«Строгие размышления Робинзона Крузо» на русский язык так и не была переведена. Главный герой романа, Робинзон Крузо, сын торговца из Йорка, в результате кораблекрушения оказывается на необитаемом острове. Дневник Робинзона Крузо свидетельствует, что его пишет человек думающий, анализирующий ситуацию, не сдающийся в очень сложной ситуации.
Гениальный пиар через века: Робинзон Крузо как идеальный господин мира
Почему Дефо не придумал на основе реальных фактов детектив, перенеся воображаемых героев в воображаемую обстановку? Возможно, писатель как профессионал разведки не мог описывать подробности шпионажа, а как автор — не мог и не хотел придумывать фантастические истории, предпочитая реализм. У Дефо было врожденное чувство секретности, которое помогло ему совмещать две профессии и добиться успеха и в том, и в другом деле. Настоящий шпион именно такой, как Дефо, не похож на литературного героя Джеймса Бонда, придуманного Яном Флемингом. Уточним, что Ян Флеминг — английский писатель, работавший над серией о Джеймсе Бонде, секретном разведчике 007.
Я пустил в ход ещё и другую хитрость, на которую мавр тоже попался по простоте своей души. Его имя было Измаил, но все его звали Мали или Мули. Вот я и сказал ему: — Мали, у нас на баркасе есть хозяйские ружья. Что, если б ты добыл немножко пороху и дроби? Может быть, нам удалось бы подстрелить себе на обед несколько альками птица вроде нашего кулика.
Хозяин держит порох и дробь на корабле, я знаю. Он захватил также и пули. Всё это мы сложили в баркас. Кроме того, в хозяйской каюте нашлось ещё немного пороху, который я пересыпал в одну из стоявших в ящике почти пустую бутылку, перелив из неё остатки вина в другую. Таким образом, мы запаслись всем необходимым для путешествия и вышли из гавани на рыбную ловлю. В сторожевой башне, что стоит у входа в гавань, знали, кто мы такие, и наше судно не привлекло внимания. Отойдя от берега не больше как на милю, мы убрали парус и стали готовиться к ловле. Ветер был северо-северо-восточный, что не отвечало моим планам, потому что, дуй он с юга, я мог бы наверняка доплыть до испанских берегов, по крайней мере до Кадикса; но откуда бы он ни дул, я твёрдо решил одно: убраться подальше от этого ужасного места, а потом будь что будет. Поудив некоторое время и ничего не поймав — я нарочно не вытаскивал удочки, когда у меня рыба клевала, чтобы мавр ничего не видел, — я сказал: — Тут у нас дело не пойдёт; хозяин не поблагодарит нас за такой улов.
Надо отойти подальше. Не подозревая подвоха, мавр согласился и поставил паруса, так как он был на носу баркаса. Я сел на руль и, когда баркас отошёл ещё мили на три в открытое море, лёг в дрейф как будто затем, чтобы приступить к рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я подошёл к мавру сзади, нагнулся, словно рассматривая что-то под ногами, вдруг обхватил его, поднял и швырнул за борт. Мавр мгновенно вынырнул, ибо плавал как пробка, и стал умолять, чтобы я взял его на баркас, клянясь, что поедет со мной хоть на край света. Он плыл так быстро, что догнал бы лодку очень скоро, тем более что ветра почти не было. Тогда я бросился в каюту, схватил охотничье ружьё и, направив на него дуло, крикнул, что не желаю ему зла и не сделаю ему ничего дурного, если он оставит меня в покое. Тогда он повернул к берегу и, несомненно, доплыл до него без особого труда — пловец он был отличный. Конечно, я мог бы бросить в море мальчика, а мавра взять с собою, но довериться ему было бы опасно.
Когда он отплыл достаточно далеко, я повернулся к мальчику — его звали Ксури — и сказал: — Ксури! Если ты будешь мне верен, я сделаю тебя большим человеком, но если ты не погладишь своего лица в знак того, что не изменишь мне, то есть не поклянёшься бородой Магомета и его отца, я и тебя брошу в море. Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и отвечал так чистосердечно, что я не мог не поверить ему. Он поклялся, что будет мне верен и поедет со мной на край света. Пока плывущий мавр не скрылся из виду, я держал прямо в открытое море, лавируя против ветра. Я делал это нарочно, чтобы показать, будто мы идем к Гибралтарскому проливу как, очевидно, и подумал бы каждый здравомыслящий человек. В самом деле, можно ли предположить, что мы намерены направиться на юг, к тем поистине варварским берегам, где целые полчища негров со своими челноками окружили и убили бы нас; где, стоило только ступить на землю, нас растерзали бы хищные звери или ещё более кровожадные дикие существа в человеческом образе? Но как только стало смеркаться, я изменил курс и стал править на юг, уклоняясь слегка к востоку, чтобы не слишком удаляться от берегов. Благодаря довольно свежему ветерку и спокойствию на море мы шли таким хорошим ходом, что на другой день в три часа пополудни, когда впереди в первый раз показалась земля, мы были не менее чем на полтораста миль южнее Сале, далеко за пределами владений марокканского султана, да и всякого другого из тамошних владык; по крайней мере мы не видели ни одного человека.
Но я набрался такого страху у мавров и так боялся снова попасться им в руки, что, пользуясь благоприятным ветром, целых пять дней плыл, не останавливаясь, не приставая к берегу и не бросая якоря. Через пять дней ветер переменился на южный, и, по моим соображениям, если за нами и была погоня, то к этому времени преследователи уже должны были от неё отказаться, поэтому я решился подойти к берегу и стал на якорь в устье какой-то маленькой речки. Какая это была речка и где она протекала, в какой стране, у какого народа и под какой широтой, я не имел понятия. Я не видал людей на берегу, да и не стремился увидеть; главное для меня было — запастись пресной водой. Мы вошли в эту речку под вечер и решили, когда стемнеет, добраться вплавь до берега и осмотреть местность. Но как только стемнело, мы услыхали с берега такие ужасные звуки, такой неистовый рёв, лай и вой неведомых диких зверей, что бедный мальчик чуть не умер со страху и молил меня не сходить на берег до наступления дня. От невольников-англичан Ксури научился говорить на ломаном английском языке. Я был рад, что мальчик так весел, и, чтобы поддержать в нём эту бодрость духа, дал ему стакан вина из хозяйских запасов. Совет его, в сущности, был недурён, и я последовал ему.
Мы бросили якорь и простояли всю ночь, притаившись. Я говорю — притаившись, потому что мы ни минуты не спали. Часа через два-три после того, как мы бросили якорь, мы увидали на берегу огромных животных каких — мы и сами не знали ; они подходили к самому берегу, бросались в воду, плескались и барахтались, очевидно, чтобы освежиться, и при этом отвратительно визжали, ревели и выли; я в жизни не слыхал ничего подобного. Ксури был страшно напуган, да, правду сказать, и я тоже. Но ещё больше испугались мы оба, когда услыхали, что одно из этих страшилищ плывёт к нашему баркасу; мы не видели его, но по тому, как оно отдувалось и фыркало, могли заключить, что это было свирепое животное чудовищных размеров. Ксури решил, что это лев быть может, так оно и было, по крайней мере я не уверен в противном , и крикнул, что надо поднять якорь и уйти отсюда. Признаюсь, я немного оторопел, однако сейчас же схватил в каюте ружьё, и, как только я выстрелил, животное повернуло назад и поплыло к берегу. Невозможно описать, что за адский рёв, вопли и завывания поднялись на берегу и дальше, в глубине материка, когда раздался мой выстрел. Это давало мне некоторое основание предположить, что здешние звери никогда не слыхали такого звука.
Я окончательно убедился, что нам и думать нечего о высадке на берег ночью, но вряд ли возможно будет высадиться и днём: попасть в руки какого-нибудь дикаря не лучше, чем попасться в когти льву или тигру; по крайней мере эта опасность пугала нас нисколько не меньше. Тем не менее здесь или в другом месте, но нам необходимо было сойти на берег, ибо у нас не оставалось ни пинты воды. Но опять загвоздка была в том, где и как высадиться. Ксури объявил, что, если я его пущу на берег с кувшином, он постарается разыскать и принести пресную воду. А когда я спросил его, отчего же идти ему, а не мне и отчего ему не остаться в лодке, в ответе мальчика было столько глубокого чувства, что он подкупил меня навеки. Я дал мальчику поесть сухарей и выпить глоток вина из хозяйского запаса, о котором я уже говорил; затем мы подтянулись поближе к земле и, соскочив в воду, направились к берегу вброд, не взяв с собой ничего, кроме оружия да двух кувшинов для воды. Я не хотел удаляться от берега, чтоб не терять из виду баркаса, опасаясь, как бы вниз по реке к нам не спустились дикари в своих пирогах; но Ксури, заметив низинку на расстоянии приблизительно одной мили от берега, зашагал туда с кувшином. Вскоре я увидел, что он бежит назад. Подумав, что за ним гонятся дикари либо он испугался хищного зверя, я бросился к нему на помощь, но, подбежав ближе, увидел, что на плечах у него что-то лежит.
Оказалось, он убил какого-то зверька вроде нашего зайца, но иной окраски и с более длинными ногами. Мы оба радовались такой удаче, и мясо убитого животного оказалось очень вкусным; но ещё больше я обрадовался, услышав от Ксури, что он нашёл хорошую пресную воду и не встретил диких людей. Потом оказалось, что наши чрезмерные хлопоты о воде были напрасны: в той самой речке, где мы стояли, только немного повыше, куда не достигал прилив, вода была совершенно пресная, и мы, наполнив кувшины, устроили пиршество из убитого зайца и приготовились продолжать путь, так и не обнаружив в этой местности никаких следов человека. Я уже побывал однажды в этих местах, и мне было хорошо известно, что Канарские острова и острова Зелёного Мыса отстоят недалеко от материка. Но теперь у меня не было с собой приборов для наблюдений, и, следовательно, я не мог определить, на какой широте мы находимся; к тому же я не знал в точности или, во всяком случае, не помнил, на какой широте лежат эти острова, поэтому неизвестно было, где их искать и когда следует свернуть в открытое море, чтобы приплыть к ним; знай я это, мне было бы нетрудно добраться до какого-нибудь из островов. Но я надеялся, что если я буду держаться вдоль берега, покамест не дойду до той части страны, где англичане ведут береговую торговлю, то я, по всей вероятности, встречу какое-нибудь английское купеческое судно, совершающее свой обычный рейс, и оно нас подберёт. По всем моим расчётам, мы находились теперь против береговой полосы, что тянется между владениями марокканского султана и землями негров. Это пустынная, безлюдная область, где обитают одни только дикие звери: негры, боясь мавров, покинули её и ушли дальше на юг, а мавры нашли невыгодным заселять эти бесплодные земли; вернее же, что тех и других распугали тигры, львы, леопарды и прочие хищники, которые водятся здесь в несметном количестве. Таким образом, для мавров эта область служит только местом охоты, на которую они отправляются целыми армиями, по две, по три тысячи человек.
Неудивительно поэтому, что на протяжении чуть ли не ста миль мы видели днём лишь безлюдную пустыню, а ночью не слыхали ничего, кроме воя и рёва диких зверей. Два раза в дневную пору мне показалось, что я вижу вдали Тенерифский пик — высочайшую вершину горы Тенериф, что на Канарских островах. Я даже пробовал сворачивать в море в надежде добраться туда, но оба раза противный ветер и сильное волнение, опасное для моего утлого судёнышка, принуждали меня повернуть назад, так что в конце концов я решил не отступать более от моего первоначального плана и держаться вдоль берегов. После того как мы вышли из устья речки, нам ещё несколько раз пришлось приставать к берегу для пополнения запасов пресной воды. Однажды ранним утром мы стали на якорь под защитой довольно высокого мыска; прилив только ещё начинался, и мы ждали полной его силы, чтобы подойти ближе к берегу. Вдруг Ксури, у которого, видно, глаза были зорче моих, тихонько окликнул меня и сказал, что нам лучше бы отойти от берега подальше. Я взглянул, куда он показывал, и действительно увидел страшилище. Это был огромной величины лев, лежавший на скате берега в тени нависшей скалы. Мальчик испугался.
Я не стал возражать, велел только не шевелиться и, взяв самое большое ружьё, по калибру почти равнявшееся мушкету, зарядил его двумя кусками свинца и порядочным количеством пороху; в другое я вкатил две большие пули, а в третье у нас было три ружья — пять пуль поменьше. Взяв первое ружьё и хорошенько прицелившись зверю в голову, я выстрелил; но он лежал, прикрыв морду лапой, и заряд попал ему в переднюю лапу и перебил кость выше колена. Зверь с рычанием вскочил, но, почувствовав боль, сейчас же свалился, потом опять поднялся на трёх лапах и испустил такой ужасный рёв, какого я в жизни своей не слышал. Я был немного удивлён тем, что не попал ему в голову, однако, не медля ни минуты, взял второе ружьё и выстрелил зверю вдогонку, так как он заковылял было прочь от берега; на этот раз заряд попал прямо в цель. Я с удовольствием увидел, как лев упал и, издавая какие-то слабые звуки, начал корчиться в борьбе со смертью. Тут Ксури набрался храбрости и стал проситься на берег. Мальчик прыгнул в воду и поплыл к берегу, работая одной рукой и держа в другой ружьё. Подойдя вплотную к распростёртому зверю, он приставил дуло ружья к его уху и выстрелил, прикончив зверя. Дичь была знатная, но несъедобная, и я очень жалел, что мы истратили даром три заряда.
Но Ксури объявил, что он поживится кое-чем от убитого льва, и, когда мы вернулись на баркас, попросил у меня топор. Однако головы отрубить он не смог, а отрубил только лапу, которую и притащил с собой. Она была чудовищных размеров. Тут мне пришло в голову, что, может быть, нам пригодится шкура льва, и решил попытаться снять её.
Произведение повествует о нравственном возрождении человека в общении с природой и обессмертившее имя автора.
Написан как автобиография морского путешественника и плантатора Робинзона Крузо, желавшего ещё более разбогатеть скорым и нелегальным путём, но в результате кораблекрушения попавшего на необитаемый остров, где провёл 28 лет. Сам Дефо называл свой роман аллегорией. Материалом для романа Дефо послужило описание пребывания шотландского боцмана Селькирка на необитаемом острове в 1704—1709 годах.
Сам Даниэль Дефо писал свою книгу для взрослых и поднял в ней вопросы, которые в Англии и сегодня считаются больными. В шотландской деревне есть памятник Робинзону Крузо. Памятника же автору, Даниэлю Дефо, нигде в Британии нет. Все, что можно наскрести в Лондоне, где родился, мыкался, печатался и умер этот человек-оркестр , — надгробие на кладбище «Банхилл Хиллс». Сейчас роман не входит в английскую школьную программу. Однако он повлиял на многих писателей.
Читать книгу: «Робинзон Крузо»
| Робинзон Крузо - слушать аудиокнигу онлайн бесплатно | Остров, на котором прожил Селкирс до сегодняшнего дня называют островом Робинзона Крузо, на который приезжает множество любопытных туристов. |
| Приключения Робинзона Крузо на Урале — Ураловед | Роман англичанина Даниэля Дефо о Робинзоне Крузо читают уже три века. |
Робинзону Крузо, самому известному «выживальщику», исполняется 350 лет!
Именно столько лет назад впервые была опубликована книга Даниеля Дефо «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами. Написано им самим» именно таково полное название.
Написано им самим» именно таково полное название. Много воды утекло с тех пор, но мы помним смекалку, оптимизм и иронию Робинзона и отмечаем день рождения этой замечательной книги.
Разве это не та же картина, фундаментально отделяющая находящихся в аду, читай в дикости, которая обнаруживается и у Дефо? Робинзон, поначалу возненавидевший дикарей-каннибалов, вознамерился их истреблять, но потом ему на ум пришло соображение о том, что их омерзительные обычаи, возможно, промысел творца: «Я стал спокойнее и хладнокровнее относиться к этой затее; я спросил себя, какое я имею право брать на себя роль судьи и палача этих людей. Пускай они преступны; но коль скоро сам бог в течение стольких веков предоставляет им творить зло безнаказанно, то, значит, на то его воля. Как знать? Даниэль Дефо Картина мира у, казалось бы, столь разных и разнокалиберных авторов, как Данте и Дефо, говорит об одном: ад должен существовать вместе со своими обитателями, ибо такова воля высшей справедливости. Ну и, наконец, в-третьих, Дефо выводит определенный тип путешественника и колонизатора, который наделен такими чертами, которые, если они имеют место быть у очень молодого человека, вполне простительны и естественны, но если они в дальнейшем не трансформируются и ничем не уравновесятся, то перед нами предстает очень специфический персонаж. Если юноша обуреваем страстью по самоутверждению — это нехорошо, но нормально. Если этой страстью обуреваем взрослый мужчина, да еще и вооружившийся метафизическим обоснованием оной, то это уже страшно. В 1979 году великий кинорежиссер Фрэнсис Форд Коппола снял посвященный войне во Вьетнаме киношедевр «Апокалипсис сегодня». Сценарий к «Апокалипсису» Копполе помогал писать военный журналист, работавший во Вьетнаме, Майкл Герр. В этом фильме одним из важнейших компонентов апокалипсиса, который имел место в реальности, было поведение современных Робинзонов, они же американские военнослужащие. Командир подразделения устраивал на фоне самолетов, поливающих мирное население напалмом, покатушки на доске для серфинга, а потом еще посылал военный вертолет искать эту доску в джунгли. К другому подразделению приезжали модели из эротических журналов, сексуальные услуги которых американские военные обменивали на бочку мазута. И так далее и тому подобное. Стэнли Кубрик Стэнли Кубрик Позже, в 1987 году, другой великий кинорежиссер — Стэнли Кубрик снял ровно про то же самое свою «Цельнометаллическую оболочку». В обоих фильмах американские солдаты ведут себя по отношению к местному населению как самодовольные свиньи, пользующиеся своим военно-техническим превосходством, подобному Робинзону, который пользовался наличием ружья против дикарей. Не случайно в фильме Кубрика антагонист главного героя — американский пулеметчик, имеет позывной «зверюга». Только, в отличие от книги Дефо, в обоих фильмах главные герои признают, что не несут с собой никакого света, а сеют только смерть и разрушение. Разница лишь в том, что герой Кубрика признает правду за героически погибшей вьетнамской девушкой. А герой Копполы понимает, что из этого реального апокалипсиса можно только уйти, ибо победить в нем невозможно. Но дело, разумеется, не только в кино. Разве реальные новостные сводки не свидетельствуют о том же самом? Разве фильмы Кубрика и Копполы — это поклеп на американскую армию, а не правда, показанная художественными средствами? А глобальный капитализм в целом? Великий социолог и мыслитель Макс Вебер написал ставшую классической книгу «Протестантская этика и дух капитализма». Разве этот дух, он же — дух Робинзона, не проникнут желанием освободиться от обездоленных и от тех, кто не добился успеха? Ведь тот, кто не добился успеха, он почему беден? Потому что дикарь и ему на роду написано быть в аду, ибо таков промысел божий. Ведь для капитализма сама мысль о том, что добро может приносить убыток — кощунственна, ибо протестант знает, что если дело, которым он занимается, угодно богу, то он будет процветать, а если нет, то наоборот. Материальный достаток и божья благодать для протестанта имеют положительную корреляцию.
Он становится советником короля: заказывающего ему и памфлеты. Всё это — бурное, необычное, говорящее о множественности одарённостей Дефо — меркнет постепенно рядом с Робинзоном Крузо — романом, становящимся альфой английского романа, и оставляющим Дефо в истории литературы на первых позициях. Неистовые молитвы Робинзона равны трудам по выживанию, столь же неистовым, переплетённые лентами необходимости в большей степени, нежели гирляндами надежд. Солью разъест душу отчаяние: равнодушное великолепие острова, равно как и величавое спокойствие вод, вспенившихся и разоривших корабль — словно противоречат деятельности… Гляди в небо: бесконечно-синее, и помирай. Нет, инстинкт, заложенный в человеке противоречит оному: Робинзон выбирает борьбу. В данном случае право выбора, обычно весьма условное для человека, у него было. Развернутся периоды и пассажи великолепной английской прозы: Дефо был мастером языка, словно используя волшебный камертон, настроил его на необыкновенное, гармоничное, музыкальное звучание, сколь бы тяжело не было содержание. Робинзон победит. В первую очередь себя самого. Взрываясь в молитвах, непременных и постоянных, ничуть не претендуя на святость, к тому же и не существующую в протестантском пантеоне благочестия, он верит, верит… В том числе в то, — что и страдания его, и жизнь на грани для чего-то нужны: возможно, для укрепления души ради грядущего запредельного странствия. Стояла ли рядом с ним смерть? Или — поскольку у каждого своя дата — была далеко, далеко, пока небо любовалось постепенным упорством, с которым Робинзон вершил свои труды… …Роман… написан как автобиография путешественника и плантатора, желавшего разбогатеть ещё более — скорым и нечестивым путём. Кораблекрушение опровергло планы; план назидательности в романе не особенно прописан. Но вот «Робинзоном Крузо» Дефо положил начало английскому роману вообще, породив в частности моду на псевдодокументальные хроники: повышенной мужественности. Человек может выжить везде.
Гениальный пиар через века: Робинзон Крузо как идеальный господин мира
Посетив Китай и Россию, Робинзон вернулся домой в Англию, тихо и спокойно доживая свой век. Реклама Серьезные размышления Робинзона Крузо До Робинзона Крузо дошли слухи недоброжелателей о том, что всё, описанное в предыдущих книгах, — вымысел и небывальщина. Возмущённый мужчина поспешил опровергнуть это, а также поделиться своими размышлениями на серьёзные темы. Я утверждаю, что мой рассказ, хотя и аллегоричен, всё же достаточно историчен, и что он является прекрасным примером жизни, полной беспрецедентных несчастий… В назидательной форме Робинзон делится своими умозаключениями, затрагивающими такие аспекты как одиночество, свобода слова, религия… Эти рассуждения отражают противоречивый дух современной автору эпохи. Пересказал Сергей Симиненко. За основу пересказа взяты издания романов в переводе М. Шишмарёвой и З.
Журавской, а также работы В. Высоковой и А. Нашли ошибку? Пожалуйста, отредактируйте этот пересказ в Народном Брифли. Понравился ли пересказ? Ваши оценки помогают понять, какие пересказы написаны хорошо, а какие надо улучшить.
Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.
Аллегория европейской цивилизации. Островитянин снова проходит в миниатюре путь, по которому шло в своем развитии человечество - приручает животных, осваивает земледелие и ремесла, строит жилище, а потом и крепость, налаживает контакты с соседями-дикарями и приобщает их к ценностям культуры.
Книга о воспитании - тема, наиболее популярная в 18-ом веке. Одиночество, общение с природой, труд и простой образа жизни - самые верные средства духовного совершенствования. Как говорил Жан-Жак Руссо, книга Дефо - "удачнейший трактат о естественном воспитании". Жизнь на острове сделала из человека, испорченного цивилизацией "естественного человека" - то есть, в представлении просветителей, идеального человека. Робинзон - книга об одиночестве. Остров - метафора, символизирующая одиночество человека в хотя и обжитом и густонаселенном, но чуждом и враждебном мире. Каждый человек по-своему одинок, и поэтому может почувствовать себя Робинзоном.
Жить в обществе, и быть свободным от общества нельзя - это мы все прекрасно знаем. Но каждому из нас необходимо время от времени побыть наедине с собой. Философ Э. Фромм так говорит об этом: "Парадокс человеческого существования состоит в том, что человек в одно и то же время ищет и близости и независимости, единения с другими и сохранения своей особенности и уникальности". Может быть, это явление даже заслуживает наименования "комплекс Робинзона". Главная тема романа - не одиночество, а социальная связь, отношения Робинзона и Пятницы. Отношение Робинзона к дикарю Пятнице - отношение большого брата к своему слуге, несмотря на весь гуманизм Робинзона.
Взгляды Робинзона достаточно политкорректны для европейца 17-го столетия - вспомним хотя бы его рассуждения о том, что дикари не виноваты в своей кровожадности. Робинзон вспоминает, как вели себя раньше испанские колонизаторы в Америке, не считавшие туземцев за людей и безжалостно их истреблявшие. Он противопоставляет этому свой, новый, "просвещённый" взгляд: белый человек должен нести дикарям всё лучшее, что есть в его культуре - культуре цивилизованного европейца. Однако то, что казалось прогрессивным в эпоху Дефо, - отношение к пятницам с позиций "строго, но доброго старшего брата" в наше время выглядит ужасающе неполиткорректным. Для современного правозащитника глобализм, попытка навязать другим людям ценности европейской цивилизации - еще одна форма возрождения колониализма. Культуры, обычаи и верования разных народов самоценны. Любой, даже самый дремучий пятница достоин большего, чем школьная парта, розги и добрые советы Робинзона, - он сам способен многому научить последнего.
Роман Дефо - психологический роман. Жизнь - игра, и люди в ней актеры, говорил соотечественник Дефо. Может быть, ситуация, когда исчезает не только публика в зрительном зале, но и сам зал, и не перед кем больше разыгрывать роли сможет лучше понять подлинную сущность человека? Кто же он все-таки такой - царь природы или животное, руководствующее инстинктами - самосохранения, размножения, развлечения? Что если актерство неотделимо от самой личности цивилизованного человека, и те игры, которым предаются люди в обществе себе подобных, просто сменят форму, превратившись в какой-нибудь другой вид лицедейства - перед самим собой, богом, или теми же людьми, превратившимися в образы и воспоминания? Дневники Робинзона - не более чем сон, порождение фантазии. Герой - обычный человек, который не хочет больше жить прежней жизнью; однако изменить ее он тоже не может.
Единственный возможный выход - "внутренняя эмиграция", погружение в мир грез и фантазий. Робинзон-мечтатель создает в своем воображении необитаемый остров, на котором ощущает себя полным владыкой. Со временем власть без подданных надоедает ему; он начинает постепенно заселять остров, придумывая сначала кровожадных дикарей, потом Пятницу, корабль, и весь окружающий мир. Это - только некоторые из толкований романа Дефо, - не говоря уже о том, что каждая эпоха заново открывает для себя историю Робинзона. Так о чем же рассказывает эта простая и наивная книга, и почему существует так много ее интерпретаций? Ответ очевиден. Простота романа - видимость, иллюзия.
Европеец Дефо написал своего "Робинзона Крузо" не буквами, а восточными иероглифами. Эти иероглифы скрывают какой-то иной, скрытый сюжет. Может быть, именно поэтому многим кажется, что история, рассказанная Дефо - чистый лист, на котором каждый желающий может попробовать написать свою собственную историю. Как бы разнообразны и многочисленны ни были источники "Робинзона Крузо", - писал литературовед А. Чамеев, - и по форме, и по содержанию роман представлял собой явление глубоко новаторское. Дефо создал оригинальное художественное произведение, сочетавшее в себе авантюрное начало с мнимой документальностью, традиции мемуарного жанра с чертами философской притчи. Любовь читателей к неувядающему творению Дефо, похоже, разделяют его коллеги по творческому цеху; наверное, ни одно литературное произведение не породило столько подражаний и римейков, как "Робинзон Крузо".
Слово А. Генису: "История Робинзона всегда составляла непреодолимый соблазн для плагиатора. С тех пор как почти три века назад на свет появился бессмертный роман Даниеля Дефо, бесчисленные авторы использовали необитаемый остров как полигон для мысленных экспериментов. Каждый из них обновлял ситуацию, вставляя в исходное уравнение - человек наедине с природой - тот смысл, что соответствовал философии своей эпохи". Каждая эпоха по-своему пересказывала историю, рожденную гением Дефо. Все-таки рассказ про одинокого человека на одиноком острове - это очень грустная история. Литература должна нести жизнеутверждающее начало - и вот на смену герою-одиночке приходит крепкая семья швейцарских робинзонов и трудовой коллектив робинзонов-янки, с энтузиазмом внедряющих бизнес-проект построения светлого технического будущего на уединенном "Таинственном острове".
Раздумья о смысле жизни и разумности устройства мироздания остались в далеком прошлом; сообщество островитян поглощено совсем другими проблемами. Если им и нужна идеология, то гораздо более конкретная и практичная - например, психология семьи или социология рабочей бригады. Двадцатый век - век рождения "антиутопий", начало которым положило легендарное крушение "Титаника". Новая эпоха выкрасила коллективные робинзонады в черный цвет. Сказание о Робинзоне вернулась к своей исходной точке - печальной истории призрака острова Лопеса, пересказанной в жанре фильма ужасов. Хуже одиночества, как известно, только плохие соседи. Именно их, выселив доброго Пятницу, подселили на необитаемый остров моряка из Йорка авторы "черных робинзонад".
Самое известное произведение в таком жанре - роман "Повелитель мух" Уильяма Голдинга, удостоенный Нобелевской премии. Группа английских школьников попадает на необитаемый остров - но не для того, чтобы построить там цивилизацию, а чтобы доказать ее невозможность. Быстро одичав, дети превращаются в некое подобие дикого племени и начинают жестокую войну друг с другом. Похожая история положена и в основу повести фантаста Лукьяненко "Рыцари сорока островов" - с той только разницей, что подростки не сами впадают в дикость, а принуждаются к беспощадной борьбе за выживание злыми пришельцами фантастика, однако! Современные литераторы не верят, подобно мыслителям эпохи просвещения в идеалы "естественного человека". Необитаемый остров в их произведениях, - не то место, где человек может найти путь к богу, возвыситься духовно или научиться полезным ремеслам. Не верят они и в саму цивилизацию.
Варварство, в которое впадают люди, оказавшиеся за ее обочиной, символизирует для них не возврат к первобытным инстинктам, а скорее гримасу, если не подлинное лицо потерявшего идеалы и насквозь прогнившего общества. Модернистские эксперименты с коллективными робинзонадами сменили произведения постмодернистского образца. Постмодернистская литература пришла к выводу, что образ Робинзона, белого человека на зеленом острове, исчерпал себя. Наступила очередь его спутника Пятницы, корабля, на котором он терпит крушение и самого острова. В романе "Дефо" корабль олицетворял связь Робинзона с цивилизацией. В романе Умберто Эко "Остров накануне" главный герой - это сам корабль, символ создавшей его цивилизации. Время действия книги - 1643г.
Судно, на котором совершает загадочное путешествие французский дворянин Роберт де Ла Грив, попадает в шторм и терпит крушение в далеких тропических морях. Роберту везет - плотик, на котором он пытается спастись, выносит в тихую заводь близ берегов неведомого острова. Однако герой обретает не сам остров, а всего лишь новый корабль, севший на мель неподалеку от него. Роберт - не моряк из Йорка, а сухопутный житель, к тому же аристократ. Он не только не умеет плавать, но даже не способен соорудить какое-нибудь средство, позволившее бы добраться до берега - может быть, просто не хочет задуматься на столь приземленную тему. Остров для него так же далек, как и американский континент для Робинзона. Герой Эко остается жить на корабле - хотя с таким же успехом Эко мог бы запереть его в библиотеке что он, собственно и делает и, отказавшись от каких-либо практических действий, отдается на волю фантазий и воспоминаний.
Постмодернизм, как писал с пафосом некий критик - это аристократка и проститутка в одном лице, ее свойства - элитарность и доступность одновременно. Необитаемый остров - всего лишь способ рассказать другим о предметах, которые интересны самому автору, используя для этого интересную и понятную среднему читателю форму. Рассказ о средневековье "Имя розы" стал детективом, повествование об "эпохе барокко" - робинзонадой. Приведем для примера названия некоторых глав книги: "Карта страны нежного"; "Трактат о боевой науке"; "Занимательная техника"; "О происхождении романов"; "Монолог о множественности миров". Наверное, в представлении автора необитаемый остров - самое удобное место для размышления о подобных предметах. Странный Робинзон без острова находит и своего странного пятницу. Пятница в романе Дефо был дикарем и язычником, пятница Умберто Эко - преподобный Каспар, иезуит и профессор математики, который и снарядил этот странный корабль с какими-то загадочными научными целями.
Впрочем, нашему Робинзону Пятница не очень-то и нужен, поэтому Эко, предоставив иезуиту возможность высказаться по всем вопросам, которые входили в кругозор образованного человека 17-го столетия, тотчас же отправляет его в дорогу. Постмодернистская литература не то чтобы не любит простых решений - скорее она их просто не знает. Единственный способ, которым дряхлый иезуит эпохи барокко может добраться если не до острова, то вообще куда-нибудь - это, конечно же, собственноручно изготовленный прообраз водолазного костюма. В финале романа герой, после долгих колебаний, принимает решение отправиться на остров. На корабле есть все для жизни, и похоже, он никогда бы не отважился на дерзкое путешествие, если бы не уверовал, что на острове его ждет возлюбленная, существующая только в его мечтах. Читатель так и остается в неведении, чем закончится эта попытка, однако огорчаться не стоит - наверняка мы уже знаем этот финал, а если и нет, что же - прочтем в следующем постмодернистском романе. Если главный персонаж романа Умберто Эко - корабль, то герой М.
Турнье - спутник и слуга Робинзона. Его роман так и назван - "Пятница". Герой Турнье только на первый взгляд напоминает персонажа Дефо. Во-первых, это вам не флегматичный британский, а настоящий латинский Робинзон, отличительной которого является повышенная эмоциональность. Созданием цивилизации он занимается с энтузиазмом, граничащим если не с помешательством, то с одержимостью, а установленный им порядок жизни на острове, который он называет "Сперанса" то есть надежда близок к абсурду. Он создает Палату мер и весов, Дворец Правосудия, Храм, правый придел которого отведен для гипотетических женщин; пишет Уголовный кодекс и Хартию острова, в которой назначает самого себя его губернатором, имеющим право наказывать своих подданных. Сам герой - то губернатор, то генерал, то пастор; своими разными "лицами" он как будто старается населить остров, организовать жизнь по всем правилам бюрократических формальностей.
Задача, которую поставил сам себе Робинзон - заменить установить на острове "нравственный порядок", одержав победу над порядком "естественным", который поначалу является для него синонимом "абсолютного беспорядка". Впрочем, бюрократический гений Робинзон - тоже человек, и кое-что человеческое ему не чуждо. Двадцатый век снял табу с обсуждения сексуальных проблем, что позволило М. Турнье затронуть некоторые деликатные вопросы, которые обошел молчанием джентльмен Дефо. Сексуальные проблемы необитаемого острова и наиболее эффективные способы их решения - одна из ключевых тем романа Справедливости ради, отметим, что свобода обсуждения ранее запретных тем коснулась и прототипа Робинзона - Селькирка. Некоторые авторы начали делать весьма двусмысленные предположения о том, с какой целью моряк бегал наперегонки с козами и почему они при этом так быстро улепетывали от него. Создается впечатление, что замысел автора прямо противоположен идее, положенной в основу романа великого англичанина.
Творение Дефо - апология цивилизации. Культурный европеец настолько тяжело переживает разлуку с ней, что ему не остается ничего другого, как в одиночку создавать цивилизацию на пустом месте. Мишель Турнье поставил задачей продемонстрировать всем абсурдность цивилизации, воплотив ее в карикатурном образе одержимого порядком трудоголика Робинзона. Европейская культура, в изображении француза - разновидность некоей заразной болезни, носителями которой являются представители белой расы. Как всякая болезнь, цивилизация обречена на самоуничтожение. Продукты, которые она создает, - тот же самый порох, - обрекают ее на гибель. Гранат и пушек не потребуется - достаточно всего лишь небольшого нарушения установленного порядка.
Случайная встреча двух продуктов высшей культуры - окурка и бочонка с порохом приводит к гибели всего мира, созданного Робинзоном. Если европейская культура - это мираж и химера, то в чем же выход? Ответом на это, по замыслу автора, призван послужить образ Пятницы. Сначала туземец, как и положено слуге, послушно исполняет роль тени Робинзона, но вскоре оказывается, что Пятница ведет свою, странную и непонятную для его хозяина жизнь. Главный герой книги Дефо - культурный европеец Робинзон, однако по мнению Турнье, величайшим изобретением английского романиста был именно Пятница, который и должен стать главным героем романа 20-го века. Если бы в романе "Пятница" было посвящение, - пишет Турнье в своем автобиографическом эссе "Святой дух", - то я посвятил бы эту книгу... Они должны всему учиться у нас, и прежде всего - научиться говорить на цивилизованном языке,...
На самом же деле, "дикарей не существует, а есть люди, которые относятся к цивилизации, отличной от нашей, и которую нам было бы полезно изучить". Разрушив до основания мир, построенный буржуа Робинзоном на отдельно взятом малообитаемом острове, туземный пролетарий Пятница взамен этого делится с ним своим миром и своими ценностями.
Не исключено, что своим романом Дефо вступал в заочную полемику с русскими дипломатами, которых писатель, имевший доступ ко двору, мог встречать в Лондоне во время Великого посольства Петра Первого в 1698 году. Сказка и быль Роман «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» не стал популярным ни в Англии, где писался, ни в России, ставшей местом действия значительной части произведения. Книгу впервые издали на русском языке в 1935 году, спустя 36 лет вышел пересказ романа с опущением некоторых деталей повествования. Произведение не сильно заинтересовало литературоведов и историков, но в наше время неожиданно привлекло внимание географов и путешественников — об этом мы расскажем дальше. Классические иллюстрации Жана Гранвиля Между тем «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» — замечательный литературный памятник, запечатлевший знания образованного англичанина начала XVIII века о современной ему России. Ведь ещё за сто лет до этого Уильям Шекспир, в чьих пьесах Россия и русские мелькают не раз, мог вырядить героев в шаровары и назвать наряд «костюмом московитов», а дочь «русского императора» наградить именем Гермиона.
Это происходило из-за недостатка правдивых сведений о России «Шекспир был человеком с открытыми глазами и интересовался всем миром», — рассказал «Русскому миру» профессор и завкафедрой в РГГУ, известный шекспировед Игорь Шайтанов. Также Шекспир весьма вероятно был знаком с записками англичан о России, например с записками Флетчера, в которых автор изображает Россию варварской страной». Во времена Даниэля Дефо книг и «записок» было уже значительно больше, и с исторической и географической точек зрения второй роман про Робинзона Крузо почти безупречен. Описывая нравы народов, населяющих Сибирь, особенности местного климата и одежду местных жителей, Дефо явно пользуется сведениями из книг путешественников или их устных рассказов. В сибирских лесах Теперь о сюжете. Вернувшись с необитаемого острова, Робинзон Крузо женился, завёл детей и стал состоятельным человеком. Но быстро понял, что такая жизнь его не радует, на острове он был более счастлив, чем в роли богатого британского помещика. После смерти жены Робинзон отправляется на корабле в Бразилию и просит бросить якорь возле острова, на котором он провёл половину жизни.
Остров уже полон поселенцев — испанцев, англичан и дикарей.
Я, впрочем, скоро убедился, что, даже идя полным ходом, мы не успеем подойти к нему близко и что оно пройдет мимо, прежде чем можно будет дать ему сигнал; но в тот момент, когда я начинал уже отчаиваться, нас должно быть увидели с корабля в подзорную трубу и предположили, что это лодка с какого-нибудь погибшего европейского судна. Корабль убавил паруса, чтобы дать нам возможность подойти. Это меня ободрило. У нас на баркасе был кормовой флаг с корабля нашего бывшего хозяина, и я стал махать этим флагом в знак того, что мы терпим бедствие, и, кроме того, выстрелил из ружья.
Они увидели флаг и дым от выстрела самого выстрела они не слыхали ; корабль лег в дрейф, ожидая нашего приближения, и спустя три часа мы причалили к нему. Меня спросили, кто я, по португальски, по испански и по французики, но ни одного из этих языков я не знал. Наконец, один матрос, шотландец, заговорил со мной по английски, и я объяснил ему, что я — англичанин и убежал от мавров из Салеха, где меня держали в неволе. Тогда меня и моего спутника пригласили на корабль и приняли весьма любезно со всем нашим добром. Легко себе представить, какой невыразимой радостью наполнило меня сознание свободы после того бедственного и почти, безнадежного положения, в котором я находился.
Я немедленно предложил все мое имущество капитану в вознаграждение за мое избавление, но он великодушно отказался, говоря, что ничего с меня не возьмет и что все мои вещи будут возвращены мне в целости, как только мы придем в Бразилию. А это всегда может случиться. Кроме того, ведь мы завезем вас в Бразилию, а от вашей родины это очень далеко, и вы умрете там с голоду, если я отниму у вас ваше имущество. Для чего же тогда мне было вас спасать? Нет, нет, сеньор инглезе то есть англичанин , я довезу вас даром до Бразилии, а ваши вещи дадут вам возможность пожить там и оплатить ваш проезд на родину».
Капитан оказался великодушным не только на словах, но и исполнил свое обещание в точности. Он распорядился, чтобы никто из матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробную опись всего моего имущества и взял все это под свой присмотр, а опись передал мне, чтобы потом, по прибытии в Бразилию, я мог получить по ней каждую вещь, вплоть до трех глиняных ковшиков. Что касается моего баркаса, то капитан, видя, что он очень хорош, сказал, что охотно купит его у меня для своего корабля, и спросил, сколько я хочу получить за него. На это я ответил, что он поступил со мной так великодушно во всех отношениях, что я ни в коем случае не стану назначать цены за свою лодку, а всецело предоставлю это ему. Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за нее восемьдесят пиастров в Бразилии, но что если по приезде туда кто-нибудь предложит мне больше, то и он даст мне больше.
Кроме того, он предложил мне шестьдесят золотых за Ксури. Мне очень не хотелось брать эти деньги, и не потому, чтобы я боялся отдать мальчика капитану, а потому что мне было жалко продавать свободу бедняги, который так преданно помогал мне самому добыть ее. Я изложил капитану все эти соображения, и он признал их справедливость, но советовал не отказываться от сделки, говоря, что он выдаст мальчику обязательство отпустить его на волю через десять лет, если он примет христианство. Это меняло дело. А так как к тому же сам Ксури выразил желание перейти к капитану, то я и уступил его.
Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно, и после двадцатидвухдневного плавания мы вошли в бухту Тодос лос Сантос, или Всех Святых. Итак, я еще раз избавился от самого бедственного положения, в какое только может попасть человек, и теперь мне оставалось решить, что делать с собой. Я никогда не забуду великодушного отношения ко мне капитана португальского корабля. Он ничего не взял с меня за проезд, аккуратнейшим образом возвратил мне все мои вещи и дал мне сорок дукатов за львиную шкуру и двадцать за шкуру леопарда и вообще купил все, что мне хотелось продать, в том числе ящик с винами, два ружья и остаток воску часть которого пошла у нас на свечи. Одним словом, я выручил двести двадцать золотых и с этим капиталом сошел на берег Бразилии.
Вскоре капитан ввел меня в дом одного своего знакомого, такого же доброго и честного человека, как он сам. Это был владелец ingenio, то есть сахарной плантации и сахаристого завода. Я прожил у него довольно долгое время и, благодаря этому, познакомился с культурой сахарного тростника и с сахарным производством. Видя, как хорошо живется плантаторам и как быстро они богатеют, я решил хлопотать о разрешении поселиться здесь окончательно и самому заняться этим делом. В то же время я старался придумать какой-нибудь способ вытребовать из Лондона хранившиеся у меня там деньги.
Когда мне удалось получить бразильское подданство, я на все мои наличные деньги купит участок невозделанной земли и стал составлять план моей будущей плантации и усадьбы, сообразуясь с размерами той денежной суммы, которую я рассчитывал получить из Лондона. Был у меня сосед, португалец из Лиссабона, по происхождению англичанин, по фамилии Уэлз. Он находился приблизительно в таких же условиях, как и я. Я называю его соседом, потому что его плантация прилегала к моей. Мы были с ним в самых приятельских отношениях.
У меня, как и у него. Но по мере того, как земля возделывалась, мы богатели, так что на третий год часть земли была у нас засажена табаком, и мы разделали по большому участку под сахарный тростник к будущему году. Но мы оба нуждались в рабочих руках, и тут мне стало ясно, как нерасчетливо я поступил, расставшись с мальчиком Ксури. Теперь мне не оставалось ничего более, как продолжать в том же духе. Я навязал себе на шею дело, не имевшее ничего общего с моими природными наклонностями, прямо противоположное той жизни, о какой я мечтал, ради которой я покинул родительский дом и пренебрег отцовскими советами.
Более того, я сам пришел к той золотой середине, к той высшей ступени скромного существования, которую советовал мне избрать мой отец и которой я мог бы достичь с таким же успехом, оставаясь на родине и не утомляя себя скитаниями по белу свету. Как часто теперь говорил я себе, что мог бы делать то же самое и в Англии, живя между друзьями, не забираясь за пять тысяч миль от родины, к чужеземцам и дикарям, в дикую страну, куда до меня никогда не дойдет даже весточка из тех частей земного шара, где меня немного знают! Вот каким горьким размышлениям о своей судьбе предавался я в Бразилии. Кроме моего соседа-плантатора, с которым я изредка виделся, мне не с кем было перекинуться словом; все работы мне приходилось исполнять собственными руками, и я, бывало, постоянно твердил, что живу точно на необитаемом острове, и жаловался, что кругом нет ни одной души человеческой. Как справедливо покарала меня судьба, когда впоследствии и в самом деле забросила меня на необитаемый остров, и как полезно было бы каждому из нас, сравнивая свое настоящее положение с другим, еще худшим, помнить, что Провидение во всякую минуту может совершить обмен и показать нам на опыте, как мы были счастливы прежде!
Да, повторяю, судьба наказала меня по заслугам, когда обрекла на ту действительно одинокую жизнь на безотрадном острове, с которой я так несправедливо сравнивал свое тогдашнее житье, которое, если б у меня хватило терпения продолжать начатое дело, вероятно, привело бы меня к богатству и счастью… Мои планы относительно сахарной плантации приняли уже некоторую определенность к тому времени, когда мой благодетель капитан, подобравший меня в море, должен был отплыть обратно на родину его судно простояло в Бразилии около трех месяцев, пока он забирал новый груз на обратный путь. И вот, когда я рассказал ему, что у меня остался в Лондоне небольшой капитал, он дал мне следующий дружеский и чистосердечный совет: «Сеньор инглеэе, — сказал он он всегда меня так величал , — дайте мне формальную доверенность и напишите в Лондон тому лицу, у которого хранятся ваши деньги. Напишите, чтобы для вас там закупили товаров таких, которые находят сбыт в здешних краях и переслали бы их в Лиссабон по адресу, который я вам укажу; а я, если Бог даст, вернусь я доставлю вам их в целости. Но так как дела человеческие подвержены всяким превратностям и бедам, то на вашем месте я взял бы на первый раз только сто фунтов стерлингов, то есть половину вашего капитала. Рискните сначала только этим.
Если эти деньги вернутся к вам с прибылью, вы можете таким же образом пустить в оборот и остальной капитал, а если пропадут, так у вас, по крайней мере, останется хоть что-нибудь в запасе». Совет был так хорош и так дружествен, что лучшего, казалось мне, нельзя и придумать, и мне остается только последовать ему. Поэтому у я, не колеблясь, выдал капитану доверенность, как он того желал, и приготовил письмо к вдове английского капитана, которой когда-то отдал на сохранение свои деньги. Я подробно описал ей все мои приключения: рассказал, как я попал в неволю, как убежал, как встретил в море португальский корабль и как человечно обошелся со мной капитан. В заключение я описал ей настоящее мое положение и дал необходимые указания насчет закупки для меня товаров.
Мой друг капитан тотчас по прибытии своем в Лиссабон через английских купцов переслал в Лондон одному тамошнему купцу заказ на товары. Лондонский купец немедленно передал оба письма вдове английского капитана, и она не только выдала ему требуемую сумму, но еще послала от себя португальскому капитану довольно кругленькую сумму в виде подарка за его гуманное и участливое отношение ко мне. Закупив на все мои сто фунтов английских товаров, по указаниям моего приятеля капитана, лондонский купец переслал их ему в Лиссабон, а тот благополучно доставил их мне в Бразилию. В числе других вещей он уже по собственному почину ибо я был настолько новичком в моем деле, что мне это даже не пришло в голову привез мне всевозможных земледельческих орудий, а также всякой хозяйственной утвари. Все это были вещи, необходимые для работ на плантации, и все они очень мне пригодились.
Когда прибыл мой груз, я был вне себя от радости и считал свою будущность отныне обеспеченной. Мой добрый опекун капитан, кроме всего прочего, привез мне работника, которого нанял с обязательством прослужить мне шесть лет. Для этой цели он истратил собственные пять фунтов стерлингов, полученные в подарок от моей приятельницы, вдовы английского капитана. Он наотрез отказался от всякого возмещения, и я уговорил его только принять небольшой тюк табаку, как плод моего собственного хозяйства. И это было не все.
Так как весь груз моих товаров состоял из английских мануфактурных изделий — полотен, байки, сукон, вообще таких вещей, которые особенно ценились и требовались в этой стране, то я имел возможность распродать его с большой прибылью; словом, когда все было распродано, мой капитал учетверился. Благодаря этому, я далеко опередил моего бедного соседа по разработке плантации, ибо первым моим делом после распродажи товаров было купить невольника-негра и нанять еще одного работника-европейца кроме того, которого привез мне капитан из Лиссабона. Но дурное употребление материальных благ часто является вернейшим путем к величайшим невзгодам. Так было и со мной. В следующем году я продолжал возделывать свою плантацию с большим успехом и собрал пятьдесят тюков табаку сверх того количества, которое я уступил соседям в обмен на предметы первой необходимости.
Все эти пятьдесят тюков, весом по сотне с лишком фунтов каждый, лежали у меня просушенные, совсем готовые к приходу судов из Лиссабона. Итак, дело мое разрасталось; но по мере того, как я богател, голова моя наполнялась планами и проектами, совершенно несбыточными при тех средствах, какими я располагал: короче, это были того рода проекты, которые нередко разоряют самых лучших дельцов. Но мне была уготовлена иная участь: мне по прежнему суждено было самому быть виновником всех моих несчастий. И точно для того, чтобы усугубить мою вину и подбавить горечи в размышления над моей участью, размышления, на которые в моем печальном будущем мне было отпущено слишком много досуга, все мои неудачи вызывались исключительно моей страстью к скитаниям, которой я предавался с безрассудным упорством, тогда как передо мной открывалась светлая перспектива полезной и счастливой жизни, стоило мне только продолжать начатое, воспользоваться теми житейскими благами, которые так щедро расточало мне Провидение, и исполнять свой долг. Как уже было со мною однажды, когда я убежал из родительского дома, так и теперь я не мог удовлетвориться настоящим.
Я отказался от надежды достигнуть благосостояния, быть может, богатства, работая на своей плантации, — все оттого, что меня обуревало желание обогатиться скорее, чем допускали обстоятельства. Таким образом, я вверг себя в глубочайшую пучину бедствий, в какую, вероятно, не попадал еще ни один человек и из которой едва ли можно выйти живым и здоровым. Перехожу теперь к подробностям этой части моих похождений. Прожив в Бразилии почти четыре года и значительно увеличивши свое благосостояние, я, само собою разумеется, не только изучил местный язык, но и завязал большие знакомства с моими соседями-плантаторами, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам портового города. Встречаясь с ними, я часто рассказывал им о двух моих поездках к берегам Гвинеи, о том, как ведется торговля с тамошними неграми и как легко там за безделицу — за какие-нибудь бусы, ножи, ножницы, топоры, стекляшки и тому подобные мелочи — приобрести не только золотого песку и слоновую кость, но даже в большом количестве негров-невольников для работы в Бразилии.
Мои рассказы они слушали очень внимательно, в особенности, когда речь заходила о покупке негров. В то время, надо заметить, торговля невольниками была весьма ограничена, и для нее требовалось так называемое assiento, то есть разрешение от испанского или португальского короля; поэтому негры-невольники были редки и чрезвычайно дороги. Как-то раз нас собралась большая компания: я и несколько человек моих знакомых плантаторов и купцов, и мы оживленно беседовали на эту тему. На следующее утро трое из моих собеседников явились ко мне и объявили, что, пораздумав хорошенько над тем, что я им рассказал накануне, они пришли ко мне с секретным предложением. Затем, взяв с меня слово, что все, что я от них услышу, останется между нами, они сказали мне, что у всех у них есть, как и у меня, плантации, и что ни в чем они так не нуждаются, как в рабочих руках.
Поэтому они хотят снарядить корабль в Гвинею за неграми. Но так как торговля невольниками обставлена затруднениями и им невозможно будет открыто продавать негров по возвращении в Бразилию, то они думают ограничиться одним рейсом, привезти негров тайно, а затем поделить их между собой для своих плантаций. Вопрос был в том, соглашусь ли я поступить к ним на судно в качестве судового приказчика, то есть взять на себя закупку негров в Гвинее. Они предложили мне одинаковое с другими количество негров, при чем мне не нужно было вкладывать в это предприятие ни гроша. Нельзя отрицать заманчивости этого предложения, если бы оно было сделано человеку, не имеющему собственной плантации, за которой нужен был присмотр, в которую вложен значительный капитал и которая со временем обещала приносить большой доход.
Но для меня, владельца такой плантации, которому следовало только еще года три-четыре продолжать начатое, вытребовав из Англии остальную часть своих денег — вместе с этим маленьким добавочным капиталом мое состояние достигло бы трех, четырех тысяч фунтов стерлингов и продолжало бы возрастать — для меня помышлять о подобном путешествия было величайшим безрассудством. Но мне на роду было написано стать виновником собственной гибели. Как прежде я был не в силах побороть своих бродяжнических наклонностей, и добрые советы отца пропали втуне, так и теперь я не мог устоять против сделанного мне предложения. Словом, я отвечал плантаторам, что с радостью поеду в Гвинею, если в мое отсутствие они возьмут на себя присмотр за моим имуществом и распорядятся им по моим указаниям в случае, если я не вернусь. Они торжественно обещали мне это, скрепив наш договор письменным обязательством; я же, с своей стороны, сделал формальное завещание на случай моей смерти: свою плантацию и движимое имущество я отказывал португальскому капитану, который спас мне жизнь, но с оговоркой, чтобы он взял себе только половину моей движимости, а остальное отослал в Англию.
Словом, я принял все меры для сохранения моей движимости и поддержания порядка на моей плантации. Прояви я хоть малую часть столь мудрой предусмотрительности в вопросе о собственной выгоде, составь я столь же ясное суждение о том, что я должен и чего не должен делать, я, наверное, никогда бы не бросил столь удачно начатого и многообещающего предприятия, не пренебрег бы столь благоприятными видами на успех и не пустился бы в море, с которым неразлучны опасности и риск, не говоря уже о том, что у меня были особые причины ожидать от предстоящего путешествия всяких бед. Но меня торопили, и я скорее слепо повиновался внушениям моей фантазии, чем голосу рассудка. Итак, корабль был снаряжен, нагружен подходящим товаром, и все устроено по взаимному соглашению участников экспедиции. В недобрый час, 1-го сентября 1659 года, я взошел на корабль.
Это был тот самый день, в который восемь лет тому назад я убежал от отца и матери в Гулль, — тот день, когда я восстал против родительской власти и так глупо распорядился своею судьбой. Наше судно было вместимостью около ста двадцати тонн: на нем было шесть пушек и четырнадцать человек экипажа, не считая капитана, юнги и меня. Тяжелого груза у нас не было, и весь он состоял из разных мелких вещиц, какие обыкновенно употребляются для меновой торговли с неграми: из ножниц, ножей, топоров, зеркалец, стекляшек, раковин, бус и тому подобной дешевки. Как уже сказано, я сел на корабль 1-го сентября, и в тот же день мы снялись с якоря. Сначала мы направились к северу вдоль берегов Бразилии, рассчитывая свернуть к африканскому материку, когда дойдем до десятого или двенадцатого градуса северной широты, таков в те времена был обыкновенный курс судов.
Все время, покуда мы держались наших берегов, до самого мыса Св. Августина, стояла прекрасная погода, было только чересчур жарко. От мыса Св. Августина мы повернули в открытое море и вскоре потеряли из виду землю. Мы держали курс приблизительно на остров Фернандо де Норонха, то есть на северо-восток.
Остров Фернандо остался у нас по правой руке. Это был настоящий ураган. Он начался с юго-востока, потом пошел в обратную сторону и, наконец, задул с севеpo-востока с такою ужасающей силой, что в течение двенадцати дней мы могли только носиться по ветру и, отдавшись на волю судьбы плыть, куда нас гнала ярость стихий. Нечего и говорить, что все эти двенадцать дней я ежечасно ожидал смерти, да и никто на корабле не чая остаться в живых. Но наши беды не ограничились страхом бури: один из наших матросов умер от тропической лихорадки, а двоих — матроса и юнгу — омыло с палубы.
На двенадцатый день шторм стал стихать, и капитан произвел по возможности точное вычисление. Оказалось, что мы находимся приблизительно под одиннадцатым градусом северной широты, но что нас отнесло на двадцать два градуса к западу от мыса Св. Мы были теперь недалеко от берегов Гвианы или северной части Бразилии, за рекой Амазонкой, и ближе к реке Ориноко, более известной в тех краях под именем Великой Реки. Капитан спросил моего совета, куда нам взять курс. В виду того, что судно дало течь и едва ли годилось для дальнего плавания, он полагал, что лучше всего повернуть к берегам Бразилии.
Но я решительно восстал против этого. В конце концов, рассмотрев карты берегов Америки, мы пришли к заключению, что до самых Караибских островов не встретим ни одной населенной страны, где можно было бы найти помощь. Поэтому мы решили держать курс на Барбадос, до которого, по нашим расчетам, можно было добраться в две недели, так как нам пришлось бы немного уклониться от прямого пути, чтоб не попасть в течение Мексиканского залива. О том же, чтобы идти к берегам Африки, не могло быть и речи: наше судно нуждалось в починке, а экипаж — в пополнении. В виду вышеизложенного, мы изменили курс и стали держать на запад-северо-запад.
Мы рассчитывали дойти до какого-нибудь из островов, принадлежащих Англии, и получить там помощь. Но судьба судила иначе. Так же стремительно, как и в первый раз, мы понеслись на запад и очутились далеко от торговых путей, так что, если бы даже мы не погибли от ярости волн, у нас все равно почти не было надежды вернуться на родину, и мы, вероятнее всего, были бы съедены дикарями. Однажды ранним утром, когда мы бедствовали таким образом — ветер все еще не сдавал — один из матросов крикнул: «Земля! В тот же миг от внезапной остановки вода хлынула на палубу с такой силой, что мы уже считали себя погибшими: стремглав бросились мы вниз в закрытые помещения, где и укрылись от брызг и пены.
Тому, кто не бывал в подобном положении, трудно дать представление, до какого отчаяния мы дошли. Мы не знали, где мы находимся, к какой земле нас прибило, остров это или материк, обитаемая земля или нет. А так как буря продолжала бушевать, хоть и с меньшей силой, мы не надеялись даже, что наше судно продержится несколько минут, не разбившись в щепки; разве только каким-нибудь чудом ветер вдруг переменится. Словом, мы сидели, глядя друг на друга и ежеминутно ожидая смерти, и каждый готовился к переходу в иной мир, ибо в здешнем мире нам уже нечего было делать. Единственным нашим утешением было то, что, вопреки всем ожиданиям, судно было все еще цело, и капитан оказал, что ветер начинает стихать.
Но хотя нам показалось, что ветер немного стих, все же корабль так основательно сел на мель, что нечего было и думать сдвинуть его с места, и в этом отчаянном положении нам оставалось только позаботиться о спасении нашей жизни какой угодно ценой. У нас было две шлюпки; одна висела за кормой, но во время шторма ее разбило о руль, а потом сорвало и потопило или унесло в море. На нее нам нечего было рассчитывать. Оставалась другая шлюпка, но как спустить ее на воду? А между тем нельзя было мешкать: корабль мог каждую минуту расколоться надвое; некоторые даже говорили, что он уже дал трещину.
В этот критический момент помощник капитана подошел к шлюпке и с помощью остальных людей экипажа перебросил ее через борт; мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку, отчалили и, поручив себя милосердию Божию, отдались на волю бушующих волн; хотя шторм значительно поулегся, все-таки на берег набегали страшные валы, и море могло быть по справедливости названо den vild Zee дикое море , — как выражаются голландцы. Наше положение было поистине плачевно: мы ясно видели, что шлюпка не выдержит такого волнения и что мы неизбежно потонем. Идти на парусе мы не могли: у нас его не было, да и все равно он был бы нам бесполезен. Мы гребли к берегу с камнем на сердце, как люди, идущие на казнь: мы все отлично знали, что как только шлюпка подойдет ближе к земле, ее разнесет прибоем на тысячу кусков. И, подгоняемые ветром и течением, предавши душу свою милосердию Божию, мы налегли на весла, собственноручно приближая момент нашей гибели.
Какой был перед нами берег — скалистый или песчаный, крутой или отлогий, — мы не знали. Единственной для нас надеждой на спасение была слабая возможность попасть в какую-нибудь бухточку или залив, или в устье реки, где волнение было слабее и где мы могли бы укрыться под берегом с наветренной стороны. Но впереди не было видно ничего похожего на залив, и чем ближе подходили мы к берегу, тем страшнее казалась земля, — страшнее самого моря. Когда мы отошли или, вернее, нас отнесло, по моему расчету, мили на четыре от того места, где застрял наш корабль, вдруг огромный вал, величиной с гору, набежал с кормы на нашу шлюпку, как бы собираясь похоронить нас в морской пучине. В один миг опрокинул он нашу шлюпку.
Мы не успели крикнуть: «боже! Ничем не выразить смятения, овладевшего мною, когда я погрузился в воду. Я очень хорошо плаваю, но я не мог сразу вынырнуть на поверхность и чуть не задохся. Лишь когда подхватившая меня волна, пронеся меня изрядное расстояние по направлению к берегу, разбилась и отхлынула назад, оставив меня почти на суше полумертвым от воды, которой я нахлебался, я перевел немного дух и опомнился. У меня хватило настолько самообладания, что, увидев себя ближе к земле, чем я ожидал, я поднялся на ноги и опрометью пустился бежать в надежде достичь земли прежде, чем нахлынет и подхватит меня другая волна, но скоро увидел, что мне от нее не уйти; море шло горой и догоняло, как разъяренный враг, бороться с которым у меня не было ни силы, ни средств.
Мне оставалось только, задержав дыхание, вынырнуть на гребень волны и плыть к берегу, насколько хватит сил. Главной моей заботой было справиться по возможности с новой волной так, чтобы, поднеся меня еще ближе к берегу, она не увлекла меня за собой в своем обратном движении к морю. Набежавшая волна похоронила меня футов на двадцать, на тридцать под водой. Я чувствовал, как меня подхватило и с неимоверной силой и быстротой долго несло к берегу. Я задержал дыхание и поплыл по течению, изо всех сил помогая ему.
Я уже почти задыхался, как вдруг почувствовал, что поднимаюсь кверху; вскоре, к великому моему облегчению, мои руки и голова оказались над водой, и хотя я мог продержаться на поверхности не больше двух секунд, однако успел перевести дух, и это придало мне силы и мужества. Меня снова захлестнуло, но на этот раз я пробыл под водой не так долго. Когда волна разбилась и пошла назад, я не дал ей увлечь себя обратно и скоро почувствовал под ногами дно.
Гениальный пиар через века: Робинзон Крузо как идеальный господин мира
Создатель "Робинзона Крузо" – тайный агент Кто не знает Даниеля Дефо, рассказавшего об увлекательных приключениях Робинзона Крузо? Трудолюбие, настойчивость в достижении цели, предприимчивость – все эти качества были присущи Селькирку так же, как в еще большей степени ими будет наделен его литературный собрат Робинзон Крузо. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо — роман английского писателя Даниэля Дефо, написанный как вымышленная автобиография, тем не менее. «Робинзон Крузо» положил начало классическому английскому роману, а также такому популярнейшему поджанру как «робинзонада».
ТАЙНА РОБИНЗОНА КРУЗО
Юность Робинзон Крузо отправился в путешествие на корабле 1 сентября 1651 года на девятнадцатом году жизни. Но это путешествие было неудачным: корабль, направлявшийся в Лондон, затонул, а команда спаслась на шлюпке. Затем Крузо совершил морское путешествие в Африку, в Гвинею. Там он обогатился, выменяв у аборигенов золотой песок в обмен на побрякушки и стеклянные изделия. Это путешествие сделало героя романа Дефо не только моряком, но и купцом. Чтобы продолжить успешную торговлю с Гвинеей, Крузо снова совершил путешествие, но оно было для него несчастным. Он попал в плен к пиратам, стал рабом капитана пиратского судна и 2 года провёл в плену на севере Африки.
Затем ему удалось бежать из плена, его шлюпку подобрал португальский корабль, идущий в Бразилию. Крузо прожил в Бразилии 4 года, став плантатором — он выращивал сахарный тростник. Однажды соседи-плантаторы и купцы из ближайшего города предложили ему поехать в Гвинею за золотым песком, так как он часто им рассказывал о двух своих путешествиях к Гвинейскому берегу. Крузо согласился, его компаньоны нагрузили корабль товаром, и 1 сентября 1659 года корабль отплыл от берегов Бразилии. Началось путешествие Робинзона Крузо хорошо, но затем в сильный ураган судно село на мель. Могучие волны могли его расколоть надвое, поэтому все люди с корабля вошли в шлюпку и стали грести к берегу, но набежавший вал перевернул её.
Из всех людей спасся только Робинзон Крузо, достигнув берега. Так Робинзон Крузо попал на необитаемый остров и провёл на нём 28 лет своей жизни. Жизнь на острове Робинзон Крузо оказался на острове в полном одиночестве. Он знал, что этот остров находится около Южной Америки, но вдалеке от торговых путей. Надежды выбраться отсюда у него не было, поэтому он стал сооружать себе жильё. Жилище Робинзона Крузо было пещерой, которую он выкопал в отвесной стене холма.
Через некоторое время он нашёл на острове среди леса чудесную долину и устроил в ней себе второе жилище — шалаш за крепким частоколом. После своего спасения герой, пока ещё корабль был цел, решил на него пробраться и запастись едой и нужными вещами. Приплыв к кораблю, Робинзон поднялся в кубрик по канату и 3 сундука наполнил вещами и провизией.
Проблема состояла в том, что брошюра эта была, в свою очередь, перепечатана за исключением нескольких строк из книги некоего капитана Роджерса. Вот кому надо было подавать в суд! Прототипы Робинзона Крузо Несомненно, у Робинзона были предшественники и в литературе, и в жизни. Мы можем с уверенностью назвать роман Генри Невиля «Остров Пайнса, или Четвёртый остров близ неизвестного австралийского материка, недавно открытый Генрихом Корнелиусом фон Слоттеном» 1668. Мы можем говорить и об истории боцмана или штурмана Александра Селькирка. Этот вздорный моряк поссорился с капитаном и по собственному желанию был высажен с корабля на остров, расположенный недалеко от берегов Чили. Селькирк надеялся, что вскоре его подберёт какое-нибудь судно, которое зайдёт сюда пополнить запасы воды.
Однако он просчитался. Жить на необитаемом острове ему пришлось четыре года и четыре месяца. Никакого Пятницы и встречи с каннибалами там не было. Кроме того, спас несчастного не пиратский корабль, а английское судно «Герцогиня». Вернувшись на родину, Селькирк привлёк к себе общее внимание. О нём написал капитан Роджерс, который сам снял горемыку с острова в архипелаге Хуан Фернандес. Потом эту историю изложил другой капитан — Кук, и, спустя некоторое время, — очеркист Ричард Стиль в журнале «Англичанин». Читал ли Селькирк «Робинзона Крузо»? Вряд ли. Книга стоила пять шиллингов, что составляло половину цены породистой лошади.
К тому же, легендарный боцман, закончивший свою морскую карьеру капитаном, умер через два года после выхода в свет знаменитого романа. Говорят, почти всё это время он был в плаванье. Встреча Александра Селькирка с Даниелем Дефо в портовом кабачке, а также слова Селькирка об авторе «Робинзона Крузо»: «Пускай пользуется за счёт бедного моряка» — всего лишь досужий вымысел. По крайней мере, так считает Дмитрий Урнов. Хотя вопрос: «Виделся ли Дефо с Селькирком? Остров Робинзона В сущности, в книге Даниеля Дефо два героя. Нет-нет, второй вовсе не Пятница, а тот остров, на котором Робинзон Крузо провёл двадцать восемь лет своей жизни. Многие литературоведы считают, что остров Робинзона мог существовать лишь в богатом воображении автора, и искать этот клочок земли на картах бессмысленно. Отчасти это так, но… Боцман Селькирк, повздоривший с капитаном, был списан с судна у берегов Чили на необитаемый остров Мас-а-Тьерра что в переводе с испанского означает «ближе к берегу». Остров относится к архипелагу Хуан Фернандес, открытому в 1563 году и названному в честь испанского мореплавателя.
Площадь острова 144 квадратных километра, высшая точка — гора Юнке 1000 метров над уровнем моря. Земля там плодородна, растут съедобные корнеплоды, злаки, фрукты, живёт потомство тех коз, которых оставил на острове Хуан Фернандес. Но всего этого, включая описание флоры и фауны, Даниель Дефо знать не мог. В те времена, когда на картах мира кое-где значились «ещё не открытые места», найти подробное описание острова Мас-а-Тьерра не представлялось возможным. О реальном же путешествии нечего было и думать: если бы даже нашёлся какой-нибудь авантюрист-капитан, стареющему писателю понадобились бы сумасшедшие деньги и недюжинное здоровье. К тому же, Дефо с детства страдал морской болезнью. Что делать? Переселить Робинзона. Отправить на более или менее знакомый остров. В Атлантический океан, в устье реки Ориноко, на землю, географические координаты которой совпадают с островом Тобаго.
Разумеется, сам писатель там не был. Но под рукой иногда очень кстати оказываются подходящие книги. Однако теперь острова Мас-а-Тьерра и Тобаго оспаривают честь считаться приютом Робинзона.
Основа была… о! Впечатление производила история: и сколь не понять ветвление замысла, подразумевающего будущую книгу, столь очевидно, насколько повлияла на Дефо история боцмана — соответственно писатель избирает для своего персонажа, ещё не подозревающего о будущей своей легенде, условия-изоляцию, схожие с теми, которые достались несчастному Селькирку… Однако — линия грядущего выстраивается иначе: шотландский боцман одичал на острове, не справившись с тяготами условий. Робинзон — как известно — возродился. Очарование старинных книг! О — полиграфия совершенно отлична от привычной нам, нынешним: и первое издание Робинзона, открывающееся колоритной гравюрой Кларка и Пайна, поражало изяществом исполнения. Первое издание романа. Слева гравюра Кларка и Пайна, перерисованная Жаном Гранвилем в 1840 г.
Музейная теперь вещь — или: перл для коллекции анонимного миллионера… Интересно, что ориентируясь на успех, обрушившийся на книгу, Дефо пишет продолжение — действие вполне в духе нашей современности. Она наименовано — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», и там Робинзон, вернувшись в Англию и разбогатев, от размеренной жизни… скучает: понятно — слишком велик контраст с тем, что довелось пережить и преодолеть. После смерти жены снаряжает корабль, и — вместе с Пятницей, конечно, — отправляется на остров, который мысленно обозначает своим. Но там уже — колония поселенцев, образованная англичанами; соответственно Робинзон плывёт дальше; приключения разворачиваются — так, у побережья Бразилии верный Пятница гибнет в стычке с дикарями… Дальше мелькают Мыс Доброй надежды, Мадагаскар, снова стычки, всевозможность жизненных передряг, торговля, которой Робинзон занимается с компанией соотечественников. Он пройдёт и через Россию, именовавшуюся тогда Великой Тартарией, но… Вторичный план не имеет успеха: продолжение Робинзона не идёт ни в какое сравнение с волшебством первой части. Дефо, не желая верить в неудачу, через годы выпускает «Серьёзные размышления Робинзона Крузо» — книгу, вовсе прошедшую не замеченной. Для истории — в том числе литературы — неважно: важен тот, первый, коренной Робинзон, давший жанровое понятие — «Робинзонада». Ведь поначалу читали взрослые — но, коли посмотреть в корень, кто они такие?
У него не было ни оружия, никаких инструментов. Первое время юноша питался лишь фруктами и сырыми черепаховыми яйцами. К счастью, на острове было много источников пресной воды и фруктовых деревьев. С другой стороны, здесь было полно опасностей: ядовитые змеи, гигантские ящерицы и дикие кабаны. На мелководье Эштона однажды атаковала акула, а на суше неоднократно нападали кабаны, от которых Эштон спасался, взбираясь на деревья. На острове Филипа Эштона поджидала масса опасностей. Неожиданно самыми опасными врагами оказались маленькие насекомые. Его донимали целые полчища крошечных мошек, которые причиняли неимоверные страдания. Пытаясь избежать этой чумы, Филип соорудил себе на берегу хижину, в надежде, что ветер у моря отгонит надоедливых насекомых. Это не особо помогало. После 9 месяцев подобного жалкого существования молодому человеку страшно повезло. К берегу пристала лодка, на борту которой был мужчина с собакой. Товарищ имел ружьё и некоторый запас боеприпасов. Эштону он сказал, что бежал из испанского плена. Молодой человек очень обрадовался неожиданному товарищу. Прожили они вместе всего несколько дней, Филип невероятно радовался общению. Потом приятель предложил ему отправиться на соседний остров и поохотиться там на кабанов. Юноша побоялся и тот отправился один, заверив, что вернётся через несколько часов. Незадачливый охотник так и не вернулся.
Робинзон Крузо - Даниэль Дефо I Краткое содержание I Схемы
Существуют и другие гипотезы о том, кто был истинным прототипом Робинзона Крузо. Робинзон Крузо — легендарная книга Даниэля Дефо, на которой выросло не одно поколение ребят. Я думаю, что в образе Робинзона Крузо есть черты Селькирка, также вполне возможно, что Дефо использовал факты из жизни Роберта Нокса. Ровно 300 лет назад в Британии из печати вышел роман «Робинзон Крузо».
Такие разные «Робинзоны»: о двух версиях любимой приключенческой классики
Сюжет «Приключений Робинзона Крузо» основан на реальной истории боцмана Александра Селькирка, который четыре года прожил на необитаемом острове. Продолжение первое – «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо». Простая регистрация на сайте. Популярный роман английского писателя Даниэля Дефо об удивительных приключениях Робинзона Крузо, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове. В «Робинзоне Крузо» Дефо предложил сюжет не просто нашпигованный приключениями, а держащий читателя в напряжении (вскоре в той же Англии будет предложен термин «саспенс»). Характеристика Робинзона Крузо показывает, как трудности сделали легкомысленного и трусливого юношу мудрым, мужественным человеком. Создатель "Робинзона Крузо" – тайный агент Кто не знает Даниеля Дефо, рассказавшего об увлекательных приключениях Робинзона Крузо?
Робинзон Крузо: история, которую мы читали не так
Борясь за свою жизнь, люди попытались добраться до суши. Вся команда погибла, и мужчина оказался единственным выжившим членом экипажа. Робинзона выбросило на берег, который оказался необитаемым островом. Борясь за своё выживание, Робинзон освоил множество ремёсел, устроил свой быт и даже обзавёлся другом Пятницей, которого спас от племени дикарей-каннибалов. Спустя 28 лет Робинзону удалось покинуть место своего вынужденного заточения, уняв мятеж на причалившем корабле. Тяга к путешествиям и приключениям не давала ему покоя, но благодаря благоразумной жене он какое-то время сдерживал свои стремления. Его племянник, капитан корабля, сам предложил родственнику поездку, и Робинзон с радостью согласился. Старик посетил остров, на котором прожил не один год, после чего отправился дальше по торговым делам. Это путешествие было омрачено гибелью Пятницы, который погиб в схватке с дикарями.
У африканского побережья один из членов команды надругался над местной девушкой, после чего аборигены напали на моряков. Разъярённые европейцы уничтожили деревню, истребили всех местных жителей и продолжили свой путь. Шокированный Робинзон был свидетелем происходящего. Вся душа моя возмутилась при виде этого зрелища, и кровь застыла в моих жилах; я думаю, если бы варвары-матросы в эту минуту подошли к нам, я приказал бы нашим людям пристрелить их… Старик напрямую выразил команде недовольство и осуждение их поступка. Этим он навлёк на себя враждебность экипажа. Поговорив с капитаном, моряки убедили того высадить Робинзона на берегу, а дальнейший путь продолжать без него. Так Робинзон оказался в Азии. Уже по суше он продолжил свой путь домой в Англию.
По пути он продолжал торговать и наращивать свой капитал, периодически надолго оставаясь на одном месте.
Есть дикие люди — они нищие варвары и хотя они способны на добро, что, кстати, прямым текстом признает Робинзон, их удел быть рабами у тех, кто «цивилизован», и в этом заключается высшая справедливость. Тем более что, согласно Дефо, дикари сами выбраться из дикости не в состоянии, а могут сделать это только если цивилизованные господа пожелают даровать им свою культуру. Эжен Делакруа. Данте и Вергилий в Аду. Но, во-первых, как я уже сказал выше, Дефо писал отнюдь не детскую книгу. Во-вторых, подобные концепции есть у авторов совсем иного калибра. На вратах очень специфического ада из «Божественной комедии» Данте написано следующее: «Был правдою мой зодчий вдохновлен:Я высшей силой, полнотой всезнаньяИ первою любовью сотворен. Древней меня лишь вечные созданья,И с вечностью прибуду наравне.
Входящие, оставьте упованья». Те, кто помещен в ад, не могут рассчитывать на любовь и состраданье. Сострадать им строжайше запрещено, ибо считается, что это роптание на божий промысел. Поэтому одной из духовных задач Данте в аду становится борьба с состраданьем: «Приготовлялся выдержать войну и с тягостным путем, и с состраданьем». Разве это не та же картина, фундаментально отделяющая находящихся в аду, читай в дикости, которая обнаруживается и у Дефо? Робинзон, поначалу возненавидевший дикарей-каннибалов, вознамерился их истреблять, но потом ему на ум пришло соображение о том, что их омерзительные обычаи, возможно, промысел творца: «Я стал спокойнее и хладнокровнее относиться к этой затее; я спросил себя, какое я имею право брать на себя роль судьи и палача этих людей. Пускай они преступны; но коль скоро сам бог в течение стольких веков предоставляет им творить зло безнаказанно, то, значит, на то его воля. Как знать? Даниэль Дефо Картина мира у, казалось бы, столь разных и разнокалиберных авторов, как Данте и Дефо, говорит об одном: ад должен существовать вместе со своими обитателями, ибо такова воля высшей справедливости.
Ну и, наконец, в-третьих, Дефо выводит определенный тип путешественника и колонизатора, который наделен такими чертами, которые, если они имеют место быть у очень молодого человека, вполне простительны и естественны, но если они в дальнейшем не трансформируются и ничем не уравновесятся, то перед нами предстает очень специфический персонаж. Если юноша обуреваем страстью по самоутверждению — это нехорошо, но нормально. Если этой страстью обуреваем взрослый мужчина, да еще и вооружившийся метафизическим обоснованием оной, то это уже страшно. В 1979 году великий кинорежиссер Фрэнсис Форд Коппола снял посвященный войне во Вьетнаме киношедевр «Апокалипсис сегодня». Сценарий к «Апокалипсису» Копполе помогал писать военный журналист, работавший во Вьетнаме, Майкл Герр. В этом фильме одним из важнейших компонентов апокалипсиса, который имел место в реальности, было поведение современных Робинзонов, они же американские военнослужащие. Командир подразделения устраивал на фоне самолетов, поливающих мирное население напалмом, покатушки на доске для серфинга, а потом еще посылал военный вертолет искать эту доску в джунгли. К другому подразделению приезжали модели из эротических журналов, сексуальные услуги которых американские военные обменивали на бочку мазута. И так далее и тому подобное.
Стэнли Кубрик Стэнли Кубрик Позже, в 1987 году, другой великий кинорежиссер — Стэнли Кубрик снял ровно про то же самое свою «Цельнометаллическую оболочку». В обоих фильмах американские солдаты ведут себя по отношению к местному населению как самодовольные свиньи, пользующиеся своим военно-техническим превосходством, подобному Робинзону, который пользовался наличием ружья против дикарей. Не случайно в фильме Кубрика антагонист главного героя — американский пулеметчик, имеет позывной «зверюга». Только, в отличие от книги Дефо, в обоих фильмах главные герои признают, что не несут с собой никакого света, а сеют только смерть и разрушение.
Считается, что вдохновителями главного героя выступили несколько различных моряков, переживших злоключения на необитаемых или же заселённых «дикарями» островах. Александр Селькирк — возможный Робинзон Крузо Долгое время полагалось, что главным прототипом Робинзона Крузо является Александр Селькирк, шотландский мореплаватель и пират, известный своим отчаянным и непокорным характером. Селькирк настоящая фамилия — Селькрейг родился в маленькой деревне Нижнее Ларго в Шотландии в 1676 году. Не желая становиться сапожником, как его отец, молодой Александр в конце 1690-х сбежал из дома и подался в моряки. В 1703-м он присоединился к команде корабля «Сэнк Пор» — одного из судов корсара и путешественника Уильяма Дампира. В последующий год Дампир направил экспедицию к берегам Южной Америки, где его морякам пришлось неоднократно сражаться за добычу с французами и испанцами: во времена морского соперничества торговым судам позволялось не только вести коммерческие дела, но и вступать в боевые действия с кораблями конкурирующих держав.
Непосредственным командиром Селькирка был капитан Томас Страдлинг. Когда между Страдлингом и Дампиром возник конфликт, капитан «Сэнк Порт» принял решение идти дальше своим путём и вместе с командой судна отправился в плавание уже вне экспедиции. Первая копия «Робинзона Крузо», 1719 год. Селькирк вступил с капитаном Страдлингом в спор: он настаивал на починке корабля, убеждая команду, что дальнейшее плавание с серьёзными повреждениями корпуса судна невозможно. Ситуация накалилась до предела, и в приступе ярости Селькирк бросил неосторожную фразу о том, что лучше останется на этом острове в одиночестве, чем отправится в плавание на худом корабле. Страдлинг, порядком уставший от вспыльчивого помощника, предоставил тому мушкет, топорик, горшок, нож, Библию, семена растений, немного провизии, 2 фунта табака, флягу рома, кое-какую одежду и предложил остаться на Мас-а-Тьерра, как тот и хотел. Александр вскоре образумился и попросил капитана взять его обратно на корабль, но тот отказался. В результате «Сэнк Пор» отплыл, оставив Селькирка с его небогатым скарбом в одиночестве. Впоследствии корабль и правда затонул, как и предполагал шотландский моряк, примерно половина команды погибла. Александр надеялся, что вскоре к острову пристанет очередное английское судно и он сможет отправиться в плавание, однако горизонт оставался пуст.
Она наименовано — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», и там Робинзон, вернувшись в Англию и разбогатев, от размеренной жизни… скучает: понятно — слишком велик контраст с тем, что довелось пережить и преодолеть. После смерти жены снаряжает корабль, и — вместе с Пятницей, конечно, — отправляется на остров, который мысленно обозначает своим. Но там уже — колония поселенцев, образованная англичанами; соответственно Робинзон плывёт дальше; приключения разворачиваются — так, у побережья Бразилии верный Пятница гибнет в стычке с дикарями… Дальше мелькают Мыс Доброй надежды, Мадагаскар, снова стычки, всевозможность жизненных передряг, торговля, которой Робинзон занимается с компанией соотечественников. Он пройдёт и через Россию, именовавшуюся тогда Великой Тартарией, но… Вторичный план не имеет успеха: продолжение Робинзона не идёт ни в какое сравнение с волшебством первой части. Дефо, не желая верить в неудачу, через годы выпускает «Серьёзные размышления Робинзона Крузо» — книгу, вовсе прошедшую не замеченной. Для истории — в том числе литературы — неважно: важен тот, первый, коренной Робинзон, давший жанровое понятие — «Робинзонада». Ведь поначалу читали взрослые — но, коли посмотреть в корень, кто они такие? Просто выросшие дети. И вот роман, который часто именовали первым «подлинным» романом на английской языке, пройдя через фильтры времён, постепенно меняет аудиторию, становясь детской книгой. Детско-взрослой, конечно, — думается, и сегодня дошлые литературоведы выпускают исследования, посвящённые истории, стилистическим особенностям первого Робинзона.
А дети просто погружаются в слои необычайности, отрываясь от действительности. Постигая, насколько возможен стоицизм, и к каким результатам приводит упорство. Разумеется, фильмография обширна: слишком привлекателен сюжет… для киновоплощения: в 1902 году классик немого кино Жан Мельес поставил первую короткометражку, положив начало кино-Робинзонаде. Фильмы снимались в США, во Франции, в Чехословакии, Италии, была и киноверсия в трактовке классика испанского кино Луиса Бунюэля… Всё было интересно: хотя точные аналоги киноязыка едва ли кто-то смог предложить. Портрет Даниэля Дефо.
ТАЙНА РОБИНЗОНА КРУЗО
Многие с школьных времён помнят приключенческий роман Даниэля Дефо «Робинзон Крузо». Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо – роман английского писателя Даниэля Дефо, написанный как вымышленная автобиография, тем не менее основан на реальных событиях, произошедших с шотландским моряком Александром Селкирком. Когда вышел роман Даниэля Дефо «Робинзон Крузо», многих интересовал реальный прототип героя. Дефо Д. Робинзон Крузо после долгих и опасных приключений оказался на необитаемом острове и пробыл там 28 лет. Я думаю, что в образе Робинзона Крузо есть черты Селькирка, также вполне возможно, что Дефо использовал факты из жизни Роберта Нокса. Робинзон Крузо и Пятница на картине Джона Чарльза Доллмана (ХІХ век).