Журнал «Свет и тени» за рисунок, связанный с казнью первомартовцев приостановлен на полгода.
Событие дня, казнь первомартовцев.
Казнь организаторов покушения на императора Александра II. Итак, судьба всех шестерых первомартовцев была окончательно предопределена. 29 марта в Петербурге закончился суд над убийцами Александра II, которых уже успели окрестить «первомартовцами». К процессу, проходившему с 26 по 29 марта 1881 г., были привлечены, так называемые первомартовцы, члены «Народной воли». Казнь первомартовцев на Семеновском плацу в Санкт-Петербурге. Изображение из собрания енко.
Суд и казнь народовольцев, участников событий 1 марта 1881 года.
Легкая улыбка отразилась на лице Желябова, когда, по окончании чтения приговора, палач подошел к Кибальчичу, давая дорогу священникам, которые, в полном облачении, с крестами в руках, взошли на эшафот. Осужденные почти одновременно подошли к священникам и поцеловали крест, после чего они были отведены палачами, каждый к своей веревке. Священники, осенив осужденных крестным знаменем, сошли с эшафота. Когда один из священников дал Желябову поцеловать крест и осенил его крестным знаменем, Желябов что-то шепнул священнику, поцеловав горячо крест, тряхнул головою и улыбнулся. Бодрость не покидала Желябова, Перовской, а особенно Кибальчича до минуты надевания белого савана с башлыком.
До этой процедуры Желябов и Михайлов, приблизившись на шаг к Перовской, поцелуем простились с нею. Рысаков стоял неподвижно и смотрел на Желябова все время, пока палач надевал на его сотоварищей ужасного преступления роковой длинный саван висельников. Палач Фролов, сняв поддевку и оставшись в красной рубашке, «начал» с Кибальчича. Надев на него саван и наложив вокруг шеи петлю, он притянул ее крепко веревкою, завязав конец веревки к правому столбу виселицы.
Потом он приступил к Михайлову, Перовской и Желябову. Желябов и Перовская, стоя в саване, потряхивали неоднократно головами. Последний по очереди был Рысаков, который, увидав других облаченными вполне в саваны и готовыми к казни, заметно пошатнулся; у него подкосились колени, когда палач быстрым движением накинул на него саван и башлык. Во время этой процедуры барабаны, не переставая, били мелкую, но громкую дробь.
В 9 часов 20 минут палач Фролов, окончив все приготовления к казни, подошел к Кибальчичу и подвел его на высокую черную скамью, помогая войти на две ступеньки. Палач отдернул скамейку, и преступник повис на воздухе. Смерть постигла Кибальчича мгновенно; по крайней мере, его тело, сделав несколько слабых кружков в воздухе, вскоре повисло, без всяких движений и конвульсий. Преступники, стоя в один ряд, в белых саванах, производили тяжелое впечатление.
Выше всех ростом оказался Михайлов. После казни Кибальчича вторым был казнен Михайлов, за ним следовала Перовская, которая, сильно упав на воздухе со скамьи, вскоре повисла без движения, как трупы Михайлова и Кибальчича. Четвертым был казнен Желябов, последним — Рысаков, который, будучи сталкиваем палачом со скамьи, несколько минут старался ногами придержаться к скамье. Помощники палача, видя отчаянные движения Рысакова, быстро стали отдергивать из-под его ног скамью, а палач Фролов дал телу преступника сильный толчок вперед.
Тело Рысакова, сделав несколько медленных оборотов, повисло также спокойно, рядом с трупом Желябова и другими казненными. В 9 часов 30 минут казнь окончилась; Фролов и его помощники сошли с эшафота и стали налево, у лестницы, ведущей к эшафоту. Барабаны перестали бить. Начался шумный говор толпы.
К эшафоту подъехали сзади две ломовые телеги, покрытые брезентом. Трупы казненных висели не более 20 минут. Затем на эшафот были внесены пять черных гробов, которые помощники палача подставили под каждый труп. Гробы были в изголовьях наполнены стружками.
На эшафот вошел потом военный врач, который, в присутствии двух членов прокуратуры, освидетельствовал снятые и положенные в гроб трупы казненных. Первым был снят с виселицы и положен в гроб Кибальчич, а затем другие казненные. Все трупы были сняты в 9 часов 50 минут. По освидетельствовании трупов гробы были немедленно накрыты крышками и заколочены.
Гробы были помещены на ломовые телеги с ящиками и отвезены под сильным конвоем на станцию железной дороги для предания тел казненных земле на Преображенском кладбище. Вся процедура окончилась в 9 часов 58 минут. В 10 часов градоначальник дал приказ к разбору эшафота, что и было немедленно исполнено тут же находившимися плотниками, после того как палач Фролов, или, как он себя называет, «заплечных дел мастер», так и его помощники были отвезены в арестантских «хозяйственных фургонах тюремного ведомства» в Литовский замок. В начале одиннадцатого часа войска отправились в казармы; толпа начала расходиться.
Конные жандармы и казаки, образовав летучую цепь, обвивали местность, где стоял эшафот, не допуская к нему подходить черни и безбилетной публике. Более привилегированные зрители этой казни толпились около эшафота, желая удовлетворить своему суеверию — добыть «кусок веревки», на которой были повешены преступники. Печатается по: Дело о совершенном 1 марта 1881 года злодеянии, жертвой коего пал в бозе почивший император Александр II. Читайте также.
Не было ни агонии, ни мучений. Затем Фролов подошёл к Тимофею Михайлову. Его казнь, скорее, походила на длительную, мучительную пытку, нежели приведение в исполнение приговора, вынесенного высшей судебной инстанцией одной из самых могущественных и передовых европейских держав. Он обладал высоким ростом и довольно крупным телосложением. Ещё до начала казни офицеры, стоявшие возле эшафота, выразили сомнение в том, что слишком тонкие верёвки, приготовленные для казни, врядли смогут выдержать вес его огромного тела. Когда Фролов со своими помощниками подошёл Тимофею Михайлову, он брезгливо оттолкнул их. Затем, несмотря на то, что его голова была покрыта мешком-балахоном, самостоятельно взошёл на верхнюю площадку, направляемый за локоть одним из палачей. Казалось, в его решительном поступке выражался последний вызов властям.
Как только на его шее затянулась петля, Фролов выбил из-под его ног ступенчатую скамейку. В этот момент и начались его мучения. Спустя пару секунд, после того, как скамейка была выбита из-под его ног, верёвка разорвалась, не выдержав тяжести тела. Огромный, грузный Михайлов с шумом рухнул на эшафотный помост. По толпе, до сих пор сохранявшей полное безмолвие, словно морская волна, пронёсся гул, переросший в крики ужаса. Из воспоминаний Л. Нет такого закона, чтобы вешать сорвавшегося!.. Пришлёт своего флигель-адъютанта!..
Обескураженные таким поворотом событий, палачи быстро пришли в себя. Помощники Фролова достали новую верёвку, быстро перекинули её, через кольцо на верхней балке и соорудили новую петлю, на что ушло не более 3 минут. Всё это время Тимофей Михайлов беспомощно лежал на помосте. Окончив приготовления, палачи подошли к Михайлову, но каково же было их потрясение, когда выяснилось, что он не только жив, но и пребывает в полном сознании. Несмотря на связанные за спиной руки, мешок-балахон на голове и саван висельника, который сковывал движения, Тимофей Михайлов нашёл в себе физические и моральные силы самостоятельно подняться с помоста. Он, как и предыдущий раз, оттолкнул палачей и самостоятельно, без посторонней помощи, лишь слегка поддерживаемый одним из помощников Фролова, взошёл по ступенькам на лавку. После того, как петля очередной раз затянулась на его шее, Фролов вновь выбил из под ног скамейку. Верёвка натянулась, как струна и… вторично разорвалась.
Тело Тимофея Михайлова вновь рухнуло на помост, от чего весь эшафот содрогнулся, отдаваясь глухим грохотом по всему Семёновскому плацу. Невозможно описать взрыв негодования толпы, которая ещё несколько минут 10 назад сама была готова растерзать цареубийцу. Сейчас же волна возмущения, проклятий, криков протеста была направлена в сторону его палачей, в том числе, представителей властей. Если бы не внушительное количество войск, собранное на плацу, готовое по первому же приказу открыть огонь из винтовок, разъярённая толпа прорвала бы оцепление и сама разорвала бы его палачей и других исполнителей приговора. Стоит отметить, что смятение и негодование царило и среди военнослужащих, находившихся на Семёновском плацу. Тем временем, Фролов невесть откуда достал третью, более прочную верёвку и наскоро соорудил очередную петлю. Второй раз Тимофей Михайлов, уже не смог встать с помоста. Помощники Фролова с трудом подняли тяжёлое тело Тимофея Михайлова, и главный палач наскоро просунул его голову в петлю.
На этот раз верёвка не оборвалась. Тело медленно закачалось и завертелось вокруг своей оси. И в этот момент произошло то, чего больше всего опасались палачи. Верёвка стала перетираться у самого кольца и быстро раскручиваться. Стоявшие поблизости от эшафота люди стали кричать, что верёвка вот-вот разорвётся в третий раз. Услышав крики, Фролов быстро сориентировался в ситуации, и подтянул соседнюю петлю, которая изначально предназначалась для Геси Гельфман. Он встал на скамейку и накинул, ещё одну петлю на шею висевшего Тимофея Михайлова, которого помощникам палача пришлось приподнять на руках. На этот раз было всё кончено, его мучения прекратились.
Тимофей Михайлов так и остался висеть на двух верёвках. Таким образом, можно считать, что Михайлова вешали четыре раза. Третьей на очереди была Софья Перовская. Её, как и двух её товарищей, под руки возвели на ступенчатую скамейку. Фролов затянул у неё на шее петлю и попытался выбить у неё из-под ног скамью. Однако Софья Перовская с такой силой ухватилась ногами за выступавшую часть, что помощникам Фролова с большим трудом удалось её оторвать. После этого её тело рывком сорвалось со скамейки, и ещё долгое время, словно маятник раскачивалось на виселице. Она не билась в конвульсиях, только её тоненькие ножки, выглядывавшие из-под савана, несколько секунд, ещё вздрагивали.
Спустя полминуты она полностью замерла. Четвёртым казнили Андрея Желябова. К нему Фролов испытывал особую ненависть. Возможно, по этой причине, он, насколько мог, продлил мучения Желябова. Петля была затянута слишком высоко, узлом на подбородке, что существенно проливало агонию. Этот факт настолько возмутил, присутствовавшего на казни врача, что тот, не выдержав, набросился на Фролова грубой бранью, на что последний злобно ответил: - Когда я тебя буду вешать, то стяну, как следует. Андрей Желябов долго бился в конвульсиях, описывая вольты в воздухе. В толпе вновь послышался недовольный ропот.
Фролову пришлось спустить Желябова и вновь, на этот раз как следует, стянуть петлю, повернув узел к шейным позвонкам. Только поле этого тело Андрея Желябова неподвижно замерло. Последним казнили Николая Рысакова. От всего пережитого он пребывал в шоковом состоянии и без посторонней помощи не мог не только взойти по ступенькам, но и вообще передвигаться. Сам Фролов был настолько потрясён неудачей с Тимофеем Михайловым, что и Рысакову ошибочно накинул петлю, слишком высоко, узлом к подбородку. Рысаков попытался в последний момент оказать сопротивление и, настолько сильно вцепился ногами в скамью, что помощникам палача, в буквальном смысле пришлось её вырывать из-под ног его. Одновременно с этим, палач Фролов дал сильный толчок Рысакову в грудь, после чего его тело повисло на верёвке, извиваясь в страшной агонии. В 9:30 всё было кончено.
Фролов со своими подручными спустился с эшафота, став рядом с помостом в ожидании последующих распоряжений. Трупы оставили висеть, ещё 20 минут. После этого военный врач, в присутствии двух членов прокуратуры, осмотрел вытянутых из петли казнённых и освидетельствовал факт смерти. Затем на эшафот были подняты пять чёрных гробов, в которые были уложены казнённые. Гробы были немедленно заколочены, уложены в две ломовые телеги и покрыты брезентом. Под сильным конвоем телеги с гробами отвезли на железнодорожную станцию, для захоронения в общей могиле на Преображенском кладбище. Ровно в 9:58 вся процедура была завершена. В 10:00 столичный градоначальник генерал-лейтенант Баранов отдал приказ к разбору эшафота.
Ожидавшие в стороне плотники тут же приступили к работе. К 11:00 работа по разборке эшафота была завершена. Армейские подразделения, находившиеся на Семёновском плацу, были отправлены в казармы. А палачи, пользуясь людской глупостью и суеверием, начали бойкую торговлю снятыми с виселицы верёвками. Во благо негодяям, на этот раз их оказалось достаточно много. В тот же день, на станцию Обухово, в сопровождении пристава Александро-Невской части и нескольких штатских, прибыл паровоз с одним единственным вагоном, в котором находились гробы с казнёнными. В присутствии пристава Шлиссельбургского участка Агафонова, вагон был вскрыт, и рабочие извлекли из него пять, вымазанных в чёрную краску, грубо сколоченных гроба. Кладбищенские рабочие уложили их на подводы и в сопровождении сотни казаков повезли к кладбищенской церкви.
Однако, пристав Агафонов сразу предупредил смотрителя Преображенского кладбища Саговского, что отпевание государственных преступников строжайше запрещено. Гробы подвезли к заранее вырытой могиле и стали спускать. Они походили на обычные ящики и были сбиты столь небрежно, что при опускании в яму, несколько из них, буквально начали рассыпаться. Один из ящиков проломился и труп Софьи Перовской, частично вывалился наружу. Однако ни у кого из присутствовавших при погребении не возникло желание спуститься в яму и уложить её труп обратно в гроб. Так и засыпали землёй, без отпевания, без каких-либо формальных процедур погребения. Спустя несколько дней после казни, Исполнительный Комитет напечатал в своей подпольной типографии и распространил открытое письмо, в котором он обещал ужесточить борьбу с самодержавием. Суд над мучениками творили царские сенаторы, приговор диктовал Император Александр III, он же и утвердил его.
Итак, новое царствование обозначилось. Первым актом самодержавной воли Александра III было приказание повесить женщин. Не выдержав ещё коронации, он оросил престол кровью борцов за народные права. Пусть так! Со своей стороны, над свежей могилой наших дорогих товарищей, мы подтверждаем всенародно, что будем продолжать дело народного освобождения. На этом пути не остановят нас виселицы, как не останавливали они в прошлое царствование целый ряд бойцов, начиная с Соловьёва, продолжая Ковальским, Виттенбергом, Логовенко, Лизогубом, Чубаровым, Давиденко, Осинским, Антоновым, Брандтнером, Горским, Бильчанским, Фёдоровым, Дубовским, Дробязгиным, Малинкой, Майданским, Розовским, Лозинским и кончая Млодетским, Квятковским и Пресеняковым. Тотчас после 1 марта Исполнительный Комитет обнародовал послание к Императору Александру III, в котором доказывал, что единственным средством к возврату России на путь правильного и мирного развития является обращение Верховной Власти к Народу. Судя по событиям 3 апреля, Верховная Власть выбрала иной путь - путь обращения к Фролову, знаменитому сподвижнику в Бозе почившего Александра II.
Откладывая оценку общей политики Александра III на ближайшее будущее, Исполнительный Комитет заявляет теперь же, что реакционная политика по традициям Александра II неизбежно приведёт к последствиям ещё более пагубным для правительства, чем 1 марта, предшествуемое заговорами николаевским, одесским, александровским, московским и двумя петербургскими. Исполнительный Комитет обращается с призывом ко всем, кто не чувствует в себе инстинктов раба, кто сознаёт свой долг перед страждущей Родиной, сомкнуть свои силы для предстоящей борьбы за свободу и благосостояние Русской земли. Старик уже хотел что-то ответить, вроде бы утвердительно кивая, но тут толпа загомонила: — Везут! Показалась высокая повозка, на которой спиною к кучеру сидел Млодецкий. Руки его были привязаны к скамье ремнями, а на груди прикреплена была табличка, на которой ясно читалось: «Государственный преступник». Вешать Млодецкого должен был знаменитый палач Иван Фролов, человек большой силы и — вопреки бытующему мнению о палачах — не лишенный внешней приятности. Отвязав несчастного, но не освободив ему рук, Фролов буквально придвинул Млодецкого к позорному столбу, где тот покорно — вместе с людскою толпою — выслушал приговор. Потом появился священник, чрезвычайно взволнованный, и что-то тихо сказал преступнику, после чего протянул крест для целования.
Глаза его, казалось, ввалились еще глубже, а тонкие бескровные губы нервно подергивались. Фролов при помощи подручного надел на казнимого белый колпак и холщовый халат, сноровисто связав последний рукавами сзади, затем ловко накинул на голову петлю и безо всякой натуги поставил Млодецкого на скамейку. Барабаны выбили дробь, веревка натянулась, и Млодецкий забился в агонии. Это было далеко не первое повешение, которое видел Иван Иванович, но именно сейчас ему вдруг стало жутко и холодно внутри. Эту мысль проводите, ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то еще пуще нигилисты, чем дети. У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах — те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее, — бормотал старик, словно молитву. Так говорят обыкновенно люди, которые привыкли, чтобы слушали их, или, наоборот, склонные слушать лишь одних себя, возможно, сумасшедшие. Над плацем повисла тишина, только кричали вдалеке вороны да загудел на окраине паровоз, словно салютуя повешенному.
После своего задержания Желябов сразу же направил прокурору заявление, с требованием казнить его вместе с ранее задержанным Рысаковым [ заявление ]. Сам Желябов, во время судебного процесса, заявлял [ 2 ], что к идеям террора пришел лишь после «Процесса 193-х», когда сидел в тюрьме: «все мои желания были действовать мирным путем в народе, тем не менее я очутился в тюрьме, где и революционизировался». Желябов, не испытывал жажды к насилию, о чем он и сказал в заключительном слове на суде: «Моя личная задача, цель моей жизни было служить общему благу. Долгое время я работал для этой цели путем мирным и только затем был вынужден перейти к насилию. По своим убеждениям я оставил бы эту форму борьбы насильственной, если бы только явилась возможность борьбы мирной, т.
В своем последнем слове во избежание всяких недоразумений я сказал бы еще следующее: мирный путь возможен, от террористической деятельности я, например, отказался бы, если бы изменились внешние условия…» [ 3 ] Андрей Желябов Николай Кибальчич, сын священника, учился в Петербургском институте инженеров путей сообщения, не окончив его - перешел в Медико-хирургическую академию, где и увлекся революционными идеями. За хранение запрещенной литературы и революционную пропаганду с 1875 по 1878 год сидел в тюрьме. После освобождения перешел на нелегальное положение и активно включился в деятельность группы «Свобода или смерть» входившей в тайное революционное общество «Земля и Воля». Руководил подпольной типографией, занимался публицистикой. Автор одной из важнейших работ народовольцев: «Политическая революция и экономический вопрос» [ 4 ].
Именно ему приписывается изготовление бомбы, которой был убит Александр II. Незадолго до казни, находясь в тюремной камере, он разработал проект реактивного летательного аппарата. Этот проект чудом уцелел в архивах охранки, который был найден лишь после революции впервые опубликован в 1918, "Былое", No 4-5. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении. Если моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана осуществимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству.
Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мною, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своею жизнью» [ 6 ] Николай Кибальчич Тимофей Михайлов, крестьянский сын, питерский рабочий. С середины семидесятых работал чернорабочим, затем котельщиком. В 1880 году вошел в рабочую организацию "Народной воли" в Петербурге. Был членом центральной группы Василеостровского района. В концу 1880 года вступил в "боевую рабочую дружину".
Вошел в образованный Исполнительным комитетом в январе 1881 [ 7 ]. Входил в отряд метальщиков бомб. Во время ареста, 3 марта 1881 года, оказал вооруженное сопротивление.
Муравьёва также представляла собой сочетание весьма эмоциональных оценок действий подсудимых и достаточно подробного изложения фактов, которые должны были убедить суд в их виновности. Кроме обвинений конкретных людей прокурор пытался обвинить всю партию, которой принадлежали подсудимые, представить эту организацию как заведомо враждебную не только монархии, но и вообще России. О деятельности «Народной воли» Муравьёв отзывался следующим образом: "с февраля 1878 года, в течение трех лет, не перестает ознаменовывать себя крамолою и кровью, которую она проливает на русской земле». В доказательство этого прокурор в своей речи немало времени уделил описанию событий Липецкого съезда. По мнению обвинителя, на этом съезде было принято решение об обязательности цареубийства и намерении повторять попытки покушений, пока они не увенчаются успехом.
Одновременно с этим прокурор стремился развенчать представления о существовании Исполнительного комитета как некой едва ли не всесильной организации, которая не сводилась к арестованным террористам и способна была на дальнейшие активные действия. Прокурор утверждал: «Я знаю, что существует не один Желябов, а несколько Желябовых, может быть, десятки Желябовых, но я думаю, что данные судебного следствия дают мне право отрицать соединение этих Желябовых в нечто органическое, правильно устроенное, иepapxическое распределение, в нечто соединяющееся в учреждение». Прокурор указывал на то, что под исполнительным комитетом нужно понимать всего лишь объединение нескольких заговорщиков, что вряд ли в случае существования могущественной организации руководство покушением оказалось бы в руках Перовской. Опираясь на показания Рысакова, Муравьёв показал, что нет оснований доверять словам Желябова о том, что о готовности совершить цареубийство заявили 47 человек. На самом деле все желающие как раз и приняли участие в организации покушения. В своих показаниях подсудимые практически не отрицали предъявленных им обвинений. При этом Желябов, Перовская и Кибальчич пытались по мере возможности вывести из под ответственности Гельфман и Михайлова, представив дело так, что они не знали всех подробностей готовившегося покушения. Все подсудимые за исключением Желябова воспользовались своим правом иметь защитника.
В основном в речах адвокатов мы можем обнаружить стремление сделать акцент на молодости своих подзащитных, на том, что они не до конца могли осознать все последствия своего решения. Защитники не пытались опровергнуть участие своих подзащитных в совершении преступления, а преимущественно просили суд о снисхождении. Определённым исключением может быть выступление присяжного поверенного Герарда, который был защитником Кибальчича. Нисколько не оправдывая совершение преступления, Герард стремился показать, что Кибальчич далеко не сразу пришёл к необходимости использовать террор как метод борьбы, изначально он занимался исключительно просвещением народа. Кроме того адвокат в противовес словам прокурора говорил о том, что «было привлекаемо по подозрению в политических преступлениях более тысячи человек». Это должно было опровергнуть представление о подсудимых как об отщепенцах, чьи идеи нисколько не поддерживались. Желябов, сам взявший на себя роль своего защитника, попытался превратить своё выступление в изложение программы партии, в чём ему постоянно препятствовал первоприсутствующий. Желябов стремился в частности опровергнуть обвинение прокурора в том, что народовольцы являются анархистами.
Подсудимый утверждал, что «государственность неизбежно должна существовать, поскольку будут существовать общие интересы». В своих последних словах подсудимые предпочли не быть многословными. Причём Рысаков, Михайлов и Кибальчич вновь утверждали, что они являются противниками террора и выступают за другие методы в попытках изменить общественный строй и государственное устройство России.
День в истории. Суд и казнь первомартовцев
| День в истории. Суд и казнь первомартовцев: maysuryan — LiveJournal | Желябов и С. Перовская на процессе первомартовцев Приговор привели в исполнение 3 апреля 1881 года на Семеновском плацу нынешняя Пионерская площадь Петербурга. |
| Российская история | Казнь первомартовцев. Автор: Верещагин В. | Казнь первомартовцев произвела такое отвратительное впечатление, что самодержавие больше уже не решалось казнить публично. |
| День в истории. Суд и казнь первомартовцев: maysuryan — LiveJournal | "Казнь заговорщиков в России". гин, 1884-85 гг. Холст, масло; 285×400. Author:Василий Васильевич Верещагин. |
| Дело «Сети». Подлая медуза, онижедети и косплей «Бесов» | Казнь первомартовцев 3 15 апреля 1881 года состоялась казнь народовольцев. |
Памяти первомартовцев: Софья Перовская
| Казнь первомартовцев картина - 80 фото | "Казнь заговорщиков в России". гин, 1884-85 гг. Холст, масло; 285×400. Author:Василий Васильевич Верещагин. |
| Петербургский календарь. 15 апреля. Казнь первомартовцев. - YouTube | Русский: Художник евич «Казнь первомартовцев 3 апреля 1881 года» (картон, акварель). |
СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ
| День в истории. 26 мая: в Киеве казнен первый террорист империи - 13.07.2022 Украина.ру | Процедура казни началась в 8 часов и закончилась в 9. Тела «первомартовцев» были похоронены на Преображенском кладбище ныне кладбище Памяти жертв 9-го января. |
| Казнь первомартовцев — Журнальный зал | На казнь «первомартовцев» посмотреть собралось огромное количество народа, кто-то надеялся, что смерть Александра II — начало новой эпохи, а. |
| Покушение перовской | 29 марта в Петербурге закончился суд над убийцами Александра II, которых уже успели окрестить «первомартовцами». |
День в истории. Суд и казнь первомартовцев
В феврале 1881 года, незадолго до покушения, он написал завещание. Дни его сочтены… Это необходимо для дела свободы, так как тем самым значительно пошатнется то, что хитрые люди зовут правлением — монархическим, неограниченным, а мы — деспотизмом… Мне не придется участвовать в последней борьбе. Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества, но считаю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может». С ноября 1880 года Игнатий входит в наблюдательный отряд, следящий за выездами царя, на его квартире обсуждают детали операции.
Внезапно Желябова арестовывают, руководство операцией по подготовке убийства берет на себя Софья Перовская. Утром каждому вручают по бомбе. Обычно император по воскресеньям выезжал на торжественный развод караула.
На его пути по Малой Садовой улице террористы, включая Игнатия, заранее подготовили подкоп к сырной лавке и заложили там мину. На случай неудачи далее по пути кареты жертву будут ждать «бомбисты». Убийство Александра II.
XIX век. Неизвестный художник И вот роковой день настал. Император выехал из Михайловского дворца в карете в сопровождении обычного конвоя.
Позади него ехал в санях полицмейстер полковник Дворжицкий, следом — капитан Кох и ротмистр Кулебякин. Первый этап плана не сработал — государь, сменив маршрут, не проехал по Малой Садовой. По приказу Перовской террористы побежали на набережную Екатерининского канала.
Сюда карета и выехала. На углу Инженерной улицы и канала она шла совсем медленно. Внезапно под каретой раздался страшный взрыв.
Солдаты тут же схватили какого-то человека на панели со стороны канала. Это был Николай Рысаков, бросивший первую бомбу. Набежала толпа народу, все кричали, спрашивали, что с государем.
Дворжицкий бросился к царской карете — из нее уже выходил целый и невредимый Александр II. Дворжицкий доложил, что преступник схвачен. Это было седьмое по счету покушение на императора, и разумно было бы предположить, что «бомбист» не один.
Но и Александр II, и его охрана проявили непростительную беспечность. Перекрестив подростка, он пошел к Рысакову. Охрана растерялась.
Перовская, поняв, что покушение не удалось, в панике металась по набережной. Сохранил хладнокровие лишь Гриневицкий. Безучастно стоя на панели, он ждал, пока император подойдет ближе, а затем бросил завернутую в салфетку бомбу между ним и собой.
Взрывом оба были смертельно ранены. Истекающего кровью Александра II доставили в Зимний дворец. Над дворцом взлетел черный флаг.
Смертельно раненного Александра II укладывают в возок. Тяжело раненного Игнатия привезли в придворный Конюшенный госпиталь без сознания. Его тело представляло собой месиво.
Рязанов растерянно посмотрел ему вслед и повернулся к Кузьминскому: - Степан Михайлович, кто это был? Может быть, даже кто-то из руководителей кружка - Момбелли, Кашкин. Зала блистала великолепием - портреты ныне здравствующего государя, Александра Первого и Екатерины Второй буквально утопали в цветах, гирляндах и зелени, как утопал в них и огромный бюст Пушкина. Чуть поодаль в белоснежном платье - без какого-либо траура, долженствующего присутствовать в знак скорби по императрице Марии Александровне, что скончалась, едва вернувшись с Лазурного берега, - стояла госпожа Евреинова - доктор права из Лейпцигского университета, знакомая Рязанову по его германскому вояжу. Рязанова принимали за какого-нибудь депутата от газет или журналов, а то и зарубежного гостя - разумеется, те, кто Рязанова вовсе не знал. Тем более в отличие от православных священников. С кем имею… - Нет в ваших рассуждениях никакой логики, - прервал его Иван Иванович и поспешил отойти. Зачем он ввязался в чужой разговор, он и сам не мог понять, но задание не пренебрегать случайными беседами выполнял исправно.
Сопровождаемый неприязненными взглядами двух давешних фрачников, Рязанов принялся бродить без особенного дела меж сочувствующих и приглашенных, пока, уступая дорогу особенно толстому и важному генералу с пышными бакенбардами, не толкнул нечаянно какого-то человека. Повернувшись, чтобы извиниться, Рязанов с удивлением отметил, что перед ним стоит старик, который встретился им с Кузьминским в феврале на Семеновском плацу, во время казни Млодецкого. И тут как громом ударило Ивана Ивановича: ба! Иван Иванович тут же укорил себя за то, что не признал его еще на Семеновском плацу и не пригласил-таки в ресторан. Какая незадача: прошу меня извинить за неуклюжесть! Чтобы мучить, как все?! Иван Иванович Рязанов, правовед, ничем не примечательный гражданин нашего государства, - с улыбкой представился Рязанов. Однако кажется мне, что я где-то вас видел… - На Семеновском плацу.
Мы с приятелем стояли подле вас, но я, прошу прощения, тогда вас не признал. Я еще пригласил вас в ресторан, согреться, но вы не соизволили… - Меня теперь трудно признать… Что же вас сюда привело? Писатель смотрел уже с добротою и интересом. Полагаю, завтра, при открытии памятника, будет интереснее. Я приехал, хотел жить скромно, в «Лоскутной» на Тверской, ан меня уже тащат туда-сюда… В «Эрмитаже» обед в мою честь - не поверите, осетровые балыки в полтора аршина, суп из черепах, перепела, спаржа, шампанское и вино в количествах немыслимых… Вынужден признать, не по-петербургски устраивают, совсем другой размах в Москве, совсем. А я, знаете ли, давненько уже не уезжал от семьи; если не ошибаюсь, последний раз - в Эмс, на воды, «Кренхен» и «Кессельбрунен» пить. Тамошнее лечение меня всегда воскресает… Да, а на обеде сказано было в честь мою шесть речей, со вставанием с места. Приятно, уважаемый Иван Иванович, приятно!
Похоже, Федор Михайлович был действительно тяжело болен, и не нужно было иметь медицинских знаний, чтобы это утверждать. Все меня принимают как чудо, я не могу даже рта раскрыть, чтобы во всех углах не повторяли потом, что Достоевский то-то сказал, Достоевский то-то хочет сделать… Внезапно Федор Михайлович замялся, заморгал и застыл, болезненно скривив рот, будто вспомнил страшное и неминуемое, что гораздо важнее славословий от молодых литераторов. И содержание мое тоже Дума оплачивает, а я вовсе этого не хочу! А не принять нельзя - разнесется, войдет в анекдот, в скандал, что не захотел, дескать, принять гостеприимство всего города Москвы… Это же меня так стесняет, уважаемый мой Иван Иванович… Но я придумал, я славно придумал: теперь буду нарочно ходить обедать в ресторан, чтобы по возможности убавить счет, который будет представлен Думе гостиницей. А я-то, я! Два раза был кофием недоволен и отсылал переварить его погуще! Скажут теперь обо мне люди в ресторане: ишь, на дармовом хлебе важничает! Но я славно придумал с рестораном, оно и забудется, правда ведь, Иван Иванович?!
Мелочь такая, право слово. Потом помолчал и промолвил прежним, добрым и радостным тоном: - А вы навестите меня в «Лоскутной». Навестите, Иван Иванович. Буду рад чрезвычайно. Чем-то вы мне приятны. О лучшем Рязанов не мог и мечтать. Господин Достоевский, по справкам, что навел Иван Иванович, еще гостил в Москве, и Рязанов в самом деле пришел в гостиницу в надежде, что давешнее приглашение осталось в силе, да и Миллерс к тому же чрезвычайно приглашением был будирован и торопил с визитом. Шел теплый мелкий дождик, и Иван Иванович слегка промок.
К тому же он более чем опаздывал, но все же надеялся на встречу, так как был наслышан, что писатель имеет обыкновение принимать гостей допоздна. Как раз перед ним, как поведал Ивану Ивановичу коридорный, Достоевского посетили госпожа Поливанова и господин Юрьев, председатель Общества любителей российской словесности. Наверное, речь шла о недавней речи Достоевского, которую тот прочел в зале Благородного собрания и кою Аксаков успел окрестить «не просто речью, а историческим событием». Коридорный сомневался, готов ли Федор Михайлович принять гостя, но Рязанов все же попросил доложить о нем. К радости Ивана Ивановича, Достоевский его принял, невзирая на поздний час. Писатель был одет престранным образом - в драное пальто, из-под которого видна была ночная сорочка; а ноги были обуты в валенки. Вид господин Достоевский имел больной и усталый. Видите - помню вас… Да-да… - пробормотал он, запахивая свое пальто и все попадая рукою мимо ворота.
Кровавые тайны 1937 года Вступление Рукопись, найденная на антресолях Утром 20 декабря я сидел в студии популярной московской радиостанции. В этот день в нашей стране отмечается профессиональный праздник работников органов госбезопасности и внешней разведки — День чекиста. В прошлом скандально известный телеведущий, а сейчас программный директор этой ФМ-станции решил оригинально отметить этот праздник «наследников Дзержинского». В прямом эфире в течение часа мне предстояло доказывать радиослушателям, что сотрудники НКВД были не только палачами, но и защитниками Родины. Что еще можно обсуждать в рамках темы: «Репрессии 1937 года и органы госбезопасности». Ведущая, очаровательная дама, предупредила меня перед прямым эфиром: несмотря на то что ее отец был сотрудником внешней разведки, по отношению к отечественным спецслужбам она настроено резко отрицательно. Впрочем, она пообещала дебатов в студии не устраивать — с этой ролью прекрасно справятся радиослушатели. Женщина ошиблась — все звонившие хвалили Сталина.
Как говорится, хотели как лучше, а получилось как всегда. После окончания передачи я вышел в коридор. Мое место занял новый гость. Ко мне подскочила редактор и вручила листок бумаги, протараторив: — Звонила пенсионерка. В эфир просила не выводить. Оставила свой телефон. Попросила вас перезвонить. Сказала, что у нее есть интересный материал.
Мемуары отца… Последние слова редактор произнесла, повернувшись ко мне спиной: она торопилась вернуться на свое рабочее место — принимать звонки радиослушателей. Мельком взглянув на листок, я сунул его в карман. Ближе к вечеру я позвонил по указанному номеру и договорился о встрече. Честно говоря, ехать мне не хотелось — не верил, что этот визит будет результативным. Мемуары, скорее всего, были написаны неразборчивым старческим почерком. На расшифровку текста уйдет как минимум месяц, а то и больше. Все мучения ради того, чтобы прочесть набор здравиц в честь Сталина и сцен из жизни писавшего. Возможно, что автор на самом деле не бывший чекист, а обычный графоман.
Кирпичный «сталинский» дом в районе метро Фрунзенская. Бдительная старушка-консьержка, которая долго выясняла, к кому и зачем я пришел. Квартира на пятом этаже. Дверь открыла пожилая дама. Пригласила войти. Через несколько минут мы сидели за столом в гостиной, пили кофе с коньяком и болтали о жизни. Точнее, говорила в основном она, а я больше слушал. Подруга рекомендовала.
Она активистка КПРФ, и мы с ней часто по этому поводу спорим. Зато с моим отцом они часами обсуждали, как хорошо было жить при советской власти. Просто она не была за границей и не знает, что можно жить иначе. Мы с мужем, к сожалению, покойным, — она печально вздохнула, — много лет прожили за рубежом. Сережа был дипломатом. Впрочем, это не по теме нашего разговора. Мой отец с 1938 по 1954 год служил на Лубянке. И до самой смерти считал, что при Сталине в стране был порядок, а все жертвы политических репрессий пострадали за реальную — а не мифическую — антисоветскую деятельность.
Если бы чекисты не ликвидировали «пятую колонну» в 1937 году, то СССР не смог бы победить в войне. Отец рассказывал, что присутствовал при расстрелах. Сам он не стрелял, — поспешила добавить она, — лишь документы оформлял вместе с врачом и прокурором. Вас это не шокирует? Не он ведь подписывал смертные приговоры. А мое отношение к большинству чекистов — тех, кто не запятнал себя избиением подследственных на допросах, — вам известно из моих книг. Они считали эту организацию преступной и часто сравнивали ее с гестапо. А если бы узнали, что он присутствовал при расстрелах… — Она замолчала.
Как к разоблачителю «культа личности» или как к человеку, подписавшему десятки тысячи смертных приговоров жителям Москвы в 1937—1938 годах, когда он был секретарем столичного горкома? Наверно, как к инициатору «оттепели» и противнику тоталитаризма. Для них он герой, а ваш отец — плохой человек. Хотя по логике должно быть наоборот, или по крайней мере Хрущев повинен в репрессиях точно так же, как и Сталин. Ваш отец был всего лишь исполнитель и, наверно, искренне верил в то, что все казненные совершили реальные преступления и опасны для страны. Чего не скажешь о Хрущеве. Ваш отец и Хрущев действовали в рамках существовавшей на тот момент ситуации. И оба искренне верили, что поступают правильно.
На этот раз было всё кончено, его мучения прекратились. Тимофей Михайлов так и остался висеть на двух верёвках. Таким образом, можно считать, что Михайлова вешали четыре раза. Третьей на очереди была Софья Перовская. Её, как и двух её товарищей, под руки возвели на ступенчатую скамейку. Фролов затянул у неё на шее петлю и попытался выбить у неё из-под ног скамью. Однако Софья Перовская с такой силой ухватилась ногами за выступавшую часть, что помощникам Фролова с большим трудом удалось её оторвать.
После этого её тело рывком сорвалось со скамейки, и ещё долгое время, словно маятник раскачивалось на виселице. Она не билась в конвульсиях, только её тоненькие ножки, выглядывавшие из-под савана, несколько секунд, ещё вздрагивали. Спустя полминуты она полностью замерла. Четвёртым казнили Андрея Желябова. К нему Фролов испытывал особую ненависть. Возможно, по этой причине, он, насколько мог, продлил мучения Желябова. Петля была затянута слишком высоко, узлом на подбородке, что существенно проливало агонию.
Этот факт настолько возмутил, присутствовавшего на казни врача, что тот, не выдержав, набросился на Фролова грубой бранью, на что последний злобно ответил: - Когда я тебя буду вешать, то стяну, как следует. Андрей Желябов долго бился в конвульсиях, описывая вольты в воздухе. В толпе вновь послышался недовольный ропот. Фролову пришлось спустить Желябова и вновь, на этот раз как следует, стянуть петлю, повернув узел к шейным позвонкам. Только поле этого тело Андрея Желябова неподвижно замерло. Последним казнили Николая Рысакова. От всего пережитого он пребывал в шоковом состоянии и без посторонней помощи не мог не только взойти по ступенькам, но и вообще передвигаться.
Сам Фролов был настолько потрясён неудачей с Тимофеем Михайловым, что и Рысакову ошибочно накинул петлю, слишком высоко, узлом к подбородку. Рысаков попытался в последний момент оказать сопротивление и, настолько сильно вцепился ногами в скамью, что помощникам палача, в буквальном смысле пришлось её вырывать из-под ног его. Одновременно с этим, палач Фролов дал сильный толчок Рысакову в грудь, после чего его тело повисло на верёвке, извиваясь в страшной агонии. В 9:30 всё было кончено. Фролов со своими подручными спустился с эшафота, став рядом с помостом в ожидании последующих распоряжений. Трупы оставили висеть, ещё 20 минут. После этого военный врач, в присутствии двух членов прокуратуры, осмотрел вытянутых из петли казнённых и освидетельствовал факт смерти.
Затем на эшафот были подняты пять чёрных гробов, в которые были уложены казнённые. Гробы были немедленно заколочены, уложены в две ломовые телеги и покрыты брезентом. Под сильным конвоем телеги с гробами отвезли на железнодорожную станцию, для захоронения в общей могиле на Преображенском кладбище. Ровно в 9:58 вся процедура была завершена. В 10:00 столичный градоначальник генерал-лейтенант Баранов отдал приказ к разбору эшафота. Ожидавшие в стороне плотники тут же приступили к работе. К 11:00 работа по разборке эшафота была завершена.
Армейские подразделения, находившиеся на Семёновском плацу, были отправлены в казармы. А палачи, пользуясь людской глупостью и суеверием, начали бойкую торговлю снятыми с виселицы верёвками. Во благо негодяям, на этот раз их оказалось достаточно много. В тот же день, на станцию Обухово, в сопровождении пристава Александро-Невской части и нескольких штатских, прибыл паровоз с одним единственным вагоном, в котором находились гробы с казнёнными. В присутствии пристава Шлиссельбургского участка Агафонова, вагон был вскрыт, и рабочие извлекли из него пять, вымазанных в чёрную краску, грубо сколоченных гроба. Кладбищенские рабочие уложили их на подводы и в сопровождении сотни казаков повезли к кладбищенской церкви. Однако, пристав Агафонов сразу предупредил смотрителя Преображенского кладбища Саговского, что отпевание государственных преступников строжайше запрещено.
Гробы подвезли к заранее вырытой могиле и стали спускать. Они походили на обычные ящики и были сбиты столь небрежно, что при опускании в яму, несколько из них, буквально начали рассыпаться. Один из ящиков проломился и труп Софьи Перовской, частично вывалился наружу. Однако ни у кого из присутствовавших при погребении не возникло желание спуститься в яму и уложить её труп обратно в гроб. Так и засыпали землёй, без отпевания, без каких-либо формальных процедур погребения. Спустя несколько дней после казни, Исполнительный Комитет напечатал в своей подпольной типографии и распространил открытое письмо, в котором он обещал ужесточить борьбу с самодержавием. Суд над мучениками творили царские сенаторы, приговор диктовал Император Александр III, он же и утвердил его.
Итак, новое царствование обозначилось. Первым актом самодержавной воли Александра III было приказание повесить женщин. Не выдержав ещё коронации, он оросил престол кровью борцов за народные права. Пусть так! Со своей стороны, над свежей могилой наших дорогих товарищей, мы подтверждаем всенародно, что будем продолжать дело народного освобождения. На этом пути не остановят нас виселицы, как не останавливали они в прошлое царствование целый ряд бойцов, начиная с Соловьёва, продолжая Ковальским, Виттенбергом, Логовенко, Лизогубом, Чубаровым, Давиденко, Осинским, Антоновым, Брандтнером, Горским, Бильчанским, Фёдоровым, Дубовским, Дробязгиным, Малинкой, Майданским, Розовским, Лозинским и кончая Млодетским, Квятковским и Пресеняковым. Тотчас после 1 марта Исполнительный Комитет обнародовал послание к Императору Александру III, в котором доказывал, что единственным средством к возврату России на путь правильного и мирного развития является обращение Верховной Власти к Народу.
Судя по событиям 3 апреля, Верховная Власть выбрала иной путь - путь обращения к Фролову, знаменитому сподвижнику в Бозе почившего Александра II. Откладывая оценку общей политики Александра III на ближайшее будущее, Исполнительный Комитет заявляет теперь же, что реакционная политика по традициям Александра II неизбежно приведёт к последствиям ещё более пагубным для правительства, чем 1 марта, предшествуемое заговорами николаевским, одесским, александровским, московским и двумя петербургскими. Исполнительный Комитет обращается с призывом ко всем, кто не чувствует в себе инстинктов раба, кто сознаёт свой долг перед страждущей Родиной, сомкнуть свои силы для предстоящей борьбы за свободу и благосостояние Русской земли. Старик уже хотел что-то ответить, вроде бы утвердительно кивая, но тут толпа загомонила: — Везут! Показалась высокая повозка, на которой спиною к кучеру сидел Млодецкий. Руки его были привязаны к скамье ремнями, а на груди прикреплена была табличка, на которой ясно читалось: «Государственный преступник». Вешать Млодецкого должен был знаменитый палач Иван Фролов, человек большой силы и — вопреки бытующему мнению о палачах — не лишенный внешней приятности.
Отвязав несчастного, но не освободив ему рук, Фролов буквально придвинул Млодецкого к позорному столбу, где тот покорно — вместе с людскою толпою — выслушал приговор. Потом появился священник, чрезвычайно взволнованный, и что-то тихо сказал преступнику, после чего протянул крест для целования. Глаза его, казалось, ввалились еще глубже, а тонкие бескровные губы нервно подергивались. Фролов при помощи подручного надел на казнимого белый колпак и холщовый халат, сноровисто связав последний рукавами сзади, затем ловко накинул на голову петлю и безо всякой натуги поставил Млодецкого на скамейку. Барабаны выбили дробь, веревка натянулась, и Млодецкий забился в агонии. Это было далеко не первое повешение, которое видел Иван Иванович, но именно сейчас ему вдруг стало жутко и холодно внутри. Эту мысль проводите, ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то еще пуще нигилисты, чем дети.
У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах — те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее, — бормотал старик, словно молитву. Так говорят обыкновенно люди, которые привыкли, чтобы слушали их, или, наоборот, склонные слушать лишь одних себя, возможно, сумасшедшие. Над плацем повисла тишина, только кричали вдалеке вороны да загудел на окраине паровоз, словно салютуя повешенному. Тело его то выгибалось, то повисало расслабленно, но едва казалось, что все кончено, снова билось в предсмертном томлении. Палач Фролов озабоченно смотрел на висельника, но ничего не предпринимал, хотя Рязанов знал, что в таких случаях принято «смирять» казнимого, обхватив его за ноги и сильно потянув вниз. Нет, я не могу этого более видеть. Пойдемте выпьем, Иван Иванович.
Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление, — сказал тот, глядя перед собою, словно бы и не слыхал предложения. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения… А тут всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно! Тут приговор, и в том, что наверняка не избегнешь, вся ужасная мука-то и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Кровавые тайны 1937 года Вступление Рукопись, найденная на антресолях Утром 20 декабря я сидел в студии популярной московской радиостанции. В этот день в нашей стране отмечается профессиональный праздник работников органов госбезопасности и внешней разведки — День чекиста. В прошлом скандально известный телеведущий, а сейчас программный директор этой ФМ-станции решил оригинально отметить этот праздник «наследников Дзержинского». В прямом эфире в течение часа мне предстояло доказывать радиослушателям, что сотрудники НКВД были не только палачами, но и защитниками Родины.
Что еще можно обсуждать в рамках темы: «Репрессии 1937 года и органы госбезопасности». Ведущая, очаровательная дама, предупредила меня перед прямым эфиром: несмотря на то что ее отец был сотрудником внешней разведки, по отношению к отечественным спецслужбам она настроено резко отрицательно. Впрочем, она пообещала дебатов в студии не устраивать — с этой ролью прекрасно справятся радиослушатели. Женщина ошиблась — все звонившие хвалили Сталина. Как говорится, хотели как лучше, а получилось как всегда. После окончания передачи я вышел в коридор. Мое место занял новый гость.
Ко мне подскочила редактор и вручила листок бумаги, протараторив: — Звонила пенсионерка. В эфир просила не выводить. Оставила свой телефон. Попросила вас перезвонить. Сказала, что у нее есть интересный материал. Мемуары отца… Последние слова редактор произнесла, повернувшись ко мне спиной: она торопилась вернуться на свое рабочее место — принимать звонки радиослушателей. Мельком взглянув на листок, я сунул его в карман.
Ближе к вечеру я позвонил по указанному номеру и договорился о встрече. Честно говоря, ехать мне не хотелось — не верил, что этот визит будет результативным. Мемуары, скорее всего, были написаны неразборчивым старческим почерком. На расшифровку текста уйдет как минимум месяц, а то и больше. Все мучения ради того, чтобы прочесть набор здравиц в честь Сталина и сцен из жизни писавшего. Возможно, что автор на самом деле не бывший чекист, а обычный графоман. Кирпичный «сталинский» дом в районе метро Фрунзенская.
Бдительная старушка-консьержка, которая долго выясняла, к кому и зачем я пришел. Квартира на пятом этаже. Дверь открыла пожилая дама. Пригласила войти. Через несколько минут мы сидели за столом в гостиной, пили кофе с коньяком и болтали о жизни. Точнее, говорила в основном она, а я больше слушал. Подруга рекомендовала.
Не совсем точное изображение обстоятельств, что и говорить. Верещагин "Казнь первомартовцев" Ян Нейман. Перовская и А. Лет сорока пяти, с седою всклокоченной шевелюрой и умным сухим лицом, он с удобством расположился в маленьком полутемном кабинете: окна там были завешены тяжелыми бордовыми портьерами и светили, несмотря на полдень, слабо шипящие угольные лампы. Перед столом помещалось два кресла, но на обоих лежали все те же бумаги, и Иван Иваныч не без труда освободил потребное себе место. Со скуки Рязанов принялся разглядывать книги, в совершенном беспорядке лежавшие на краю стола, в большинстве своем знакомые хотя бы названиями: первый том «Трудов Этнографической статистической экспедиции в западный русский край», Уложение о наказаниях 1846 года, Сборник Харьковского Историко-филологического Общества, разрозненные нумера «Недели» и «Киевлянина», а также на немецком и английском: «История немецкого народа» Янсена, переиздание «Глоссографии» Блаунта, «Об истине, заключенной в народных суевериях» Майо, «Очерки Элии» Лэма, «О преступлениях и наказаниях» Людовико Синистрари — впрочем, эта уже на итальянском. Довольно дико смотрелись здесь «Листок "Земли и воли"» и двадцатилетней давности «Полярная звезда» лондонского издания, запачканная то ли вином, то ли кровью. Еще здесь была разнообразная литература по спиритизму — весьма толковая и полная подборка, в которой Иван Иванович приметил хорошо ему известные менделеевские «Материалы для суждений о спиритизме», петербургское издание Вильяма Крукса «Спиритизм и наука. Опытное исследование над психической силой», книги «Месмеризм, одилизм, столоверчение и спиритизм» Карпентера и «Спиритизм» Гартмана, а также журналы: аксаковский «Psychische Studien», издающийся в Лейпциге, и русский «Ребус». Он взял небольшой лист бумаги, который тут же тщательно изорвал и бросил в корзину под стол.
Интересный подбор книг, ваше высокоблагородие. Не ожидал увидеть таковых в Комиссии Михаила Тариеловича, — смело заметил Рязанов. В Комиссии Михаила Тариеловича многое можно увидеть, хотя почти все эти книги — моя личная собственность. Прошу прощения, что заставил вас ждать, господин Рязанов. Не удивляйтесь сумбуру на моем рабочем столе, ибо это не сумбур, но одному мне известный порядок. Так гораздо удобнее, уверяю… Что ж, приступим к делу. Не обижайтесь, если задаваемые мною вопросы напомнят вам пусть опять же сумбурный, но допрос: таковой у меня стиль, что поделать, таковая система. Неужели вы полагаете, что граф пригласил вас, не потрудившись навести всевозможные справки? Комиссия чересчур приметное учреждение для некоторых дел… Но вернемся к вопросам, которые я приготовил для вас. Прошу отвечать подробно и без утайки, господин Рязанов.
Скажите для начала, какими языками и в какой степени вы владеете? И оставьте, прошу, титулование. Мы одни, не станем же чиниться… Что заставило вас порвать отношения с вашей невестою, госпожой Мамаевой? Вы можете тотчас выйти, если не хотите отвечать. Полагаю, карьера правоведа вас полностью устраивает, и я не хотел бы… — Нет-нет, продолжим! В самом деле, кто ему теперь Аглая? Что дурного в том, что Миллерс хочет знать об их отношениях и причинах разрыва — учитывая, что Аглая явно числится в тайных надзорных списках жандармского отделения, к коим у Миллерса есть несомненный допуск. Могу уверить вас, что уже более трех месяцев я не поддерживаю с госпожой Мамаевой никаких отношений. В то же время и причин для ее ареста я не вижу: интерес госпожи Мамаевой к известным личностям таков же, как у большинства представителей российского студенчества и интеллигенции, сиречь созерцательно-восторженный. Никакой опасности госпожа Мамаева… — …Отрадно, отрадно.
Мне не нужно выслушивать защитительную речь, господин Рязанов, я просил всего-то ответить на мой вопрос, что вы и сделали. А знакомы ли вы с господином Вагнером, спиритом? Неоднократно посещал его салон. Видел его не далее чем позавчера, если вас это интересует. Хотя я могу аргументированно доказать вам с равным успехом как реальность общения с миром духов, так и то, что это — мистификация. Однако я знавал некоторые случаи, после которых не могу запросто отмахиваться от спиритизма. Кстати, у вас на столе лежат книги и журналы, из которых можно сделать на сей счет и полярно противоположные выводы. Я атеист. Простите, что перебил вас, но если это является препятствием… — Ничего страшного, господин Рязанов, ничего страшного. Теперь я хотел бы, господин Рязанов, более подробно услышать от вас о поездке в Румынское княжество.
Пожалуйста, не торопитесь, это очень важный фрагмент вашей биографии, о котором я хотел бы знать практически все. Я ожидал, что вас интересует практика в Сюртэ. Каждое в отдельности это место вроде бы и не представляет интереса — для стороннего человека, но в подобном сочетании… Сюртэ меня также интересует, вне всяких сомнений, но вначале я хочу услышать о румынском вояже. Его «лефоше» был нацелен генералу прямо в бок, и лишь чудом Млодецкий не попал. По крайней мере, так рассказывали Ивану Ивановичу. Сам же он с недоумением узнал, что покушение на Лорис-Меликова не было санкционировано «Народной волей». Произошло оно в присутствии двух стоявших у подъезда часовых, двух верховых казаков, конвоировавших экипаж, и, само собой, в виду торчавших тут же городовых. Двумя днями позднее с самого раннего часа народ собирался на Семеновском плацу. Рязанов после интересовался полицейскими подсчетами — ему сказали, что собралось чуть менее полста тысяч, газеты же писали, что и все шестьдесят, во что нетрудно было поверить: на самом плацу, достаточно обширном, все не поместились, хотя и натащили бочек, ящиков и прочих возвышений, потому черны от людей были и крыши окрестных домов, и большие станины мишеней стрельбища, и даже вагоны Царскосельской дороги, вереницами стоявшие поодаль. Рязанов видел, как с одного вагона упала в толпу, на мягкое, любопытная баба и то ли родственники, то ли просто добрые люди принялись с руганью вздымать ее обратно.
Простая виселица, сколоченная их трех балок, была выкрашена черной краскою, как и позорный столб, врытый подле нее. На специальной деревянной платформе, также свежевыстроенной, уже собрались представители власти, среди которых Рязанов разглядел градоначальника Зурова и двух знакомых чиновников из военно-окружного суда. Вокруг виселицы были выстроены в каре четыре батальона гвардейской пехоты с отрядом барабанщиков впереди, а с внешней стороны каре расположился жандармский эскадрон. Мог ли думать злосчастный еврей-мещанин из богом забытого Слуцка, что в честь его — пускай даже и предсмертную — соберется такое великолепие?! Мог ли надеяться, что кончину его увидят десятки тысяч людей и еще сотни тысяч, если не миллионы, прочтут о ней в газетах?! Степан Михайлович Кузьминский был также правовед, тремя годами старше Рязанова, и занимался адвокатурою; и пусть лавров Кони или Спасовича не снискал, жил небедно. Встретились они случайно, уже подъехав с разных сторон к Семеновскому плацу. Не угодно ли купить? Говорил он вполголоса, почти шепотом, но, несомненно, на публику. Рязанов внимательно оглядел соседа.
Невысокий, худощавый, но довольно широкоплечий при этом, с лицом землистым и болезненным, с небольшой русой бородою, он был довольно стар — и особенно старыми выглядели его впалые притухшие глаза. Кажется, где-то Иван Иванович видел уже этого человека, но никак не мог отрыть в памяти, кто же это такой. Старик уже хотел что-то ответить, вроде бы утвердительно кивая, но тут толпа загомонила: — Везут! Показалась высокая повозка, на которой спиною к кучеру сидел Млодецкий. Руки его были привязаны к скамье ремнями, а на груди прикреплена была табличка, на которой ясно читалось: «Государственный преступник». Вешать Млодецкого должен был знаменитый палач Иван Фролов, человек большой силы и — вопреки бытующему мнению о палачах — не лишенный внешней приятности. Отвязав несчастного, но не освободив ему рук, Фролов буквально придвинул Млодецкого к позорному столбу, где тот покорно — вместе с людскою толпою — выслушал приговор. Потом появился священник, чрезвычайно взволнованный, и что-то тихо сказал преступнику, после чего протянул крест для целования. Глаза его, казалось, ввалились еще глубже, а тонкие бескровные губы нервно подергивались. Фролов при помощи подручного надел на казнимого белый колпак и холщовый халат, сноровисто связав последний рукавами сзади, затем ловко накинул на голову петлю и безо всякой натуги поставил Млодецкого на скамейку.
Барабаны выбили дробь, веревка натянулась, и Млодецкий забился в агонии. Это было далеко не первое повешение, которое видел Иван Иванович, но именно сейчас ему вдруг стало жутко и холодно внутри. Эту мысль проводите, ибо корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то еще пуще нигилисты, чем дети. У злодеев наших подпольных есть хоть какой-то гнусный жар, а в отцах — те же чувства, но цинизм и индифферентизм, что еще подлее, — бормотал старик, словно молитву. Так говорят обыкновенно люди, которые привыкли, чтобы слушали их, или, наоборот, склонные слушать лишь одних себя, возможно, сумасшедшие. Над плацем повисла тишина, только кричали вдалеке вороны да загудел на окраине паровоз, словно салютуя повешенному. Тело его то выгибалось, то повисало расслабленно, но едва казалось, что все кончено, снова билось в предсмертном томлении. Палач Фролов озабоченно смотрел на висельника, но ничего не предпринимал, хотя Рязанов знал, что в таких случаях принято «смирять» казнимого, обхватив его за ноги и сильно потянув вниз. Нет, я не могу этого более видеть. Пойдемте выпьем, Иван Иванович.
Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление, — сказал тот, глядя перед собою, словно бы и не слыхал предложения. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения… А тут всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно! Тут приговор, и в том, что наверняка не избегнешь, вся ужасная мука-то и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Он и не пьет, скорее всего, по болезненности, а кушает один габер-суп. Отчего-то ваше лицо кажется мне очень знакомым. Не нужно. Хотя и печально, печально. И, махнув рукою, он пошел прочь. Рязанов растерянно посмотрел ему вслед и повернулся к Кузьминскому: — Степан Михайлович, кто это был? Вам не показалось знакомым его лицо?
Может быть, даже кто-то из руководителей кружка — Момбелли, Кашкин. Да пусть его, Иван Иванович; идемте, уж больно здесь холодно, да и на душе нехорошо. И они в самом деле отправились в ресторан, где под звуки французского оркестриона отогрелись мясным и горячительным. Московская городская Дума проводила прием депутаций, и Иван Иванович Рязанов прибыл на него, прямо говоря, совсем незаслуженно, ибо ни в одну депутацию не входил да и не мог входить. Он прибыл служебною надобностию, постольку имел таковое задание. Задание было весьма странное: пойти на прием и поучаствовать в нем, наблюдая и ни во что не вмешиваясь, буде даже что-либо непредвиденное произойдет. На вопрос, за кем или за чем необходимо наблюдать, Миллерс ответил загадочно: «Да за кем угодно, случись что, поймете сами. И не пренебрегайте случайными беседами». Меж тем зала наполнена была множеством знакомых и полузнакомых лиц. Чуть поодаль в белоснежном платье — без какого-либо траура, долженствующего присутствовать в знак скорби по императрице Марии Александровне, что скончалась, едва вернувшись с Лазурного берега, — стояла госпожа Евреинова — доктор права из Лейпцигского университета, знакомая Рязанову по его германскому вояжу.
Кажется, сейчас она его не признала, что и к лучшему. Рязанова принимали за какого-нибудь депутата от газет или журналов, а то и зарубежного гостя — разумеется, те, кто Рязанова вовсе не знал. Зато с охотою подошел к нему Александр Александрович Пушкин, сын поэта, командир Нарвского гусарского полка. Он чрезвычайно вежливо раскланялся, задал несколько обычных, ничего не значащих вопросов, как и положено воспитанному человеку, встретившему такого же случайным порядком, и с извинениями удалился, сказав, что ему пристало находиться подле своих сестер и брата.
Файл:Казнь первомартовцев.jpg
Суд и казнь первомартовцев. htt Казнь первомартовцев 3 апреля 1881 года Александр НАСВЕТЕВИЧ Казнь состоялась 15 марта (3 марта по старому стилю) на Семёновском плацу в Санкт-Петербурге На груди каждого. 4) казнь «первомартовцев» Александр III. Правильный ответ:1. Часто первомартовцами называют лишь пятерых повешенных 3 апреля [15 апреля] 1881 по этому делу (Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов, Рысаков), но большинство историков к. Казнь первомартовцев на Семеновском плацу. 26 мая 1879 года в Киеве был повешен Валериан Андреевич Осинский, которого знаменитый раскаявшийся революционер Лев Тихомиров назвал первым русским террористом.
File:Казнь первомартовцев2.jpg
Казнь «первомартовцев» и смерть Игнатия потрясли ее. биография, новости, личная жизнь. На казнь «первомартовцев» посмотреть собралось огромное количество народа, кто-то надеялся, что смерть Александра II — начало. На странице представлена картина Казнь первомартовцев. Казнь первомартовцев на Семеновском плацу.
Памяти первомартовцев: Софья Перовская
Это террористы — те, что организовали несколько покушений на Александра II, включая то, что произошло 1 марта 1881 г. В повозках тюремщики привязали ремнями к скамьям руки приговорённых к смерти. Конвой из двух кавалерийских эскадронов и двух пехотных рот сопровождал их под гул толпы по Шпалерной, Литейному проспекту и далее по улицам Санкт-Петербурга — к Семёновскому плацу сегодня это Пионерская площадь. Там, под серым мартовским небом, уже собралась толпа. Жандармерия, палач Фролов в красивой красной рубахе и его помощники подготовили эшафот — чёрный помост с пятью позорными столбами. Около 9 часов утра преступников под руки подняли на эшафот и накинули им на шеи петли.
Фролов завязал каждому глаза. Кибальчич и Перовская держались спокойнее остальных. Палач по очереди выдёргивал из-под ног цареубийц скамьи: Кибальчич, Михайлов, Перовская, Желябов и, наконец, Рысаков. Михайлова пришлось трижды вешать под негодующий плач и шум толпы — дважды верёвка обрывалась. Всё действие заняло не более получаса.
Ещё через 20 минут трупы висельников солдаты убрали в гробы и увезли. Толпа стала расходиться с последней публичной казни в истории России. Обвиняемые на процессе Исполнению приговора предшествовал суд, который стал последним публичным политическим процессом в Российской империи. Процесс начался 26 марта, а к 29-му суд вынес вердикт. Дело было ясное, своей вины в организации покушений подсудимые не отрицали.
Особое присутствие помиловало только беременную Гесю Гельфман, казнь ей заменили пожизненной каторгой Гельфман умерла в тюрьме в 1882 г.
Это была последняя публичная казнь в истории России. До и после этого, исполнение приговоров осуществлялось в Петропавловской крепости, либо в Шлиссельбургской крепости. Казнь "первомартовцев". Лишь исключительный характер совершенного преступления, потребовал от властей предания казни характера массового действа. Подготовкой и осуществлением покушения на императора, занималась группа из 8 террористов народовольцев.
Эту группу ещё называют первомартовцы, так как именно 1 марта и произошло убийство императора.
Таким образом, практически все участники покушения на Александра II, в течении месяца были схвачены и препровождены в Дом предварительного заключения или Петропавловскую крепость. Ночь перед казнью смертники провели в Доме предварительного заключения. Мужчин разместили на нижнем этаже в одиночных камерах, Софью Перовскую и Гесю Гельфман — на верхних этажах. Позже, со слов одного из солдат-жандармов, дежуривших в ночь перед казнью, стало известно о последних часах узников. Около восьми часов вечера 2 апреля в Дом предварительного заключения приехали пять православных священников, чтобы исповедовать, морально поддержать и напутствовать приговорённых к смерти.
Софья Перовская и Андрей Желябов наотрез отказались принять священников. Тимофей Михайлов охотно встретился со священником. Он долго говорил с ним, исповедался, однако принять святое причастие категорически отказался. Николая Рысакова священник нашёл рыдающим над Святым Писанием. Он с радостью, словно хватаясь за последнюю надежду, принял священника, долго беседовал с ним, желая найти успокоение. Затем исповедался и принял причастие.
Николай Кибальчич согласился впустить священника. Они долго диспутировали, однако от исповеди и причастия Кибальчич отказался, в конечном итоге, попросив священнослужителя удалиться и оставить его одного наедине со своими мыслями. Вслед за священниками, примерно в десятом часу, в Дом предварительного заключения со своими помощниками приехал печально известный палач Фролов. Рано утром он лично должен был привязать осуждённых на смерть к позорным колесницам. Последнюю ночь приговорённые провели по-разному. Лишь Софья Перовская и Николай Кибальчич спокойно спали, остальные, практически не сомкнули глаз.
Николай Кибальчич написал прощальное письмо своему брату и лёг спать. Софья Перовская легла в начале одиннадцатого, но несколько раз за ночь поднималась с постели. Тимофей Михайлов, так же написал прощальное письмо своим родным в Смоленскую губернию, которое утром передал тюремной администрации. Андрей Желябов был возбуждён, он не подавлен. Некоторое время он беспрестанно ходил по камере, затем он так же написал последнее письмо своим родным и в начале одиннадцатого лег на тюремную койку, однако глаз сомкнуть так и не смог всю ночь. Николай Рысаков провёл ночь тревожно.
Он то впадал в некое оцепенение, то начинал рыдать и метаться по камере, то припадал к Святому Писанию. Недаром говорят, что ожидание казни страшнее самой казни. Тем временем товарищи на воле не оставляли надежды в самый последний момент спасти осуждённых на смертную казнь. Во главе этих групп должны были находиться все петербургские и кронштадтские офицеры. Группы предполагалось распределить на трёх выходящих на Литейный проспект параллельных улицах: на крайних — малые группы, на средней — большую. И вот, когда процессия проходила бы среднюю группу, все три группы по сигналу должны были броситься вперёд, увлекая в своём порыве толпу, и одновременно прорвать шпалеры войск; боковые группы произвели бы замешательство, а средняя окружила бы колесницы, вскочив на которые, офицеры обрезали бы верёвки на осуждённых и увлекли бы их в толпу, с которой вместе отхлынули бы обратно в боковую улицу, где должны были ожидать две кареты с платьем и всем нужным для переодевания.
Не знаю, кем был выработан этот план, но когда нас кружок морских офицеров в Кронштадте о нём извещали, то вместе с тем сообщили, что инициатива освобождения принадлежит рабочим, распропагандированным Рысаковым, что нужное число рабочих уже есть. Мы тоже были согласны. Утром 3 апреля 1881 года, ровно в 6:00 камеры осуждённых отворились. Им предложили горячий чай, после чего, стали поодиночке заводить в здание управления Дома предварительного заключения. Им ещё раз огласили приговор суда, после чего поинтересовались, нет ли у приговорённых последней просьбы. Затем переодели в тюремную одежду.
Софье Перовской выдали тиковое с мелкими полосками платье, ватный полушубок и грубую арестантскую шинель.
И оба искренне верили, что поступают правильно. Другое дело, что один на всю жизнь сохранил веру в это, а другой — нет. Честно говоря, к людям, не менявшим свои взгляды в угоду политической конъюнктуре, я отношусь лучше, чем к политическим «перевертышам». У вас взгляд на прошлое отстраненно-нейтральный. Ему были симпатичны такие люди. Назвать его фанатичным сталинистом сложно.
Скорее прагматиком, который в 1954 году почувствовал изменение ситуации и ушел из органов. Преподавал историю в военном вузе. После войны он окончил заочно пединститут, потом защитил диссертацию и в хрущевскую «оттепель», а потом и в брежневский «застой» сеял великое и ценное в умы офицеров советской армии. После окончания погранучилища был распределен на Дальний Восток. Отец шутил, что служил «канцелярской крысой в фуражке» — в архивном отделе. Там хранились все следственные дела осужденных, в том числе и приговоренных к расстрелу. Когда человека казнили, то отец писал соответствующую справку и подшивал в дело репрессированного.
Во время войны отец служил в «Смерше». Как он сам рассказывал, военная контрразведка постоянно испытывала дефицит кадров из-за высоких потерь на передовой. Вот его и перевели из архивного отдела в оперативное подразделение. Одновременно начал преподавать на курсах, где обучали военных чекистов. Именно тогда он понял, что его истинное призвание — учить молодежь. Так он объяснял свое решение сначала окончить институт, а потом уйти на преподавательскую работу. Во всех анкетах я указывала военный вуз и должность — преподаватель.
Этого было достаточно для того, чтобы меня вместе с мужем КГБ выпустил за границу… — Вы говорили о рукописи, — аккуратно напомнил я о причине своего визита. Мне несколько раз приходилось общаться с детьми высокопоставленных чекистов. Служба в органах в эпоху Сталина наложила на этих людей обет молчания. Большинство из них не только не написали мемуаров, но и ничего не рассказали своим родственникам. Вот и сейчас я рисковал после беседы уехать домой с пустыми руками. Его раздражала политическая ангажированность и субъективизм большинства изданных в то время книг. Мало кто в таком возрасте сохраняет светлый ум.
Очень мало. Большинство просто просматривал. Он почти каждый день в «Ленинку» Российская государственная библиотека. Решил он свои воспоминания написать. Года три трудился, если не больше. Сам на печатной машинке их печатал. Вам когда-нибудь приходилось пользоваться печатной машинкой?
И до сих пор для меня загадка, как люди писали с помощью печатной машинки монографии и романы — ведь это такой каторжный труд, — признался я. А отец смог, — с гордостью сообщила она. Офис находился в районе Тверской улицы. Там отец познакомился, как он потом сам сказал, с коллегой из разведки и интересным собеседником. Они вдвоем долго возились с текстом, пытаясь сделать его интересным для читателей… Его новый приятель, а они подружились, был профессиональным журналистом и в советское время работал в ТАСС… Книга так и не была издана… В течение одного месяца я потеряла отца и мужа… Где-то года через два, когда я чуть пришла в себя, попробовала отыскать рукопись, чтобы все же напечатать ее как память. Для отца было очень важно опубликовать свои мемуары. Деньги его не интересовали.
Редактор сразу предупредил, что на гонорар рассчитывать не нужно. Может, заплатят, а может, нет. Отцу его военной пенсии хватало… В его записной книжке я обнаружила телефон редактора — домашний. Позвонила — мне сказали, что он умер. Издательство тоже исчезло. Остались лишь изданные им книги. Тогда я решила, что судьбе угодно, чтобы рукопись отца не была опубликована… А примерно месяц назад, когда мой сын разбирал вещи на антресолях, обнаружил вот это… Подобные случаи, как и описанные ниже, следует признать крайне нежелательными эксцессами, свидетельствующими о низкой квалификации палачей или износе оборудования.
Тем более что вплоть до 40-х годов 20 века в палачи порой набирали случайных преступников, осужденных на длительные сроки тюремного заключения, обещая им самим помилование или досрочное освобождение. В 1803 году в Австралии должны были повесить некоего Джозефа Самуэля. Однако веревка на виселице оборвалась. Это повторилось и во второй, и в третий раз. После этого судьи решили, что налицо знак небес, и Самуэля помиловали. Еще свежа память об убийстве мисс Кейзе, статс-дамы королевы Виктории, ее лакеем Джоном Ли. Этого последнего должны были казнить сегодня утром во дворе эксетерской тюрьмы.
Роковой момент наступил. Виселица была устроена палачом Берри, преемником умершего Марвуда. Преступника вывели. Его голова по обычаю была покрыта черным колпаком. Ему надели на шею веревку, поставили его на трап, который должен был опуститься, чтобы тело преступника повисло. После того, как священник прочитал напутственную молитву, подан был сигнал. Палач выдвигает засов, поддерживающий трап.
Раздается всеобщий крик изумления. Засов выдвинут, но трап не опускается, и осужденный, который уже приготовился расстаться с жизнью, стоит на ногах, трепещущий от волнения. Палач Берри ничего не понимает. Вместе с двумя тюремными стражами он бьет ногой по трапу в надежде, что тот опустится. Напрасный труд. После трех или четырех минут бесплодных усилий палач считает нужным произвести осмотр аппарата казни, и Джона Ли, с веревкою на шее, уводят назад в тюрьму. Осмотр приводит палача к мысли, что от сырости разбухли доски трапа.
В твердой уверенности, что под тяжестью нескольких человек трап опустится, палач призывает на подмогу нескольких тюремных надзирателей. Преступника снова выводят на эшафот. Священник опять читает молитву, потом шесть или семь человек разом бьют ногами по трапу, но и на этот раз трап не подается. Осужденного опять уводят. Палач с помощниками снова хлопочет у трапа. Ему кажется, что теперь-то все будет как надо. В третий раз выводят Джона Ли, и в третий раз история повторяется - трап никак не хочет опускаться!
Тогда глубоко взволнованные журналисты и другие свидетели этой сцены вступаются за осужденного. С шеи Джона Ли снимают веревку, а с головы - черный колпак. Глазам зрителей представляется мертвенно-бледное лицо преступника: он щелкает зубами, ноги его подкашиваются. История эта закончилась тем, что королева, по представлению министра, заменила Джону Ли смертную казнь каторжными работами. Продолжая разговор об отребье, ставшими палачами не по убеждению в справедливости закона и неотвратимости наказания за совершенное преступление, а всего лишь спасавшими собственную шкуру, необходимо упомянуть о Пауле Соковски. Он был 17-летним коммунистом, когда фашисты схватили его в 1937 году на границе: Пауль собирался в Испанию, чтобы сражаться против фашизма в рядах республиканской армии. А вместо этого оказался в концлагере Заксенхаузен.
По одном версии, впоследствии он убил киркой в каменоломне надзирателя, когда тот стал издеваться над престарелым узником. Продержав Пауля несколько месяцев в карцере и сломав его физически и морально, гитлеровцы сделали его лагерным палачом. По другой версии, все произошло иначе. На самом деле это был советский военнопленный уже шла война с СССР. Соковски вздернул его на виселице. В 1946 году его опознал бывший заключенный концлагеря, и палача отправили в Воркуту. Через десять лет его передали властям ГДР, где Соковски сидел политической тюрьме до 1970 года.
Не испытываешь даже страха, что настанет и твой черед. Ночью мне приснился кошмар: казненный стоял передо мной, из его ран сочилась кровь. Предатель, правда, к концу жизни раскаялся. Сейчас он, смертельно больной, живет в берлинском доме для престарелых, и ни с кем из журналистов, особенно советских, уже не идет на контакты. То же и Иван Фролов, знаменитый в России палач. Осужденный в 1869 году за неосторожное убийство, а далее два раза бегавший и даже участвовавший в грабеже, он, в конце концов, добился для себя 30 лет и 10 месяцев тюремного заключения. Казалось, на свободу выйти уже не осталось почти никакой надежды: к моменту приговора ему исполнилось 30 лет.
Но вдруг подвернулась оказия - случилось так, что в Петербурге надо было казнить политического преступника Дубровина, а штатного палача не нашлось. А дело не ждет. Ивану и предложили исполнить казнь, а в награду пообещали 10 рублей серебром и скостить полгода отсидки. Фролов согласился, тем более вскоре ему начали платить уже 15 рублей за каждую казнь, да к тому же они приближали час освобождения. Таким образом он трудился вплоть до того дня, когда ему пришлось повесить Александра Ульянова, старого друга, еще с детства. После этой казни Иван покончил жизнь самоубийством. Американский военнослужащий Джон Вуд, наоборот, никогда не испытывал раскаяния за совершенную казнь.
Вызвался он на эту роль добровольно. К тому же Дж. Вуд - этот невысокий массивный парень, с длинным, мясистым, с горбинкой носом и тройным подбородком - пройдя т. Еще задолго до казни он начал активно раздавать интервью и автографы, а после исполнения приговора распродал по кускам веревки, на которых повесили преступников. Иногда виселица использовалась как дополнительный аргумент к требованию закона. Так, во время установки в Риме египетского обелиска, привезенного в Италию еще легионерами Калигулы, в момент последней фазы подъема следивший за работами папа римский под страхом смертной казни запретил рабочим шуметь, чтобы резкие звуки не нарушили равновесия осторожно поднимаемой 440-тонной махины. Слишком велика была цена работы - ведь обелиск поднимали около тысячи рабочих в течение четырех месяцев.
Было строжайше запрещено даже кашлять и чихать.
День в истории. Суд и казнь первомартовцев
Там хранились все следственные дела осужденных, в том числе и приговоренных к расстрелу. Когда человека казнили, то отец писал соответствующую справку и подшивал в дело репрессированного. Во время войны отец служил в «Смерше». Как он сам рассказывал, военная контрразведка постоянно испытывала дефицит кадров из-за высоких потерь на передовой. Вот его и перевели из архивного отдела в оперативное подразделение. Одновременно начал преподавать на курсах, где обучали военных чекистов. Именно тогда он понял, что его истинное призвание — учить молодежь. Так он объяснял свое решение сначала окончить институт, а потом уйти на преподавательскую работу. Во всех анкетах я указывала военный вуз и должность — преподаватель. Этого было достаточно для того, чтобы меня вместе с мужем КГБ выпустил за границу… — Вы говорили о рукописи, — аккуратно напомнил я о причине своего визита.
Мне несколько раз приходилось общаться с детьми высокопоставленных чекистов. Служба в органах в эпоху Сталина наложила на этих людей обет молчания. Большинство из них не только не написали мемуаров, но и ничего не рассказали своим родственникам. Вот и сейчас я рисковал после беседы уехать домой с пустыми руками. Его раздражала политическая ангажированность и субъективизм большинства изданных в то время книг. Мало кто в таком возрасте сохраняет светлый ум. Очень мало. Большинство просто просматривал. Он почти каждый день в «Ленинку» Российская государственная библиотека.
Решил он свои воспоминания написать. Года три трудился, если не больше. Сам на печатной машинке их печатал. Вам когда-нибудь приходилось пользоваться печатной машинкой? И до сих пор для меня загадка, как люди писали с помощью печатной машинки монографии и романы — ведь это такой каторжный труд, — признался я. А отец смог, — с гордостью сообщила она. Офис находился в районе Тверской улицы. Там отец познакомился, как он потом сам сказал, с коллегой из разведки и интересным собеседником. Они вдвоем долго возились с текстом, пытаясь сделать его интересным для читателей… Его новый приятель, а они подружились, был профессиональным журналистом и в советское время работал в ТАСС… Книга так и не была издана… В течение одного месяца я потеряла отца и мужа… Где-то года через два, когда я чуть пришла в себя, попробовала отыскать рукопись, чтобы все же напечатать ее как память.
Для отца было очень важно опубликовать свои мемуары. Деньги его не интересовали. Редактор сразу предупредил, что на гонорар рассчитывать не нужно. Может, заплатят, а может, нет. Отцу его военной пенсии хватало… В его записной книжке я обнаружила телефон редактора — домашний. Позвонила — мне сказали, что он умер. Издательство тоже исчезло. Остались лишь изданные им книги. Тогда я решила, что судьбе угодно, чтобы рукопись отца не была опубликована… А примерно месяц назад, когда мой сын разбирал вещи на антресолях, обнаружил вот это… Подобные случаи, как и описанные ниже, следует признать крайне нежелательными эксцессами, свидетельствующими о низкой квалификации палачей или износе оборудования.
Тем более что вплоть до 40-х годов 20 века в палачи порой набирали случайных преступников, осужденных на длительные сроки тюремного заключения, обещая им самим помилование или досрочное освобождение. В 1803 году в Австралии должны были повесить некоего Джозефа Самуэля. Однако веревка на виселице оборвалась. Это повторилось и во второй, и в третий раз. После этого судьи решили, что налицо знак небес, и Самуэля помиловали. Еще свежа память об убийстве мисс Кейзе, статс-дамы королевы Виктории, ее лакеем Джоном Ли. Этого последнего должны были казнить сегодня утром во дворе эксетерской тюрьмы. Роковой момент наступил. Виселица была устроена палачом Берри, преемником умершего Марвуда.
Преступника вывели. Его голова по обычаю была покрыта черным колпаком. Ему надели на шею веревку, поставили его на трап, который должен был опуститься, чтобы тело преступника повисло. После того, как священник прочитал напутственную молитву, подан был сигнал. Палач выдвигает засов, поддерживающий трап. Раздается всеобщий крик изумления. Засов выдвинут, но трап не опускается, и осужденный, который уже приготовился расстаться с жизнью, стоит на ногах, трепещущий от волнения. Палач Берри ничего не понимает. Вместе с двумя тюремными стражами он бьет ногой по трапу в надежде, что тот опустится.
Напрасный труд. После трех или четырех минут бесплодных усилий палач считает нужным произвести осмотр аппарата казни, и Джона Ли, с веревкою на шее, уводят назад в тюрьму. Осмотр приводит палача к мысли, что от сырости разбухли доски трапа. В твердой уверенности, что под тяжестью нескольких человек трап опустится, палач призывает на подмогу нескольких тюремных надзирателей. Преступника снова выводят на эшафот. Священник опять читает молитву, потом шесть или семь человек разом бьют ногами по трапу, но и на этот раз трап не подается. Осужденного опять уводят. Палач с помощниками снова хлопочет у трапа. Ему кажется, что теперь-то все будет как надо.
В третий раз выводят Джона Ли, и в третий раз история повторяется - трап никак не хочет опускаться! Тогда глубоко взволнованные журналисты и другие свидетели этой сцены вступаются за осужденного. С шеи Джона Ли снимают веревку, а с головы - черный колпак. Глазам зрителей представляется мертвенно-бледное лицо преступника: он щелкает зубами, ноги его подкашиваются. История эта закончилась тем, что королева, по представлению министра, заменила Джону Ли смертную казнь каторжными работами. Продолжая разговор об отребье, ставшими палачами не по убеждению в справедливости закона и неотвратимости наказания за совершенное преступление, а всего лишь спасавшими собственную шкуру, необходимо упомянуть о Пауле Соковски. Он был 17-летним коммунистом, когда фашисты схватили его в 1937 году на границе: Пауль собирался в Испанию, чтобы сражаться против фашизма в рядах республиканской армии. А вместо этого оказался в концлагере Заксенхаузен. По одном версии, впоследствии он убил киркой в каменоломне надзирателя, когда тот стал издеваться над престарелым узником.
Продержав Пауля несколько месяцев в карцере и сломав его физически и морально, гитлеровцы сделали его лагерным палачом. По другой версии, все произошло иначе. На самом деле это был советский военнопленный уже шла война с СССР. Соковски вздернул его на виселице. В 1946 году его опознал бывший заключенный концлагеря, и палача отправили в Воркуту. Через десять лет его передали властям ГДР, где Соковски сидел политической тюрьме до 1970 года. Не испытываешь даже страха, что настанет и твой черед. Ночью мне приснился кошмар: казненный стоял передо мной, из его ран сочилась кровь. Предатель, правда, к концу жизни раскаялся.
Сейчас он, смертельно больной, живет в берлинском доме для престарелых, и ни с кем из журналистов, особенно советских, уже не идет на контакты. То же и Иван Фролов, знаменитый в России палач. Осужденный в 1869 году за неосторожное убийство, а далее два раза бегавший и даже участвовавший в грабеже, он, в конце концов, добился для себя 30 лет и 10 месяцев тюремного заключения. Казалось, на свободу выйти уже не осталось почти никакой надежды: к моменту приговора ему исполнилось 30 лет. Но вдруг подвернулась оказия - случилось так, что в Петербурге надо было казнить политического преступника Дубровина, а штатного палача не нашлось. А дело не ждет. Ивану и предложили исполнить казнь, а в награду пообещали 10 рублей серебром и скостить полгода отсидки. Фролов согласился, тем более вскоре ему начали платить уже 15 рублей за каждую казнь, да к тому же они приближали час освобождения. Таким образом он трудился вплоть до того дня, когда ему пришлось повесить Александра Ульянова, старого друга, еще с детства.
После этой казни Иван покончил жизнь самоубийством. Американский военнослужащий Джон Вуд, наоборот, никогда не испытывал раскаяния за совершенную казнь. Вызвался он на эту роль добровольно. К тому же Дж. Вуд - этот невысокий массивный парень, с длинным, мясистым, с горбинкой носом и тройным подбородком - пройдя т. Еще задолго до казни он начал активно раздавать интервью и автографы, а после исполнения приговора распродал по кускам веревки, на которых повесили преступников. Иногда виселица использовалась как дополнительный аргумент к требованию закона. Так, во время установки в Риме египетского обелиска, привезенного в Италию еще легионерами Калигулы, в момент последней фазы подъема следивший за работами папа римский под страхом смертной казни запретил рабочим шуметь, чтобы резкие звуки не нарушили равновесия осторожно поднимаемой 440-тонной махины. Слишком велика была цена работы - ведь обелиск поднимали около тысячи рабочих в течение четырех месяцев.
Было строжайше запрещено даже кашлять и чихать. Для подкрепления угрозы рядом со строительной площадкой поставили виселицу с палачом. Однако инцидент все же произошел. В последний момент веревки сильно натянулись, и стало ясно, что они вот-вот лопнут. Однако Бреска за ослушание приказа был приговорен к смертной казни, и только впоследствии папа отменил это распоряжение. Удушение, в отличии от повешения исполнялось только в темнице. Поэтому до нас не дошли описа-ния очевидцев такой казни и нам из-вестны лишь об-щие черты техноло-гии. Помимо Древней Греции, в античном мире оно довольно часто применялось при императоре Ти-бе-рии, но уже во вре-мена Нерона об этом виде казни го-ворится как о давно вышедшем из употребления. В те времена, да и позже, при инквизиции, приговоренного душили следующим образом: его сажали на скамейку, накидывали ему на шею веревку с петлей и двое человек тянули ее в противоположные стороны.
Видимо, именно так были казнены участники заговора Катилины - Лентул и четверо его сподвижников. В заключительной части ауто-да-фе, когда преступникам против веры уже были вынесены приговоры и какая-то часть их отправлялась на костер, также иногда имело место удушение. Это происходило в двух случаях: либо еретик успевал отречься от своих взглядов, но тяжесть совершенного им преступления все же не освобождала его от смерти, либо при недобросовестных отношениях палачей к своим обязанностям он мог, уплатив исполнителю определенную плату, купить себе право быть задушенным перед ожидающим его костром.
Собравшийся народ отнесся резко отрицательно к убийцам государя императора. Плансон, командир эскадрона, охранявшего приговоренных к казни, в воспоминаниях писал: «Настроение толпы, в огромном большинстве ее, было явно враждебное к цареубийцам и, во всяком случае, недружелюбное.
Из толпы нередко при прохождении нашей процессии кричали что-то озлобленными голосами, грозили кулаками со свирепым видом и злобно сверкали глазами. Что толпа была враждебно настроена к цареубийцам, я заключаю из бывших на моих глазах других случаев, когда она зверски хотела расправиться самосудом с двумя какими-то женщинами, которые были повинны лишь в том, что слишком явно выразили свои симпатии к цареубийцам. Первый случай имел место на углу Надеждинской и Спасской. Когда платформы с цареубийцами поравнялись с тем местом, где она стояла, и даже немного миновали его так что преступники могли видеть эту женщину, она. Нужно было видеть, с каким диким остервенением толпа сорвала моментально несчастную женщину с ее возвышения, сразу смяла ее, сбила с головы ее шляпу, разорвала пальто и даже, кажется, раскровенила ей лицо.
Если бы не немедленно подскочившие полицейские и кто-то из нас, офицеров, от неосторожной поклонницы цареубийц не осталось бы ничего, кроме истерзанного трупа. И то нам не без труда и борьбы удалось вырвать ее из рук озверевшей толпы, которая пробовала скалить свои зубы и на нас... Второй, совершенно аналогичный, случай произошел уже недалеко от места казни, перед самым въездом с Николаевской улицы на Семеновский плац. Точно так же какая-то молоденькая на этот раз женщина, стоя на тумбе и держась одной рукой о столб у подъезда, вздумала свободной рукой замахать в виде приветствия проезжавших цареубийц. Также в мгновение ока она очутилась в руках толпы, без шляпки, с растрепанными волосами, с расстегнутым пальто, с глазами, наполненными безумным ужасом.
Также не без труда удалось вырвать ее из рук толпы-зверя и внести ее в подъезд, куда толпа еще долго продолжала ломиться с криками и бранью. Как ни был бледен Михайлова, как ни казался он потерявшим присутствие духа, по при выезде на улицу он несколько раз что-то крикнул. Что именно разобрать было довольно трудно, так как в это самое время забили барабаны По слухам он крикнул толпе: «Нас пытали. Согласно другой тогдашней версии крик о пытке приписывался Желябову. Михайлов делал подобные возгласы и по пути следования, зачастую кланяясь на ту и другую сторону собравшейся по всему пути сплошной массе народа» На эшафоте Перовская была тверда своей стальной твердостью.
Она обняла на прощание Желябова, обняла Кибальчича, обняла Михайлова.
Убитых 51 и раненых 77 крестьян». Антон Петров был арестован и 19 апреля расстрелян. В Гжатском уезде Смоленской губернии крестьяне отказались выходить на работу.
В ходе мирных переговоров были избиты несколько солдат и отняты их ружья. Пришедшие на помощь две роты Колыванского пехотного полка под командованием флигель-адъютанта полковника Слепцова произвели для усмирения несколько залпов в толпу. И так по всей Российской империи. В 1861 году войсковые команды вводились в 591 имение.
Однако, несмотря на массовость, крестьянские восстания были плохо организованы и быстро выдыхались — нужно же было кому-то пахать и сеять. В крестьянскую революцию, как ожидал этого Карл Маркс , волнения не перешли и основ самодержавия не пошатнули. Декабристы, как известно, разбудили Герцена. А тот, в свою очередь, «развернул революционную агитацию, которую подхватили, расширили, укрепили и закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями "Народной воли".
Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом…» Выстрел студента Дмитрия Каракозова Изображение из собрания П. Каменченко Расширению круга борцов с самодержавием очень поспособствовала еще одна реформа Александра II — реформа народного просвещения, а также принятие в 1863 году самого либерального в дореволюционной России университетского устава. По всей стране открывались новые университеты, академии, реальные гимназии и народные училища. В 1869 году в Москве открылись первые высшие женские курсы с общеобразовательной программой.
Раньше, когда высшее образование было привилегией правящих классов, выпускник университета должен был в обязательном порядке поступить на государственную службу. Теперь же высшее образование стало доступным для широких слоев населения, у учащихся появился выбор и, как следствие, развелось множество вечных студентов, перебиравшихся из одного учебного заведения в другое и постоянно менявших свои интересы и увлечения. В этих условиях университеты стали «рассадником вольнодумства» и революционных идей. Студенты и преподаватели читали Маркса, Герцена, Огарева, Писарева, Чернышевского, «Отцы и дети» Тургенева, возмущались самодержавием, требовали социальной справедливости и готовы были пожертвовать жизнью ради счастья всех людей на земле.
Чернышевский стал идейным вдохновителем «Земли и Воли», а его роман «Что делать? Но герои «Народной воли» скоро разочаровались в «хождении в народ» и мирной агитации несознательных землепользователей. Они были молоды, энергичны, нетерпеливы, им нужен был скорый результат, и поэтому они выбрали самый радикальный инструмент революции — индивидуальный террор. Согласно теории, изложенной в одной из программных брошюр «Народной воли»: Террористическая борьба представляет собою совершенно новый прием борьбы.
Она справедлива, потому что убивает только тех, которые этого заслуживают и виновны. И поэтому террористическая революция представляется самой справедливой из всех форм революции. В России дело террора потребует целого ряда политических убийств и цареубийств На своем учредительном съезде в июне 1879 года в Липецке народовольцы определились с главной задачей — физическим устранением императора Александра II. Что за этим последует и что им следует делать дальше, они как-то не задумывались, полагая, что после смерти тирана все наладится само собою и непременно наступит светлое будущее.
Ведь по-другому и быть не может. От кинжалов и револьверов решили отказаться. Это доказали три первых покушения на царя. В 1866 году отчисленный из университета студент Дмитрий Каракозов в первый раз пытался застрелить царя, но его не вовремя толкнул под руку картузных дел мастер Осип Комиссаров.
Когда Каракозова вязали прохожие, он кричал: «Дурачье, ведь я же за вас! Каракозова повесили. А шляпника Комиссарова наградили орденом Святого Владимира и возвели в дворянство, пожаловав имение в Полтавской губернии. Там кавалер ордена занимался пчеловодством и умер в 54 года от белой горячки.
Через год в Париже неудачно стрелял в царя поляк Антон Березовский. Как следует прицелиться из толпы он не смог. Его поймали и отправили на пожизненную каторгу в Новую Каледонию. Выстрелил пять раз — не попал.
Был судим и повешен в присутствии 70 тысяч зрителей.
До и после этого, исполнение приговоров осуществлялось в Петропавловской крепости, либо в Шлиссельбургской крепости. Казнь "первомартовцев". Лишь исключительный характер совершенного преступления, потребовал от властей предания казни характера массового действа. Подготовкой и осуществлением покушения на императора, занималась группа из 8 террористов народовольцев. Эту группу ещё называют первомартовцы, так как именно 1 марта и произошло убийство императора. Покушение на императора Александра II.
15 апреля в истории Петербурга. Казнь первомартовцев
Суд и казнь первомартовцев. Русский: Художник евич «Казнь первомартовцев 3 апреля 1881 года» (картон, акварель). биография, новости, личная жизнь. На казнь «первомартовцев» посмотреть собралось огромное количество народа, кто-то надеялся, что смерть Александра II — начало. Казнь первомартовцев Часто первомартовцами называют лишь пятерых повешенных по этому делу Желябов, Перовская, Кибальчич, Михайлов, Рысаков.