиск человеком своего пути к богу. Робинзон - до того, как попал на остров, был не вольнодумцем или атеистом, а скорее человеком, равнодушным к религии как, впрочем, и большинство людей. Он с горечью замечает: "Увы! Не помню, чтобы все это время моя мысль хоть раз воспарила к Богу или чтобы хоть раз я оглянулся на себя, задумался над своим поведением. Я находился в некоем нравственном отупении: стремление к добру и сознание зла были мне равно чужды... Я не имел ни малейшего понятия ни о страхе Божием в опасности, ни о чувстве благодарности к Творцу за избавление от нее". Жизнь на острове, библиотека которого состояла из единственной книги - Библии, сделала его глубоко верующим человеком. С появлением на острове Пятницы его религиозный пыл обретает новое направление и превращается в миссионерство - стремление превратить своего товарища по несчастью, дикаря и язычника, в доброго христианина. Некоторые исследователи даже рассматривают книгу как художественную вариацию на тему библейских притч - сюжета о блудном сыне и мифа о пророке Ионе.
Проводят и параллели между романом Дефо и книгой "Бытие" Библии. Робинзон, подобно богу, шаг за шагом создает свой мир. История Робинзона, с их точки зрения - своеобразная версия "библии для бедных", популярная история сотворения мира, - только не в форме Писания, а в форме житейского дневника отшельника. Впрочем, советским литературоведам, вооруженным самой передовой в мире научной идеологией, удалось обнаружить в книге нечто совершенно противоположное - вольнодумство и даже скрытую антирелигиозную пропаганду. Внешне Робинзон - добрый христианин, регулярно читает Библию и предается молитвам. На самом деле все обстоит иначе - герой если и не атеист, то наверняка вольнодумец. Некоторые его высказывания о религии полны скепсиса, а после бесед с Пятницей он приходит к вполне марксистскому выводу: "обман практикуется духовенством даже среди самых невежественных язычников и что искусство облекать религию тайной, чтобы обеспечить почтение народа к духовенству, изобретено не только в Риме, но, вероятно, всеми религиями на свете". Попав на необитаемый остров и обретя неограниченную власть над окружающим миром, Робинзон поставил себя не только на место губернатора или короля, но и на место бога.
Идеология книги - пропаганда буржуазной морали теория, также популярная среди советских литературоведов. Робинзон - типичный буржуа, купец, коммерсант, предприниматель. Он пустился в странствия, чтобы извлечь выгоду и думает только о выгоде: не брезгует ни работорговлей, ни плантаторством, готов умчаться на край света, если надеется подороже продать и подешевле купить товар, независимо от того, что это - вещь или живой человек. Оставшись один на острове, занимается, в сущности, тем же делом, что и раньше - строит буржуазную экономику на отдельно взятом острове. С той только разницей, что если раньше он был мелкой деталью ее механизма, то теперь стал всем в одном лице. Появившегося на острове Пятницу он превращает в своего слугу и, несмотря на сложившиеся между ними товарищеские отношения, нещадно эксплуатирует его. Такая же судьба ждала бы и других обитателей острова - если бы, на их счастье, Робинзон не покинул его столь своевременно. Книга Дефо - философский, или, как теперь принято говорить, "интеллектуальный".
Человек дела и прагматик Робинзон, попав на остров, преображается и становится мыслителем и философом. Философия для него - не каприз, способ заполнить досуг или не сойти с ума, а нечто большее. Самое интересное в книге - рассуждения Робинзона-Дефо о жизни, а цель всей робинзонады - поиск ее смысла. Аллегория европейской цивилизации. Островитянин снова проходит в миниатюре путь, по которому шло в своем развитии человечество - приручает животных, осваивает земледелие и ремесла, строит жилище, а потом и крепость, налаживает контакты с соседями-дикарями и приобщает их к ценностям культуры. Книга о воспитании - тема, наиболее популярная в 18-ом веке. Одиночество, общение с природой, труд и простой образа жизни - самые верные средства духовного совершенствования. Как говорил Жан-Жак Руссо, книга Дефо - "удачнейший трактат о естественном воспитании".
Жизнь на острове сделала из человека, испорченного цивилизацией "естественного человека" - то есть, в представлении просветителей, идеального человека. Робинзон - книга об одиночестве. Остров - метафора, символизирующая одиночество человека в хотя и обжитом и густонаселенном, но чуждом и враждебном мире. Каждый человек по-своему одинок, и поэтому может почувствовать себя Робинзоном. Жить в обществе, и быть свободным от общества нельзя - это мы все прекрасно знаем. Но каждому из нас необходимо время от времени побыть наедине с собой. Философ Э. Фромм так говорит об этом: "Парадокс человеческого существования состоит в том, что человек в одно и то же время ищет и близости и независимости, единения с другими и сохранения своей особенности и уникальности".
Может быть, это явление даже заслуживает наименования "комплекс Робинзона". Главная тема романа - не одиночество, а социальная связь, отношения Робинзона и Пятницы. Отношение Робинзона к дикарю Пятнице - отношение большого брата к своему слуге, несмотря на весь гуманизм Робинзона. Взгляды Робинзона достаточно политкорректны для европейца 17-го столетия - вспомним хотя бы его рассуждения о том, что дикари не виноваты в своей кровожадности. Робинзон вспоминает, как вели себя раньше испанские колонизаторы в Америке, не считавшие туземцев за людей и безжалостно их истреблявшие. Он противопоставляет этому свой, новый, "просвещённый" взгляд: белый человек должен нести дикарям всё лучшее, что есть в его культуре - культуре цивилизованного европейца. Однако то, что казалось прогрессивным в эпоху Дефо, - отношение к пятницам с позиций "строго, но доброго старшего брата" в наше время выглядит ужасающе неполиткорректным. Для современного правозащитника глобализм, попытка навязать другим людям ценности европейской цивилизации - еще одна форма возрождения колониализма.
Культуры, обычаи и верования разных народов самоценны. Любой, даже самый дремучий пятница достоин большего, чем школьная парта, розги и добрые советы Робинзона, - он сам способен многому научить последнего. Роман Дефо - психологический роман. Жизнь - игра, и люди в ней актеры, говорил соотечественник Дефо. Может быть, ситуация, когда исчезает не только публика в зрительном зале, но и сам зал, и не перед кем больше разыгрывать роли сможет лучше понять подлинную сущность человека? Кто же он все-таки такой - царь природы или животное, руководствующее инстинктами - самосохранения, размножения, развлечения? Что если актерство неотделимо от самой личности цивилизованного человека, и те игры, которым предаются люди в обществе себе подобных, просто сменят форму, превратившись в какой-нибудь другой вид лицедейства - перед самим собой, богом, или теми же людьми, превратившимися в образы и воспоминания? Дневники Робинзона - не более чем сон, порождение фантазии.
Герой - обычный человек, который не хочет больше жить прежней жизнью; однако изменить ее он тоже не может. Единственный возможный выход - "внутренняя эмиграция", погружение в мир грез и фантазий. Робинзон-мечтатель создает в своем воображении необитаемый остров, на котором ощущает себя полным владыкой. Со временем власть без подданных надоедает ему; он начинает постепенно заселять остров, придумывая сначала кровожадных дикарей, потом Пятницу, корабль, и весь окружающий мир. Это - только некоторые из толкований романа Дефо, - не говоря уже о том, что каждая эпоха заново открывает для себя историю Робинзона. Так о чем же рассказывает эта простая и наивная книга, и почему существует так много ее интерпретаций? Ответ очевиден. Простота романа - видимость, иллюзия.
Европеец Дефо написал своего "Робинзона Крузо" не буквами, а восточными иероглифами. Эти иероглифы скрывают какой-то иной, скрытый сюжет. Может быть, именно поэтому многим кажется, что история, рассказанная Дефо - чистый лист, на котором каждый желающий может попробовать написать свою собственную историю. Как бы разнообразны и многочисленны ни были источники "Робинзона Крузо", - писал литературовед А. Чамеев, - и по форме, и по содержанию роман представлял собой явление глубоко новаторское. Дефо создал оригинальное художественное произведение, сочетавшее в себе авантюрное начало с мнимой документальностью, традиции мемуарного жанра с чертами философской притчи. Любовь читателей к неувядающему творению Дефо, похоже, разделяют его коллеги по творческому цеху; наверное, ни одно литературное произведение не породило столько подражаний и римейков, как "Робинзон Крузо". Слово А.
Генису: "История Робинзона всегда составляла непреодолимый соблазн для плагиатора. С тех пор как почти три века назад на свет появился бессмертный роман Даниеля Дефо, бесчисленные авторы использовали необитаемый остров как полигон для мысленных экспериментов. Каждый из них обновлял ситуацию, вставляя в исходное уравнение - человек наедине с природой - тот смысл, что соответствовал философии своей эпохи". Каждая эпоха по-своему пересказывала историю, рожденную гением Дефо. Все-таки рассказ про одинокого человека на одиноком острове - это очень грустная история. Литература должна нести жизнеутверждающее начало - и вот на смену герою-одиночке приходит крепкая семья швейцарских робинзонов и трудовой коллектив робинзонов-янки, с энтузиазмом внедряющих бизнес-проект построения светлого технического будущего на уединенном "Таинственном острове". Раздумья о смысле жизни и разумности устройства мироздания остались в далеком прошлом; сообщество островитян поглощено совсем другими проблемами. Если им и нужна идеология, то гораздо более конкретная и практичная - например, психология семьи или социология рабочей бригады.
Двадцатый век - век рождения "антиутопий", начало которым положило легендарное крушение "Титаника". Новая эпоха выкрасила коллективные робинзонады в черный цвет. Сказание о Робинзоне вернулась к своей исходной точке - печальной истории призрака острова Лопеса, пересказанной в жанре фильма ужасов. Хуже одиночества, как известно, только плохие соседи. Именно их, выселив доброго Пятницу, подселили на необитаемый остров моряка из Йорка авторы "черных робинзонад". Самое известное произведение в таком жанре - роман "Повелитель мух" Уильяма Голдинга, удостоенный Нобелевской премии. Группа английских школьников попадает на необитаемый остров - но не для того, чтобы построить там цивилизацию, а чтобы доказать ее невозможность. Быстро одичав, дети превращаются в некое подобие дикого племени и начинают жестокую войну друг с другом.
Похожая история положена и в основу повести фантаста Лукьяненко "Рыцари сорока островов" - с той только разницей, что подростки не сами впадают в дикость, а принуждаются к беспощадной борьбе за выживание злыми пришельцами фантастика, однако! Современные литераторы не верят, подобно мыслителям эпохи просвещения в идеалы "естественного человека". Необитаемый остров в их произведениях, - не то место, где человек может найти путь к богу, возвыситься духовно или научиться полезным ремеслам. Не верят они и в саму цивилизацию. Варварство, в которое впадают люди, оказавшиеся за ее обочиной, символизирует для них не возврат к первобытным инстинктам, а скорее гримасу, если не подлинное лицо потерявшего идеалы и насквозь прогнившего общества. Модернистские эксперименты с коллективными робинзонадами сменили произведения постмодернистского образца. Постмодернистская литература пришла к выводу, что образ Робинзона, белого человека на зеленом острове, исчерпал себя. Наступила очередь его спутника Пятницы, корабля, на котором он терпит крушение и самого острова.
В романе "Дефо" корабль олицетворял связь Робинзона с цивилизацией. В романе Умберто Эко "Остров накануне" главный герой - это сам корабль, символ создавшей его цивилизации. Время действия книги - 1643г. Судно, на котором совершает загадочное путешествие французский дворянин Роберт де Ла Грив, попадает в шторм и терпит крушение в далеких тропических морях. Роберту везет - плотик, на котором он пытается спастись, выносит в тихую заводь близ берегов неведомого острова. Однако герой обретает не сам остров, а всего лишь новый корабль, севший на мель неподалеку от него. Роберт - не моряк из Йорка, а сухопутный житель, к тому же аристократ. Он не только не умеет плавать, но даже не способен соорудить какое-нибудь средство, позволившее бы добраться до берега - может быть, просто не хочет задуматься на столь приземленную тему.
Остров для него так же далек, как и американский континент для Робинзона. Герой Эко остается жить на корабле - хотя с таким же успехом Эко мог бы запереть его в библиотеке что он, собственно и делает и, отказавшись от каких-либо практических действий, отдается на волю фантазий и воспоминаний. Постмодернизм, как писал с пафосом некий критик - это аристократка и проститутка в одном лице, ее свойства - элитарность и доступность одновременно. Необитаемый остров - всего лишь способ рассказать другим о предметах, которые интересны самому автору, используя для этого интересную и понятную среднему читателю форму. Рассказ о средневековье "Имя розы" стал детективом, повествование об "эпохе барокко" - робинзонадой. Приведем для примера названия некоторых глав книги: "Карта страны нежного"; "Трактат о боевой науке"; "Занимательная техника"; "О происхождении романов"; "Монолог о множественности миров". Наверное, в представлении автора необитаемый остров - самое удобное место для размышления о подобных предметах. Странный Робинзон без острова находит и своего странного пятницу.
Пятница в романе Дефо был дикарем и язычником, пятница Умберто Эко - преподобный Каспар, иезуит и профессор математики, который и снарядил этот странный корабль с какими-то загадочными научными целями. Впрочем, нашему Робинзону Пятница не очень-то и нужен, поэтому Эко, предоставив иезуиту возможность высказаться по всем вопросам, которые входили в кругозор образованного человека 17-го столетия, тотчас же отправляет его в дорогу. Постмодернистская литература не то чтобы не любит простых решений - скорее она их просто не знает. Единственный способ, которым дряхлый иезуит эпохи барокко может добраться если не до острова, то вообще куда-нибудь - это, конечно же, собственноручно изготовленный прообраз водолазного костюма. В финале романа герой, после долгих колебаний, принимает решение отправиться на остров. На корабле есть все для жизни, и похоже, он никогда бы не отважился на дерзкое путешествие, если бы не уверовал, что на острове его ждет возлюбленная, существующая только в его мечтах. Читатель так и остается в неведении, чем закончится эта попытка, однако огорчаться не стоит - наверняка мы уже знаем этот финал, а если и нет, что же - прочтем в следующем постмодернистском романе. Если главный персонаж романа Умберто Эко - корабль, то герой М.
Турнье - спутник и слуга Робинзона. Его роман так и назван - "Пятница".
Пересказал В. Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Показать больше.
Этничность Пятницы вычислить нетрудно. Он миролюбив, сражаться не склонен, обладает скромностью. Все эти качества были у араваков — представителей племенной общности, страдающих от набегов европейцев и других напастей долгие десятилетия. Этот народ столкнулся с настоящим геноцидом. Пятницу же вообще, судя по всему, тоже собирались не просто съесть, а совершить с ним религиозный ритуал. Кстати, спас Крузо не только Пятницу, но и его отца, которого также доставили на остров для свершения обряда. Вместе с ним был спасен и незнакомый испанец.
Из половинки кокоса смастерил себе «кубок» на ножке, «мебель» и т. То есть, обжился Селькирк на острове довольно основательно. Сохранить человечность в одиночестве Своего «Пятницу» Александр Селькирк так и не встретил, поэтому больше всего страдал от одиночества. Главными испытаниями, по его же собственному признанию, были именно одиночество и борьба с крысами, наводнившими этот остров. Крысы съедали съестные припасы и портили все остальное его имущество. Селькирк даже самостоятельно смастерил сундук который украсил резьбой , для защиты вещей от непогоды и крыс. Впрочем, боцман нашел на острове диких кошек, которых приручил, и, таким образом, обезопасил себя от хвостатых вредителей. Наличие коз, крыс и одичавших кошек говорило о том, что этот остров когда-то был обитаем, но следов других людей Селькирк так и не нашел. Чтобы не забыть человеческую речь, он разговаривал сам с собой и читал вслух Библию. Несмотря на то, что боцман был не самым праведным человеком, именно Библия, как он сам потом признавался, помогла ему остаться человеком в диком окружении. Однажды на остров, вероятно в поисках пресной воды, прибыли два испанских судна, но Селькирк, который был британским капером, побоялся к ним выйти так как испанцы его наверняка бы повесили на реях за пиратство. Корабли ушли, а боцман вновь остался наедине с козами и кошками. Спасение Робинзона и конец истории Но он все-таки был спасен. Спустя четыре года после его попадания на остров, 1 февраля 1709 года, за Селькирком вернулась его же флотилия под руководством Дампьера.
Читать книгу: «Робинзон Крузо»
Но сын не хотел работать и особо не любил деньги — ему хотелось путешествовать. И вот, когда Робинзон стал совершеннолетним, он отправился на корабле своего знакомого в путешествие. Попав первый раз в шторм, он поклялся больше не плавать на кораблях, но после шторма забыл о своей клятве. Через некоторое время у африканских берегов на судно напали пираты и всю команду пленили. Робинзону повезло больше других — его не продали в рабство в глубь Африки, а оставили служить начальнику пиратов.
Дефо «Странная жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, написанные им самим» 1719. Образ Р. Оказавшись после кораблекрушения на необитаемом острове, Р. Однако Р. Когда опустевший корабль все члены экипажа, кроме Р. Внутренний мир этого героя в заметной степени определялся аллегорической книгой писателя-пуританина Джона Беньяна «Путь паломника» 1678.
На волне популярности первой книжки и эти две продавались неплохо. В сфере книжного маркетинга Дефо тогда не было равных. Жан Гранвиль Можно лишь удивляться, с какой непринужденностью писатель имитирует легкую безыскусность дневникового стиля, притом что пишет в бешеном темпе. В 1719 году вышли в свет три его новые книги, в том числе два тома про Робинзона, в 1720 — четыре.
Часть из них — действительно документальная проза, другая часть — псевдомемуары, которые сейчас обычно именуют романами novel. Роман ли это? Говорить о жанре романа в том смысле, в котором мы сейчас вкладываем в это слово, на начало XVIII века нельзя. В этот период в Англии идет процесс слияния разных жанровых образований «правдивая история», «путешествие», «книга», «жизнеописание», «описание», «повествование», «романс» и другие в единое понятие о романном жанре и постепенно складывается представление о самостоятельной его ценности. Однако слово novel употребляется в XVIII веке редко, а его смысл пока узкий — это просто небольшая любовная повесть. Жан Гранвиль Ни один из своих романов Дефо не позиционировал как роман, а раз за разом использовал один и тот же маркетинговый ход — выпускал поддельные мемуары без указания имени настоящего автора, полагая, что нон-фикшн куда интереснее вымысла. Той же возможностью вскоре после Дефо воспользовался Джонатан Свифт в «Путешествиях Гулливера» 1726—1727 , стилизованных под дневник: хотя в книге описывались события куда более фантастические, чем у Дефо, и тут нашлись читатели, поверившие рассказчику на слово. В развитии жанра романа поддельные мемуары Дефо сыграли ключевую роль. В «Робинзоне Крузо» Дефо предложил сюжет не просто нашпигованный приключениями, а держащий читателя в напряжении вскоре в той же Англии будет предложен термин «саспенс». К тому же повествование было довольно цельным — с четкой завязкой, последовательным развитием действия и убедительной развязкой.
По тем временам это было, скорее, редкостью. Например, вторая книга про Робинзона такой цельностью похвастаться, увы, не могла. Откуда вырос «Робинзон»? Сюжет «Робинзона Крузо» лег на подготовленную почву. При жизни Дефо была широко известна история шотландского моряка Александра Селькирка, который после ссоры со своим капитаном провел четыре с небольшим года на острове Мас-а-Тьерра в Тихом океане, в 640 км от побережья Чили сейчас этот остров называется Робинзон Крузо. Вернувшись в Англию, он не раз рассказывал в пивных о своих приключениях и в конце концов стал героем сенсационного очерка Ричарда Стила который, в частности, отмечал, что Селькирк — неплохой рассказчик. Присмотревшись к истории Селькирка, Дефо, однако, заменил остров в Тихом океане на остров в Карибском море, поскольку сведений об этом регионе в доступных ему источниках было куда больше. Это философский роман опять же, насколько можно применять этот термин к средневековой арабской книге о герое, живущем на острове с младенчества. То ли он был отправлен согрешившей матерью по морю в ларе и выброшен на остров явная аллюзия на сюжеты из Ветхого Завета и Корана , то ли «самозародился» из глины уже там в книге даны обе версии. Далее герой был вскормлен газелью, самостоятельно научился всему, подчинил себе окружающий мир и научился отвлеченно мыслить.
Книга была переведена в 1671 на латинский язык как «Философ-самоучка» , а в 1708 — на английский как «Улучшение человеческого разума». Этот роман повлиял на европейскую философию например, на Дж. Локка и литературу тот тип повествования, который немцы в XIX веке назовут «романом воспитания». Дефо в нем тоже подсмотрел немало интересного. Сюжет о познании окружающего мира и покорении природы хорошо сочетался с новым просвещенческим представлением о человеке, разумно устраивающем свою жизнь. Правда, герой Ибн Туфайля действует, не зная о цивилизации ничего; Робинзон же, наоборот, будучи цивилизованным человеком, воспроизводит приметы цивилизации у себя. С полузатонувшего корабля он забирает три Библии, навигационные приборы, оружие, порох, одежду, собаку и даже деньги правда, они пригодились лишь в финале романа. Он не забыл язык, ежедневно молился и последовательно соблюдал религиозные праздники, соорудил дом-крепость, ограду, смастерил мебель, трубку для табака, стал шить одежду, вести дневник, завел календарь, начал использовать привычные меры веса, длины, объема, утвердил распорядок дня: «На первом плане религиозные обязанности и чтение Священного Писания… Вторым из ежедневных дел была охота… Третьим была сортировка, сушка и приготовление убитой или пойманной дичи». Здесь, пожалуй, можно увидеть основной мировоззренческий посыл Дефо он есть, притом что книга о Робинзоне была явно написана и опубликована как коммерческая, сенсационная : современный человек третьего сословия, опираясь на свой разум и опыт, способен самостоятельно обустроить свою жизнь в полном согласии с достижениями цивилизации. Это авторское представление вполне вписывается в идеологию века Просвещения с его приятием декартовской гносеологии «Мыслю, следовательно существую» , локковского эмпиризма весь материал рассуждения и знания человек получает из опыта и нового представления о деятельной личности, уходящего корнями в протестантскую этику.
Я не мог побороть нежелания вернуться домой, а пока я откладывал, воспоминание о перенесенных бедствиях мало по малу изглаживалось, вместе с ним ослабевал и без того слабый голос рассудка, побуждавший меня вернуться к отцу, и кончилось тем, что я отложил всякую мысль о возвращении и стал мечтать о новом путешествии. Та самая злая сила, которая побудила меня бежать из родительского дома, которая вовлекла меня в нелепую и необдуманную затею составить себе состояние, рыская по свету, и так крепко забила мне в голову эти бредни, что я остался глух ко всем добрым советам, к увещаниям и даже к запрету отца, — эта самая сила, говорю я, какого бы ни была она рода, толкнула меня на самое несчастное предприятие, какое только можно вообразить: я сел на корабль, отправлявшийся к берегам Африки или, как выражаются наши моряки на своем языке, — в Гвинею, и вновь пустился странствовать. Большим моим несчастьем было то, что во всех этих приключениях я не нанялся простым матросом; хотя мне пришлось бы работать немного больше, чем я привык, но зато я научился бы обязанностям и работе моряка и мог бы со временем сделаться штурманом или помощником капитана, если не самим капитаном. Но уж такая была моя судьба-из всех путей выбрал самый худший. Так поступил я и в этом случае: в кошельке у меня водились деньги, на плечах было приличное платье, и я всегда являлся на судно заправским барином, поэтому я ничего там не делал и ничему не научился. В Лондоне мне посчастливилось попасть с первых же шагов в хорошую компанию, что не часто случается с такими распущенными, сбившимися с пути юнцами, каким я был тогда, ибо дьявол не зевает и немедленно расставляет им какую-нибудь ловушку.
Но не так было со мной. Я познакомился с одним капитаном, который незадолго перед тем ходил к берегам Гвинеи, и так как этот рейс был для него очень удачен, то он решил еще раз отправиться туда. Он полюбил мое общество — я мог быть в то время приятным собеседником — и, узнав от меня, что я мечтаю повидать свет, предложил мне ехать с ним, говоря, что мне это ничего не будет стоить, что я буду его сотрапезником и другом. Если же у меня есть возможность набрать с собой товаров, то мне, может быть, повезет, и я получу целиком всю вырученную от торговли прибыль. Я принял предложение; завязав самые дружеские отношения с этим капитаном, человеком честным и прямодушным, я отправился с ним в путь, захватив с собой небольшой груз, на котором, благодаря полной бескорыстности моего друга капитана, сделал весьма выгодный оборот: по его указаниям я закупил на сорок фунтов стерлингов различных побрякушек и безделушек. Эти сорок фунтов я насбирал с помощью моих родственников, с которыми был в переписке и которые, как я предполагаю, убедили моего отца или, вернее, мать помочь мне хоть небольшой суммой в этом первом моем предприятии.
Это путешествие было, можно сказать, единственным удачным из всех моих похождений, чем я обязан бескорыстию и честности моего друга капитана, под руководством которого я, кроме того, приобрел изрядные сведения в математике и навигации, научился вести корабельный журнал, делать наблюдения и вообще узнал много такого, что необходимо знать моряку. Ему доставляло удовольствие заниматься со мной, а мне — учиться. Одним словом, в это путешествие я сделался моряком и купцом: я выручил за свой товар пять фунтов девять унций золотого песку, за который, по возвращении в Лондон, получил без малого триста фунтов стерлингов. Эта удача преисполнила меня честолюбивыми мечтами, которые впоследствии довершили мою гибель. Но даже и в это путешествие на мою долю выпало немало невзгод, и главное я все время прохворал, схватив сильнейшую тропическую лихорадку вследствие чересчур жаркого климата, ибо побережье, где мы больше всего торговали, лежит между пятнадцатым градусом северной широты и экватором. Итак, я сделался купцом, ведущим торговлю с Гвинеей.
Так как, на мое несчастье, мой друг капитан вскоре по прибытии своем на родину умер, то я решил снова съездить, в Гвинею самостоятельно. Я отплыл из Англии на том же самом корабле, командование которым перешло теперь к помощнику умершего капитана. Это было самое злополучное путешествие, какое когда либо предпринимал человек. Правда, я не взял с собой и ста фунтов из нажитого капитала, а остальные двести фунтов отдал на хранение вдове моего покойного друга, которая распорядилась ими весьма добросовестно; но зато меня постигли во время пути страшные беды. Началось с того, что однажды на рассвете наше судно, державшее курс на Канарские острова или, вернее, между Канарскими островами и Африканским материком, было застигнуто врасплох турецким корсаром из Салеха, который погнался за нами на всех парусах. Мы тоже подняли паруса, какие могли выдержать наши реи и мачты, но, видя, что пират нас настигает и неминуемо догонит через несколько часов, мы приготовились к бою у нас было двенадцать пушек, а у него восемнадцать.
Около трех часов пополудни он нас нагнал, но по ошибке, вместо того, чтобы подойти к нам с кормы, как он намеревался, подошел с борта. Мы навели на него восемь пушек и дали по нем залп, после чего он отошел немного подальше, ответив предварительно на наш огонь не только пушечным, но и ружейным залпом из двух сотен ружей, так как на нем было до двухсот человек. Впрочем, у нас никого не задело: ряды наши остались сомкнутыми. Затем пират приготовился к новому нападению, а мы — к новой обороне. Подойдя к нам на этот раз с другого борта, он взял нас на абордаж: человек шестьдесят ворвалось к нам на палубу, и все первым делом бросились рубить снасти. Мы встретили их ружейной пальбой, копьями и ручными гранатами и дважды очищали от них нашу палубу.
Тем не менее, так как корабль наш был приведен в негодность и трое наших людей было убито, а восемь ранено, то в заключение я сокращаю эту печальную часть моего рассказа мы принуждены были сдаться, и нас отвезли в качестве пленников в Салех, морской порт, принадлежащий маврам. Участь моя оказалась менее ужасной, чем я опасался в первый момент. Меня не увели, как остальных наших людей, в глубь страны ко двору султана; капитан разбойничьего корабля удержал меня в качестве невольника, так как я был молод, ловок и подходил для него. Эта разительная перемена судьбы, превратившей меня из купца в жалкого раба, буквально раздавила меня, и тут-то мне вспомнились пророческие слова моего отца о том, что придет время, когда некому будет выручить меня из беды и утешить, — слова, которые, думалось мне, так точно сбывались теперь, когда десница Божия покарала меня и я погиб безвозвратно. Так как мой новый хозяин или точнее, господин взял меня к себе в дом, то я надеялся, что, отправляясь в следующее плавание, он захватит с собой меня. Я был уверен, что рано или поздно его изловит какой-нибудь испанский или португальский корабль, и тогда мне будет возвращена свобода.
Но надежда моя скоро рассеялась, ибо, выйдя в море, он оставил меня присматривать за его садиком и вообще исполнять по хозяйству черную работу, возлагаемую на рабов; по возвращении же с крейсировки он приказал мне расположиться на судне, в каюте, чтобы присматривать за ним. С того дня я ни о чем не думал, кроме побега, измышляя способы осуществить мою мечту, но не находил ни одного, который давал бы хоть малейшую надежду на успех. Да и трудно было предположить вероятность успеха в подобном предприятии, ибо мне некому было довериться, не у кого искать помощи — не было ни одного подобного мне невольника. Но по прошествии двух лет представился один необыкновенный случай, ожививший в моей душе давнишнюю мою мысль о побеге, и я вновь решил сделать попытку вырваться на волю. Как-то мой хозяин сидел дома дольше обыкновенного и не снаряжал свой корабль по случаю нужды в деньгах, как я слышал. В этот период он постоянно, раз или два в неделю, а в хорошую погоду и чаще, выходил в корабельном катере на взморье ловить рыбу.
В каждую такую поездку он брал гребцами меня и молоденького мавра, и мы развлекали его по мере сил. А так как я, кроме того, оказался весьма искусным рыболовом, то иногда он посылал за рыбой меня с мальчиком — Мареско, как они называли его — под присмотром одного взрослого мавра, своего родственника. И вот как-то тихим утром мы вышли на взморье. Когда мы отплыли, поднялся такой густой туман, что мы потеряли берег из вида, хотя до него от нас не было и полуторы мили. Мы стали грести наобум; поработав веслами весь день и всю ночь, мы с наступлением утра увидели кругом открытое море, так как вместо того, чтобы взять к берегу, мы отплыли от него по меньшей мере на шесть миль. В конце концов мы добрались до дому, хотя не без труда и с некоторой опасностью, так как с утра задул довольно свежий ветер; все мы сильно проголодались.
Наученный этим приключением, мой хозяин решил быть осмотрительнее на будущее время и объявил, что больше никогда не выедет на рыбную ловлю без компаса и без запаса провизии. После захвата нашего корабля он оставил себе наш баркас и теперь приказал своему корабельному плотнику, тоже невольнику-англичанину, построить на этом баркасе в средней его части небольшую рубку или каюту, как на барже, позади которой оставить место для одного человека, который будет править рулем и управлять гротом, а впереди — для двоих, чтобы крепить и убирать остальные паруса, из коих кливер приходился над крышей каютки. Каютка была низенькая и очень уютная, настолько просторная, что в ней было можно спать троим и поместить стол и шкапчики для провизии, в которых мой хозяин держал для себя хлеб, рис, кофе и бутылки с теми напитками, какие он предполагал распивать в пути. Мы часто ходили за рыбой на этом баркасе, и так как я был наиболее искусный рыболов, то хозяин никогда не выезжал без меня. Однажды он собрался в путь за рыбой или просто прокатиться — уж не могу сказать с двумя-тремя важными маврами, заготовив для этой поездки провизии больше обыкновенного и еще с вечера отослав ее на баркас. Кроме того, он приказал мне взять у него на судне три ружья с необходимым количеством пороху и зарядов, так как, помимо ловли рыбы, им хотелось еще поохотиться.
Я сделал все, как он велел, и на другой день с утра ждал на баркасе, начисто вымытом и совершенно готовом к приему гостей, с поднятыми вымпелами и флагом. Однако хозяин пришел один и сказал, что его гости отложили поездку из-за какого-то неожиданно повернувшегося дела. Затем он приказал нам троим — мне, мальчику и мавру — идти, как всегда, на взморье за рыбой, так как его друзья будут у него ужинать, и потому, как только мы наловим рыбы, я должен принести ее к нему домой. Я повиновался. Вот тут-то у меня блеснула опять моя давнишняя мысль об освобождении. Теперь в моем распоряжении было маленькое судно, и, как только хозяин ушел, я стал готовиться — но не для рыбной ловли, а в дальнюю дорогу, хотя не только не знал, но даже и не думал о том, куда я направлю свой путь: всякая дорога была мне хороша, лишь бы уйти из неволи.
Первым моим ухищрением было внушить мавру, что нам необходимо запастись едой, так как мы не в праве рассчитывать на угощение с хозяйского стола. Он отвечал, что это правда, и притащил на баркас большую корзину с сухарями и три кувшина пресной воды. Я знал, где стоят у хозяина ящик с винами захваченными, как это показывали ярлычки на бутылках, с какого-нибудь английского корабля , и, покуда мавр был на берегу, я переправил их все на баркас и поставил в шкапчик, как будто они были еще раньше приготовлены для хозяина. Кроме того, я принес большой кусок воску, фунтов в пятьдесят весом, да прихватил моток пряжи, топор, пилу и молоток. Все это очень нам пригодилось впоследствии, особенно воск, из которого мы делали свечи. Я пустил в ход еще и другую хитрость, на которую мавр тоже попался по простоте своей души.
Его имя было Измаил, а все звали его Моли или Мули. Вот я и сказал ему: «Моли, у нас на баркасе есть хозяйские ружья. Что, кабы ты добыл немножко пороху и зарядов? Может быть, нам удалось бы подстрелить себе на обед штуки две-три альками птица в роде нашего кулика. Хозяин держит порох и дробь на корабле, я знаю». Он захватил также и пуль.
Все это мы сложили в баркас. Кроме того, в хозяйской каюте нашлось еще немного пороху, который я пересыпал в одну из бывших в ящике больших бутылок, перелив из нее предварительно остатки вина. Запасшись таким образом всем необходимым для дороги, мы вышли из гавани на рыбную ловлю. В сторожевой башне, что стоит у входа в гавань, знали, кто мы такие, и наше судно не привлекло внимания. Отойдя от берега не больше как на милю, мы убрали парус и стали готовиться к ловле. Ветер был северо-северо-восточный, что не отвечало моим планам, потому что, дуй он с юга, я мог бы наверняка доплыть до испанских берегов, по крайней мере до Кадикса; но откуда бы ни дул теперь ветер, одно я твердо решил: убраться подальше от этого ужасного места, а остальное предоставить судьбе.
Поудив некоторое время и ничего не поймав, — я нарочно не вытаскивал удочки, когда у меня рыба клевала, чтобы мавр ничего не видел, — я сказал ему: «Тут, у нас дело не пойдет; хозяин не поблагодарит нас за такой улов. Надо отойти подальше». Не подозревая подвоха с моей стороны, мавр согласился, и так как он был на носу баркаса, — поставил паруса. Я сел на руль, и когда баркас отошел еще миля на три в открытое море, я лег в дрейф как будто затем, чтобы приступить к рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я подошел к мавру сзади, нагнулся, словно рассматривая что-то, и вдруг схватил его за туловище и бросил за борт. Он сейчас же вынырнул, потому что плавал, как пробка, и криками стал умолять, чтобы я взял его на баркас, обещая, что поедет со мной хоть на край света.
Он так быстро плыл, что догнал бы меня очень скоро, так как ветра почти не было. Тогда я пошел в каюту, взял там ружье и прицелился в него, говоря, что не желаю ему зла и не сделаю ему ничего дурного, если он оставит меня в покое. Тогда он поворотил к берегу и, я уверен, доплыл до него без всякого затруднения, так как был отличным пловцом. Конечно, я мог бы бросить в море мальчика и взять с собою этого мавра, но на последнего нельзя было положиться. Когда он отплыл достаточно далеко, я повернулся к мальчику его звали Ксури и сказал ему: «Ксури! Если ты будешь мне верен, я сделаю тебя большим человеком, но если ты не погладишь своего лица в знак того, что не изменишь мне то есть не поклянешься бородой Магомета и его отца , я и тебя брошу в море».
Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и отвечал так чистосердечно, что я не мог не поверить ему. Он поклялся, что будет мне верен и поедет со мной на край света. Покуда плывущий мавр не скрылся из вида, я держал прямо в открытое море, лавируя против ветра. Я делал это нарочно, чтобы показать, будто мы идем к Гибралтарскому проливу как, очевидно, и подумал бы каждый здравомыслящий человек. В самом деле: можно ли было предположить, что мы намерены направиться на юг, к тем поистине варварским берегам, где целые полчища негров со своими челноками окружили бы и убили бы нас, где стоило нам ступить на землю, и нас растерзали бы хищные звери или еще более безжалостные дикие существа в человеческом образе? Но как только стало смеркаться, я изменил курс и стал править на юг, уклоняясь слегка к востоку, чтобы не слишком удаляться от берегов.
Благодаря довольно свежему ветерку а отсутствию волнения на море, мы шли таким хорошим ходом, что на другой день в три часа пополудни, когда впереди в первый раз показалась земля, мы были не менее как на полтораста миль южнее Салеха, далеко за пределами владений марокканского султана, да и всякого другого из тамошних владык; по крайней мере, мы не видели ни одного человека. Но я набрался такого страху у мавров и так боялся снова попасться им в руки, что, пользуясь благоприятным ветром, целых пять дней плыл, не останавливаясь, не приставая к берегу и не бросая якоря. Через пять дней ветер переменился на южный, и так как, по моим соображениям, если за нами и была погоня, то, не догнав нас до сих пор, наши преследователи должны уже были от нее отказаться, — я решился подойти к берегу и стал на якорь в устье какой-то маленькой речки. Какая это была речка и где она протекает, в какой стране, у какого народа и под какой широтой — я не имею понятия. Я не видал людей на берегу, да и не желал увидеть; мне нужно было только запастись пресной водой. Мы вошли в эту бухточку под вечер и решили, когда смеркнется, добраться вплавь до берега и осмотреть местность.
Но как только стемнело, мы услыхали с берега такие ужасные звуки — такой неистовый рев, лай и вой неведомых диких зверей, что бедный мальчик чуть не умер со страху и стал упрашивать меня не сходить на берег до наступления дня. От невольников-англичан Ксури научился говорить на ломаном английском языке. Я был рад, что мальчик так весел, и, чтобы поддержать в нем эту бодрость духа, дал ему стакан вина из хозяйских запасов. Совет его, в сущности, был недурен, и я последовал ему. Мы бросили якорь и простояли всю ночь притаившись. Я говорю: притаившись, потому что мы ей минуты не спали.
Часа через два-три после того, как мы бросили якорь, мы увидали на берегу огромных животных каких мы и сами не знали : они подходили к самому берегу, бросались в воду, плескались и барахтались, желая, очевидно, освежиться, и при этом так отвратительно визжали, ревели и выли, как я в жизни никогда не слыхал. Ксури был страшно напуган, да, правду сказать, и я тоже. Но еще больше испугались мы оба, когда услыхали, что одно из этих страшилищ плывет к нашему баркасу; мы не видели его, но по тому, как оно отдувалось и фыркало, могли заключить, что это было свирепое животное чудовищных размеров. Ксури утверждал, что это лев быть может, так оно и было, — по крайней мере, я не уверен в противном , и кричал, чтобы мы подняли якорь и удалились отсюда. Но не успел я это сказать, как увидал неизвестного зверя на расстоянии каких-нибудь двух весел от баркаса. Признаюсь, я немного оторопел, однако сейчас же схватил в каюте ружье, и как только я выстрелил, животное повернуло назад и поплыло к берегу.
Невозможно описать, что за адский рев и вой поднялись на берегу и дальше, в глубине материка, когда раздался мой выстрел. Это давало мне некоторое основание предположить, что здешние звери никогда не слыхали этого звука. Я окончательно убедился, что нам и думать нечего о высадке в этих местах в течение ночи, но можно ли будет рискнуть высадиться днем — был тоже вопрос: попасть в руки какого-нибудь дикаря не лучше, чем попасться в когти льву или тигру; по крайней мере, эта опасность пугала нас нисколько не меньше. Но так или иначе, здесь или в другом месте, а нам необходимо было сойти на берег, так как у нас не оставалось ни пинты воды. Но опять таки вопрос: где и как высадиться? Ксури объявил, что если я его пущу на берег с кувшином, то он постарается раздобыть пресной воды и принесет ее мне.
А когда я спросил его, отчего же идти ему, а не мне, и отчего ему не остаться в лодке, в ответе мальчика было столько глубокого чувства, что он подкупил меня навеки. Я дал мальчику поесть сухарей и выпить глоток вина из хозяйского запаса, о котором я уже говорил; затем мы подтянулись поближе к земле и, соскочив в воду, направились к берегу в брод, не взяв с собой ничего, кроме оружия да двух кувшинов для воды. Я не хотел удаляться от берега, чтобы не терять из виду баркаса, опасаясь, как бы вниз по реке к нам не спустились дикари в своих пирогах; но Ксури, заметив низинку на расстоянии приблизительно одной мили от берега, побрел туда с кувшином. Вдруг я увидел, что он бежит назад ко мне. Подумав, не погнались ли за ним дикари или не испугался ли он хищного зверя, я бросился к нему на помощь, но, подбежав ближе, увидел, что через плечо у него висит что-то большое. Оказалось, что он убил какого-то зверька в роде нашего зайца, но другого цвета и с более длинными ногами.
Мы оба были рады этой удаче, и мясо убитого животного оказалось очень вкусным; но главная радость, с которою бежал ко мне Ксури, была та, что он нашел хорошую пресную воду и не видел диких людей. Потом оказалось, что нам не нужно было так хлопотать, чтобы достать пресной воды: в той самой речке, где мы стояли, только немного повыше, вода была совершенно пресная, так как прилив заходил в речку не особенно далеко. Итак, наполнив наши кувшины, мы устроили пиршество из убитого зайца и приготовились продолжать путь, не открыв в этой местности никаких следов человека. Так как я уже побывал однажды в этих местах, то мне было хорошо известно, что Канарские острова и острова Зеленого мыса отстоят недалеко от материка. Но теперь у меня не было с собой приборов для наблюдений, и я не мог, следовательно, определить, на какой широте мы находимся; с другой стороны, я не знал в точности или, во всяком случае, не помнил, на какой широте лежат эти острова; таким образом, мне неизвестно было, где их искать и когда именно следует свернуть в открытое море, чтобы направиться к ним; знай я это, мне было бы нетрудно добраться до какого-нибудь из них. Но я надеялся, что, если я буду держать вдоль берега, покамест не дойду до той части страны, где англичане ведут береговую торговлю, то я, по всей вероятности, встречу какое-нибудь английское купеческое судно, совершающее свой обычный рейс, которое нас подберет.
По всем моим расчетам мы находились теперь против той береговой полосы, что тянется между владениями марокканского султана и землями негров. Это пустынная, безлюдная область, населенная одними дикими зверьми: негры, боясь мавров, покинули ее и ушли дальше на юг, а мавры нашли невыгодным селиться здесь по причине бесплодия почвы; вернее же, что тех и других распугали тигры, львы, леопарды и прочие хищники, которые водятся здесь в несметном количестве. Таким образом, для мавров эта область служит только местом охоты, на которую они отправляются целыми армиями, по две, по три тысячи человек. Неудивительно поэтому, что на протяжении чуть ли не ста миль мы видели днем лишь пустынную, безлюдную местность, а ночью не слыхали ничего, кроме воя и рева диких зверей. Два раза в дневную пору мне показалось, что я вижу вдали пик Тенерифа — высочайшую вершину горы Тенериф, что на Канарских островах. Я даже пробовал сворачивать в море в надежде добраться туда, но оба раза противный ветер и сильное волнение, опасное для моего утлого суденышка, принуждали меня повернуть назад, так что, в конце концов, я решил не отступать более от моего первоначального плана и держаться вдоль берегов.
После того, как мы вышли из устья речки, я еще несколько раз принужден был приставать к берегу для пополнения запасов пресной воды. Однажды ранним утром мы стали на якорь под защитой довольно высокого мыска и ждали полного прилива, который уже начинался, чтобы подойти ближе к берегу. Вдруг Ксури, у которого глаза были, видно, зорче моих, тихонько окликнул меня и на мой вопрос сказал, что нам лучше отойти подальше от берега: «Вы взгляните, какой страшный зверь лежит вон там на пригорке и крепко спит». Я взглянул, куда он показывал, и действительно увидел страшилище. Это был огромный лев, лежавший на скате берега в тени нависшего холма. Мальчик испуганно взглянул на меня и проговорил: «Мне — убить его!
Да он меня в один раз заглотает» проглотит целиком — хотел он сказать. Я ничего ему не возразил, велел только не шевелиться, взяв самое большое ружье, почти равнявшееся мушкету по калибру, я зарядил его двумя кусками свинца и порядочным количеством пороху; в другое я вкатил две большие пули, а в третье у нас было три ружья — пять пуль поменьше. Взяв первое ружье и хорошенько» прицелившись зверю в голову, я выстрелил; но он лежал в такой позе прикрыв морду лапой , что заряд попал ему в ногу и перебил кость выше колена. Зверь с рычанием вскочил, но, почувствовав боль в перебитой ноге, сейчас же свалился; потом опять поднялся на трех лапах и испустил такой ужасный рев, какого я в жизнь свою не слыхал. Я был немного удивлен тем, что не попал ему в голову; однако, не медля ни минуты, взял второе ружье и выстрелил зверю вдогонку, так как он заковылял было прочь от берега; на этот раз заряд попал прямо в цель. Я с удовольствием увидел, как лев упал и, едва издавая какие-то слабые звуки, стал корчиться в борьбе со смертью.
Тут Ксури набрался храбрости и стал проситься на берег. Мальчик спрыгнул в воду и поплыл к берегу, работая одной рукой и держа в другой ружье. Подойдя вплотную к распростертому зверю, он приставил дуло ружья к его уху и еще раз выстрелил, прикончив его таким образом. Дичь была знатная, но несъедобная, и я очень жалел, что мы истратили даром три заряда. Но Ксури объявил, что он поживится кое чем от убитого льва, и, когда мы вернулись на баркас, попросил у меня топор. Однако, головы отрубить он не мог, а отрубил только лапу, которую и притащил с собой.
Она была чудовищных размеров. Тут мне пришло в голову, что, может быть, нам пригодится шкура льва, и решил попытаться снять ее. Мы отправились с Ксури на работу, но я не знал, как за нее приняться. Ксури оказался гораздо ловчее меня. Эта работа заняла у нас целый день. Наконец, шкура была снята; мы растянули ее на крыше нашей каютки; дня через два солнце просушило ее, и впоследствии она служила мне постелью.
После этой остановки мы еще дней десять-двенадцать продолжали держать курс на юг, стараясь как можно экономнее расходовать наш запас провизии, начинавший быстро истощаться, и сходя на берег только за пресной водой. Я хотел дойти до устья Гамбии или Сенегала, или вообще до какой-нибудь стоянки, невдалеке от Зеленого мыса, так как надеялся встретить здесь какое-нибудь европейское судно: я знал, что, если я его не встречу, мне останется только или пуститься на поиски островов, или погибнуть здесь среди негров. Мне было известно, что все европейские суда, куда бы они ни направлялись — к берегам ли Гвинеи, в Бразилию или в Ост-Индию, — проходят мимо Зеленого мыса или островов того же названия: словом, я поставил всю свою судьбу на эту карту, понимая, что либо я встречу европейское судно, либо погибну. Итак, еще дней десять я продолжал осуществлять свое намерение. Тут я стал замечать, что побережье обитаемо: в двух-трех местах мы видели на берегу людей, которые, в свою очередь, смотрели на нас.
День Робинзона Крузо
«Робинзон Крузо» – дебютный роман французского писателя Даниэля Дефо, впервые опубликованный в 1719 году. Я думаю, что в образе Робинзона Крузо есть черты Селькирка, также вполне возможно, что Дефо использовал факты из жизни Роберта Нокса. Найдите в тексте Д. Дефо «Робинзон Крузо» описание морального состояния главного героя, когда он узнал, что спасся после кораблекрушения.
Робинзон Крузо краткое содержание
Читать онлайн книгу «Робинзон Крузо» автора Даниэля Дефо полностью, на сайте или через приложение Литрес: Читай и Слушай. Читать бесплатно онлайн по главам Robinson Crusoe. Книга Даниэля Дефо о приключениях Робинзона Крузо Роман 1719 года. Читать бесплатно онлайн по главам Robinson Crusoe. Книга Даниэля Дефо о приключениях Робинзона Крузо Роман 1719 года. Сюжет «Приключений Робинзона Крузо» основан на реальной истории боцмана Александра Селькирка, который четыре года прожил на необитаемом острове. Но самое любопытное, что роман выпустили как документальную книгу, написанную настоящим Робинзоном Крузо.
Кратко «Робинзон Крузо» Д. Дефо
Но вот «Робинзоном Крузо» Дефо положил начало английскому роману вообще, породив в частности моду на псевдодокументальные хроники: повышенной мужественности. Я думаю, что в образе Робинзона Крузо есть черты Селькирка, также вполне возможно, что Дефо использовал факты из жизни Роберта Нокса. Робинзон Крузо родился в семье среднего достатка и отец всегда говорил ему, что это лучше, чем быть богатым или бедным. Вернувшись с необитаемого острова, Робинзон Крузо женился, завёл детей и стал состоятельным человеком. Титульный лист первого издания романа «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо.
Гениальный пиар через века: Робинзон Крузо как идеальный господин мира
Крузо решил обследовать весь остров и обнаружил на горизонте полоску суши. Он понял, что это часть Южной Америки, на которой вероятно живут дикие людоеды и был рад, что оказался на необитаемом острове. По пути Крузо поймал молодого попугая, которого впоследствии научил говорить некоторые слова. На острове было много черепах и птиц, здесь водились даже пингвины. Глава 12 Чтобы сохранить урожай зерновых, Крузо огородил поле плетнем. Птиц, которые клевали спелые колосья, удалось отпугнуть их мертвыми сородичами. Глава 13 Робинзон раздобыл хорошей гончарной глины, из которой делал посуду и сушил ее на солнце.
Как-то герой обнаружил, что горшки можно обжигать в огне — это стало для него приятным открытием, так как теперь он мог хранить в посуде воду и варить в ней еду. Чтобы испечь хлеб, Робинзон сделал деревянную ступку и импровизированную печь из глиняных дощечек. Так прошел его третий год на острове. Глава 14 Все это время Робинзона не покидали мысли о земле, которую он видел с берега. Герой решает починить шлюпку, которую выбросило на берег еще во время крушения корабля. Обновленная лодка стала на дно, однако он не смог спустить ее на воду.
Тогда Робинзон принялся за изготовление пироги из ствола кедрового дерева. Ему удалось сделать отличную лодку, однако, так же как и шлюпку, он не смог спустить ее к воде. Закончился четвертый год пребывания Крузо на острове. У него закончились чернила, износилась одежда. Робинзон пошил из матросских бушлатов три куртки, из шкур убитых животных — шапку, куртку и штаны, смастерил зонтик от солнца и дождя. Глава 15 Робинзон построил небольшую лодку, чтобы объехать остров по морю.
Огибая подводные скалы, Крузо отплыл далеко от берега и попал в струю морского течения, уносившего его все дальше. Однако вскоре течение ослабело и Робинзону удалось вернуться на остров, чему он был бесконечно рад. Глава 16 На одиннадцатом году пребывания Робинзона на острове начали истощаться его запасы пороха. Не желая отказываться от мяса, герой решил придумать способ ловить диких коз живьем. С помощью «волчьих ям» Крузо удалось поймать старого козла и трех козлят. С тех пор он начал разводить коз.
Глава 17 Как-то Робинзон обнаружил на берегу след человеческой ноги. Крузо спрятался дома и всю ночь провел в мыслях о том, как на острове оказался человек. Успокаивая себя, Робинзон даже начал думать, что это был его собственный след. Однако вернувшись на то же место, он увидел, что отпечаток ноги был намного больше его ступни. В страхе Крузо хотел распустить весь скот и перекопать оба поля, но после успокоился и передумал. Робинзон понял, что дикари приезжают на остров лишь иногда, поэтому ему важно просто не попадаться им на глаза.
Для дополнительной безопасности Крузо вбил колья в промежутки между густо посаженными ранее деревьями, создав таким образом вторую стену вокруг своего жилья. Всю площадь за наружной стеной он засадил деревьями, похожими на иву. Через два года вокруг его дома зазеленела роща. Глава 18 Через два года на западной части острова Робинзон обнаружил, что сюда регулярно приплывают дикари и устраивают жестокие пиры, поедая людей. Опасаясь, что его могут обнаружить, Крузо старался не стрелять, начал с осторожностью разводить огонь, обзавелся древесным углем, который почти не дает при горении дыма. В поисках угля Робинзон нашел обширный грот, который сделал своей новой кладовой.
Глава 19 В один из дней декабря, выйдя из дому на рассвете, Робинзон заметил на берегу пламя костра — дикари устроили кровавое пиршество. Наблюдая за людоедами из подзорной трубы, он увидел, что с приливом те отплыли с острова. Через пятнадцать месяцев недалеко от острова проплывал корабль. Робинзон всю ночь жег костер, но утром обнаружил, что судно потерпело крушение. Глава 20 Робинзон на лодке отправился к разбитому кораблю, где нашел собаку, порох и некоторые нужные вещи. Крузо прожил еще два года «в полном довольстве, не зная лишений».
Робинзон решил спасти одного из тех, кого людоеды привозили на остров в качестве жертвы, чтобы вдвоем выбраться на свободу. Однако дикари появились снова только спустя полтора года. Глава 21 К острову причалило шесть индейских пирог. Дикари привезли с собой двоих пленников. Пока они занимались первым, второй бросился убегать. За беглецом гналось три человека, двоих Робинзон застрелил из ружья, третьего — саблей убил сам убегающий.
Из животных, кроме коз, у него была ещё собака и две кошки, которых он перевёз с корабля. Был у Робинзона ещё попугай, которого звали Попка. Герою удалось добиться того, что попугай стал называть его по имени. Робинзон Крузо сделал себе календарь: в песок на берегу он вбил бревно, прибил к нему перекладину, на которой вырезал такие слова: «Здесь я впервые ступил на этот остров 30 сентября 1659 года».
Каждый день он делал на столбе короткие зарубки, через 6 зарубок делая одну подлиннее. Она означала воскресенье. А зарубки, которые обозначали первое число месяца Робинзон делал ещё длиннее. Кроме того, Робинзон Крузо вёл дневник, а когда чернила у него кончились его пришлось прекратить.
Наконец этому одинокому островитянину повезло, и ему удалось вернуться на корабле на родину. Робинзон Крузо прожил на острове 28 лет, 2 месяца и 19 дней. Портрет Описания внешности Робинзона Крузо в романе нет, так как повествование ведётся от его лица. Сообщается только, как он был одет, поэтому читатель может представить, как выглядит Робинзон Крузо.
В юности у него была щегольская одежда. Во время морских путешествий он одевался в полотняные штаны до колен, чулки, рубашку, камзол и кафтан. На острове герой одевался в одежду, которую сшил сам из шкур убитых им животных. Таким и изображён он на книжных иллюстрациях: в большой шапке мехом наружу, в широких меховых штанах до колен и в широкой меховой куртке.
Такая одежда защищала его и от палящего солнца, и от дождя. Чтобы ещё лучше защититься от солнца и дождя, Крузо смастерил себе зонтик и обтянул его козьими шкурами наружу. Характер, поступки Робинзону Крузо в юности были присущи следующие черты характера: Легкомыслие, сумасбродство, упрямство. Юноша бежал из родного дома от престарелых родителей, не послушавшись их советов.
Главное для него было осуществление своей мечты стать моряком. Впоследствии ему пришлось раскаяться в этом легкомысленном поступке.
Я нашел его по кровавым пятнам на воде и, закинув на него веревку, перебросил конец ее неграм, а те притянули его к берегу. Животное оказалось леопардом редкой породы с пятнистой шкурой необычайной красоты.
Негры, стоя над ним, воздевали вверх руки в знак изумления: они не могли понять, чем я его убил. Другой зверь, испуганный огнем и треском моего выстрела, выскочил на берег и убежал назад в горы; за дальностью расстояния я не мог разобрать, что это был за зверь. Между тем, я заметил, что неграм очень хочется поесть мяса убитого леопарда, и решит устроить так, как будто бы они получили его в дар от меня. Я показал им знаками, что они могут взять его себе.
Они очень благодарили меня и, не теряя времени, принялись за работу. Хотя ножей у них не было, однако, действуя заостренными кусочками дерева, они сняли шкуру с мертвого зверя так быстро и ловко, как мы не сделали бы этого и ножом. Они предложили мне мясо; но от мяса я отказался, сделав им знак, что отдаю его им, а попросил только шкуру, которую они мне и отдали очень охотно. Кроме того, они принесли для меня новый запас провизии, гораздо больше прежнего.
Затем я знаками попросил у них воды: протянув один из наших кувшинов, я опрокинул его кверху дном чтобы показать, что он пуст и что его надо наполнить Они сейчас же прокричали что-то своим. Немного погодя, появились две женщины с большим сосудом воды из обожженной должно быть на солнце глины и оставили его на берегу, как и провизию. Я отправил Ксури со всеми нашими кувшинами, и он наполнил водой все три. Женщины были совершенно голые, как и мужчины.
Запасшись таким образом водой, кореньями и зерном, я расстался с гостеприимными неграми и в течение еще одиннадцати дней продолжал путь в прежнем направлении, не приближаясь к берегу. Наконец, милях в пятнадцати впереди я увидел узкую полосу земли, далеко выступавшую в море. Погода была тихая, и я свернул в открытое море, чтоб обогнуть эту косу. В тот момент, когда мы поровнялись с ее оконечностью, я ясно различил милях в шести от берега со стороны океана другую полосу земли и заключил вполне основательно, что узкая коса — Зеленый мыс, а полоса земли — острова того же названия.
Но они были очень далеко, и, не решаясь направиться к ним, я не знал, что мне делать. Я понимал, что если меня застигнет свежий ветер, то я, пожалуй, не доплыву ни до острова, ни до мыса. Ломая голову над разрешением этого вопроса, я присел на минуту в каюте, предоставив Ксури править рулем, как вдруг услышал его крик: «Хозяин! Я выскочил из каюты и сейчас же не только увидел корабль, но даже различил, что это был португальский корабль, направлявшийся, по моему, к берегам Гвинеи за неграми.
Но, присмотревшись внимательнее, я убедился, что судно идет в другом направлении и не думает сворачивать к земле. Тогда я поднял все паруса и повернул в открытое море, решившись сделать все возможное, чтобы вступить с ним в сношение. Я, впрочем, скоро убедился, что, даже идя полным ходом, мы не успеем подойти к нему близко и что оно пройдет мимо, прежде чем можно будет дать ему сигнал; но в тот момент, когда я начинал уже отчаиваться, нас должно быть увидели с корабля в подзорную трубу и предположили, что это лодка с какого-нибудь погибшего европейского судна. Корабль убавил паруса, чтобы дать нам возможность подойти.
Это меня ободрило. У нас на баркасе был кормовой флаг с корабля нашего бывшего хозяина, и я стал махать этим флагом в знак того, что мы терпим бедствие, и, кроме того, выстрелил из ружья. Они увидели флаг и дым от выстрела самого выстрела они не слыхали ; корабль лег в дрейф, ожидая нашего приближения, и спустя три часа мы причалили к нему. Меня спросили, кто я, по португальски, по испански и по французики, но ни одного из этих языков я не знал.
Наконец, один матрос, шотландец, заговорил со мной по английски, и я объяснил ему, что я — англичанин и убежал от мавров из Салеха, где меня держали в неволе. Тогда меня и моего спутника пригласили на корабль и приняли весьма любезно со всем нашим добром. Легко себе представить, какой невыразимой радостью наполнило меня сознание свободы после того бедственного и почти, безнадежного положения, в котором я находился. Я немедленно предложил все мое имущество капитану в вознаграждение за мое избавление, но он великодушно отказался, говоря, что ничего с меня не возьмет и что все мои вещи будут возвращены мне в целости, как только мы придем в Бразилию.
А это всегда может случиться. Кроме того, ведь мы завезем вас в Бразилию, а от вашей родины это очень далеко, и вы умрете там с голоду, если я отниму у вас ваше имущество. Для чего же тогда мне было вас спасать? Нет, нет, сеньор инглезе то есть англичанин , я довезу вас даром до Бразилии, а ваши вещи дадут вам возможность пожить там и оплатить ваш проезд на родину».
Капитан оказался великодушным не только на словах, но и исполнил свое обещание в точности. Он распорядился, чтобы никто из матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробную опись всего моего имущества и взял все это под свой присмотр, а опись передал мне, чтобы потом, по прибытии в Бразилию, я мог получить по ней каждую вещь, вплоть до трех глиняных ковшиков. Что касается моего баркаса, то капитан, видя, что он очень хорош, сказал, что охотно купит его у меня для своего корабля, и спросил, сколько я хочу получить за него. На это я ответил, что он поступил со мной так великодушно во всех отношениях, что я ни в коем случае не стану назначать цены за свою лодку, а всецело предоставлю это ему.
Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за нее восемьдесят пиастров в Бразилии, но что если по приезде туда кто-нибудь предложит мне больше, то и он даст мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят золотых за Ксури. Мне очень не хотелось брать эти деньги, и не потому, чтобы я боялся отдать мальчика капитану, а потому что мне было жалко продавать свободу бедняги, который так преданно помогал мне самому добыть ее. Я изложил капитану все эти соображения, и он признал их справедливость, но советовал не отказываться от сделки, говоря, что он выдаст мальчику обязательство отпустить его на волю через десять лет, если он примет христианство.
Это меняло дело. А так как к тому же сам Ксури выразил желание перейти к капитану, то я и уступил его. Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно, и после двадцатидвухдневного плавания мы вошли в бухту Тодос лос Сантос, или Всех Святых. Итак, я еще раз избавился от самого бедственного положения, в какое только может попасть человек, и теперь мне оставалось решить, что делать с собой.
Я никогда не забуду великодушного отношения ко мне капитана португальского корабля. Он ничего не взял с меня за проезд, аккуратнейшим образом возвратил мне все мои вещи и дал мне сорок дукатов за львиную шкуру и двадцать за шкуру леопарда и вообще купил все, что мне хотелось продать, в том числе ящик с винами, два ружья и остаток воску часть которого пошла у нас на свечи. Одним словом, я выручил двести двадцать золотых и с этим капиталом сошел на берег Бразилии. Вскоре капитан ввел меня в дом одного своего знакомого, такого же доброго и честного человека, как он сам.
Это был владелец ingenio, то есть сахарной плантации и сахаристого завода. Я прожил у него довольно долгое время и, благодаря этому, познакомился с культурой сахарного тростника и с сахарным производством. Видя, как хорошо живется плантаторам и как быстро они богатеют, я решил хлопотать о разрешении поселиться здесь окончательно и самому заняться этим делом. В то же время я старался придумать какой-нибудь способ вытребовать из Лондона хранившиеся у меня там деньги.
Когда мне удалось получить бразильское подданство, я на все мои наличные деньги купит участок невозделанной земли и стал составлять план моей будущей плантации и усадьбы, сообразуясь с размерами той денежной суммы, которую я рассчитывал получить из Лондона. Был у меня сосед, португалец из Лиссабона, по происхождению англичанин, по фамилии Уэлз. Он находился приблизительно в таких же условиях, как и я. Я называю его соседом, потому что его плантация прилегала к моей.
Мы были с ним в самых приятельских отношениях. У меня, как и у него. Но по мере того, как земля возделывалась, мы богатели, так что на третий год часть земли была у нас засажена табаком, и мы разделали по большому участку под сахарный тростник к будущему году. Но мы оба нуждались в рабочих руках, и тут мне стало ясно, как нерасчетливо я поступил, расставшись с мальчиком Ксури.
Теперь мне не оставалось ничего более, как продолжать в том же духе. Я навязал себе на шею дело, не имевшее ничего общего с моими природными наклонностями, прямо противоположное той жизни, о какой я мечтал, ради которой я покинул родительский дом и пренебрег отцовскими советами. Более того, я сам пришел к той золотой середине, к той высшей ступени скромного существования, которую советовал мне избрать мой отец и которой я мог бы достичь с таким же успехом, оставаясь на родине и не утомляя себя скитаниями по белу свету. Как часто теперь говорил я себе, что мог бы делать то же самое и в Англии, живя между друзьями, не забираясь за пять тысяч миль от родины, к чужеземцам и дикарям, в дикую страну, куда до меня никогда не дойдет даже весточка из тех частей земного шара, где меня немного знают!
Вот каким горьким размышлениям о своей судьбе предавался я в Бразилии. Кроме моего соседа-плантатора, с которым я изредка виделся, мне не с кем было перекинуться словом; все работы мне приходилось исполнять собственными руками, и я, бывало, постоянно твердил, что живу точно на необитаемом острове, и жаловался, что кругом нет ни одной души человеческой. Как справедливо покарала меня судьба, когда впоследствии и в самом деле забросила меня на необитаемый остров, и как полезно было бы каждому из нас, сравнивая свое настоящее положение с другим, еще худшим, помнить, что Провидение во всякую минуту может совершить обмен и показать нам на опыте, как мы были счастливы прежде! Да, повторяю, судьба наказала меня по заслугам, когда обрекла на ту действительно одинокую жизнь на безотрадном острове, с которой я так несправедливо сравнивал свое тогдашнее житье, которое, если б у меня хватило терпения продолжать начатое дело, вероятно, привело бы меня к богатству и счастью… Мои планы относительно сахарной плантации приняли уже некоторую определенность к тому времени, когда мой благодетель капитан, подобравший меня в море, должен был отплыть обратно на родину его судно простояло в Бразилии около трех месяцев, пока он забирал новый груз на обратный путь.
И вот, когда я рассказал ему, что у меня остался в Лондоне небольшой капитал, он дал мне следующий дружеский и чистосердечный совет: «Сеньор инглеэе, — сказал он он всегда меня так величал , — дайте мне формальную доверенность и напишите в Лондон тому лицу, у которого хранятся ваши деньги. Напишите, чтобы для вас там закупили товаров таких, которые находят сбыт в здешних краях и переслали бы их в Лиссабон по адресу, который я вам укажу; а я, если Бог даст, вернусь я доставлю вам их в целости. Но так как дела человеческие подвержены всяким превратностям и бедам, то на вашем месте я взял бы на первый раз только сто фунтов стерлингов, то есть половину вашего капитала. Рискните сначала только этим.
Если эти деньги вернутся к вам с прибылью, вы можете таким же образом пустить в оборот и остальной капитал, а если пропадут, так у вас, по крайней мере, останется хоть что-нибудь в запасе». Совет был так хорош и так дружествен, что лучшего, казалось мне, нельзя и придумать, и мне остается только последовать ему. Поэтому у я, не колеблясь, выдал капитану доверенность, как он того желал, и приготовил письмо к вдове английского капитана, которой когда-то отдал на сохранение свои деньги. Я подробно описал ей все мои приключения: рассказал, как я попал в неволю, как убежал, как встретил в море португальский корабль и как человечно обошелся со мной капитан.
В заключение я описал ей настоящее мое положение и дал необходимые указания насчет закупки для меня товаров. Мой друг капитан тотчас по прибытии своем в Лиссабон через английских купцов переслал в Лондон одному тамошнему купцу заказ на товары. Лондонский купец немедленно передал оба письма вдове английского капитана, и она не только выдала ему требуемую сумму, но еще послала от себя португальскому капитану довольно кругленькую сумму в виде подарка за его гуманное и участливое отношение ко мне. Закупив на все мои сто фунтов английских товаров, по указаниям моего приятеля капитана, лондонский купец переслал их ему в Лиссабон, а тот благополучно доставил их мне в Бразилию.
В числе других вещей он уже по собственному почину ибо я был настолько новичком в моем деле, что мне это даже не пришло в голову привез мне всевозможных земледельческих орудий, а также всякой хозяйственной утвари. Все это были вещи, необходимые для работ на плантации, и все они очень мне пригодились. Когда прибыл мой груз, я был вне себя от радости и считал свою будущность отныне обеспеченной. Мой добрый опекун капитан, кроме всего прочего, привез мне работника, которого нанял с обязательством прослужить мне шесть лет.
Для этой цели он истратил собственные пять фунтов стерлингов, полученные в подарок от моей приятельницы, вдовы английского капитана. Он наотрез отказался от всякого возмещения, и я уговорил его только принять небольшой тюк табаку, как плод моего собственного хозяйства. И это было не все. Так как весь груз моих товаров состоял из английских мануфактурных изделий — полотен, байки, сукон, вообще таких вещей, которые особенно ценились и требовались в этой стране, то я имел возможность распродать его с большой прибылью; словом, когда все было распродано, мой капитал учетверился.
Благодаря этому, я далеко опередил моего бедного соседа по разработке плантации, ибо первым моим делом после распродажи товаров было купить невольника-негра и нанять еще одного работника-европейца кроме того, которого привез мне капитан из Лиссабона. Но дурное употребление материальных благ часто является вернейшим путем к величайшим невзгодам. Так было и со мной. В следующем году я продолжал возделывать свою плантацию с большим успехом и собрал пятьдесят тюков табаку сверх того количества, которое я уступил соседям в обмен на предметы первой необходимости.
Все эти пятьдесят тюков, весом по сотне с лишком фунтов каждый, лежали у меня просушенные, совсем готовые к приходу судов из Лиссабона. Итак, дело мое разрасталось; но по мере того, как я богател, голова моя наполнялась планами и проектами, совершенно несбыточными при тех средствах, какими я располагал: короче, это были того рода проекты, которые нередко разоряют самых лучших дельцов. Но мне была уготовлена иная участь: мне по прежнему суждено было самому быть виновником всех моих несчастий. И точно для того, чтобы усугубить мою вину и подбавить горечи в размышления над моей участью, размышления, на которые в моем печальном будущем мне было отпущено слишком много досуга, все мои неудачи вызывались исключительно моей страстью к скитаниям, которой я предавался с безрассудным упорством, тогда как передо мной открывалась светлая перспектива полезной и счастливой жизни, стоило мне только продолжать начатое, воспользоваться теми житейскими благами, которые так щедро расточало мне Провидение, и исполнять свой долг.
Как уже было со мною однажды, когда я убежал из родительского дома, так и теперь я не мог удовлетвориться настоящим. Я отказался от надежды достигнуть благосостояния, быть может, богатства, работая на своей плантации, — все оттого, что меня обуревало желание обогатиться скорее, чем допускали обстоятельства. Таким образом, я вверг себя в глубочайшую пучину бедствий, в какую, вероятно, не попадал еще ни один человек и из которой едва ли можно выйти живым и здоровым. Перехожу теперь к подробностям этой части моих похождений.
Прожив в Бразилии почти четыре года и значительно увеличивши свое благосостояние, я, само собою разумеется, не только изучил местный язык, но и завязал большие знакомства с моими соседями-плантаторами, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам портового города. Встречаясь с ними, я часто рассказывал им о двух моих поездках к берегам Гвинеи, о том, как ведется торговля с тамошними неграми и как легко там за безделицу — за какие-нибудь бусы, ножи, ножницы, топоры, стекляшки и тому подобные мелочи — приобрести не только золотого песку и слоновую кость, но даже в большом количестве негров-невольников для работы в Бразилии. Мои рассказы они слушали очень внимательно, в особенности, когда речь заходила о покупке негров. В то время, надо заметить, торговля невольниками была весьма ограничена, и для нее требовалось так называемое assiento, то есть разрешение от испанского или португальского короля; поэтому негры-невольники были редки и чрезвычайно дороги.
Как-то раз нас собралась большая компания: я и несколько человек моих знакомых плантаторов и купцов, и мы оживленно беседовали на эту тему. На следующее утро трое из моих собеседников явились ко мне и объявили, что, пораздумав хорошенько над тем, что я им рассказал накануне, они пришли ко мне с секретным предложением. Затем, взяв с меня слово, что все, что я от них услышу, останется между нами, они сказали мне, что у всех у них есть, как и у меня, плантации, и что ни в чем они так не нуждаются, как в рабочих руках. Поэтому они хотят снарядить корабль в Гвинею за неграми.
Но так как торговля невольниками обставлена затруднениями и им невозможно будет открыто продавать негров по возвращении в Бразилию, то они думают ограничиться одним рейсом, привезти негров тайно, а затем поделить их между собой для своих плантаций. Вопрос был в том, соглашусь ли я поступить к ним на судно в качестве судового приказчика, то есть взять на себя закупку негров в Гвинее. Они предложили мне одинаковое с другими количество негров, при чем мне не нужно было вкладывать в это предприятие ни гроша. Нельзя отрицать заманчивости этого предложения, если бы оно было сделано человеку, не имеющему собственной плантации, за которой нужен был присмотр, в которую вложен значительный капитал и которая со временем обещала приносить большой доход.
Но для меня, владельца такой плантации, которому следовало только еще года три-четыре продолжать начатое, вытребовав из Англии остальную часть своих денег — вместе с этим маленьким добавочным капиталом мое состояние достигло бы трех, четырех тысяч фунтов стерлингов и продолжало бы возрастать — для меня помышлять о подобном путешествия было величайшим безрассудством. Но мне на роду было написано стать виновником собственной гибели. Как прежде я был не в силах побороть своих бродяжнических наклонностей, и добрые советы отца пропали втуне, так и теперь я не мог устоять против сделанного мне предложения. Словом, я отвечал плантаторам, что с радостью поеду в Гвинею, если в мое отсутствие они возьмут на себя присмотр за моим имуществом и распорядятся им по моим указаниям в случае, если я не вернусь.
Они торжественно обещали мне это, скрепив наш договор письменным обязательством; я же, с своей стороны, сделал формальное завещание на случай моей смерти: свою плантацию и движимое имущество я отказывал португальскому капитану, который спас мне жизнь, но с оговоркой, чтобы он взял себе только половину моей движимости, а остальное отослал в Англию. Словом, я принял все меры для сохранения моей движимости и поддержания порядка на моей плантации. Прояви я хоть малую часть столь мудрой предусмотрительности в вопросе о собственной выгоде, составь я столь же ясное суждение о том, что я должен и чего не должен делать, я, наверное, никогда бы не бросил столь удачно начатого и многообещающего предприятия, не пренебрег бы столь благоприятными видами на успех и не пустился бы в море, с которым неразлучны опасности и риск, не говоря уже о том, что у меня были особые причины ожидать от предстоящего путешествия всяких бед. Но меня торопили, и я скорее слепо повиновался внушениям моей фантазии, чем голосу рассудка.
Итак, корабль был снаряжен, нагружен подходящим товаром, и все устроено по взаимному соглашению участников экспедиции. В недобрый час, 1-го сентября 1659 года, я взошел на корабль. Это был тот самый день, в который восемь лет тому назад я убежал от отца и матери в Гулль, — тот день, когда я восстал против родительской власти и так глупо распорядился своею судьбой. Наше судно было вместимостью около ста двадцати тонн: на нем было шесть пушек и четырнадцать человек экипажа, не считая капитана, юнги и меня.
Тяжелого груза у нас не было, и весь он состоял из разных мелких вещиц, какие обыкновенно употребляются для меновой торговли с неграми: из ножниц, ножей, топоров, зеркалец, стекляшек, раковин, бус и тому подобной дешевки. Как уже сказано, я сел на корабль 1-го сентября, и в тот же день мы снялись с якоря. Сначала мы направились к северу вдоль берегов Бразилии, рассчитывая свернуть к африканскому материку, когда дойдем до десятого или двенадцатого градуса северной широты, таков в те времена был обыкновенный курс судов. Все время, покуда мы держались наших берегов, до самого мыса Св.
Августина, стояла прекрасная погода, было только чересчур жарко. От мыса Св. Августина мы повернули в открытое море и вскоре потеряли из виду землю. Мы держали курс приблизительно на остров Фернандо де Норонха, то есть на северо-восток.
Остров Фернандо остался у нас по правой руке. Это был настоящий ураган. Он начался с юго-востока, потом пошел в обратную сторону и, наконец, задул с севеpo-востока с такою ужасающей силой, что в течение двенадцати дней мы могли только носиться по ветру и, отдавшись на волю судьбы плыть, куда нас гнала ярость стихий. Нечего и говорить, что все эти двенадцать дней я ежечасно ожидал смерти, да и никто на корабле не чая остаться в живых.
Но наши беды не ограничились страхом бури: один из наших матросов умер от тропической лихорадки, а двоих — матроса и юнгу — омыло с палубы. На двенадцатый день шторм стал стихать, и капитан произвел по возможности точное вычисление. Оказалось, что мы находимся приблизительно под одиннадцатым градусом северной широты, но что нас отнесло на двадцать два градуса к западу от мыса Св. Мы были теперь недалеко от берегов Гвианы или северной части Бразилии, за рекой Амазонкой, и ближе к реке Ориноко, более известной в тех краях под именем Великой Реки.
Капитан спросил моего совета, куда нам взять курс. В виду того, что судно дало течь и едва ли годилось для дальнего плавания, он полагал, что лучше всего повернуть к берегам Бразилии. Но я решительно восстал против этого. В конце концов, рассмотрев карты берегов Америки, мы пришли к заключению, что до самых Караибских островов не встретим ни одной населенной страны, где можно было бы найти помощь.
Поэтому мы решили держать курс на Барбадос, до которого, по нашим расчетам, можно было добраться в две недели, так как нам пришлось бы немного уклониться от прямого пути, чтоб не попасть в течение Мексиканского залива. О том же, чтобы идти к берегам Африки, не могло быть и речи: наше судно нуждалось в починке, а экипаж — в пополнении. В виду вышеизложенного, мы изменили курс и стали держать на запад-северо-запад. Мы рассчитывали дойти до какого-нибудь из островов, принадлежащих Англии, и получить там помощь.
Но судьба судила иначе. Так же стремительно, как и в первый раз, мы понеслись на запад и очутились далеко от торговых путей, так что, если бы даже мы не погибли от ярости волн, у нас все равно почти не было надежды вернуться на родину, и мы, вероятнее всего, были бы съедены дикарями. Однажды ранним утром, когда мы бедствовали таким образом — ветер все еще не сдавал — один из матросов крикнул: «Земля! В тот же миг от внезапной остановки вода хлынула на палубу с такой силой, что мы уже считали себя погибшими: стремглав бросились мы вниз в закрытые помещения, где и укрылись от брызг и пены.
Тому, кто не бывал в подобном положении, трудно дать представление, до какого отчаяния мы дошли. Мы не знали, где мы находимся, к какой земле нас прибило, остров это или материк, обитаемая земля или нет. А так как буря продолжала бушевать, хоть и с меньшей силой, мы не надеялись даже, что наше судно продержится несколько минут, не разбившись в щепки; разве только каким-нибудь чудом ветер вдруг переменится. Словом, мы сидели, глядя друг на друга и ежеминутно ожидая смерти, и каждый готовился к переходу в иной мир, ибо в здешнем мире нам уже нечего было делать.
Единственным нашим утешением было то, что, вопреки всем ожиданиям, судно было все еще цело, и капитан оказал, что ветер начинает стихать. Но хотя нам показалось, что ветер немного стих, все же корабль так основательно сел на мель, что нечего было и думать сдвинуть его с места, и в этом отчаянном положении нам оставалось только позаботиться о спасении нашей жизни какой угодно ценой. У нас было две шлюпки; одна висела за кормой, но во время шторма ее разбило о руль, а потом сорвало и потопило или унесло в море. На нее нам нечего было рассчитывать.
Оставалась другая шлюпка, но как спустить ее на воду?
Правда, «дикой дыни», о которой говорится в книге, там нет. Но возможно, Робинзон Крузо называл так папайю? По описанию плода и цвету мякоти она очень похожа. Все остальное, что описывает автор, могло быть на любом из мелких островов, которых сотни тысяч на планете. К какому народу принадлежал Пятница? Этничность Пятницы вычислить нетрудно.
Он миролюбив, сражаться не склонен, обладает скромностью.
Подлинная история Робинзона Крузо. Чьи приключения пересказаны в знаменитом романе?
Принято считать, что прототипом фигуры Робинзона Крузо послужила фигура шотландского моряка Александра Селькирка. Здесь вы можете слушать аудиокнигу Робинзон Крузо онлайн бесплатно в хорошем качестве. Но мало кто знает, что образ Робинзона, «прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки», был срисован с вполне реального человека, увлекательная история которого и послужила написанию романа. Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев кораблекрушение во время страшной бури, был выброшен на берег этого ужасного, злополучного острова, который я назвал Островом отчаяния. Дневник Робинзона Крузо свидетельствует, что его пишет человек думающий, анализирующий ситуацию, не сдающийся в очень сложной ситуации.