Новости белые ночи фёдор достоевский книга отзывы

Вслед за книгой «Неточка Незванова» Фёдора нашего Михайловича Достоевского расскажу вам про повесть «Белые ночи», которую сам автор назвал «сентиментальный роман». Дополнительно: При заказе Подарочное издание книги Фёдор Достоевский Белые ночи вы можете изменить дизайн книги, цвет кожи (на выбор более 16 оттенков), вид обреза и тиснение. Читайте интересные рецензии и отзывы читателей на книгу «Белые ночи», Федор Достоевский. Краткое содержание и отзывы о книге. Повесть Достоевского "Белые ночи" мне понравилась, хотя некоторые моменты вызвали недоумение.

Достоевский Ф.М. “Белые ночи” Читательский дневник, краткое содержание

Но что это? Ну, скажите, неужели вы недовольны тем, что не рассердились, как бы сделала другая, не отогнали меня в самом начале? Две минуты, и вы сделали меня навсегда счастливым. И мы расстались.

Я ходил всю ночь; я не мог решиться воротиться домой. Я был так счастлив… до завтра! Ночь вторая — Ну, вот и дожили!

Знаете, зачем я пришла? Ведь не вздор болтать, как вчера. Вот что: нам нужно вперед умней поступать.

Я обо всем этом вчера долго думала. С моей стороны, я готов; но, право, в жизнь не случалось со мною ничего умнее, как теперь. Во-первых, прошу вас, не жмите так моих рук; во-вторых, объявляю вам, что я об вас сегодня долго раздумывала.

Кончилось тем, что нужно все снова начать, потому что в заключение всего я решила сегодня, что вы еще мне совсем неизвестны, что я вчера поступила как ребенок, как девочка, и, разумеется, вышло так, что всему виновато мое доброе сердце, то есть я похвалила себя, как и всегда кончается, когда мы начнем свое разбирать. И потому, чтоб поправить ошибку, я решила разузнать об вас самым подробнейшим образом. Но так как разузнавать о вас не у кого, то вы и должны мне сами все рассказать, всю подноготную.

Ну, что вы за человек? Поскорее — начинайте же, рассказывайте свою историю. Но кто вам сказал, что у меня есть моя история?

То есть вы никого никогда не видали? Постойте, я догадываюсь: у вас, верно, есть бабушка, как и у меня. Она слепая и вот уже целую жизнь меня никуда не пускает, так что я почти разучилась совсем говорить.

А когда я нашалила тому назад года два, так она видит, что меня не удержишь, взяла призвала меня, да и пришпилила булавкой мое платье к своему — и так мы с тех пор и сидим по целым дням; она чулок вяжет, хоть и слепая; а я подле нее сиди, шей или книжку вслух ей читай — такой странный обычай, что вот уже два года пришпиленная… — Ах, боже мой, какое несчастье! Да нет же, у меня нет такой бабушки. Смотрите: вот здесь есть скамейка; сядем!

Здесь никто не ходит, нас никто не услышит, и — начинайте же вашу историю! Во-первых, что это такое тип? Слушайте: знаете вы, что такое мечтатель?

Иной раз сидишь подле бабушки и чего-чего в голову не войдет. Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься — ну, просто за китайского принца выхожу… А ведь это в другой раз и хорошо — мечтать! Нет, впрочем, бог знает!

Особенно если есть и без этого о чем думать, — прибавила девушка на этот раз довольно серьезно. Уж коли раз вы выходили за богдыхана китайского, так, стало быть, совершенно поймете меня. Ну, слушайте … Но позвольте: ведь я еще не знаю, как вас зовут?

Много, много, напротив, очень много, Настенька, добренькая вы девушка, коли с первого разу вы для меня стали Настенькой! Я уселся подле нее, принял педантски-серьезную позу и начал словно по-писаному: — Есть, Настенька, если вы того не знаете, есть в Петербурге довольно странные уголки. В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на все иным, особенным светом.

В этих углах, милая Настенька, выживается как будто совсем другая жизнь, не похожая на ту, которая возле нас кипит, а такая, которая может быть в тридесятом неведомом царстве, а не у нас, в наше серьезное-пресерьезное время. Вот эта-то жизнь и есть смесь чего-то чисто фантастического, горячо-идеального и вместе с тем увы, Настенька! Что же это я такое услышу?

Мечтатель — если нужно его подробное определение — не человек, а, знаете, какое-то существо среднего рода. Селится он большею частию где-нибудь в неприступном углу, как будто таится в нем даже от дневного света, и уж если заберется к себе, то так и прирастет к своему углу, как улитка, или, по крайней мере, он очень похож в этом отношении на то занимательное животное, которое и животное и дом вместе, которое называется черепахой. Как вы думаете, отчего он так любит свои четыре стены, выкрашенные непременно зеленою краскою, закоптелые, унылые и непозволительно обкуренные?

Зачем этот смешной господин, когда его приходит навестить кто-нибудь из его редких знакомых а кончает он тем, что знакомые у него все переводятся , зачем этот смешной человек встречает его, так сконфузившись, так изменившись в лице и в таком замешательстве, как будто он только что сделал в своих четырех стенах преступление, как будто он фабриковал фальшивые бумажки или какие-нибудь стишки для отсылки в журнал при анонимном письме, в котором обозначается, что настоящий поэт уже умер и что друг его считает священным долгом опубликовать его вирши? Отчего, скажите мне, Настенька, разговор так не вяжется у этих двух собеседников? Отчего же, наконец, этот приятель, вероятно недавний знакомый, и при первом визите, — потому что второго в таком случае уже не будет и приятель другой раз не придет, — отчего сам приятель так конфузится, так костенеет, при всем своем остроумии если только оно есть у него , глядя на опрокинутое лицо хозяина, который в свою очередь уже совсем успел потеряться и сбиться с последнего толка после исполинских, но тщетных усилий разгладить и упестрить разговор, показать и с своей стороны знание светскости, тоже заговорить о прекрасном поле и хоть такою покорностию понравится бедному, не туда попавшему человеку, который ошибкою пришел к нему в гости?

Отчего, наконец, гость вдруг хватается за шляпу и быстро уходит, внезапно вспомнив о самонужнейшем деле, которого никогда не бывало, и кое-как высвобождает свою руку из жарких пожатий хозяина, всячески старающегося показать свое раскаяние и поправить потерянное? Отчего уходящий приятель хохочет, выйдя за дверь, тут же дает самому себе слово никогда не приходить к этому чудаку, хотя этот чудак в сущности и превосходнейший малый, и в то же время никак не может отказать своему воображению в маленькой прихоти: сравнить, хоть отдаленным образом, физиономию своего недавнего собеседника во все время свидания с видом того несчастного котеночка, которого измяли, застращали и всячески обидели дети, вероломно захватив его в плен, сконфузили в прах, который забился наконец от них под стул, в темноту, и там целый час на досуге принужден ощетиниваться, отфыркиваться и мыть свое обиженное рыльце обеими лапами и долго еще после того враждебно взирать на природу и жизнь и даже на подачку с господского обеда, припасенную для него сострадательною ключницею? Вы хотите знать, отчего я так вспорхнулся, так покраснел, когда отворили дверь в мою комнату, почему я не умел принять гостя и так постыдно погиб под тяжестью собственного гостеприимства?

Послушайте: вы прекрасно рассказываете, но нельзя ли рассказывать как-нибудь не так прекрасно? А то вы говорите, точно книгу читаете. Теперь, милая Настенька, теперь я похож на дух царя Соломона, который был тысячу лет в кубышке, под семью печатями, и с которого наконец сняли все эти семь печатей.

Теперь, милая Настенька, когда мы сошлись опять после такой долгой разлуки, — потому что я вас давно уже знал, Настенька, потому что я уже давно кого-то искал, а это знак, что я искал именно вас и что нам было суждено теперь свидеться, — теперь в моей голове открылись тысячи клапанов, и я должен пролиться рекою слов, не то я задохнусь. Итак, прошу не перебивать меня, Настенька, а слушать покорно и послушно; иначе — я замолчу. Теперь я не скажу ни слова.

Это тот самый час, когда кончаются почти всякие дела, должности и обязательства и все спешат по домам пообедать, прилечь отдохнуть и тут же, в дороге, изобретают и другие веселые темы, касающиеся вечера, ночи и всего остающегося свободного времени. В этот час и наш герой, — потому что уж позвольте мне, Настенька, рассказывать в третьем лице, затем что в первом лице все это ужасно стыдно рассказывать, — итак, в этот час и наш герой, который тоже был не без дела, шагает за прочими. Но странное чувство удовольствия играет на его бледном, как будто несколько измятом лице.

Неравнодушно смотрит он на вечернюю зарю, которая медленно гаснет на холодном петербургском небе. Когда я говорю — смотрит, так я лгу: он не смотрит, но созерцает как-то безотчетно, как будто усталый или занятый в то же время каким-нибудь другим, более интересным предметом, так что разве только мельком, почти невольно, может уделить время на все окружающее. Он доволен, потому что покончил до завтра с досадными для него делами, и рад, как школьник, которого выпустили с классной скамьи к любимым играм и шалостям.

Посмотрите на него сбоку, Настенька: вы тотчас увидите, что радостное чувство уже счастливо подействовало на его слабые нервы и болезненно раздраженную фантазию. Вот он о чем-то задумался… Вы думаете, об обеде? На что он так смотрит?

На этого ли господина солидной наружности, который так картинно поклонился даме, прокатившейся мимо него на резвоногих конях в блестящей карете? Нет, Настенька, что ему теперь до всей этой мелочи! Он теперь уже богат своею особенною жизнью; он как-то вдруг стал богатым, и прощальный луч потухающего солнца не напрасно так весело сверкнул перед ним и вызвал из согретого сердца целый рой впечатлений.

Теперь он едва замечает ту дорогу, на которой прежде самая мелкая мелочь могла поразить его. Теперь «богиня фантазия» если вы читали Жуковского, милая Настенька уже заткала прихотливою рукою свою золотую основу и пошла развивать перед ним узоры небывалой, причудливой жизни — и, кто знает, может, перенесла его прихотливой рукою на седьмое хрустальное небо с превосходного гранитного тротуара, по которому он идет восвояси. Попробуйте остановить его теперь, спросите его вдруг: где он теперь стоит, по каким улицам шел?

Вот почему он так вздрогнул, чуть не закричал и с испугом огляделся кругом, когда одна очень почтенная старушка учтиво остановила его посреди тротуара и стала расспрашивать его о дороге, которую она потеряла. Нахмурясь с досады, шагает он дальше, едва замечая, что не один прохожий улыбнулся, на него глядя, и обратился ему вслед и что какая-нибудь маленькая девочка, боязливо уступившая ему дорогу, громко засмеялась, посмотрев во все глаза на его широкую созерцательную улыбку и жесты руками. Но все та же фантазия подхватила на своем игривом полете и старушку, и любопытных прохожих, и смеющуюся девочку, и мужичков, которые тут же вечеряют на своих барках, запрудивших Фонтанку положим, в это время по ней проходил наш герой , заткала шаловливо всех и все в свою канву, как мух в паутину, и с новым приобретением чудак уже вошел к себе в отрадную норку, уже сел за обед, уже давно отобедал и очнулся только тогда, когда задумчивая и вечно печальная Матрена, которая ему прислуживает, уже все прибрала со стола и подала ему трубку, очнулся и с удивлением вспомнил, что он уже совсем пообедал, решительно проглядев, как это сделалось.

В комнате потемнело; на душе его пусто и грустно; целое царство мечтаний рушилось вокруг него, рушилось без следа, без шума и треска, пронеслось, как сновидение, а он и сам не помнит, что ему грезилось. Но какое-то темное ощущение, от которого слегка заныла и волнуется грудь его, какое-то новое желание соблазнительно щекочет и раздражает его фантазию и незаметно сзывает целый рой новых призраков. В маленькой комнате царствует тишина; уединение и лень нежат воображение; оно воспламеняется слегка, слегка закипает, как вода в кофейнике старой Матрены, которая безмятежно возится рядом, в кухне, стряпая свой кухарочный кофе.

Вот оно уже слегка прорывается вспышками, вот уже и книга, взятая без цели и наудачу, выпадает из рук моего мечтателя, не дошедшего и до третьей страницы. Воображение его снова настроено, возбуждено, и вдруг опять новый мир, новая, очаровательная жизнь блеснула перед ним в блестящей своей перспективе. Новый сон — новое счастие!

Новый прием утонченного, сладострастного яда! О, что ему в нашей действительной жизни! На его подкупленный взгляд, мы с вами, Настенька, живем так лениво, медленно, вяло; на его взгляд, мы все так недовольны нашею судьбою, так томимся нашею жизнью!

Да и вправду, смотрите, в самом деле, как на первый взгляд все между нами холодно, угрюмо, точно сердито… «Бедные! Да и не диво, что думает! Посмотрите на эти волшебные призраки, которые так очаровательно, так прихотливо, так безбрежно и широко слагаются перед ним в такой волшебной, одушевленной картине, где на первом плане, первым лицом, уж конечно, он сам, наш мечтатель, своею дорогою особою.

Посмотрите, какие разнообразные приключения, какой бесконечный рой восторженных грез. Вы спросите, может быть, о чем он мечтает? К чему это спрашивать!

Но покамест еще не настало оно, это грозное время, — он ничего не желает, потому что он выше желаний, потому что с ним все, потому что он пресыщен, потому что он сам художник своей жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу. И ведь так легко, так натурально создается этот сказочный, фантастический мир! Как будто и впрямь все это не призрак!

Право, верить готов в иную минуту, что вся эта жизнь не возбуждения чувства, не мираж, не обман воображения, а что это и впрямь действительное, настоящее, сущее! Отчего ж, скажите, Настенька, отчего же в такие минуты стесняется дух? Отчего же целые бессонные ночи проходят как один миг, в неистощимом веселии и счастии, и когда заря блеснет розовым лучом в окна и рассвет осветит угрюмую комнату своим сомнительным фантастическим светом, как у нас, в Петербурге, наш мечтатель, утомленный, измученный, бросается на постель и засыпает в замираниях от восторга своего болезненно-потрясенного духа и с такою томительно-сладкою болью в сердце?

Да, Настенька, обманешься и невольно вчуже поверишь, что страсть настоящая, истинная волнует душу его, невольно поверишь, что есть живое, осязаемое в его бесплотных грезах! И ведь какой обман — вот, например, любовь сошла в его грудь со всею неистощимою радостью, со всеми томительными мучениями… Только взгляните на него и убедитесь! Верите ли вы, на него глядя, милая Настенька, что действительно он никогда не знал той, которую он так любил в своем исступленном мечтании?

Неужели он только и видел ее в одних обольстительных призраках и только лишь снилась ему эта страсть? Неужели и впрямь не прошли они рука в руку столько годов своей жизни — одни, вдвоем, отбросив весь мир и соединив каждый свой мир, свою жизнь с жизнью друга? Неужели не она, в поздний час, когда настала разлука, не она лежала, рыдая и тоскуя, на груди его, не слыша бури, разыгравшейся под суровым небом, не слыша ветра, который срывал и уносил слезы с черных ресниц ее?

Неужели все это была мечта — и этот сад, унылый, заброшенный и дикий, с дорожками, заросшими мхом, уединенный, угрюмый, где они так часто ходили вдвоем, надеялись, тосковали, любили, любили друг друга так долго, «так долго и нежно»! И этот странный, прадедовский дом, в котором жила она столько времени уединенно и грустно с старым, угрюмым мужем, вечно молчаливым и желчным, пугавшим их, робких, как детей, уныло и боязливо таивших друг от друга любовь свою? Как они мучились, как боялись они, как невинна, чиста была их любовь и как уж разумеется, Настенька злы были люди!

И, боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо непременно в палаццо , потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой, с последним страстным поцелуем, она вырывалась из занемевших в отчаянной муке объятий его… О, согласитесь, Настенька, что вспорхнешься, смутишься и покраснеешь, как школьник, только что запихавший в карман украденное из соседнего сада яблоко, когда какой-нибудь длинный, здоровый парень, весельчак и балагур, ваш незваный приятель, отворит вашу дверь и крикнет, как будто ничего не бывало: «А я, брат, сию минуту из Павловска! Я патетически замолчал, кончив мои патетические возгласы. Помню, что мне ужасно хотелось как-нибудь через силу захохотать, потому что я уже чувствовал, что во мне зашевелился какой-то враждебный бесенок, что мне уже начинало захватывать горло, подергивать подбородок и что все более и более влажнели глаза мои… Я ожидал, что Настенька, которая слушала меня, открыв свои умные глазки, захохочет всем своим детским, неудержимо веселым смехом, и уже раскаивался, что зашел далеко, что напрасно рассказал то, что уже давно накипело в моем сердце, о чем я мог говорить как по-писаному, потому что уже давно приготовил я над самим собой приговор, и теперь не удержался, чтоб не прочесть его, признаться, не ожидая, что меня поймут; но, к удивлению моему, она промолчала, погодя немного слегка пожала мне руку и с каким-то робким участием спросила: — Неужели и в самом деле вы так прожили всю свою жизнь?

Послушайте, знаете ли, что это вовсе нехорошо так жить? Теперь это я знаю, и чувствую больнее от такого сознания, потому что Сам Бог послал мне вас, моего доброго ангела, чтоб сказать мне это и доказать. Теперь, когда я сижу подле вас и говорю с вами, мне уж и страшно подумать о будущем, потому что в будущем — опять одиночество, опять эта затхлая, ненужная жизнь; и о чем мечтать будет мне, когда я уже наяву подле вас был так счастлив!

О, будьте благословенны, вы, милая девушка, за то, что не отвергли меня с первого раза, за то, что уже я могу сказать, что я жил хоть два вечера в моей жизни! Что такое два вечера! Знаете ли, что уже я, может быть, не буду более тосковать о том, что сделал преступление и грех в моей жизни, потому что такая жизнь есть преступление и грех?

И не думайте, чтоб я вам преувеличивал что-нибудь, ради Бога, не думайте этого, Настенька, потому что на меня иногда находят минуты такой тоски, такой тоски… Потому что мне уже начинает казаться в эти минуты, что я никогда не способен начать жить настоящею жизнию; потому что мне уже казалось, что я потерял всякий такт, всякое чутье в настоящем, действительном; потому что, наконец, я проклинал сам себя; потому что после моих фантастических ночей на меня уже находят минуты отрезвления, которые ужасны! Между тем слышишь, как кругом тебя гремит и кружится в жизненном вихре людская толпа, слышишь, видишь, как живут люди, — живут наяву, видишь, что жизнь для них не заказана, что их жизнь не разлетится, как сон, как видение, что их жизнь вечно обновляющаяся, вечно юная и ни один час ее непохож на другой, тогда как уныла и до пошлости однообразна пугливая фантазия, раба тени, идеи, раба первого облака, которое внезапно застелет солнце и сожмет тоскою настоящее петербургское сердце, которое так дорожит своим солнцем, — а уж в тоске какая фантазия! Чувствуешь, что она наконец устает, истощается в вечном напряжении, эта неистощимая фантазия, потому что ведь мужаешь, выживаешь из прежних своих идеалов: они разбиваются в пыль, в обломки; если ж нет другой жизни, так приходится строить ее из этих же обломков.

А между тем чего-то другого просит и хочет душа! И напрасно мечтатель роется, как в золе, в своих старых мечтаниях, ища в этой золе хоть какой-нибудь искорки, чтоб раздуть ее, возобновленным огнем пригреть похолодевшее сердце и воскресить в нем снова все, что было прежде так мило, что трогало душу, что кипятило кровь, что вырывало слезы из глаз и так роскошно обманывало! Знаете ли, Настенька, до чего я дошел?

Знаете ли, что я люблю теперь припомнить и посетить в известный срок те места, где был счастлив когда-то по-своему, люблю построить свое настоящее под лад уже безвозвратно прошедшему и часто брожу как тень, без нужды и без цели, уныло и грустно по петербургским закоулкам и улицам. Какие все воспоминания! Припоминается, например, что вот здесь ровно год тому назад, ровно в это же время, в этот же час, по этому же тротуару бродил так же одиноко, так же уныло, как и теперь!

И припоминаешь, что и тогда мечты были грустны, и хоть и прежде было не лучше, но все как-то чувствуешь, что как будто и легче, и покойнее было жить, что не было этой черной думы, которая теперь привязалась ко мне; что не было этих угрызений совести, угрызений мрачных, угрюмых, которые ни днем, ни ночью теперь не дают покоя. И спрашиваешь себя: где же мечты твои? И опять спрашиваешь себя: что же ты сделал с своими годами?

Ты жил или нет? Смотри, говоришь себе, смотри, как на свете становится холодно. Еще пройдут годы, и за ними придет угрюмое одиночество, придет с клюкой трясучая старость, а за ними тоска и уныние.

Побледнеет твой фантастический мир, замрут, утонут мечты твои и осыплются, как желтые листья с деревьев… О, Настенька! Теперь мы будем вдвоем; теперь, что ни случись со мной, уж мы никогда не расстанемся. Я простая девушка, я мало училась, хотя мне бабушка и нанимала учителя; но, право, я вас понимаю, потому что все, что вы мне пересказали теперь, я уж сама прожила, когда бабушка меня пришпилила к платью.

Конечно, я бы так не рассказала хорошо, как вы рассказали, я не училась, — робко прибавила она, потому что все еще чувствовала какое-то уважение к моей патетической речи и к моему высокому слогу, — но я очень рада, что вы совершенно открылись мне. Теперь я вас знаю, совсем, всего знаю. И знаете что?

Вы очень умный человек; обещаетесь ли вы, что вы дадите мне этот совет? Ну, хорошенькая моя Настенька, какой же вам совет? Говорите мне прямо; я теперь так весел, счастлив, смел и умен, что за словом не полезу в карман.

Прежде всего уговор: не перебивать меня, а не то я, пожалуй, собьюсь. Ну, слушайте же смирно. Есть у меня старая бабушка.

Я к ней попала еще очень маленькой девочкой, потому что у меня умерли и мать и отец. Надо думать, что бабушка была прежде богаче, потому что и теперь вспоминает о лучших днях. Она же меня выучила по-французски и потом наняла мне учителя.

Когда мне было пятнадцать лет а теперь мне семнадцать , учиться мы кончили. Вот в это время я и нашалила; уж что я сделала — я вам не скажу; довольно того, что проступок был небольшой. Только бабушка подозвала меня к себе в одно утро и сказала, что так как она слепа, то за мной не усмотрит, взяла булавку и пришпилила мое платье к своему, да тут и сказала, что так мы будем всю жизнь сидеть, если, разумеется, я не сделаюсь лучше.

Одним словом, в первое время отойти никак нельзя было: и работай, и читай, и учись — все подле бабушки. Я было попробовала схитрить один раз и уговорила сесть на мое место Феклу. Фекла — наша работница, она глуха.

Фекла села вместо меня; бабушка в это время заснула в креслах, а я отправилась недалеко к подруге. Ну, худо и кончилось. Бабушка без меня проснулась и о чем-то спросила, думая, что я все еще сижу смирно на месте.

Фекла-то видит, что бабушка спрашивает, а сама не слышит про что, думала, думала, что ей делать, отстегнула булавку да и пустилась бежать… Тут Настенька остановилась и начала хохотать. Я засмеялся вместе с нею. Она тотчас же перестала.

Это я смеюсь, оттого что смешно… Что же делать, когда бабушка, право, такая, а только я ее все-таки немножко люблю. Ну, да тогда и досталось мне: тотчас меня опять посадили на место и уж ни-ни, шевельнуться было нельзя. Ну-с, я вам еще позабыла сказать, что у нас, то есть у бабушкин свой дом, то есть маленький домик, всего три окна, совсем деревянный и такой же старый, как бабушка; а наверху мезонин; вот и переехал к нам в мезонин новый жилец… — Стало быть, был и старый жилец?

Правда, уж он едва языком ворочал. Это был старичок, сухой, немой, слепой, хромой, так что наконец ему стало нельзя жить на свете, он и умер; а затем и понадобился новый жилец, потому что нам без жильца жить нельзя: это с бабушкиным пенсионом почти весь наш доход. Новый жилец как нарочно был молодой человек, нездешний, заезжий.

Так как он не торговался, то бабушка и пустила его, а потом и спрашивает «Что, Настенька, наш жилец молодой или нет? Я это внучка, тебе для того говорю, чтоб ты на него не засматривалась. Экой век какой!

И моложе-то она была в старину, и солнце-то было в старину теплее, и сливки в старину не так скоро кисли, — все в старину! Вот я сижу и молчу, а про себя думаю: что же это бабушка сама меня надоумливает, спрашивает, хорош ли, молод ли жилец? Да только так, только подумала, и тут же стала опять петли считать, чулок вязать, а потом совсем позабыла.

Вот раз поутру к нам и приходит жилец, спросить о том, что ему комнату обещали обоями оклеить. Слово за слово, бабушка же болтлива, и говорит: «Сходи, Настенька, ко мне в спальню, принеси счеты. Я тотчас же вскочила, вся, не знаю отчего, покраснела, да и позабыла, что сижу пришпиленная; нет, чтоб тихонько отшпилить, чтобы жилец не видал, — рванулась так, что бабушкино кресло поехало.

Более того, то, что писатель не является приоритетом. Написанные в 19848 году, "Белые ночи" Достоевского зрелы и устоялись. Но речь идет о романтике юности и все том же маленьком человечке, который, не видя где-то, где топор терпим, наверное, уже думал, что дрожит. Роман получился немного эмоциональным, но мечты здесь растворяют мысли, сами по себе не позволяют Михайловичу писать о чем-то менее серьезном, чем, скажем, смысл жизни. Потому что, как говорится, наслаждайся как можно дольше. Раннее произведение писателя "белые рыцари" у меня больше ничего нет. Мечты, мечты, энтузиазм, романтический пыл, все, как всегда, какие-то вещи, присущие только Достоевскому. Читая его, я физически ощущаю одиночество писателя, который где-то, наверное, год полноценно выступает как соло, а потом возит его на вершину мира.

Вместо этого пустой город, ведь у белых рыцарей Петербурга запланирован просмотр природы.

С самого утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мне вдруг показалось, что меня, одинокого, все покидают и что все от меня отступаются. Оно, конечно, всякий вправе спросить: кто ж эти все? Но к чему мне знакомства? Мне и без того знаком весь Петербург; вот почему мне и показалось, что меня все покидают, когда весь Петербург поднялся и вдруг уехал на дачу. Мне страшно стало оставаться одному, и целых три дня я бродил по городу в глубокой тоске, решительно не понимая, что со мной делается. Пойду ли на Невский, пойду ли в сад, брожу ли по набережной — ни одного лица из тех, кого привык встречать в том же месте, в известный час, целый год.

Они, конечно, не знают меня, да я-то их знаю. Я коротко их знаю; я почти изучил их физиономии — и любуюсь на них, когда они веселы, и хандрю, когда они затуманятся. Я почти свел дружбу с одним старичком, которого встречаю каждый божий день, в известный час, на Фонтанке. Физиономия такая важная, задумчивая; все шепчет под нос и махает левой рукой, а в правой у него длинная сучковатая трость с золотым набалдашником. Даже он заметил меня и принимает во мне душевное участие. Случись, что я не буду в известный час на том же месте Фонтанки, я уверен, что на него нападет хандра. Вот отчего мы иногда чуть не кланяемся друг с другом, особенно когда оба в хорошем расположении духа. Намедни, когда мы не видались целые два дня и на третий день встретились, мы уже было и схватились за шляпы, да благо опомнились вовремя, опустили руки и с участием прошли друг подле друга.

Мне тоже и дома знакомы. Когда я иду, каждый как будто забегает вперед меня на улицу, глядит на меня во все окна и чуть не говорит: «Здравствуйте; как ваше здоровье? Или: «Как ваше здоровье? Или: «Я чуть не сгорел и притом испугался» и т. Из них у меня есть любимцы, есть короткие приятели; один из них намерен лечиться это лето у архитектора. Нарочно буду заходить каждый день, чтоб не залепили как-нибудь, сохрани его господи!.. Но никогда не забуду истории с одним прехорошеньким светло-розовым домиком. Это был такой миленький каменный домик, так приветливо смотрел на меня, так горделиво смотрел на своих неуклюжих соседей, что мое сердце радовалось, когда мне случалось проходить мимо.

Вдруг, на прошлой неделе, я прохожу по улице и, как посмотрел на приятеля — слышу жалобный крик: «А меня красят в желтую краску! У меня чуть не разлилась желчь по этому случаю, и я еще до сих пор не в силах был повидаться с изуродованным моим бедняком, которого раскрасили под цвет поднебесной империи. Итак, вы понимаете, читатель, каким образом я знаком со всем Петербургом. Я уже сказал, что меня целые три дня мучило беспокойство, покамест я догадался о причине его. И на улице мне было худо того нет, этого нет, куда делся такой-то? Два вечера добивался я: чего недостает мне в моем углу? Я даже вздумал было призвать Матрену и тут же сделал ей отеческий выговор за паутину и вообще за неряшество; но она только посмотрела на меня в удивлении и пошла прочь, не ответив ни слова, так что паутина еще до сих пор благополучно висит на месте. Наконец я только сегодня поутру догадался, в чем дело.

Простите за тривиальное словцо, но мне было не до высокого слога… потому что ведь все, что только ни было в Петербурге, или переехало, или переезжало на дачу; потому что каждый почтенный господин солидной наружности, нанимавший извозчика, на глаза мои тотчас же обращался в почтенного отца семейства, который после обыденных должностных занятий отправляется налегке в недра своей фамилии, на дачу; потому что у каждого прохожего был теперь уже совершенно особый вид, который чуть-чуть не говорил всякому встречному: «Мы, господа, здесь только так, мимоходом, а вот через два часа мы уедем на дачу». Отворялось ли окно, по которому побарабанили сначала тоненькие, белые, как сахар, пальчики, и высовывалась головка хорошенькой девушки, подзывавшей разносчика с горшками цветов, — мне тотчас же, тут же представлялось, что эти цветы только так покупаются, то есть вовсе не для того, чтоб наслаждаться весной и цветами в душной городской квартире, а что вот очень скоро все переедут на дачу и цветы с собою увезут. Мало того, я уже сделал такие успехи в своем новом, особенном роде открытий, что уже мог безошибочно, по одному виду, обозначить, на какой кто даче живет. Обитатели Каменного и Аптекарского островов или Петергофской дороги отличались изученным изяществом приемов, щегольскими летними костюмами и прекрасными экипажами, в которых они приехали в город. Жители Парголова и там, где подальше, с первого взгляда «внушали» своим благоразумием и солидностью; посетитель Крестовского острова отличался невозмутимо-веселым видом. Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с возжами в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, — воза и лодки удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно: мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу. Я готов был уйти с каждым возом, уехать с каждым господином почтенной наружности, нанимавшим извозчика; но ни один, решительно никто не пригласил меня; словно забыли меня, словно я для них был и в самом деле чужой! Я ходил много и долго, так что уже совсем успел, по своему обыкновению, забыть, где я, как вдруг очутился у заставы.

Вмиг мне стало весело, и я шагнул за шлагбаум, пошел между засеянных полей и лугов, не слышал усталости, но чувствовал только всем составом своим, что какое-то бремя спадает с души моей. Все проезжие смотрели на меня так приветливо, что решительно чуть не кланялись; все были так рады чему-то, все до одного курили сигары. И я был рад, как еще никогда со мной не случалось. Точно я вдруг очутился в Италии, — так сильно поразила природа меня, полубольного горожанина, чуть не задохнувшегося в городских стенах. Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, когда она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы, опушится, разрядится, упестрится цветами… Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные, задумчивые глаза? Вы смотрите кругом вы кого-то ищете, вы догадываетесь… Но миг проходит, и, может быть, назавтра же вы встретите опять тот же задумчивый и рассеянный взгляд, как и прежде, то же бледное лицо, ту же покорность и робость в движениях и даже раскаяние, даже следы какой-то мертвящей тоски и досады за минутное увлечение… И жаль вам, что так скоро, так безвозвратно завяла мгновенная красота, что так обманчиво и напрасно блеснула она перед вами, — жаль оттого, что даже полюбить ее вам не было времени… А все-таки моя ночь была лучше дня! Вот как это было. Я пришел назад в город очень поздно, и уже пробило десять часов, когда я стал подходить к квартире.

Дорога моя шла по набережной канала, на которой в этот час не встретишь живой души. Правда, я живу в отдаленнейшей части города. Я шел и пел, потому что, когда я счастлив, я непременно мурлыкаю что-нибудь про себя, как и всякий счастливый человек, у которого нет ни друзей, ни добрых знакомых и которому в радостную минуту не с кем разделить свою радость. Вдруг со мной случилось самое неожиданное приключение. В сторонке, прислонившись к перилам канала, стояла женщина; облокотившись на решетку, она, по-видимому, очень внимательно смотрела на мутную воду канала. Она была одета в премиленькой желтой шляпке и в кокетливой черной мантильке. Она, кажется, не слыхала шагов моих, даже не шевельнулась, когда я прошел мимо, затаив дыхание и с сильно забившимся сердцем. Мне послышалось глухое рыдание.

Боже мой! У меня сердце сжалось. И как я ни робок с женщинами, но ведь это была такая минута!.. Я воротился, шагнул к ней и непременно бы произнес: «Сударыня! Это одно и остановило меня. Но покамест я приискивал слово, девушка очнулась, оглянулась, спохватилась, потупилась и скользнула мимо меня по набережной. Я тотчас же пошел вслед за ней, но она догадалась, оставила набережную, перешла через улицу и пошла по тротуару. Я не посмел перейти через улицу.

Сердце мое трепетало, как у пойманной птички. Вдруг один случай пришел ко мне на помощь. По той стороне тротуара, недалеко от моей незнакомки, вдруг появился господин во фраке, солидных лет, но нельзя сказать, чтоб солидной походки. Он шел, пошатываясь и осторожно опираясь об стенку. Девушка же шла, словно стрелка, торопливо и робко, как вообще ходят все девушки, которые не хотят, чтоб кто-нибудь вызвался провожать их ночью домой, и, конечно, качавшийся господин ни за что не догнал бы ее, если б судьба моя не надоумила его поискать искусственных средств. Вдруг, не сказав никому ни слова, мой господин срывается с места и летит со всех ног, бежит, догоняя мою незнакомку. Она шла как ветер, но колыхавшийся господин настигал, настиг, девушка вскрикнула — и… я благословляю судьбу за превосходную сучковатую палку, которая случилась на этот раз в моей правой руке. Я мигом очутился на той стороне тротуара, мигом незваный господин понял, в чем дело, принял в соображение неотразимый резон, замолчал, отстал и только, когда уже мы были очень далеко, протестовал против меня в довольно энергических терминах.

Но до нас едва долетели слова его. Она молча подала мне свою руку, еще дрожавшую от волнения и испуга. О незваный господин! Я мельком взглянул на нее: она была премиленькая и брюнетка — я угадал; на ее черных ресницах еще блестели слезинки недавнего испуга или прежнего горя, — не знаю. Но на губах уже сверкала улыбка. Она тоже взглянула на меня украдкой, слегка покраснела и потупилась. Если б я был тут, ничего бы не случилось… — Но я вас не знала: я думала, что вы тоже… — А разве вы теперь меня знаете? Вот, например, отчего вы дрожите?

Точно, я робок с женщинами, я в волненье, не спорю, не меньше, как были вы минуту назад, когда этот господин испугал вас… Я в каком-то испуге теперь. Точно сон, а я даже и во сне не гадал, что когда-нибудь буду говорить хоть с какой-нибудь женщиной. Я совсем отвык от женщин; то есть я к ним и не привыкал никогда; я ведь один… Я даже не знаю, как говорить с ними. Вот и теперь не знаю — не сказал ли вам какой-нибудь глупости? Скажите мне прямо; предупреждаю вас, я не обидчив… — Нет, ничего, ничего; напротив. И если уже вы требуете, чтоб я была откровенна, так я вам скажу, что женщинам нравится такая робость; а если вы хотите знать больше, то и мне она тоже нравится, и я не отгоню вас от себя до самого дома. Посудите, кто я! Ведь вот уж мне двадцать шесть лет, а я никого никогда не видал.

Ну, как же я могу хорошо говорить, ловко и кстати? Вам же будет выгоднее, когда все будет открыто, наружу… Я не умею молчать, когда сердце во мне говорит. Ну, да все равно… Поверите ли, ни одной женщины, никогда, никогда! Никакого знакомства! Ах, если б вы знали, сколько раз я был влюблен таким образом!.. Я создаю в мечтах целые романы. О, вы меня не знаете! Правда, нельзя же без того, я встречал двух-трех женщин, но какие они женщины?

Что, наконец, и все, чего я требую, состоит в том только, чтоб сказать мне какие-нибудь два слова братские, с участием, не отогнать меня с первого шага, поверить мне на слово, выслушать, что я буду говорить, посмеяться надо мной, если угодно, обнадежить меня, сказать мне два слова, только два слова, потом пусть хоть мы с ней никогда не встречаемся!.. Но вы смеетесь… Впрочем, я для того и говорю… — Не досадуйте; я смеюсь тому, что вы сами себе враг, и если б вы попробовали, то вам бы и удалось, может быть, хоть бы и на улице дело было; чем проще, тем лучше… Ни одна добрая женщина, если только она не глупа или особенно не сердита на что-нибудь в ту минуту, не решилась бы отослать вас без этих двух слов, которых вы так робко вымаливаете… Впрочем, что я! Я ведь судила по себе. Сама-то я много знаю, как люди на свете живут! Но скажите мне, почему вы узнали, что я такая женщина, с которой… ну, которую вы считали достойной… внимания и дружбы… одним словом, не хозяйка, как вы называете. Почему вы решились подойти ко мне? Но вы были одни, тот господин был слишком смел, теперь ночь: согласитесь сами, что это обязанность… — Нет, нет, еще прежде, там, на той стороне. Ведь вы хотели же подойти ко мне?

Но я, право, не знаю, как отвечать; я боюсь… Знаете ли, я сегодня был счастлив; я шел, пел; я был за городом; со мной еще никогда не бывало таких счастливых минут. Вы… мне, может быть, показалось… Ну, простите меня, если я напомню: мне показалось, что вы плакали, и я… я не мог слышать это… у меня стеснилось сердце… О, боже мой! Ну, да неужели же я не мог потосковать об вас? Неужели же был грех почувствовать к вам братское сострадание?.. Извините, я сказал сострадание… Ну, да, одним словом, неужели я мог вас обидеть тем, что невольно вздумалось мне к вам подойти?.. Неужели это так и останется? Я мечтатель; у меня так мало действительной жизни, что я такие минуты, как эту, как теперь, считаю так редко, что не могу не повторять этих минут в мечтаньях. Я промечтаю об вас целую ночь, целую неделю, весь год.

Я непременно приду сюда завтра, именно сюда, на это же место, именно в этот час, и буду счастлив, припоминая вчерашнее. Уж это место мне мило. У меня уже есть такие два-три места в Петербурге. Я даже один раз заплакал от воспоминанья, как вы… Почем знать, может быть, и вы, тому назад десять минут, плакали от воспоминанья… Но простите меня, я опять забылся; вы, может быть, когда-нибудь были здесь особенно счастливы… — Хорошо, — сказала девушка, — я, пожалуй, приду сюда завтра, тоже в десять часов. Вижу, что я уже не могу вам запретить… Вот в чем дело, мне нужно быть здесь; не подумайте, чтоб я вам назначала свидание; я предупреждаю вас, мне нужно быть здесь для себя. Но вот… ну, уж я вам прямо скажу: это будет ничего, если и вы придете; во-первых, могут быть опять неприятности, как сегодня, но это в сторону… одним словом, мне просто хотелось бы вас видеть… чтоб сказать вам два слова. Только, видите ли, вы не осудите меня теперь? Только вперед уговор… — Уговор!

Но, смотрите, приходите с условием; во-первых только будьте добры, исполните, что я попрошу, — видите ли, я говорю откровенно , не влюбляйтесь в меня… Это нельзя, уверяю вас. На дружбу я готова, вот вам рука моя… А влюбиться нельзя, прошу вас! Не осуждайте меня, если я так говорю. Если б вы знали… У меня тоже никого нет, с кем бы мне можно было слово сказать, у кого бы совета спросить. Конечно, не на улице же искать советников, да вы исключение. Я вас так знаю, как будто уже мы двадцать лет были друзьями… Не правда ли, вы не измените? Но вы так хорошо воскликнули давеча: неужели ж давать отчет в каждом чувстве, даже в братском сочувствии! Знаете ли, это было так хорошо сказано, что у меня тотчас же мелькнула мысль довериться вам… — Ради Бога, но в чем?

Пусть это будет покамест тайной. Тем лучше для вас; хоть издали будет на роман похоже. Может быть, я вам завтра же скажу, а может быть, нет… Я еще с вами наперед поговорю мы познакомимся лучше… — О, да я вам завтра же все расскажу про себя! Но что это? Ну, скажите, неужели вы недовольны тем, что не рассердились, как бы сделала другая, не отогнали меня в самом начале? Две минуты, и вы сделали меня навсегда счастливым. И мы расстались. Я ходил всю ночь; я не мог решиться воротиться домой.

Я был так счастлив… до завтра! Ночь вторая — Ну, вот и дожили! Знаете, зачем я пришла? Ведь не вздор болтать, как вчера. Вот что: нам нужно вперед умней поступать. Я обо всем этом вчера долго думала. С моей стороны, я готов; но, право, в жизнь не случалось со мною ничего умнее, как теперь. Во-первых, прошу вас, не жмите так моих рук; во-вторых, объявляю вам, что я об вас сегодня долго раздумывала.

Кончилось тем, что нужно все снова начать, потому что в заключение всего я решила сегодня, что вы еще мне совсем неизвестны, что я вчера поступила как ребенок, как девочка, и, разумеется, вышло так, что всему виновато мое доброе сердце, то есть я похвалила себя, как и всегда кончается, когда мы начнем свое разбирать. И потому, чтоб поправить ошибку, я решила разузнать об вас самым подробнейшим образом. Но так как разузнавать о вас не у кого, то вы и должны мне сами все рассказать, всю подноготную. Ну, что вы за человек? Поскорее — начинайте же, рассказывайте свою историю. Но кто вам сказал, что у меня есть моя история? То есть вы никого никогда не видали? Постойте, я догадываюсь: у вас, верно, есть бабушка, как и у меня.

Она слепая и вот уже целую жизнь меня никуда не пускает, так что я почти разучилась совсем говорить. А когда я нашалила тому назад года два, так она видит, что меня не удержишь, взяла призвала меня, да и пришпилила булавкой мое платье к своему — и так мы с тех пор и сидим по целым дням; она чулок вяжет, хоть и слепая; а я подле нее сиди, шей или книжку вслух ей читай — такой странный обычай, что вот уже два года пришпиленная… — Ах, боже мой, какое несчастье! Да нет же, у меня нет такой бабушки. Смотрите: вот здесь есть скамейка; сядем! Здесь никто не ходит, нас никто не услышит, и — начинайте же вашу историю! Во-первых, что это такое тип? Слушайте: знаете вы, что такое мечтатель? Иной раз сидишь подле бабушки и чего-чего в голову не войдет.

Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься — ну, просто за китайского принца выхожу… А ведь это в другой раз и хорошо — мечтать! Нет, впрочем, бог знает! Особенно если есть и без этого о чем думать, — прибавила девушка на этот раз довольно серьезно. Уж коли раз вы выходили за богдыхана китайского, так, стало быть, совершенно поймете меня. Ну, слушайте … Но позвольте: ведь я еще не знаю, как вас зовут? Много, много, напротив, очень много, Настенька, добренькая вы девушка, коли с первого разу вы для меня стали Настенькой! Я уселся подле нее, принял педантски-серьезную позу и начал словно по-писаному: — Есть, Настенька, если вы того не знаете, есть в Петербурге довольно странные уголки. В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на все иным, особенным светом.

В этих углах, милая Настенька, выживается как будто совсем другая жизнь, не похожая на ту, которая возле нас кипит, а такая, которая может быть в тридесятом неведомом царстве, а не у нас, в наше серьезное-пресерьезное время. Вот эта-то жизнь и есть смесь чего-то чисто фантастического, горячо-идеального и вместе с тем увы, Настенька!

Уж коли раз вы выходили за богдыхана китайского, так, стало быть, совершенно поймете меня. Ну, слушайте … Но позвольте: ведь я еще не знаю, как вас зовут?

Много, много, напротив, очень много, Настенька, добренькая вы девушка, коли с первого разу вы для меня стали Настенькой! Я уселся подле нее, принял педантски-серьезную позу и начал словно по-писаному: — Есть, Настенька, если вы того не знаете, есть в Петербурге довольно странные уголки. В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на все иным, особенным светом. В этих углах, милая Настенька, выживается как будто совсем другая жизнь, не похожая на ту, которая возле нас кипит, а такая, которая может быть в тридесятом неведомом царстве, а не у нас, в наше серьезное-пресерьезное время.

Вот эта-то жизнь и есть смесь чего-то чисто фантастического, горячо-идеального и вместе с тем увы, Настенька! Что же это я такое услышу? Мечтатель — если нужно его подробное определение — не человек, а, знаете, какое-то существо среднего рода. Селится он большею частию где-нибудь в неприступном углу, как будто таится в нем даже от дневного света, и уж если заберется к себе, то так и прирастет к своему углу, как улитка, или, по крайней мере, он очень похож в этом отношении на то занимательное животное, которое и животное и дом вместе, которое называется черепахой.

Как вы думаете, отчего он так любит свои четыре стены, выкрашенные непременно зеленою краскою, закоптелые, унылые и непозволительно обкуренные? Зачем этот смешной господин, когда его приходит навестить кто-нибудь из его редких знакомых а кончает он тем, что знакомые у него все переводятся , зачем этот смешной человек встречает его, так сконфузившись, так изменившись в лице и в таком замешательстве, как будто он только что сделал в своих четырех стенах преступление, как будто он фабриковал фальшивые бумажки или какие-нибудь стишки для отсылки в журнал при анонимном письме, в котором обозначается, что настоящий поэт уже умер и что друг его считает священным долгом опубликовать его вирши? Отчего, скажите мне, Настенька, разговор так не вяжется у этих двух собеседников? Отчего же, наконец, этот приятель, вероятно недавний знакомый, и при первом визите, — потому что второго в таком случае уже не будет и приятель другой раз не придет, — отчего сам приятель так конфузится, так костенеет, при всем своем остроумии если только оно есть у него , глядя на опрокинутое лицо хозяина, который в свою очередь уже совсем успел потеряться и сбиться с последнего толка после исполинских, но тщетных усилий разгладить и упестрить разговор, показать и с своей стороны знание светскости, тоже заговорить о прекрасном поле и хоть такою покорностию понравится бедному, не туда попавшему человеку, который ошибкою пришел к нему в гости?

Отчего, наконец, гость вдруг хватается за шляпу и быстро уходит, внезапно вспомнив о самонужнейшем деле, которого никогда не бывало, и кое-как высвобождает свою руку из жарких пожатий хозяина, всячески старающегося показать свое раскаяние и поправить потерянное? Отчего уходящий приятель хохочет, выйдя за дверь, тут же дает самому себе слово никогда не приходить к этому чудаку, хотя этот чудак в сущности и превосходнейший малый, и в то же время никак не может отказать своему воображению в маленькой прихоти: сравнить, хоть отдаленным образом, физиономию своего недавнего собеседника во все время свидания с видом того несчастного котеночка, которого измяли, застращали и всячески обидели дети, вероломно захватив его в плен, сконфузили в прах, который забился наконец от них под стул, в темноту, и там целый час на досуге принужден ощетиниваться, отфыркиваться и мыть свое обиженное рыльце обеими лапами и долго еще после того враждебно взирать на природу и жизнь и даже на подачку с господского обеда, припасенную для него сострадательною ключницею? Вы хотите знать, отчего я так вспорхнулся, так покраснел, когда отворили дверь в мою комнату, почему я не умел принять гостя и так постыдно погиб под тяжестью собственного гостеприимства? Послушайте: вы прекрасно рассказываете, но нельзя ли рассказывать как-нибудь не так прекрасно?

А то вы говорите, точно книгу читаете. Теперь, милая Настенька, теперь я похож на дух царя Соломона, который был тысячу лет в кубышке, под семью печатями, и с которого наконец сняли все эти семь печатей. Теперь, милая Настенька, когда мы сошлись опять после такой долгой разлуки, — потому что я вас давно уже знал, Настенька, потому что я уже давно кого-то искал, а это знак, что я искал именно вас и что нам было суждено теперь свидеться, — теперь в моей голове открылись тысячи клапанов, и я должен пролиться рекою слов, не то я задохнусь. Итак, прошу не перебивать меня, Настенька, а слушать покорно и послушно; иначе — я замолчу.

Теперь я не скажу ни слова. Это тот самый час, когда кончаются почти всякие дела, должности и обязательства и все спешат по домам пообедать, прилечь отдохнуть и тут же, в дороге, изобретают и другие веселые темы, касающиеся вечера, ночи и всего остающегося свободного времени. В этот час и наш герой, — потому что уж позвольте мне, Настенька, рассказывать в третьем лице, затем что в первом лице все это ужасно стыдно рассказывать, — итак, в этот час и наш герой, который тоже был не без дела, шагает за прочими. Но странное чувство удовольствия играет на его бледном, как будто несколько измятом лице.

Неравнодушно смотрит он на вечернюю зарю, которая медленно гаснет на холодном петербургском небе. Когда я говорю — смотрит, так я лгу: он не смотрит, но созерцает как-то безотчетно, как будто усталый или занятый в то же время каким-нибудь другим, более интересным предметом, так что разве только мельком, почти невольно, может уделить время на все окружающее. Он доволен, потому что покончил до завтра с досадными для него делами, и рад, как школьник, которого выпустили с классной скамьи к любимым играм и шалостям. Посмотрите на него сбоку, Настенька: вы тотчас увидите, что радостное чувство уже счастливо подействовало на его слабые нервы и болезненно раздраженную фантазию.

Вот он о чем-то задумался… Вы думаете, об обеде? На что он так смотрит? На этого ли господина солидной наружности, который так картинно поклонился даме, прокатившейся мимо него на резвоногих конях в блестящей карете? Нет, Настенька, что ему теперь до всей этой мелочи!

Он теперь уже богат своею особенною жизнью; он как-то вдруг стал богатым, и прощальный луч потухающего солнца не напрасно так весело сверкнул перед ним и вызвал из согретого сердца целый рой впечатлений. Теперь он едва замечает ту дорогу, на которой прежде самая мелкая мелочь могла поразить его. Теперь «богиня фантазия» если вы читали Жуковского, милая Настенька уже заткала прихотливою рукою свою золотую основу и пошла развивать перед ним узоры небывалой, причудливой жизни — и, кто знает, может, перенесла его прихотливой рукою на седьмое хрустальное небо с превосходного гранитного тротуара, по которому он идет восвояси. Попробуйте остановить его теперь, спросите его вдруг: где он теперь стоит, по каким улицам шел?

Вот почему он так вздрогнул, чуть не закричал и с испугом огляделся кругом, когда одна очень почтенная старушка учтиво остановила его посреди тротуара и стала расспрашивать его о дороге, которую она потеряла. Нахмурясь с досады, шагает он дальше, едва замечая, что не один прохожий улыбнулся, на него глядя, и обратился ему вслед и что какая-нибудь маленькая девочка, боязливо уступившая ему дорогу, громко засмеялась, посмотрев во все глаза на его широкую созерцательную улыбку и жесты руками. Но все та же фантазия подхватила на своем игривом полете и старушку, и любопытных прохожих, и смеющуюся девочку, и мужичков, которые тут же вечеряют на своих барках, запрудивших Фонтанку положим, в это время по ней проходил наш герой , заткала шаловливо всех и все в свою канву, как мух в паутину, и с новым приобретением чудак уже вошел к себе в отрадную норку, уже сел за обед, уже давно отобедал и очнулся только тогда, когда задумчивая и вечно печальная Матрена, которая ему прислуживает, уже все прибрала со стола и подала ему трубку, очнулся и с удивлением вспомнил, что он уже совсем пообедал, решительно проглядев, как это сделалось. В комнате потемнело; на душе его пусто и грустно; целое царство мечтаний рушилось вокруг него, рушилось без следа, без шума и треска, пронеслось, как сновидение, а он и сам не помнит, что ему грезилось.

Но какое-то темное ощущение, от которого слегка заныла и волнуется грудь его, какое-то новое желание соблазнительно щекочет и раздражает его фантазию и незаметно сзывает целый рой новых призраков. В маленькой комнате царствует тишина; уединение и лень нежат воображение; оно воспламеняется слегка, слегка закипает, как вода в кофейнике старой Матрены, которая безмятежно возится рядом, в кухне, стряпая свой кухарочный кофе. Вот оно уже слегка прорывается вспышками, вот уже и книга, взятая без цели и наудачу, выпадает из рук моего мечтателя, не дошедшего и до третьей страницы. Воображение его снова настроено, возбуждено, и вдруг опять новый мир, новая, очаровательная жизнь блеснула перед ним в блестящей своей перспективе.

Новый сон — новое счастие! Новый прием утонченного, сладострастного яда! О, что ему в нашей действительной жизни! На его подкупленный взгляд, мы с вами, Настенька, живем так лениво, медленно, вяло; на его взгляд, мы все так недовольны нашею судьбою, так томимся нашею жизнью!

Да и вправду, смотрите, в самом деле, как на первый взгляд все между нами холодно, угрюмо, точно сердито… «Бедные! Да и не диво, что думает! Посмотрите на эти волшебные призраки, которые так очаровательно, так прихотливо, так безбрежно и широко слагаются перед ним в такой волшебной, одушевленной картине, где на первом плане, первым лицом, уж конечно, он сам, наш мечтатель, своею дорогою особою. Посмотрите, какие разнообразные приключения, какой бесконечный рой восторженных грез.

Вы спросите, может быть, о чем он мечтает? К чему это спрашивать! Но покамест еще не настало оно, это грозное время, — он ничего не желает, потому что он выше желаний, потому что с ним все, потому что он пресыщен, потому что он сам художник своей жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу. И ведь так легко, так натурально создается этот сказочный, фантастический мир!

Как будто и впрямь все это не призрак! Право, верить готов в иную минуту, что вся эта жизнь не возбуждения чувства, не мираж, не обман воображения, а что это и впрямь действительное, настоящее, сущее! Отчего ж, скажите, Настенька, отчего же в такие минуты стесняется дух? Отчего же целые бессонные ночи проходят как один миг, в неистощимом веселии и счастии, и когда заря блеснет розовым лучом в окна и рассвет осветит угрюмую комнату своим сомнительным фантастическим светом, как у нас, в Петербурге, наш мечтатель, утомленный, измученный, бросается на постель и засыпает в замираниях от восторга своего болезненно-потрясенного духа и с такою томительно-сладкою болью в сердце?

Да, Настенька, обманешься и невольно вчуже поверишь, что страсть настоящая, истинная волнует душу его, невольно поверишь, что есть живое, осязаемое в его бесплотных грезах! И ведь какой обман — вот, например, любовь сошла в его грудь со всею неистощимою радостью, со всеми томительными мучениями… Только взгляните на него и убедитесь! Верите ли вы, на него глядя, милая Настенька, что действительно он никогда не знал той, которую он так любил в своем исступленном мечтании? Неужели он только и видел ее в одних обольстительных призраках и только лишь снилась ему эта страсть?

Неужели и впрямь не прошли они рука в руку столько годов своей жизни — одни, вдвоем, отбросив весь мир и соединив каждый свой мир, свою жизнь с жизнью друга? Неужели не она, в поздний час, когда настала разлука, не она лежала, рыдая и тоскуя, на груди его, не слыша бури, разыгравшейся под суровым небом, не слыша ветра, который срывал и уносил слезы с черных ресниц ее? Неужели все это была мечта — и этот сад, унылый, заброшенный и дикий, с дорожками, заросшими мхом, уединенный, угрюмый, где они так часто ходили вдвоем, надеялись, тосковали, любили, любили друг друга так долго, «так долго и нежно»! И этот странный, прадедовский дом, в котором жила она столько времени уединенно и грустно с старым, угрюмым мужем, вечно молчаливым и желчным, пугавшим их, робких, как детей, уныло и боязливо таивших друг от друга любовь свою?

Как они мучились, как боялись они, как невинна, чиста была их любовь и как уж разумеется, Настенька злы были люди! И, боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо непременно в палаццо , потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг забыли и горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой, с последним страстным поцелуем, она вырывалась из занемевших в отчаянной муке объятий его… О, согласитесь, Настенька, что вспорхнешься, смутишься и покраснеешь, как школьник, только что запихавший в карман украденное из соседнего сада яблоко, когда какой-нибудь длинный, здоровый парень, весельчак и балагур, ваш незваный приятель, отворит вашу дверь и крикнет, как будто ничего не бывало: «А я, брат, сию минуту из Павловска! Я патетически замолчал, кончив мои патетические возгласы. Помню, что мне ужасно хотелось как-нибудь через силу захохотать, потому что я уже чувствовал, что во мне зашевелился какой-то враждебный бесенок, что мне уже начинало захватывать горло, подергивать подбородок и что все более и более влажнели глаза мои… Я ожидал, что Настенька, которая слушала меня, открыв свои умные глазки, захохочет всем своим детским, неудержимо веселым смехом, и уже раскаивался, что зашел далеко, что напрасно рассказал то, что уже давно накипело в моем сердце, о чем я мог говорить как по-писаному, потому что уже давно приготовил я над самим собой приговор, и теперь не удержался, чтоб не прочесть его, признаться, не ожидая, что меня поймут; но, к удивлению моему, она промолчала, погодя немного слегка пожала мне руку и с каким-то робким участием спросила: — Неужели и в самом деле вы так прожили всю свою жизнь?

Послушайте, знаете ли, что это вовсе нехорошо так жить? Теперь это я знаю, и чувствую больнее от такого сознания, потому что Сам Бог послал мне вас, моего доброго ангела, чтоб сказать мне это и доказать. Теперь, когда я сижу подле вас и говорю с вами, мне уж и страшно подумать о будущем, потому что в будущем — опять одиночество, опять эта затхлая, ненужная жизнь; и о чем мечтать будет мне, когда я уже наяву подле вас был так счастлив! О, будьте благословенны, вы, милая девушка, за то, что не отвергли меня с первого раза, за то, что уже я могу сказать, что я жил хоть два вечера в моей жизни!

Что такое два вечера! Знаете ли, что уже я, может быть, не буду более тосковать о том, что сделал преступление и грех в моей жизни, потому что такая жизнь есть преступление и грех? И не думайте, чтоб я вам преувеличивал что-нибудь, ради Бога, не думайте этого, Настенька, потому что на меня иногда находят минуты такой тоски, такой тоски… Потому что мне уже начинает казаться в эти минуты, что я никогда не способен начать жить настоящею жизнию; потому что мне уже казалось, что я потерял всякий такт, всякое чутье в настоящем, действительном; потому что, наконец, я проклинал сам себя; потому что после моих фантастических ночей на меня уже находят минуты отрезвления, которые ужасны! Между тем слышишь, как кругом тебя гремит и кружится в жизненном вихре людская толпа, слышишь, видишь, как живут люди, — живут наяву, видишь, что жизнь для них не заказана, что их жизнь не разлетится, как сон, как видение, что их жизнь вечно обновляющаяся, вечно юная и ни один час ее непохож на другой, тогда как уныла и до пошлости однообразна пугливая фантазия, раба тени, идеи, раба первого облака, которое внезапно застелет солнце и сожмет тоскою настоящее петербургское сердце, которое так дорожит своим солнцем, — а уж в тоске какая фантазия!

Чувствуешь, что она наконец устает, истощается в вечном напряжении, эта неистощимая фантазия, потому что ведь мужаешь, выживаешь из прежних своих идеалов: они разбиваются в пыль, в обломки; если ж нет другой жизни, так приходится строить ее из этих же обломков. А между тем чего-то другого просит и хочет душа! И напрасно мечтатель роется, как в золе, в своих старых мечтаниях, ища в этой золе хоть какой-нибудь искорки, чтоб раздуть ее, возобновленным огнем пригреть похолодевшее сердце и воскресить в нем снова все, что было прежде так мило, что трогало душу, что кипятило кровь, что вырывало слезы из глаз и так роскошно обманывало! Знаете ли, Настенька, до чего я дошел?

Знаете ли, что я люблю теперь припомнить и посетить в известный срок те места, где был счастлив когда-то по-своему, люблю построить свое настоящее под лад уже безвозвратно прошедшему и часто брожу как тень, без нужды и без цели, уныло и грустно по петербургским закоулкам и улицам. Какие все воспоминания! Припоминается, например, что вот здесь ровно год тому назад, ровно в это же время, в этот же час, по этому же тротуару бродил так же одиноко, так же уныло, как и теперь! И припоминаешь, что и тогда мечты были грустны, и хоть и прежде было не лучше, но все как-то чувствуешь, что как будто и легче, и покойнее было жить, что не было этой черной думы, которая теперь привязалась ко мне; что не было этих угрызений совести, угрызений мрачных, угрюмых, которые ни днем, ни ночью теперь не дают покоя.

И спрашиваешь себя: где же мечты твои? И опять спрашиваешь себя: что же ты сделал с своими годами? Ты жил или нет? Смотри, говоришь себе, смотри, как на свете становится холодно.

Еще пройдут годы, и за ними придет угрюмое одиночество, придет с клюкой трясучая старость, а за ними тоска и уныние. Побледнеет твой фантастический мир, замрут, утонут мечты твои и осыплются, как желтые листья с деревьев… О, Настенька! Теперь мы будем вдвоем; теперь, что ни случись со мной, уж мы никогда не расстанемся. Я простая девушка, я мало училась, хотя мне бабушка и нанимала учителя; но, право, я вас понимаю, потому что все, что вы мне пересказали теперь, я уж сама прожила, когда бабушка меня пришпилила к платью.

Конечно, я бы так не рассказала хорошо, как вы рассказали, я не училась, — робко прибавила она, потому что все еще чувствовала какое-то уважение к моей патетической речи и к моему высокому слогу, — но я очень рада, что вы совершенно открылись мне. Теперь я вас знаю, совсем, всего знаю. И знаете что? Вы очень умный человек; обещаетесь ли вы, что вы дадите мне этот совет?

Ну, хорошенькая моя Настенька, какой же вам совет? Говорите мне прямо; я теперь так весел, счастлив, смел и умен, что за словом не полезу в карман. Прежде всего уговор: не перебивать меня, а не то я, пожалуй, собьюсь. Ну, слушайте же смирно.

Есть у меня старая бабушка. Я к ней попала еще очень маленькой девочкой, потому что у меня умерли и мать и отец. Надо думать, что бабушка была прежде богаче, потому что и теперь вспоминает о лучших днях. Она же меня выучила по-французски и потом наняла мне учителя.

Когда мне было пятнадцать лет а теперь мне семнадцать , учиться мы кончили. Вот в это время я и нашалила; уж что я сделала — я вам не скажу; довольно того, что проступок был небольшой. Только бабушка подозвала меня к себе в одно утро и сказала, что так как она слепа, то за мной не усмотрит, взяла булавку и пришпилила мое платье к своему, да тут и сказала, что так мы будем всю жизнь сидеть, если, разумеется, я не сделаюсь лучше. Одним словом, в первое время отойти никак нельзя было: и работай, и читай, и учись — все подле бабушки.

Я было попробовала схитрить один раз и уговорила сесть на мое место Феклу. Фекла — наша работница, она глуха. Фекла села вместо меня; бабушка в это время заснула в креслах, а я отправилась недалеко к подруге. Ну, худо и кончилось.

Бабушка без меня проснулась и о чем-то спросила, думая, что я все еще сижу смирно на месте. Фекла-то видит, что бабушка спрашивает, а сама не слышит про что, думала, думала, что ей делать, отстегнула булавку да и пустилась бежать… Тут Настенька остановилась и начала хохотать. Я засмеялся вместе с нею. Она тотчас же перестала.

Это я смеюсь, оттого что смешно… Что же делать, когда бабушка, право, такая, а только я ее все-таки немножко люблю. Ну, да тогда и досталось мне: тотчас меня опять посадили на место и уж ни-ни, шевельнуться было нельзя. Ну-с, я вам еще позабыла сказать, что у нас, то есть у бабушкин свой дом, то есть маленький домик, всего три окна, совсем деревянный и такой же старый, как бабушка; а наверху мезонин; вот и переехал к нам в мезонин новый жилец… — Стало быть, был и старый жилец? Правда, уж он едва языком ворочал.

Это был старичок, сухой, немой, слепой, хромой, так что наконец ему стало нельзя жить на свете, он и умер; а затем и понадобился новый жилец, потому что нам без жильца жить нельзя: это с бабушкиным пенсионом почти весь наш доход. Новый жилец как нарочно был молодой человек, нездешний, заезжий. Так как он не торговался, то бабушка и пустила его, а потом и спрашивает «Что, Настенька, наш жилец молодой или нет? Я это внучка, тебе для того говорю, чтоб ты на него не засматривалась.

Экой век какой! И моложе-то она была в старину, и солнце-то было в старину теплее, и сливки в старину не так скоро кисли, — все в старину! Вот я сижу и молчу, а про себя думаю: что же это бабушка сама меня надоумливает, спрашивает, хорош ли, молод ли жилец? Да только так, только подумала, и тут же стала опять петли считать, чулок вязать, а потом совсем позабыла.

Вот раз поутру к нам и приходит жилец, спросить о том, что ему комнату обещали обоями оклеить. Слово за слово, бабушка же болтлива, и говорит: «Сходи, Настенька, ко мне в спальню, принеси счеты. Я тотчас же вскочила, вся, не знаю отчего, покраснела, да и позабыла, что сижу пришпиленная; нет, чтоб тихонько отшпилить, чтобы жилец не видал, — рванулась так, что бабушкино кресло поехало. Как я увидела, что жилец все теперь узнал про меня, покраснела, стала на месте как вкопанная да вдруг и заплакала, — так стыдно и горько стало в эту минуту, что хоть на свет не глядеть!

Бабушка кричит: «Что ж ты стоишь? С тех пор я, чуть шум в сенях, как мертвая. Вот, думаю, жилец идет, да потихоньку на всякий случай и отшпилю булавку. Только все был не он, не приходил.

Прошло две недели; жилец и присылает сказать с Феклой, что у него книг много французских и что все хорошие книги, так что можно читать; так не хочет ли бабушка, чтоб я их ей почитала, чтоб не было скучно? Бабушка согласилась с благодарностью, только все спрашивала, нравственные книги или нет, потому что если книги безнравственные, так тебе, говорит, Настенька, читать никак нельзя, ты дурному научишься. Что там написано? Я, — говорит бабушка, — много таких книжек читала, и все, говорит, так прекрасно описано, что ночь сидишь, тихонько читаешь.

Так ты, говорит, Настенька, смотри, их не прочти. Каких это, говорит, он книг прислал? А полно, нет ли тут каких-нибудь шашней? Посмотри-ка, не положил ли он в них какой-нибудь любовной записочки?

Вот мы и начали читать Вальтер-Скотта и в какой-нибудь месяц почти половину прочли. Потом он еще и еще присылал, Пушкина присылал, так что наконец я без книг и быть не могла и перестала думать, как бы выйти за китайского принца. Так было дело, когда один раз мне случилось повстречаться с нашим жильцом на лестнице. Бабушка за чем-то послала меня.

Он остановился, я покраснела, и он покраснел; однако засмеялся, поздоровался, о бабушкином здоровье спросил и говорит: «Что, вы книги прочли? На этот раз тем и кончилось. Через неделю я ему опять попалась на лестнице. В этот раз бабушка не посылала, а мне самой надо было за чем-то.

Был третий час, а жилец в это время домой приходил. Я ему: «Здравствуйте! Как он это у меня спросил, я, уж не знаю отчего, покраснела, застыдилась, и опять мне стало обидно, видно оттого, что уж другие про это дело расспрашивать стали. Я уж было хотела не отвечать и уйти, да сил не было.

Извините, что я с вами так говорю, но, уверяю вас, я вам лучше бабушки вашей желаю добра. У вас подруг нет никаких, к которым бы можно было в гости пойти? Я говорю, что никаких, что была одна, Машенька, да и та в Псков уехала. А я уж все поняла, покраснела, и у меня сердце от ожидания запрыгало!

Я сама в старину на домашнем театре Розину играла! А вот у меня Настенька в театре никогда не была Боже мой, какая радость! Тотчас же мы собрались, снарядились и поехали.

Книга "Белые ночи", Фёдор Достоевский отзывы

Достоевский Ф.М. “Белые ночи” Читательский дневник, краткое содержание	Итак, позвольте чарующей атмосфере книги "Белые ночи" захватить вас, тогда снова берег Фонтанки станет местом встречи для Настеньки и Мечтателя.
Повесть «Белые ночи», Ф.М. Достоевский - отзывы	Отзывы про Повесть «Белые ночи», Ф.М. Достоевский от клиентов, покупателей и специалистов.

Фёдор Достоевский «Белые ночи»

Месяц 130 Доступ ко всем подкастам на сайте в течение месяца. Скидка на время Великого Поста - 20 рублей старая цена - 150. Скидка на время Великого Поста - 30 рублей старая цена - 230. Скидка на время Великого Поста - 100 рублей старая цена - 800.

Всё вокруг становится мрачным и серым. Мир мечтателя разрушен. Достоевский пытается показать нам, к чему приводят попытки спрятаться в воображении, что мечтать - это вредно, но в тоже время мы видим чистоту воображаемого мира, его искренность и кто знает, может за образом мечтателя стоит сам автор? Но в конце повести нет безысходного трагизма, мечтатель благословляет Настеньку и ценит минуты, проведённые с ней …Иль был он создан для того, чтобы побыть хотя б мгновенье, в соседстве сердца твоего? Пусть девушка оказалось не той, которую он любил в мечтах… Но те мгновенья, что он провёл с ней, думая, что она самая явилась из воображаемого мира, делали мечтателя счастливым. Значит, он всё же узнал счастье реальной жизни, пусть на мгновенье и пусть оно ушло, но он теперь знает, как бьётся сердце перед той, которая существует на самом деле.

Среди людей он чувствует себя никому не нужным, скрывается от общества, свободное от службы время проводит в ночных прогулках по городу, погружаясь в мечты. В одну из таких белых ночей он знакомится с девушкой Настенькой и влюбляется в неё. За четыре ночи прогулок по Петербургу Мечтатель узнаёт, что Настенька любит и ждёт другого человека. Интересно читать о том, как Настенька рассказывает историю своей жизни, как Мечтатель сочувствует и поддерживает девушку.

На протяжении романа ожидаешь, что девушка останется с Мечтателем, но этого не происходит.

Даже если ему сейчас так же больно, как недавно сделали тебе. Своя рубашка всегда ближе к телу. Очень страстно и надрывно получилось. Впрочем, как всегда.

Белые ночи - краткое содержание для читательского дневника повести Достоевского

Он даже влюблен в какую-то девушку, в свой идеал, который представляется ему в романах. И вот этого мечтателя, который далёк от реального мира, судьба сводит с Настенькой. Настенька жила со своей слепой бабушкой. И один раз, за то что Настенька что-то нашалила, бабушка пришпилила её платье к своему. Так Настенька и сидела возле бабушки, но появился и них новый жилец. В него-то и влюбилась Настенька. Она даже пошла к нему перед отъездом, но он оказался порядочным человеком и не взял её с собою, а только пообещал ровно через год приехать за ней.

Но основные качества героев мы увидим в конце произведения. Сама повесть «Белые ночи» построена очень интересно. Здесь главы называются: «Ночь первая», «Ночь вторая» и т. В тексте очень много художественных приёмов. Автор часто использует приём параллелизма: почти каждая глава начинается с описания природы, и мы заранее можем знать, как закончится эта глава, печально или весело. В повести, как мне кажется, нет резкого деления на отрицательных и положительных героев.

Читать отрывок О товаре В этот сборник вошли две ранние повести Достоевского — "Белые ночи" и "Неточка Незванова", которые считаются самыми поэтичными произведениями великого романиста. Это лирическая исповедь героя-мечтателя, одинокого и робкого человека, в жизни которого на какое-то время появляется девушка, а вместе с ней и надежда на более светлое будущее.

С другой это все по большей части нивелируется романтичностью и нереалистичностью самой истории.

Даже Петербург белых ночей — не такой, как обычно, не грязный, не запыленный и душных, без подворотен и праздношатающихся толп. И, на мой взгляд, сочетать несочетаемое не получилось. Нет, я охотно верю в несчастно влюбленного героя ФМ, на меня эти белые ночи так же действуют, что бродишь неприкаянный по городу и отчаянно хочешь хоть в кого-то влюбиться — только не получается.

Тургеневу удается нежная романтика, ФМ удаются психологические вещи на грани нервного срыва, в сочетании получается романтика на грани нервного срыва, в которой гораздо больше от болезненного воображения, чем от реальности. Оценка: 5 [ 3 ] StasKr , 20 июня 2016 г. Решил я, значит, приобщиться к нашей классике, а именно — Фёдору Михайловичу Достоевскому.

Желание это пришло ко мне после просмотра старинного 1957 год фильма Лукино Висконте «Белые ночи», который чем-то зацепил меня за живое. Вот я и задался целью сравнить киноленту с литературным прототипом. Это первое произведение Достоевского, которое я прочитал в своё время в школе «Преступление и наказание» прошли без меня , так что до этого моё мнение о творчестве классика, если не считать несколько кинофильмов, было заочным.

Фёдор Михайлович не подвёл и с блеском отработал свой имидж. Язык повести — чудовищно косноязычен. Подлинными «украшениями» текста являются такие слова-мутанты как «усотерялись», «упестрится», «выживается», «самонужнейшем» и «вспорхнулся».

Фразы, которыми обмениваются герои — чудовищно громоздкие. Сложноподчинённые предложения, коими так славен Достоевский, сливаются в огромные абзацы, дочитать которые — всё равно что совершить подвиг. Порой мне даже казалось, что автор издевается над читателями, заставляя продираться через потоки сознания, которые представляют из себя монологи главного героя.

В современных текстах подобные недостатки, можно отнести на заигрывание с постмодернизмом, но какое можно найти оправдание, если автор жил в XIX веке? Если бы Достоевский был бы современным МТА а в 1848 году ФМ был именно что молодым и подающим надежды писателем на нём можно было бы смело ставить крест уже где-то на пятой странице. С другой стороны, своё бессмертие Фёдор Михайлович обрёл не за изящество слога, а точное описание психологии своих героев и их душевные переживания.

А уж с этим у «Белых ночей» всё в порядке. Начиная с первых же страниц, на которых автор знакомит нас с главным героем и до последней строчки психологизм не отпускает ни на минуту. Каждый читатель найдёт в этом небольшом произведении что-то своё.

Для меня самой главной темой стало осознание героем простого факта насколько это страшно — прожить жизнь в пустых мечтах. Другое дело, что вряд ли у Мечтателя получится что-то изменить в своей жизни, но это уже совсем другая история. По итогам прочтения героя повести в отличие от героя фильма не особо и жаль, ведь человек он может и неплохой, но вряд ли бы у него получилось стать хорошим отцом и мужем.

Я не верю в то, что человек к двадцати шести годам не нашедший себе работы смог бы содержать и обеспечивать семью, так что для Настеньки брак с ним закончился бы весьма печально. Другое дело герой Марчелло Мастроянни. Его случай вызывает сочувствие именно тем, что при всём своём романтизме и одиночестве Марио является не бесплодным фантазёром и мечтателем, а человеком крепко стоящим на ногах.

Это чувствуется, даже если вы не читали оригинал, уж больно разная стилистика у русского писателя и итальянских режиссёра и сценаристки. Самое интересное, что итальянским и советскими фильмами дело не ограничивается. Семь фильмов снято уже в XXI веке и это служит лишним доказательством того, что списывать классическую литературу со счетов пока рановато.

Понятное дело, что большая часть из этих кинолент сняты «по мотивам», где от Достоевского осталась разве что фабула, однако именно это и внушает особое уважение. Не всякий писатель может придумать историю, которая будет актуальна спустя полтора столетия для народов живущих на разных краях земли: от Европы на западе до Южной Кореи на востоке. Итог: всё это, конечно, прекрасно, но итоговое впечатление от повести у меня осталось неоднозначным.

Радость за Настеньку, лёгкое злорадство над Мечтателем, мельчайше выписанные движения невротических душ — это с одной стороны. С другой — ужасный литературный язык, который отпугивал меня от Достоевского в течение полутора десятилетий. В итоге только семь баллов.

Оценка: 7 [ 10 ] AlisterOrm , 13 августа 2012 г. Никогда не видел питерские белые ночи. Да и самого Питера не видел.

А жаль — прочитав эту повесть Достоевского, так и хочется побродить по ночным улицам Северной Пальмиры — как и главному герою. А кто он такой вообще? Мы имени его не узнаём.

Просто — человек, «тип», как он себя называет.

Необъятным, могучим, богатейшим русским языком написана повесть "Белые ночи"; некоторые предложения прямо-таки бесконечны. Рекомендую к прочтению романтикам, жителям северной столицы что, зачастую, одно и то же и людям, уставшим от примитивных книг, написанных с помощью тысячи-другой слов.

Белые ночи книга отзывы

И каждый раз вы будете понимать одну и ту же книгу по - разному. Эта книга - шедевр, рожденный в XIX веке, веке романтизма и реализма, что глубоко прослеживается в произведении. Всем советую прочитать "Белые ночи" Федора Михайловича Достоевского. Прочитав ее, вы запомните ее надолго! Всем приятного чтения — Плюсы: Понятный язык, сентиментальность и романтизм — Минусы:.

Издательство: Мой Мир Сюжет: Бывший петербургский студент Родион Раскольников, который бросил университет из-за того, что не смог оплатить обучение, доведен до отчаяния беспросветным нищенским существованием и одержим идеей убийства «гадкой старушонки», процентщицы Алены Ивановны. Последней каплей становится письмо от матери, рассказавшей, что его младшая сестра Дуня собирается замуж за недостойного и нелюбимого человека только, чтобы спасти семью от нищеты. Убить и ограбить богатую и жадную, по мнению Раскольникова, процентщицу — и Дуня будет избавлена от ужасного брака. Но не это главная причина — в больном сознании бывшего студента старуха является чуть ли не средоточием вселенского зла. Как сказал один из безымянных персонажей романа, впрочем, не имея ничего никаких преступных намерений, что если убить процентщицу и взять ее деньги — их можно было бы потратить на совершение добрых дел, спасти от нищеты десятки семейств. Раскольников исполняет свое намерение. Убивает Алену Ивановну. И, совершив один смертный грех, уже не останавливается перед вторым — его жертвой становится и сестра процентщицы, кроткая Елизавета, случайно оказавшаяся на месте преступления. Но ни больших денег, ни сокровищ не находит Раскольников в доме старухи.

Он еще не осознает, что сотворил, хотя пытается замести следы своего злодеяния. Зато его организм реагирует — после убийства бывший студент впадает в беспамятство. Его преследуют видения. Придя в себя, он одновременно боится разоблачения и начинает понимать, что, убив, загубил и свою душу, готовый совершить еще и суицид. Совестью и одновременно спасением Раскольникова становится несчастная блудница Соня, дочь задавленного лошадью мелкого чиновника-пьяницы Мармеладова, которая пошла на панель тоже от отчаяния, чтобы спасти семью от нищеты. Именно она вдребезги разбивает теорию Родиона о «сверхчеловеке». Как выяснилось, за некоторое время до убийства он опубликовал статью, где рассуждал о том, что есть люди «обыкновенные», не имеющие права нарушать закон, и «необыкновенные», те, кому якобы дозволено ради великой цели переступить через свою совесть и «иные» препятствия. Позже именно эта публикация станет косвенной уликой для следователя Порфирия Петровича, который в лоб объявит Раскольникову: «Вы и убили, Родион Петрович». Лучшие спектакли в Москве Классика и современная драма, спектакли музыкальные и кукольные, театральные представления для детей — как сориентироваться во всем этом многообразии? Мы выбрали для вас самые интересные постановки Выбрать спектакль А Соня, слабая, беззащитная, ставит простой и страшный диагноз: «От Бога вы отошли, и вас Бог поразил, дьяволу предал!..

И в чем оно? Ответ у Достоевского однозначен: в искреннем раскаянии, смирении и принятии Бога. Цитата: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Издательство: Азбука Сюжет: «Братья Карамазовы» — сложное, глубокое, психологическое произведение с детективным сюжетом, в котором затронуты мировоззренческие вопросы веры, морали, свободы, выбора между добром и злом. Действие происходит в уездном городишке с говорящим названием Скотопригоньевск, где убит богатый помещик «из мелких» Федор Павлович Карамазов. Он пережил двух своих жен, от которых у него родилось трое сыновей. Да еще, по слухам, Карамазов-старший прижил ребенка от городской юродивой, и предполагаемый сын Павел Смердяков стал служить у него в доме. Детей своих отец не любил их воспитывали родственники , а еще и прибрал к рукам полагающееся старшему сыну Дмитрию наследство от его покойной матери. К моменту развития событий Дмитрий, безбашенный кутила, бывший гимназист, отслуживший на Кавказе, вернулся домой, ведя беспутную жизнь, а заодно и став соперником Федора Павловича в борьбе за любовь некой Грушеньки Светловой, девицы с трудной судьбой.

Средний брат, умный и противоречивый Иван Карамазов, философ и журналист, увлекающийся историей церкви, прославился странной статьей на религиозную тему, и было непонятно, что заставило его вернуться в захолустье из столицы. Младший, Алексей, добрый, отзывчивый, тонко чувствующий молодой человек в 20 лет стал послушником в монастыре. Жизнь семьи Карамазовых — череда непрерывных ссор и скандалов. Федор Павлович и Дмитрий ненавидят друг друга из-за наследства и Грушеньки. Иван ненавидит Дмитрия из-за того, что их знакомая Катерина Ивановна Верховцева предпочла старшего брата среднему. Алеша ужасается позиции Ивана «все позволено» и считает того бунтарем. После очередного публичного скандала со старшим сыном Федора Павловича находят убитым в собственном доме. Дмитрий попадает под подозрение. В войну работала медсестрой: почему Агату Кристи не хотели печатать, и куда писательница пропадала после измены Феномен популярности книг Агаты Кристи так и не удалось разгадать. Ее романы по сей день выходят многомиллионными тиражами, режиссеры с удовольствием снимают сериалы и «большие метры» по мотивам книг знаменитой детективщицы.

А ведь поначалу рукопись Агаты Кристи не приняли ни в одном издательстве. Вспомним, жизненный путь известной писательницы. Узнать подробности Цитата: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Интересный факт: Прообразом Дмитрия Карамазова стал Дмитрий Ильинский, несправедливо осужденный за отцеубийство. С ним Достоевский познакомился на каторге в омском остроге в 1850-х годах. Роман «Бесы». Издательство: Эксмо Сюжет: «Бесы» — роман-предупреждение, роман-трагедия, в котором Достоевский раскрывает истинную сущность революционного терроризма. В губернский город из-за границы приезжает скандально известный Николай Всеволодович Ставрогин, сын богатой дамы Варвары Петровны. Местное высшее общество помнит его как эксцентричного необузданного молодого человека, который четыре года назад творил, мягко говоря, странные вещи.

Схватил за нос уважаемого горожанина, укусил за ухо губернатора, публично поцеловал чужую жену. Расторопная Варвара Петровна представила безобразное поведение сына как следствие белой горячки и отправила его от греха подальше за границу. Появление его в родном городе вновь сопровождается скандалом: Николаю Всеволодовичу дает пощечину Иван Шатов, сын камердинера Ставрогиных. Позже выяснилось за что — Ставрогин совратил его сестру Дарью, на спор тайно женился на влюбленной в него Марии Тимофеевне по прозвищу Хромоножка, сестре пьяницы-капитана Лебядкина, жестоко бросил ее, отчего та, и без того слабая здоровьем, помешалась. В конце романа станет известно, что в Швейцарии он сошелся еще и с женой Ивана Шатова Марьей. Женщина забеременела от Ставрогина, и ее он также бросил.

Такой подарок лучше любых громких фраз выразит ваше особое отношение к человеку.

Солидное издание с блинтовым и золоченым тиснением понравится даже придирчивому коллекционеру. Делая выбор в пользу нашего интернет-магазина, вы получаете гарантию, что книга даже через несколько десятилетий будет радовать вас идеальным внешним видом. Крепкий и надежный корешок сохранит для ваших потомков каждую страницу, а трехсторонний золотой обрез защитит от любых повреждений. Книга Подарочное издание книги Фёдор Достоевский Белые ночи произведена на оборудовании мастерской family-book, с использованием лучшей настоящей кожи. Тиснение: Тиснение золоченое и блинтовое, а на корешке, окатанны ручным способом, бинты.

Спасибо за наводку, Alex. Аннотацию почитала — уже нравится. Но вот послушаю Джекила.

Белые ночи. Федор Достоевский

Неточка — тоже персонаж-мечтатель, она грезит о жизни в большом красивом особняке, который видит из окна каморки на чердаке. Но, очутившись в нем, Неточка сталкивается с действительностью, которая оказалась вовсе не так прекрасна… Характеристики.

Белые ночи": Товары Юрайт берем часто — всё отлично! Несколько месяцев использую Достоевский Ф. Белые ночи", всё отлично, можно покупать! Вета, 01. Мы уже давно покупаем только Юрайт и в принципе все хорошо.

Но, очутившись в нем, Неточка сталкивается с действительностью, которая оказалась вовсе не так прекрасна… Характеристики.

Сюжет[ править править код ] Главный герой повести — мечтатель, одинокий и робкий человек. Белой ночью мечтатель случайно знакомится с девушкой Настенькой и влюбляется в неё, а она видит в нём родную душу, брата. Настенька рассказывает ему свою историю. Все свои ранние годы она прожила вместе со своей слепой бабушкой, попав к ней после смерти родителей. Бабушка не отпускала надолго от себя Настёну и пришпиливала её за платье булавкой к своему платью. Жизнь Насти была однообразной и невесёлой. Но всё изменилось, когда к ним приехал постоялец, который пожалел девушку. Настя влюбилась и собиралась уехать вместе с ним, однако мужчина был очень беден и пообещал вернуться через год. Истёк срок, и он в городе, она знает об этом, она ждёт, а он всё не является к ней и не отвечает на её письмо. Решив, что возлюбленный её бросил, Настенька решает ответить чувствам мечтателя. Однако внезапно встретив возлюбленного, Настя убегает от мечтателя и извиняется за предательство в письме. Главный герой прощает её и всё равно продолжает любить. Настенька — самое яркое событие в его жизни! А он — всего лишь опора в трудные минуты. Его счастье не состоялось, он вновь одинок. Главные герои[ править править код ] Главный герой повести — мечтатель. Тема мечтателя уже появлялась в творчестве Достоевского в его повестях «Хозяйка» и «Слабое сердце», а также в цикле фельетонов «Петербургская летопись», где газетная хроника «перерождалась в литературный жанр с характером исповеди» [3].

Белые ночи - краткое содержание для читательского дневника повести Достоевского

На сайте CMP24 вы можете почитать отзывы на книгу «Белые ночи (Достоевский Федор Михайлович)» [SKU6995349]; Автор(ы):Достоевский Федор Михайлович; Переплет:Мягкий переплёт; Издатель:ООО Издательство Эксмо; Год издания:2021; Возрастные ограничения:16. Автор: Достоевский Фёдор Михайлович, родился в 1821, умер в 1881г гг. Русский писатель, публицист, философ. Книгу "Белые ночи" я позаимствовала у знакомой, мне нечего было читать в тот вечер, а она была тоненькая, да еще и Федора Достоевского, всегда приятно почитать что-нибудь у классиков. В книгу включены произведения Ф. М. Достоевского, созданные в самом начале его творческого пути: дебютный роман «Бедные люди», который в одночасье сделал автора знаменитым, а также повести «Белые ночи» и «Неточка Незванова». Вслед за книгой «Неточка Незванова» Фёдора нашего Михайловича Достоевского расскажу вам про повесть «Белые ночи», которую сам автор назвал «сентиментальный роман». Автор: Достоевский Федор Михайлович.

Достоевский – Белые ночи, краткое содержание

Я прочитал повесть Ф. М. Достоевского «Белые ночи». Она мне очень понравилась, хотя, если честно сказать, я ожидал совершенно другой развязки событий, я даже очень хотел, чтобы все закончилось по-другому. Главная ›Русская классика ›Федор Достоевский ›Белые ночи. Итак, позвольте чарующей атмосфере книги "Белые ночи" захватить вас, тогда снова берег Фонтанки станет местом встречи для Настеньки и Мечтателя. Федор Михайлович Достоевский — один из самых масштабных классиков русской литературы с мировым признанием. Аннотация: «Белые ночи» — это повесть Федора Достоевского, опубликованная в 1848 й герой, одинокий молодой человек, который встречает загадочную девушку Настеньку. Классика Достоевский Федор Белые ночи.

Белые ночи (адаптированный текст)

Рецензии на книгу «Белые ночи» Федор Достоевский	Краткое содержание и отзывы о книге.
Отзывы на Книга "Белые ночи", Фёдор Достоевск. Страница 1	Достоевский Ф.М. Белые ночи.
«Белые ночи» читательский дневник	Отзывы реальных людей на Книга Белые ночи Ф.М. Достоевский Классика, плюсы и недостатки от покупателей.

Белые ночи книга отзывы

Ранние произведения писателя — сентиментальный роман, по определению самого автора, «Белые ночи» и незавершенный роман о страдающем ребенке «Неточка Незванова». Именно таким показал нам главного героя Достоевский в произведении “Белые ночи”. Главная ›Русская классика ›Федор Достоевский ›Белые ночи. Вы можете купить Книга Белые ночи (Достоевский Федор Михайлович) в интернет-магазине, а также уточнить наличие в ближайшем пункте выдачи ОНЛАЙН , где купить товар будет удобнее всего: В Москве, Румянцево, Красногорске, Химках, Солнечногорске, Сходне. Анализ «Белые ночи» Достоевский.

Похожие новости: