На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. ЕГЭ Русский вместе. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем.
На даче его ждали длинный теплый егэ
Новости Гисметео. Бабы на даче. Русские дачи. На даче его ждали длинный. Приколы весенние работы в саду. Приколы о весенних работах на огороде. Открывайте новую музыку каждый день. Лента с персональными рекомендациями и музыкальными новинками, радио, подборки на любой вкус, удобное управление своей коллекцией. Миллионы композиций бесплатно и в хорошем качестве. Главная» Новости» На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами егэ. Вечернее чаепитие на даче.
Вариант 3 Цыбулько ЕГЭ 2023 по русскому языку задания ответы и сочинение
Все новости на →. О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам. Богатырский стоит с утра до вечера из-за работ 3. 2) Весенняя теплая ночь только что окутала землю и раскрыла свои тайные чары, полные немного печальной красоты. Лес ждет тёплых ясных дней.
Ответы на вопрос
- Теплым вечером ближе к ночи друзья подходили к волге
- Зимнее утро жанр
- New videos
- Россияне кипят от злости: с 1 мая будут штрафовать за забор на даче или огороде
- На даче (Бунин) — Викитека
- Краткое содержание басни Лягушки просящие царя Крылова за 2 минуты пересказ сюжета
На даче его ждали длинный теплый
Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком… Что же заставило его надеть мужицкие вериги? Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением. Все, что вынесло человеческое тело, пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, было передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины. И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном божиим… Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату. Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом. По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни».
Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже! Жизнь возьми — она Дни возьми — пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже — из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол… Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети! Недолго уже быть мне с вами…» — читал он отмеченные карандашом слова последней вечери Христа с учениками. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы! Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната — светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни.
Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя… Я открыл имя твое человекам… Соблюди их во имя твое!.. Гриша смущенно захлопнул книгу. Что это значит? Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе. И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся. Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак.
Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее. Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь. Синий дымок поплыл по двору. Поглядывая на него, Каменский взял из-за верстака кадушку, сел на порог и стал набивать обручи. Стук молотка звонко отдавался в пустой кадке. Подлаживая под этот стук, Гриша пристально шмыгал фуганком по доске. Стружки кремового цвета, красиво загибаясь, падали на пол. Созидает Вавилон?
И, положив в воду картофелю и луку, поправив огонь, опять сел на порог за работу. Гриша помолчал. Каменский тоже помолчал. Но и египтяне — люди, а не бог, и кони их — плоть, а не дух. И, подняв глаза на Гришу, прибавил: — И вы будете также… также несчастны и одиноки, если будете не жить, а служить. Вы скоро забудете людей, будете знать только отношения вместо людей, и вам будет очень тяжело… Гриша вспомнил свою семью и опустил глаза. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть. Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей, которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, — только наблюдать: между нами была пропасть.
Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что, прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно… Гриша слушал, стараясь не проронить ни одного слова. Но, боясь сказать это невпопад, неумело, боясь, что Каменский заговорит с ним как с мальчиком, молчал. Вы не читали? Если хотите, приходите, и мы почитаем вместе. Хоть часов в десять. Раньше нельзя, так как я пойду в город на почту. Он помолчал и вдруг с трудом выговорил: — А вы не будете ли добры пожаловать к нам сегодня вечером?..
Белые гуси с металлически-звонкими криками, распустив крылья и шумно бороздя воду, тяжело шарахнулись в тростники.
Широкие круги, плавно перекатываясь, закачались и пошли к реке… — Григорий Петрович! Гриша перевернулся и увидал на берегу высокого мужика с русой бородою, с открытым лицом и ясным взглядом больших голубых глаз навыкате. Это был Каменский, «толстовец», как его называли на дачах. Приду, — отозвался Гриша. Каменский с улыбкой взглянул исподлобья. Гриша подплыл к берегу и, стоя и качаясь по горло в воде, пробормотал: — Ну, если хотите, не секрет… Я просто полюбопытствовал, почему вы меня спросили? Только я не понимаю… — Вот это верно. Я сказал, что буду и в городе и у знакомых — вот тут недалеко — на огородах.
На реке еще было прохладно и тихо. За лугами, в синеющей роще, куковала кукушка. У берега зашуршали камыши, и из них медленно выплыла лодка. Седенький старичок в очках и поломанной соломенной шляпе сидел в ней, рассматривая удочку. Он поднял ее и соображал что-то, лодка остановилась и вместе с ним, с его белой рубашкой и шляпой, отразилась в воде. А из купальни слышались крики, плеск и хохот. По гнущимся доскам бежали с берега, стуча сапогами, гимназисты, студенты в белых кителях, чиновники в парусинных рубашках… Грише не хотелось возвращаться туда, и он стал нырять, раскрывать глаза в темно-зеленой воде, и его тело казалось ему чужим и странным, словно он глядел сквозь стекло. Караси и гольцы с удивленными глазками останавливались против него и вдруг таинственно юркали куда-то в темную и холодную глубину.
Вода мягко, упруго сжимала и качала тело, и приятно было чувствовать под ногами жесткий песок и раковины… А наверху уже припекало. Теплая, неподвижная вода блестела кругом, как зеркало. С зеленых прибрежных лозин в серых сережках тихо плыл белый пух и тянуло запахом тины и рыбы. II Ровно час после купанья Гриша посвятил гимнастике. Сперва он подтягивался по канату и висел на трапеции в саду, потом в своей комнате становился в львиные позы, играя двухпудовыми гирями. Со двора звонко и весело раздавалось кудахтанье кур. В доме еще стояла тишина светлого летнего утра. Гостиная соединялась со столовой аркой, а к столовой примыкала еще небольшая комната, вся наполненная пальмами и олеандрами в кадках и ярко озаренная янтарным солнечным светом.
Канарейка возилась там в покачивающейся клетке, и слышно было, как иногда сыпались, четко падали на пол зерна семени. В большом трюмо, перед которым Гриша ворочал тяжестями, вся эта комната отражалась в усиленно-золотистом освещении с неестественно прозрачной зеленью широкой цветочной листвы. Когда же Гриша вышел на балкон, сел за накрытый стол и, покачиваясь на передних ножках стула, стал, слегка расширяя ноздри, медленно пить молоко, в тишине дома раздался томный голос Натальи Борисовны: — Гарпина! Гриша лениво поднялся с места. Наталья Борисовна, полная женщина лет сорока, сидела на постели и, подняв руки, подкалывала темные густые волосы. Увидав сына, она недовольно повела плечом. Гриша молча ждал. В комнате с опущенными шторами стоял пахучий полусумрак.
На ночном столике возле свечки тикали часики и лежала развернутая книжка «Вестника Европы», — Да как же, право! И она попросила достать из столика деньги, посмотреть, где записка — что впять в библиотеке, собрать журналы и позвать Гарпину. Нынче приедет отец и, вероятно, с ним Игнатий. Кроме как о шкапе, мы двух слов не сказали. Ты знаешь, это будет интересно Игнатию. Только позови, голубчик, как-нибудь потоньше, а то ведь откажется! Гриша кивнул головой и вышел. III «Опять день, опять долгий день!
И тотчас же ласково крикнула им слабым голосом: — Откуда бог несет? Профессор, грубоватый на вид, рыжий и курносый, двигался не спеша, и его толстые очки блестели очень строго; в петличке у него краснел цветок, в руках была корзина. Профессорша, маленькая еврейка, похожая на гитару, приклоняла свою черную головку к его плечу. Как всегда, в ее меланхолических глазах и во всем птичьем личике; было что-то надменное и брезгливое: никто не должен был забывать, что профессорша — марксистка, жила в Париже, была знакома с знаменитыми эмигрантами. На обширной поляне парка стояли одни темно-зеленые, широковетвистые дубы. Тут обыкновенно собирались дачники. Теперь большинство их, чиновники, шли по дороге, пролегающей между дубами, к железнодорожной станции.
Об этом на пресс-конференции 26 апреля рассказала замначальника Иркутского гидрометцентра Наталья Домбровская. Для нас это хорошо, потому что день ото дня дневные температуры будут расти.
Однако насладиться этим теплом в полной мере не получится: уже во второй половине дня 30 апреля погода начнет портиться. Циклон с севера Красноярского края, который в ближайшие дни будет проходить по Иркутской области своей теплой частью, сместится, и к нам придут холодные воздушные массы. Сначала это будет дождь, а затем он перейдет в мокрый снег.
Открытки наконец то пятница. Пятница выходной.
Ура пятница завтра выходной. Хороших выходных. Открытка "выходной". Открытки классных выходных. Поздравления с выходными прикольные.
Открытка хороших выходных мужчине. Поздравления с выходными днями прикольные. Открытка классных выходных мужчине. Пятница ура лето. Хорошего дня и отличного настроения прикольные пятница.
Долгожданная пятница картинки. Открытки с днём недели пятница. Хорошей пятницы котики. Доброй пятницы котики. Позитивные открытки с пятницей.
Хорошей пятницы прикольные. Гиф открытки с пятницей. Самые красивые открытки с пятницей. Хорошего настроения в пятницу. Отличного пятничного настроения.
Хорошей пятницы друзья. Открытки отличной пятницы. Хорошего пятничного дня и отличного настроения. Хорошей пятницы. Открытки с окончанием рабочей недели.
Открытки доброе утро пятница. Отличного настроения и завершения рабочей недели. Поздравление с выходными. Открытки с выходными днями. Удачи в пятницу.
Открытка любимая пятница. Привет с пятницей тебя. Открытка поздравляю с пятницей. Фото открытки с пятницей. Пятница цветы пожелания.
Фото поздравление с пятницей. Красивые поздравления с пятницей.
Стихотворение батюшкова к. н. «срубленное дерево»
Но и в мельнице было пусто. Только воробьи стаей снялись с пола, да ласка таинственно, как змейка, шмыгнула по стояку в развалившийся мучной ларь. В сенцах, обращенных дверями к северу, было прохладно от глиняного пола; в сумраке стоял уксусный залах стружек и столярного клея. Грише нравился этот запах, и он долго сидел на пороге, помахивая на себя картузом и глядя в поле, где дрожало и убегало дрожащими волнами марево жаркого майского дня. Дачные сады казались в нем мутными, серыми набросками на стекле. Грачи, как всегда в жару, кричали где-то в степи тонкими томными голосами.
А на дворе мельницы не было ни малейшего дуновения ветерка, на глазах сохла трава… Разгоняя дремоту, Гриша поднялся с порога. Близ порога валялся топор. На верстаке, среди инструментов, в белой пыли пиленого дерева, лежали две обгорелые печеные картошки и книга в покоробленном переплете. Гриша развернул ее: Евангелие. На заглавном листе его было написано: «Боже мой!
Я стыжусь и боюсь поднять лицо мое к тебе, боже мой, ибо беззакония наши стали выше головы и вина наша возросла до небес…» — Что это такое? В середине его были письма «Дорогие братья во Христе Алексей Александрович и Павел Федорич…» — начиналось одно из них , бумажки с выписками… На одной было начало стихотворения: Долго я бога искал в городах и селениях шумных, Долго на небо глядел — не увижу ли бога… На другой опять тексты: «Итак, станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности…» Ласточка с щебетаньем влетела в сенцы и опять унеслась стрелою на воздух. Гриша вздрогнул и долго следил за ней в небе. Вспомнилось нынешнее утро, купальня, балкон, теплица — и все это вдруг показалось чужим и далеким… Он постоял перед дверью в избу, тихо отворил ее. В передней узкой комнате загудели мухи; воздух в ней был душный, обстановка мрачная, почти нищенская: почерневшие бревенчатые стены, развалившаяся кирпичная печка, маленькое, тусклое окошечко.
Постель была сделано ил обрубков полей и досок, прикрытых только попоной; в головах лежал свернутый полушубок, а вместо одеяла — старое драповое пальто. На столе, среди истрепанных книг, валялись странные для этой обстановки предметы — бронзовый позеленевший подсвечник, большой нож из слоновой кости, головная щетка и фотографический портрет молодой женщины с худощавым грустным лицом. Из деликатности Гриша отвел глаза от стола — и сердце его сжалось при взгляде на эти старые, засиженные мухами, уже давно не бывшие в употреблении вещи и на этот портрет. Зачем это самоистязание? Он смотрел на бревенчатые стены, на нищенское ложе, стараясь понять душу того странного человека, который одиноко спал на нем.
Были, значит, и у него другие дни, был и он когда-то другим человеком… Что же заставило его надеть мужицкие вериги? Это было жестокое изображение крестной смерти, написанное резко, с болью сердца, почти с озлоблением. Все, что вынесло человеческое тело, пригвожденное по рукам и ногам к грубому тяжелому кресту, было передано в лице почившего Христа, исхудалого, измученного допросами, пытками и страданием медленной кончины. И тяжело было глядеть на стриженую, уродливую голову привязанного к другому кресту и порывающегося вперед разбойника, на его лицо с безумными глазами и раскрытым ртом, испустившим дикий крик ужаса и изумления перед смертью того, кто назвал себя сыном божиим… Морщась, Гриша отворил дверь в другую комнату. Тут было очень светло от солнца, совершенно пусто и пахло закромом.
По полу когда-то прошелся широкими полукругами веник, но не докончил своего дела, и мучная пыль белела в углах и на карнизах. У одного окна, на котором грудами лежали литографированные тетрадки, учебник «Эсперанто», изречения Эпиктета, Марка Аврелия и Паскаля, стоял стул. На нем Каменский, должно быть, отдыхал и читал. На простенке были приклеены хлебом печатные рассуждения под разными заглавиями: «О Слове», «О Любви», «О плотской жизни». Среди же них еще стихотворение, крупно написанное на белом листе бумаги: Боже!
Жизнь возьми — она Дни возьми — пусть каждый час Слышишь ты хвалебный глас! А ниже — из псалмов Давида: «Ты дал мне познать путь жизни; ты исполнишь меня радостью перед лицом твоим! Он с изумлением смотрел кругом, прислушивался к тишине этого заглохшего поместья и к тому, что пробуждалось в его сердце, долго ходил из угла в угол… Потом вернулся в полутемную комнату, вышел в сени, снова развернул Евангелие… «Дети! Недолго уже быть мне с вами…» — читал он отмеченные карандашом слова последней вечери Христа с учениками. И он, этот странный человек, терпит скорбь, «ибо беззакония наши стали выше головы!
Запах избы от ветхого переплета книги напомнил Грише тяжелую работу, кусок корявого хлеба, жесткое деревянное ложе, черные бревенчатые стены. А пустая, безмолвная и вся озаренная солнцем комната — светлое одиночество в минуты отдыха и созерцательной, тихой жизни. Пришел час, прославь сына твоего, да и сын твой прославит тебя… Я открыл имя твое человекам… Соблюди их во имя твое!.. Гриша смущенно захлопнул книгу. Что это значит?
Зачем вы все такие слова употребляете? Они стояли друг против друга, и Гриша чувствовал, что пристальный взгляд улыбающихся глаз Каменского все более подчиняет его себе. И Каменский опустил мешок на землю. Гриша встрепенулся. Гриша с преувеличенным вниманием стал слушать, как надо работать фуганком, и помогать заправлять доску в верстак.
Гриша взял фуганок и с такой силой зашаркал им по доске, что в два-три взмаха испортил ее. Он ушел в избу, вынес оттуда чугунчик с водой, поставил его на таган около порога и развел огонь.
Это дело партийное. И мальчики продолжали с напряжением всматриваться в море. А дело заключалось в том, что недавно в Одессу тайно приехал из-за границы, из Кракова, представитель Центрального Комитета с директивами от Ульянова-Ленина относительно выборов в Четвертую Государственную думу.
Вот уже в течение недели этот представитель делал доклады о политическом положении, каждый день выступая на районных партийных собраниях. Сегодня его ждали на хуторке. Для большей осторожности его должен был привезти с Ланжерона на своей шаланде молодой рыбак Аким Перепелицкий. Облака понемногу гасли. Море темнело.
Яхты прошли мимо и скрылись из глаз. Рыбачьих парусов стало заметно меньше. Далеко в Аркадии, на гулянье, играл духовой оркестр, и ветер приносил оттуда звуки труб и глухие вздохи турецкого барабана. А шаланда Акима Перепелицкого все не показывалась. Закрыть Вдруг Гаврик ее увидел: — Вот она, вот!
Парус показался совсем не там, откуда его ждали. Шаланду ждали со стороны Ланжерона, а она подходила со стороны Люстдорфа. Вероятно, из предосторожности Аким Перепелицкий сначала провел ее далеко морем до самого Люстдорфа, а уже там повернул назад, к даче Ковалевского. Теперь шаланда была совсем близко. Ее гнал попутный ветер, и она, прыгая с волны на волну, быстро бежала прямо к берегу.
В шаланде находились двое.
Велико искушение дать весь гениальный фрагмент этой беседы. Но я удерживаюсь. Ибо тот, на кого я рассчитываю в моей книге, раньше или позже прочтет книгу Томаса Манна. Или, в крайнем случае, прочитает именно эпизод с сонатой.
Этот эпизод, быть может, лучшее, что написано о музыке в европейской культуре. Мы общались очень долго в этот вечер. Никто из них никуда не спешил. И когда я понял, что никому из них не хочется уходить, то испытал невероятное ощущение радости. А когда я начал играть вторую часть Тридцать второй сонаты Бетховена, то мгновенно почувствовал, что музыку и слушателей объединяет ток высочайшего напряжения.
Затем мы создали полумрак: погасили свет и зажгли свечи. А потом в записи великого Святослава Рихтера слушали эту длиннейшую часть — музыку бетховенского прощания с миром. И произошло чудо. Тот просто стучал по клавишам. И что то было громко и скучно.
Иногда — тихо и скучно. А музыка, которую они услышали сегодня, — просто прекрасна. Что же случилось? Почему не подтвердились слова великого музыканта о «хорошей музыке в хорошем исполнении»? Казиник Михаил.
Текст 16 Я не мог заставить себя спрыгнуть с мусорного ящика, и мама сказала, что я трус. Возможно, что это было действительно так. Входя в темную комнату, я кричал на всякий случай: «Дурак! Еще больше я боялся петухов, в особенности после того, как один из них сел мне на голову и чуть не клюнул, как царя Додона. Я боялся, что кучера, приходившие с нянькиным Павлом, начнут ругаться, и когда они действительно начинали, мне — очевидно, тоже от трусости — хотелось заплакать.
Правда, в Черняковицах я переплыл речку, но храбро ли я ее переплыл? Я так боялся утонуть, что потом целый день еле ворочал языком и совершенно не хвастался, что в общем было на меня непохоже. Значит, это была храбрость от трусости? Странно, но тем не менее я, по-видимому, был способен на храбрость. Прочитав, например, о Муции Сцеволе, положившем руку на пылающий жертвенник, чтобы показать свое презрение к пыткам и смерти, я сунул в кипяток палец и продержал почти десять секунд.
Но я все-таки испугался, потому что палец стал похож на рыбий пузырь, и нянька закричала, что у меня огневица. Потом палец вылез из пузыря, красный, точно обиженный, и на нем долго, чуть не целый год, росла тоненькая, заворачивающаяся, как на березовой коре, розовая шкурка. Словом, похоже было, что я все-таки трус. А «от трусости до подлости один шаг», как сказала мама. Она была строгая и однажды за обедом хлопнула Пашку суповой ложкой по лбу.
Отца мы называли на «ты», а ее — на «вы». Она была сторонницей спартанского воспитания. Она считала, что мы должны спать на голых досках, колоть дрова и каждое утро обливаться до пояса холодной водой. Мы обливались. Но Пашка утверждал, что мать непоследовательна, потому что в Спарте еще и бросали новорожденных девочек с Тарпейской скалы, а мама не только не сделала этого, а, наоборот, высылала Лизе двадцать рублей в месяц, чтобы она могла заниматься в Петербургской консерватории.
Когда она заметила, что я не спрыгнул с мусорного ящика, у нас произошел разговор. Она посоветовала мне сознаться, что я струсил, потому что человек, который способен сознаться, еще может впоследствии стать храбрецом. Но я не сознался, очевидно сделав тот шаг, о котором сказала мама. Интересно, что мне ужасно не нравилась мысль, будто я трус, и хотелось как-нибудь забыть о ней. Но оказалось, что это трудно.
Читая Густава Эмара «Арканзасские трапперы», я сразу же догадывался, что эти трапперы не пустили бы меня даже на порог своего Арканзаса. Роберт — один из детей капитана Гранта — вдвоем с Талькавом отбился от волчьей стаи, а между тем он был на год моложе меня. В каждой книге на трусов просто плевали, как будто они были виноваты в том, что родились нехрабрыми, или как будто им нравилось бояться и дрожать, вызывая всеобщее презрение. Мне тоже хотелось плевать на них, и Пашка сказал, что это характерно. Иначе они могут зачахнуть.
В нашем дворе красили сарай, и для начала он предложил мне пройти по лестнице, которую маляры перебросили с одной крыши на другую. Я прошел, и Пашка сказал, что я молодец, но не потому, что прошел, — это ерунда, — а потому, что не побледнел, а, наоборот, покраснел. Он объяснил, что Юлий Цезарь таким образом выбирал солдат для своих легионов: если от сильного чувства солдат бледнел, значит, он может струсить в бою, а если краснел, значит, можно было на него положиться. Потом Пашка посоветовал мне спрыгнуть с берега на сосну и тут как раз усомнился в том, что Цезарь пригласил бы меня в свои легионы, потому что я побледнел, едва взглянул на эту сосну с толстыми, выгнутыми, как лиры, суками, которая росла на крутом склоне берега. Сам он не стал прыгать, сказав небрежно, что это для него пустяки.
Главное, объяснил он, прыгать сразу, не задумываясь, потому что любая мысль, даже самая незначительная, может расслабить тело, которое должно разогнуться, как пружина. Я сказал, что, может быть, лучше отложить прыжок, потому что одна мысль, и довольно значительная, все-таки промелькнула в моей голове. Он презрительно усмехнулся, и тогда я разбежался и прыгнул. Забавно, что в это мгновение как будто не я, а кто-то другой во мне не только рассчитал расстояние, но заставил низко наклонить голову, чтобы не попасть лицом в сухие торчавшие ветки. Я метил на самый толстый сук и попал, но не удержался, соскользнул и повис, вцепившись в гущу хвои, исколовшей лицо и руки.
Потом подлец Пашка, хохоча, изображал, с каким лицом я висел на этой проклятой сосне. Но все-таки он снова похвалил меня, сказав, что зачатки храбрости, безусловно, разовьются, если время от времени я буду повторять эти прыжки, по возможности увеличивая расстояние. На Великой стояли плоты, и Пашка посоветовал мне проплыть под одним из них, тем более что в то лето я научился нырять с открытыми глазами. Это было жутковато — открыть глаза под водой: сразу становилось ясно, что она существует не для того, чтобы через нее смотреть, и что для этого есть воздух, стекло и другие прозрачные вещи. Но она тоже была тяжело-прозрачна, и все сквозь нее казалось зеленовато-колеблющимся — слоистый песок, как бы с важностью лежавший на дне, пугающиеся стайки пескарей, пузыри, удивительно непохожие на выходящий из человека воздух.
Плотов было много. Но Пашке хотелось, чтобы я проплыл под большим, на котором стоял домик с трубой, сушилось на протянутых веревках белье и жила целая семья — огромный плотовщик с бородой, крепкая, поворотливая жена и девчонка с висячими красными щеками, всегда что-то жевавшая и относившаяся к нашим приготовлениям с большим интересом. Мне, наоборот, казалось, что зачатки храбрости продолжали бы развиваться, если бы я проплыл под другим, небольшим плотом, но Пашка доказал, что небольшой может годиться только для тренировки. Ведь это только кажется, что дышать необходимо. Йоги, например, могут по два-три месяца обходиться без воздуха.
Я согласился и три дня с утра до обеда просидел под водой, вылезая только, чтобы отдохнуть и поговорить с Пашкой, который лежал на берегу голый, уткнувшись в записную книжку: он отмечал, сколько максимально времени человеческая особь может провести под водой. Не помню, когда еще испытывал я такую гнетущую тоску, как в эти минуты, сидя на дне с открытыми глазами и чувствуя, как из меня медленно уходит жизнь. Я выходил синим, а Пашка почему-то считал, что нырять нельзя, пока я не стану выходить красным. Наконец однажды я вышел не очень синим, и Пашка разрешил нырять. Он велел мне углубляться постепенно, под углом в двадцать пять — тридцать градусов, но я сразу ушел глубоко, потому что боялся напороться на бревно с гвоздями.
Но поздно было думать о гвоздях, потому что плот уже показался над моей головой — неузнаваемый, темный, с колеблющимися водяными мхами. По-видимому, я заметил эти мхи прежде, чем стал тонуть, потому что сразу же мне стало не до них и захотелось схватиться за бревна, чтобы как-нибудь раздвинуть их и поскорее вздохнуть. Но и эта мысль только мелькнула, а потом слабый свет показался где-то слева, совсем не там, куда я плыл, крепко сжимая губы. Нужно было повернуть туда, где был этот свет, эта зеленоватая вода, колеблющаяся под солнцем. И я повернул.
Теперь уже я не плыл, а перебирал бревна руками, а потом уже и не перебирал, потому что все кончилось, свет погас… Я очнулся на плоту и еще с закрытыми глазами услышал те самые слова, за которые не любил друзей нянькиного Петра. Слова говорил плотовщик, а Пашка сидел подле меня на корточках, похудевший, с виноватым лицом. Я утонул, но не совсем. Щекастая девочка, сидевшая на краю плота, болтая в воде ногами, услышала бульканье, и плотовщик схватил меня за голову, высунувшуюся из-под бревен. Лето кончилось, и начались занятия, довольно интересные.
В третьем классе мы уже проходили алгебру и латынь. Юрка Марковский нагрубил Бороде — это был наш классный наставник, — и тот велел ему стоять всю большую перемену у стенки в коридоре, а нам — не разговаривать с ним и даже не подходить. Это было возмутительно. Юрка стоял, как у позорного столба, и растерянно улыбался. Он окликнул Таубе и Плескачевского, но те прошли, разговаривая, — притворились, подлецы, что не слышат.
Мне стало жарко, и я вдруг подошел к нему, заговорив как ни в чем не бывало. Мы немного поболтали о гимнастике: правда ли, что к нам приехал чех, который будет преподавать сокольскую гимнастику с третьего класса? Борода стоял близко, под портретом царя. Он покосился на меня своими глазками, но ничего не сказал, а после урока вызвал в учительскую и вручил «Извещение». Ничего более неприятного нельзя было вообразить, и, идя домой с этой аккуратной, великолепно написанной бумагой, я думал, что лучше бы Борода трижды записал меня в кондуит.
Отец будет долго мыться и бриться, мазать усы каким-то черным салом, чтобы они стояли, как у Вильгельма II, а потом наденет свой парадный мундир с медалями — и все это сердито покряхтывая, не укоряя меня ни словом. Лучше бы уж пошла мать, которая прочтет «Извещение», сняв пенсне, так что станут видны покрасневшие вдавленные полоски на переносице, а потом накричит на меня сердито, но как-то беспомощно. Ужасная неприятность! Пошла мать и пробыла в гимназии долго, часа полтора. Должно быть, Борода выложил ей все мои прегрешения.
Их было у меня немало. Географ запнулся, перечисляя правые притоки Амура, и я спросил: «Подсказать? Все ему было ясно, все он объяснял тоненьким уверенным голосом, так что я от души удивился, узнав, что он не понимает, как происходит размножение в природе, которое мы как раз проходили. Я объяснил, и он в тот же день изложил своей бонне это поразившее его естественно-историческое явление. Бонна упала в обморок, хотя в общем я держался в границах урока.
Словом, были причины, по которым я бледнел и краснел, ожидая маму и нарочно громко твердя латынь в столовой. Она пришла расстроенная, но чем-то довольная, как мне показалось. Больше всего ее возмутило, что я хотел подсказать географу притоки Амура. Это был позор, тем более что еще утром Пашка рассказал мне о спартанском мальчике, который запрятал за пазуху украденную лису и не заплакал, хотя она его истерзала. Но я не заревел, а просто вдруг закапали слезы.
Мама села на диван, а меня посадила рядом. Пенсне на тонком шелковом шнурке упало, вдавленные красные полоски на переносице подобрели. Она стала длинно объяснять, как, по ее мнению, должен был в данном случае поступить классный наставник. Я не слушал ее. Неужели это правда?
Я не трус? Целое лето я старался доказать себе, что я не трус, и, даже сидя под водой, мучился, думая, что лучше умереть, чем бояться всю жизнь, может быть, полстолетия. А оказалось, что для этого нужно было только поступить так, чтобы потом не было стыдно. Вениамин Каверин. Текст 17 Часы бьют восемь — поворачивается начищенная до блеска ручка двери, Павел Михайлович Третьяков, первый посетитель, вступает из внутренних комнат дома в зал своей галереи.
Всегда ровно в восемь, после всегдашнего утреннего кофея, и если бы часы вдруг перестали отсчитывать и отбивать время, можно, заведя их, поставить стрелки по этому бесшумному, но мгновенно улавливаемому служителями повороту медной ручки. Всегда в костюме одинакового цвета и покроя будто всю жизнь носит один и тот же , прямой, суховатый, даже как бы несколько скованный в движениях, он шествует размеренной, чуть деревянной походкой вдоль густо завешанных картинами стен — служители следом, — останавливается, сосредоточенно, будто впервые, рассматривает до последнего мазка знакомое полотно — и неожиданно: «Перова — во второй ряд возле угла». Из-под кустистой брови взглянет быстро жгучим глазом в удивленное лицо служителя: «Я во сне видел, что картина там висит, — хорошо... И там же, за окном, на широкий, устланный камнем двор въезжают ломовики, груженные льняными товарами с Костромской мануфактуры Третьяковых, — плотные кипы складывают в амбары. В девять Павел Михайлович покидает галерею и, пройдя по двору, скрывается за дверью с маленькой вывеской «Контора».
Девять конторщиков, увидя его, громче и старательнее щелкают костяшками счетов: «Доставлено товаров... С двенадцати до часу — завтрак, к трем — в Купеческий банк, оттуда в магазин на Ильинке, к шести его ждут обедать. В экипаже Павел Михайлович открывает журнал — он любит читать дорогою, — но часто книга отложена в сторону: возле Третьякова, на сиденье или стоймя у ног его, нежно придерживаемая им, свернутая рулоном или натянутая на подрамник картина — «самое дорогое» он говаривал. Родные и служащие поздравляют с покупкой, когда он, передавая полотно в их бережные руки, вылезает из коляски; все радостно возбуждены, и по серьезному лицу Павла Михайловича домашние называют его «неулыба» пробегает тень улыбки, и за обедом, который у него тоже почти всегда один и тот же «А мне щи да кашу» , он объявляет, что сегодня все едут в театр или в концерт, слушать музыку. Если же в такой вечер нагрянут гости, Павел Михайлович без сожаления покидает свой молчаливый кабинет, заваленный книгами и журналами, свой излюбленный маленький, почти квадратный диванчик, на котором длинноногий хозяин притуливается, свернувшись калачиком, и радушно идет навстречу гостю.
С художником Павел Михайлович троекратно целуется, ведет показывать бесценное приобретение, обычно молчаливый, занимает его беседой и просит супругу, Веру Николаевну, сыграть для дорогого гостя на рояле, и угощает хлебосольно — только вина в доме почти не подают: Павел Михайлович вина не пьет. А на следующее утро, ровно в восемь, выйдя из внутреннего покоя в зал галереи, Павел Михайлович отдает служащим распоряжение насчет рамы для новой картины, указывает, куда ее повесить: «Я всю ночь думал... Сосредоточенный h молчаливый, он появляется на открытии выставок, в Москве, в Петербурге, на лице ничего не прочитаешь; кажется — пока лишь прислушивается к расхожим мнениям, но решение уже принято, неуклонное: картины еще не развесили в выставочных залах, а он успел побывать в мастерских, узнал, кто чем занят, взял на заметку, приценился и, еще раньше, из писем знакомых художников, действовавших по его просьбе или самостоятельно, вычитал необходимые сведения и мысленно составил для себя некий чертеж того, что творится ныне в российском искусстве. Он всех обгоняет и от своего не отступает никогда; даже царь, подойдя на выставке к облюбованному полотну, узнает подчас, что «куплено г-ном Третьяковым». Когда речь о «самом дорогом», для Третьякова собственная цель — наивысшая, собственные желания — закон; но цель его величественна — собрать для общества лучшие творения отечественной живописи, а желания необыкновенно удачны: «Это человек с каким-то, должно быть, дьявольским чутьем», — почти в сердцах обронил как-то про Третьякова Крамской.
Крамской понадобился Третьякову в конце шестидесятых годов. Лично они еще незнакомы: Третьяков через своего приятеля и частного поверенного, художника Риццони, просит Крамского написать для галереи портрет Гончарова. Обращение к Крамскому понятно: он уже известный портретист, многие его работы высоко отмечены любителями искусства, критикой, портреты Крамского более, чем другие чьи, отвечают требованиям времени; Третьяков не мог о нем не знать. Возможно свидетельство — характер просьбы , Третьякову также известно, что Крамским несколькими годами раньше исполнен монохромный соусом портрет Гончарова. Первые письма, которыми они обмениваются, сдержанные, немногословно-деловые — характеры: купец, предприниматель, привыкший добиваться задуманного, и художник, который себе цену знает и не намерен задохнуться от счастья, что дождался выгодного заказа; оба внутренне тянутся друг к другу, обстоятельствами историческими!
Крамской спешит за границу Гончаров же предпочел отложить работу до его возвращения, «потому, как он сказал, что надеется к тому времени сделаться еще лучше» ; попутно Крамской сообщает без примечаний, что его цена за такой портрет — пятьсот рублей серебром. Третьяков просит отложить поездку «Мне очень хочется поскорей иметь портрет» ; Перову он платит за такой триста пятьдесят рублей, но согласен и на пятьсот. Но Крамской покорнейше просит потерпеть до его возвращения, он обещает приложить все старания, чтобы портрет был достоин галереи. Оба выдержали характер, оба, кажется, довольны собой и друг другом, оба надеются вскоре познакомиться лично. Они знакомятся в конце 1869-го или в начале 1870 года.
Несколько писем 1870 года — все еще о портрете Гончарова: Иван Александрович отлынивает, ссылается на нездоровье, на дурную погоду, успокаивает Крамского, что сам будет нести ответственность перед Третьяковым, убеждает Третьякова, что деятельность его «не так замечательна, чтобы стоило помещать его портрет в галерее», наконец вроде бы соглашается, назначает художнику день и час, но накануне спешно извещает, что не совсем здоров «и в будущем не обещает». Крамской огорчен: «Мне очень жаль, что упущен случай для меня сделать что-нибудь для вашей галереи... Нет, не приятельские оба не из тех «ларчиков», что просто открываются — деловые пока: Крамской выполняет некоторые поручения Третьякова. Скоро, убедившись, что лучшего советчика и посредника не найти, Третьяков предложит без обиняков: открывается выставка в Академии, а я в Петербург не поспею, буду очень благодарен вам, Иван Николаевич, если сообщите, не явилось ли на ней чего-либо замечательного — в устах Третьякова доверие необычайное!.. С этих пор и на целое десятилетие весь незаурядный дар критика — глубину анализа, точность характеристик, определенность суждений — Крамской охотно отдает Третьякову, как горячо отдает его делу свою энергию, деловитость, время: разве сбросишь со счета многочисленные советы, которые Третьяков при всей своей самостоятельности считал нужным принимать, всякого рода «смотрины», которые по просьбе Павла Михайловича устраивал Крамской картинам, намеченным для покупки, разве сбросишь со счета участие Крамского в приобретении новых полотен — в частности «туркестанской коллекции» Верещагина дело складывалось хитро и сложно: «Москва.
Павлу Михайловичу Третьякову. Мы вовремя успели. Обстоятельства переменились. Боткин везет к вам письмо от уполномоченного и будет предлагать то, что вы ему уже предлагали. Вы однако ж ничего не знаете.
Крамской» — одна такая телеграмма чего стоит! В пору их сближения по-своему неизбежного Крамской отвечает существеннейшим требованиям Третьякова. Год 1871-й: создается и сплачивается Товарищество, готовится Первая передвижная выставка, идеи Товарищества, идеи передвижничества определяют направление русского искусства, Крамской во главе дела, это его идеи, выношенные, прочувствованные, осмысленные, — может ли Крамской, человек прежде всего идейный, движимый мыслью о высоком развитии национального, отечественного искусства, не откликнуться на затеянное Третьяковым собирание творений этого искусства, а откликнувшись, может ли он, человек общественный, горячо не побуждать себя и своих сотоварищей художников всячески способствовать деятельности Третьякова, может ли он, удостоенный доверия Третьякова, не побуждать горячо и самого собирателя к укреплению и развитию его деятельности? Со всяким новым замыслом он устремляется в «единственный адрес мне, да и всем мало-мальски думающим русским художникам известный... Никола Толмачи»1.
Общепризнанный портретист и портретист по преимуществу, портретист идейный, ищущий запечатлеть характернейшие черты современников, — может ли Крамской не сочувствовать желанию Третьякова иметь в галерее собрание портретов выдающихся русских деятелей, именно деятелей, людей, отмеченных деяниями, а не «положением», и может ли сочувствие и, более того, непосредственное участие Крамского в создании такого собрания не воодушевлять Третьякова? Третьяков учитывал, конечно, и то обстоятельство, что Крамской к тому же — художник «заказной», «управляемый»: для собирателя, тем более собирателя портретов, крайне необходимо иметь «управляемого» и притом первоклассного портретиста, который тоже не всякого уговоришь пишет вдобавок и с фотографий... Пока тянется дело с портретом Гончарова а тянуться ему долго — пять лет целых , Крамской исполняет для Третьякова по фотографии тепло принятый современниками портрет Тараса Шевченко знаменитый — в смушковой шубе и шапке ; довольный Третьяков тотчас заказывает ему портреты Фонвизина, Грибоедова и Кольцова. Фонвизин как-то сразу отпадает, Крамской недавно писал его для галереи великих людей Дашкова — должно быть, не хочет повторения да и Павел Михайлович их не любит ; заказ на портреты Кольцова и Грибоедова принимает легко и уверенно — задачка, дескать, не из сложных, было бы время: «Портрет Кольцова на святой неделе кончу. Портрет Грибоедова начал только что».
Но Грибоедов решительно «обогнал» Кольцова: несколько свиданий со старым актёром Каратыгиным, хорошо знавшим автора «Горя от ума», изучение акварельного портрета Грибоедова, исполненного Каратыгиным, его рисунков, и — «чем я несказанно доволен, так это Грибоедовым... Каратыгин находит его совершенно похожим». Но Третьякову хочется Кольцова. Надо же — казалось, он в руках почти: щепетильный Крамской настолько не сомневался в успехе, что едва принял заказ, тотчас взял деньги «в счет уплаты за портрет Кольцова». И в письмах сперва так уверенно — начал, пишу, кончаю, привезу.
Но словно машинка какая-то испортилась, застопорилось что-то — и цвет лица не тот, и наклон головы, и одежда. Третьяков с настойчивостью исследователя собирает сведения о внешности и характере Кольцова, посылает «добычу» художнику, но портрет все не задается, нет. Уж и Гончаров будет написан, станет податливым Иван Александрович перед непреклонной настойчивостью Крамского, будет написано бесконечное множество портретов, заказных и незаказных, с натуры и с фотографий, будут прочитаны десятки строк описаний Кольцова, выслушаны десятки замечаний людей, помнив-тих его, будут просмотрены все, наверное, сохранившиеся изображения поэта, будут испробованы бесчисленные повороты головы, корпуса, будет бесчисленно изменяться тон, цвет — жизнь художника Крамского пройдет, но Кольцова он так и не напишет: «Заколдованный портрет!.. Невероятный срыв! Крамской-то гордится, что не ждет вдохновения, «управляет» своими способностями...
Но вдохновение нужно! Особенно трудно одушевить лицо, когда пишешь его с фотографии, чужого рисунка, акварели; человека не видишь, не слышишь, глаз не схватывает его жестов, выражений лица, пластики тела, ухо не слышит интонаций голоса; вне бесед, высказанных суждений трудно понять характер человека, его пристрастия: нужно догадываться, домысливать... И все-таки странно, что «заколдованным» оказался для Крамского именно портрет Кольцова, чье творчество, народное по духу своему, как бы оживилось «вторым дыханием» в начале семидесятых годов, в пору пробуждения невиданного прежде интереса к народу, странно, что «лицом неодушевленным» оказался для Крамского именно Кольцов — воронежский прасол, который проезжал следом за своими стадами по тем самым селам и степям, где прошли детство и отрочество Вани Крамского... Еще одна неисполненная просьба Третьякова — портрет Ивана Сергеевича Тургенева. Но не потому, что Крамской и на этот раз не сумел, а потому, что не захотел.
Лицо Каменского было строго и рассеянно. Облокотившись на перила балкона, он старался собрать мысли, так как твердо решил опять завести разговор. А Марья Ивановна, полуосвещенная светом, падавшим из гостиной на балкон, глядела в сад и говорила тихо и восторженно: — Как хорошо! В саду было очень темно и тепло. Ночные неопределенные облака неподвижно дремали в темноте над садом. Дремотно где-то щелкал соловей, невнятно доносился аромат резеды с цветника у балкона… X Гриша сидел за ужином, мрачно покусывая ногти.
Когда собрались в столовую, произошла маленькая неловкость. А Каменский мягко, но серьезно заметил: — Я знаю английский язык, так что вы говорите лучше на каком-нибудь другом. И когда Софья Марковна смешалась и покраснела, он добавил снисходительно: — Да вы не конфузьтесь. Языки надо знать, это ведет людей к сближению. Ведь вся беда людей с древнейших времен и до этого вечера состоит в неуменье и бессознательном нежелании общаться с людьми. Он вызывал на беседу, и лицо его становилось все сосредоточеннее.
Но кругом шел оживленный разговор о знакомых, об опере; занимал всех и ужин — молодые картошки с зеленью, бифштекс, вина… К ужину вышел и военный доктор, похожий на цыгана. Заспанный, добродушный, он все старался казаться трезвым и поэтому расшаркивался, подымал плечи и хриплым голосом говорил любезности дамам. Тогда Каменский, обращаясь как будто к одному Игнатию, произнес целую речь. Голос его стал торжественным, глаза строгими и выразительными. Он опять начал с того, что нужно в жизни. Современный человек, говорил он, отличается тем, что умеет становиться на всевозможные точки зрения и ни одной не признавать безусловно справедливой, ни одной не увлекаться сердечно.
Жизнь стала слишком сложна, и сложная общественная организация парализует нашу волю и растягивает нас в разные стороны. Мы одурманили себя ненужными делами, мы загипнотизированы книгами и разучились говорить языком сердца. Мы слишком заняты, по словам Лаодзи и Амиеля, слишком много читаем пустого и бесплодного, когда надо стараться упрощать жизнь, стараться быть искренним, вникающим в свою душу, когда нужно отдаться богу, служить только ему, остальное же все приложится. Мы устали от вероучений, от научных гипотез о мире, устали от распрей за счастье личности, слишком много пролили крови, вырывая это счастье друг у друга, когда жизнь наша должна состоять в подавлении личных желаний и исполнении закона любви. Злоба — смерть, любовь — жизнь, говорил он. Жизнь только в жизни духа, а не в жизни тела.
Плод же духа — любовь, радость, мир, милосердие, вера, кротость, воздержание… Это повторяли людям все великие учителя человечества, начиная с Будды… — Ну, знаете, батенька, Будда был довольно-таки ограниченный субъект! Каменский, не слушая, продолжал говорить. Он настаивал на том, что мы сами создаем себе миллионы терзаний только потому, что не хотим прислушаться к тому, что говорит нам сердце голосом любви, всепрощения и благоволения ко всему живущему; настаивал на том, что мы гибнем, развивая в себе зверские похоти, тысячи ненужных потребностей и желаний. К сожалению, не так просто все развязывается. И любить по закону нельзя. Странный рецепт: возьми да люби!
Гриша терялся — с обеих сторон говорили правду! Размахивая полами сюртука, Подгаевский ходил по комнате и кричал над ухом Каменского: — Я ска-жу вам словами такого же апостола, Павла: «Освободившись от греха, вы стали рабами праведности! Но Подгаевский был уже пьян. Пьян был и Вася, который все наклонялся и что-то бормотал на ухо Петру Алексеевичу, воображая, что говорит шепотом. А Петр Алексеевич сидел с раскрасневшимся лицом и мутным взглядом. Ах, что кому до нас, Когда праздничек у нас!
Дамы встали и начали прощаться.
На даче его ждали длинный
на дачу, где его ждал горячий вкусный ужин, длинный теплый вечер с неспешными. Вылетев из Африки в апреле К берегам отеческой земли Дли(н, нн)ым треугольником летели. На даче его ждал длинный тёплый вечер с неспешными разговорами. Главные новости к вечеру 26 апреля.
За окном урал в руках у меня томик людмилы татьяничевой егэ ответы
Где источник этой угрозы? Озарение, словно вспышка молнии, внезапно освещает всю ситуацию, которая оказывается гораздо страшнее, чем думала Настя... Чтобы оставить свой отзыв Вам нужно зайти на сайт или зарегистрироваться У этой книги пока нет отзывов. Поиск по сайту.
Бедный смотритель не понимал 1 каким образом 2 мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром 3 как нашло на него 4 это ослепление 5 что 6 тогда было с его разумом. Задание 20. Татьяна Петровна долго сидела у стола и думала 1 что 2 если на следующий день приедет с фронта Санин 3 ему будет тяжело встретить в родном доме чужих людей 4 о существовании которых он даже не подозревал. Задание 21.
Найдите предложения, в которых тире ставится в соответствии с одним и тем же правилом пунктуации. Прочитайте текст и выполните задания 22-27 1 Зенитный пулемётчик Тихон Рябцов был родом из-под Пскова. Ю Безымянка лила прозрачные водопады, бормотала в камнях, — должно быть, сердилась на тесноту, — и над ней низко нависали кусты ежевики, дикой малины и облепихи. II А потом раскинулась осень. ЗО Тихон пригнулся, схоронился в кустах и увидел двух мальчиков. ЗЗ Мальчики остановились, уронили пилу. Паустовскому Задание 22.
Какие из высказываний соответствуют содержанию текста? Укажите номера ответов. Раненый Тихон Рябцов, лёжа в бийском госпитале, переживал, что не может воевать вместе со всеми. Чтобы рана быстрее зажила, Тихон отправился на курорт, расположенный на берегу Катуни. Заготавливать дрова на зиму Тихону помогли мальчишки из эвакуированного пионерского лагеря.
Лягушка была очень благодарна Тане за спасение. Она долго думала, как отблагодарить девочку и однажды ночью выбралась из банки и отправилась к ласточке. Квакша попросила ласточку привести к людям дождевую тучу. Ласточка сначала не была уверена, что сможет привести тучу, но потом она додумалась, что надо собрать очень много ласточек, чтобы справиться с тучей. Лягушка вернулась в банку и начала громко квакать, сообщая людям, что скоро пойдет дождь.
И действительно утром тысячи ласточек пригнали дождевую тучу, и дождь напоил всю землю в округе. Люди были очень рады. А Таня выпустила лягушку из банки, и больше никто квакшу не трогал. Ведь она приносила людям пользу — предсказывала дождь. Таково краткое содержание сказки. Главный смысл сказки К. Паустовского «Квакша» в том, что на добро надо всегда отвечать добром. Благодарная квакша так и поступила. Будучи маленькой и неприметной, она сумела привести в действие огромные силы и подарить людям дождь. Сказка «Квакша» учит нас с уважением относиться ко всем живым существам, включая маленьких неприметных лягушек.
И лягушки умеют приносить пользу людям. В сказке мне понравилась девочка Таня, которая трепетно относилась ко всем живым существам и не позволила наказать квакшу, отдав ее на съедение курице. Таня умеет с пониманием относиться к любым проблемам. Она даже плакала над кустиком малины, который засох и почернел от жары. Какие пословицы подходят к сказке «Квакша»? Доброму делу — добрый ответ. Рыбаку дождь не помеха. Будет дождик — будет и урожай. Эта запись защищена паролем. Введите пароль, чтобы посмотреть комментарии.
Немец поддерживает идею при условии, что их покой не нарушит Паншин. Появляется Марья Дмитриевна. Фёдор просит семейство посетить его деревню, Калитины с радостью соглашаются. Лаврецкий шёпотом извиняется перед Лизой. Дружная компания — Марья, Лиза, Лена и Шурочка — в назначенный день отправляется в путь. Марфа Тимофеевна останется дома в компании Настасьи Карповной. До третьих петухов друзья жарко спорят о жизни. Михалевич спешит по делам и тем же утром покидает Фёдора.
Москва: Издательство "Национальное образование", 2023. Материалы публикуются в учебных целях Просмотры Расставьте знаки препинания.
Укажите предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.
Программа мероприятий на майские праздники в Крыму 2024: куда сходить во время длинных выходных
| От снега никуда не деться. Синоптики дали прогноз на первые длинные выходные в Иркутске | Как использовать проверку пунктуации. Не нужно регистрироваться. Не нужно загружать файлов. Выберите действие, чтобы проверить пунктуацию и заглавные буквы в тексте. Подсвечиваются исправленные ошибки в тексте. В предложениях можно расставить запятые, двоеточие, точки. |
| Классной пятницы | На дачу выезжали в конце апреля – начале мая и возвращались в город в конце сентября. |
| ЛУЧШАЯ ВЕРСИЯ ЕГЭ 2023 ЦЫБУЛЬКО РУССКИЙ | Россиян ждут еще одни длинные выходные. |
| Алексей толстой летом на даче. На даче | На даче его ждали длинный теплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде егэ. |
| На даче его ждали длинный теплый | ЕГЭ Русский вместе. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. |
Популярные сегодня пересказы
- Николай Олигер «Дачный уголок»
- Людмила Татьяничева. Стихотворения
- Краткое содержание гранин блокадная книга точный пересказ сюжета за 5 минут
- На даче (1895) | Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина
Алексей толстой летом на даче. На даче
| Программа мероприятий на майские праздники в Крыму 2024: куда сходить во время длинных выходных | На дачу выезжали в конце апреля – начале мая и возвращались в город в конце сентября. |
| Зимнее утро жанр | В майские праздники нас ждет настоящее климатическое бедствие. |
| Разобрать предложение по членам | На дачу выезжали в конце апреля – начале мая и возвращались в город в конце сентября. |
Синтаксический разбор предложения
Девушки на даче. Женщина в огороде. Лето огород. Сбор урожая. Девчонки на даче. Девушка на даче летом. Девчонки в огороде. Девочка в огороде. Огородники на даче. Август на даче.
Огород в июне. Хлопоты на даче. Женщины на даче летом. Отпуск на даче. Блондинка в огороде. На даче летом домашнее. Летний огород. Лето дача огород. Люди в огороде.
Родительский дом в деревне. Счастье в деревне. Родной дом. Счастье жить в деревне. Огород в деревне. Деревенский дом с огородом. Огород на даче. Деревенский домик с огородом. Дачницы на даче.
Мужик в огороде. Бабы на даче. Русские дачи. Приколы весенние работы в саду. Приколы о весенних работах на огороде. Майские хлопоты в огороде. Майские праздники огород. Бабушка в деревне. Бабушка у калитки.
Бабушка у калитки в деревне. Старушка у забора. Белая Агафья Викторовна. Агафья белая художник картины. Художница Агафья Викторовна белая. Галина Мельникова Патриаршие. Красивый сад в деревне. Деревенский дом с палисадником. Палисадник у дома в деревне.
Деревенские домики с палисадниками. Летом на даче. Огород для детей. Дети летом на даче. Роберт Дункан «лето в деревне» картина. Художник Robert Duncan. Лето - счастливая пора детства.. Картина в саду Роберт Дункан. Американского художника Роберта Дункана.
Летняя жара заставила меня я устроил под высоким крестом. В Пензу вернулась жара. Лариса Шахворостова босиком. Босиком в деревне. Окно в деревне. Открытое окно в деревне. Деревенское окно. Деревенское окошко. Москва слезам не верит фильм 1979 пикник.
Москва слезам не верит фильм 1979 Гурин. Москва слезам не верит дача. Москва слезам не верит Меньшов в кадре на природе. Туманов агроном Андрей. Андрей Туманов дача. Туманов Андрей Садовод 6 соток. Туманов Андрей Владимирович его дача. Пенсионеры на даче.
А Петр Алексеевич выговорил громче всех: — Мы вот с Илюшей живем плотской жизнью! Я стою за метафизику! Но то, что ему хотелось сказать этим людям, которые кричат только от скуки, волновало его, и он поднялся со стула. Встал и Игнатий. Я скажу вам, что вы сотворили: рабовладельчество, проституцию… — А что вы так против проституции? Каменский пристально посмотрел на Петра Алексеевича, но тот сделал мутные глаза и отвернулся. Лицо Подгаевского исказилось, глаза бегали; то, что у него не было двух верхних зубов, еще более делало его некрасивым. Остановись же, — сказали ему, — почини ее. Это не телега, в которой едет благодушный мечтатель и единственный обладатель ее, это наполненный народом дилижанс. И починка зависит не от единичной воли… Конечно, можно и пренебречь сломанным экипажем, встать, махнуть рукой и отправиться пешечком; только это и нечестно, и навряд хорошо для отправившегося пешечком… — Да, — горячо подхватил Каменский, — если дилижанс плох, нужно его оставить и не тащиться в нем или не сваливать все на других, на «обстоятельства»… И во всяком случае, починка делается не злобой, а единением и любовью! Вдруг Петр Алексеевич поднялся. Вы меня все равно не приучите к духовной жизни, я не обедал сегодня! Гриша поднялся и скрылся в своей комнате. Понемногу стали подыматься и остальные. Разговор оборвался, и по рассеянным взглядам было видно, что продолжение его и нежелательно. Агроном сел за рояль и, одним пальцем аккомпанируя, вполголоса запел пролог из «Паяцев». Около него стояли Бобрицкий, Софья Марковна и Подгаевский; Подгаевский покачивал головою и намеревался подтягивать. Петр Алексеевич в ленивой попе сидел на диване; Бернгардт ходил из угла в угол; он не хотел даже серьезно говорить с Каменским, унижать себя. А Игнатий с Каменским незаметно вышли на балкон. Игнатия мало интересовала закуска, и он думал, что, пожалуй, вышло неловко это всеобщее нападение на Каменского. Спорить больше ему не хотелось, хотя он и был немного обижен, так как любил оставаться в горячих разговорах победителем. Он стоял против Каменского и машинально повторял: — Да-а-с, батенька! Лицо Каменского было строго и рассеянно. Облокотившись на перила балкона, он старался собрать мысли, так как твердо решил опять завести разговор. А Марья Ивановна, полуосвещенная светом, падавшим из гостиной на балкон, глядела в сад и говорила тихо и восторженно: — Как хорошо! В саду было очень темно и тепло. Ночные неопределенные облака неподвижно дремали в темноте над садом. Дремотно где-то щелкал соловей, невнятно доносился аромат резеды с цветника у балкона… Гриша сидел за ужином, мрачно покусывая ногти. Когда собрались в столовую, произошла маленькая неловкость. А Каменский мягко, но серьезно заметил: — Я знаю английский язык, так что вы говорите лучше на каком-нибудь другом. И когда Софья Марковна смешалась и покраснела, он добавил снисходительно: — Да вы не конфузьтесь. Языки надо знать, это ведет людей к сближению. Ведь вся беда людей с древнейших времен и до этого вечера состоит в неуменье и бессознательном нежелании общаться с людьми. Он вызывал на беседу, и лицо его становилось все сосредоточеннее. Но кругом шел оживленный разговор о знакомых, об опере; занимал всех и ужин — молодые картошки с зеленью, бифштекс, вина… К ужину вышел и военный доктор, похожий на цыгана. Заспанный, добродушный, он все старался казаться трезвым и поэтому расшаркивался, подымал плечи и хриплым голосом говорил любезности дамам. Тогда Каменский, обращаясь как будто к одному Игнатию, произнес целую речь.
После каждого разбора, пользователю предоставляется индивидуальная ссылка на результаты анализа введенного текста. Кому понадобится синтаксический анализ предложений? В первую очередь, этот инструмент очень полезен для учащихся и студентов. Они могут использовать его как для более подробного разбора темы и улучшения понимания, так и для проверки своих знаний и закрепления. Также его могут использовать копирайтеры и редакторы, это поможет повысить качество текстов и значительно уменьшит количество стилистических ошибок. Отзывы об инструменте.
Русский язык. Под редакцией И.
Тексты на ЕГЭ-2023 по русскому языку
ЕГЭ Русский вместе. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. Бабы на даче. Русские дачи. На даче его ждали длинный. Приколы весенние работы в саду. Приколы о весенних работах на огороде. Дом Дача Мебель. Копилка сейф электронная для денег с кодовым замком и купюроприемником Золотой.
За окном урал в руках у меня томик людмилы татьяничевой егэ ответы
Весна - 26 апреля 2024 - Новости Иркутска - ЕГЭ Русский вместе. 1) На даче его ждали длинный тёплый вечер с неспешными разговорами на открытой веранде и чай с неизменным вишнёвым вареньем. Процессор отозвался теплым ламповым звуком, все напряжения подались, ничего не задымилось, не загорелось. Июльским вечером Простая новая дача была ярко освещена лампой и изготовленными вручную канделябрами, расставленными на длинном черном столе.
Синтаксический разбор предложения
Изредка мы устраивали на чердаке раскопки и находили то ящик от масляных красок то сломанный веер то большую книгу с красивыми иллюстрациями. Дул с моря бриз и месяц чистым рогом стоял за длинной улицей села. Русский язык.
В Крымскотатарском музее культурно-исторического наследия 2 мая состоится музейный урок «Праздник Весны и Труда». Посетителям расскажут об истории празднования Первомая в России и мире, о значимости символа единства людей разных профессий. Всевозможными акциями, конкурсами и развлечениями в честь праздника порадует посетителей Детский парк Симферополя. Многочисленные мероприятия для детей здесь будут проходить, начиная с субботы, 27 апреля.
В этот день в парке запланирована анимационная программа под названием «Мафия». Ее начало в 12:00. А в уже в 14:00 детвору ждет игровая программа «В гостях у царевны Несмеяны». В понедельник, 29 апреля, для детворы будет организован квест «Путешествие по древнему Китаю» 13:30 , а во вторник, 30 апреля, — мастер-класс «Китайские фонарики» 12:00. Вход на все мероприятия в Детском парке бесплатный. В Ялте празднику Весны и Труда посвятят кураторскую экскурсию по выставке «Художники Чеховы», после которой гостей ждет бесплатная трансляция кинофильма.
Мероприятие пройдет в Доме-музее Чехова, начало 1 мая в 14:30.
Посуда бьётся к счастью. К счастью — дополнение, синтаксическая связь — управление: бьется к чему? Попробуйте опустить к счастью. Во втором предложении без нарушения смысла и грамматической структуры предложения это сделать невозможно. Сравним: Посуда бьётся к счастью. Чувствуете, это совсем не одно и то же. Почему второе предложение не допускает подобной трансформации? Потому что к счастью - член предложения, грамматически и по смыслу связанный с другим членом предложения.
Если его исключить, структура меняется. В первом же предложении к счастью не является членом предложения. Кроме того, оно грамматически не связано ни с одним из членов предложения. Следовательно, структура предложения не изменится, если вводное слово опустить. В русском языке многие слова могут употребляться двояко: и в качестве вводных слов, и в качестве членов предложения.
Спорить больше ему не хотелось, хотя он и был немного обижен, так как любил оставаться в горячих разговорах победителем. Он стоял против Каменского и машинально повторял: — Да-а-с, батенька! Лицо Каменского было строго и рассеянно.
Облокотившись на перила балкона, он старался собрать мысли, так как твердо решил опять завести разговор. А Марья Ивановна, полуосвещенная светом, падавшим из гостиной на балкон, глядела в сад и говорила тихо и восторженно: — Как хорошо! В саду было очень темно и тепло. Ночные неопределенные облака неподвижно дремали в темноте над садом. Дремотно где-то щелкал соловей, невнятно доносился аромат резеды с цветника у балкона… Гриша сидел за ужином, мрачно покусывая ногти. Когда собрались в столовую, произошла маленькая неловкость. А Каменский мягко, но серьезно заметил: — Я знаю английский язык, так что вы говорите лучше на каком-нибудь другом. И когда Софья Марковна смешалась и покраснела, он добавил снисходительно: — Да вы не конфузьтесь.
Языки надо знать, это ведет людей к сближению. Ведь вся беда людей с древнейших времен и до этого вечера состоит в неуменье и бессознательном нежелании общаться с людьми. Он вызывал на беседу, и лицо его становилось все сосредоточеннее. Но кругом шел оживленный разговор о знакомых, об опере; занимал всех и ужин — молодые картошки с зеленью, бифштекс, вина… К ужину вышел и военный доктор, похожий на цыгана. Заспанный, добродушный, он все старался казаться трезвым и поэтому расшаркивался, подымал плечи и хриплым голосом говорил любезности дамам. Тогда Каменский, обращаясь как будто к одному Игнатию, произнес целую речь. Голос его стал торжественным, глаза строгими и выразительными. Он опять начал с того, что нужно в жизни.
Современный человек, говорил он, отличается тем, что умеет становиться на всевозможные точки зрения и ни одной не признавать безусловно справедливой, ни одной не увлекаться сердечно. Жизнь стала слишком сложна, и сложная общественная организация парализует нашу волю и растягивает нас в разные стороны. Мы одурманили себя ненужными делами, мы загипнотизированы книгами и разучились говорить языком сердца. Мы слишком заняты, по словам Лаодзи и Амиеля, слишком много читаем пустого и бесплодного, когда надо стараться упрощать жизнь, стараться быть искренним, вникающим в свою душу, когда нужно отдаться богу, служить только ему, остальное же все приложится. Мы устали от вероучений, от научных гипотез о мире, устали от распрей за счастье личности, слишком много пролили крови, вырывая это счастье друг у друга, когда жизнь наша должна состоять в подавлении личных желаний и исполнении закона любви. Злоба — смерть, любовь — жизнь, говорил он. Жизнь только в жизни духа, а не в жизни тела. Плод же духа — любовь, радость, мир, милосердие, вера, кротость, воздержание… Это повторяли людям все великие учителя человечества, начиная с Будды… — Ну, знаете, батенька, Будда был довольно-таки ограниченный субъект!
Каменский, не слушая, продолжал говорить. Он настаивал на том, что мы сами создаем себе миллионы терзаний только потому, что не хотим прислушаться к тому, что говорит нам сердце голосом любви, всепрощения и благоволения ко всему живущему; настаивал на том, что мы гибнем, развивая в себе зверские похоти, тысячи ненужных потребностей и желаний. К сожалению, не так просто все развязывается. И любить по закону нельзя. Странный рецепт: возьми да люби! Гриша терялся — с обеих сторон говорили правду! Размахивая полами сюртука, Подгаевский ходил по комнате и кричал над ухом Каменского: — Я ска-жу вам словами такого же апостола, Павла: «Освободившись от греха, вы стали рабами праведности! Но Подгаевский был уже пьян.
Пьян был и Вася, который все наклонялся и что-то бормотал на ухо Петру Алексеевичу, воображая, что говорит шепотом. А Петр Алексеевич сидел с раскрасневшимся лицом и мутным взглядом.