Скорее всего, перед тем, как в 1719 году написать своего «Робинзона Крузо», Даниель Дефо виделся с Александром Селкирком и выслушал его историю. Книга «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» хотя и стоила очень приличные деньги, но в короткое время стала бестселлером. Роман Даниеля Дефо «Робинзон Крузо» был впервые опубликован в апреле 1719 года. 1660 — 1731) — английский писатель и публицист, известен сегодня главным образом как автор романа «Робинзон Крузо» (таково принятое в научном литературоведении и издательской практике сокращенное название первой книги трилогии о Робинзоне). У романа о жизни Робинзона Крузо на необитаемом острове было ещё два продолжения.
Кто написал роман "Робинзон Крузо"?
Он считает "Приключения Робинзона Крузо" лучшей книгой, когда-либо написанной, перечитывает ее снова и снова и считает человека плохо начитанным, если бы ему случилось не читать эту книгу. Титульный лист первого издания романа «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо. Робинзон Крузо в молодости был весьма взбалмошным человеком, который не прислушивался не только к мудрым советам отца, но и многочисленным подсказкам интуиции и высших сил. Роман Даниеля Дефо «Робинзон Крузо» был впервые опубликован в апреле 1719 года. Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев кораблекрушение во время страшной бури, был выброшен на берег этого ужасного, злополучного острова, который я назвал Островом отчаяния.
Кем был реальный Робинзон Крузо?
Роман о Робинзоне Крузо экранизировали в разных странах около 30 раз! Робинзон Крузо провел в изоляции на острове 28 лет, два месяца и 19 дней, но не потерял страсти к приключениям. Даниэль Дефо, создатель бессмертного романа "Робинзон Крузо", считается одним из основоположников жанра романа, хотя за период творческой активности он написал более 500 трудов на разные темы, в. Парадокс, но «Робинзон Крузо», которого благодаря детскому пересказу Корнея Чуковского знало большинство советских людей — это совершенно иная книга, чем та, что написал Дефо.
Возможно, сегодня – 360 лет со дня рождения автора первого в истории романа о выживании.
- Робинзон Крузо. Тема произведения
- Робинзон Крузо и Мюнхгаузен
- Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
- Книги по теме
- На Урале издали первый в России перевод третьей части романа о Робинзоне Крузо
- «Робинзон Крузо» как учебник жизни
Робинзон Крузо - слушать аудиокнигу онлайн бесплатно
Мы отправились с Ксури на работу, но я не знал, как за нее приняться. Ксури оказался гораздо ловчее меня. Эта работа заняла у нас целый день. Наконец, шкура была снята; мы растянули ее на крыше нашей каютки; дня через два солнце просушило ее, и впоследствии она служила мне постелью. После этой остановки мы еще дней десять-двенадцать продолжали держать курс на юг, стараясь как можно экономнее расходовать наш запас провизии, начинавший быстро истощаться, и сходя на берег только за пресной водой. Я хотел дойти до устья Гамбии или Сенегала, или вообще до какой-нибудь стоянки, невдалеке от Зеленого мыса, так как надеялся встретить здесь какое-нибудь европейское судно: я знал, что, если я его не встречу, мне останется только или пуститься на поиски островов, или погибнуть здесь среди негров. Мне было известно, что все европейские суда, куда бы они ни направлялись — к берегам ли Гвинеи, в Бразилию или в Ост-Индию, — проходят мимо Зеленого мыса или островов того же названия: словом, я поставил всю свою судьбу на эту карту, понимая, что либо я встречу европейское судно, либо погибну.
Итак, еще дней десять я продолжал осуществлять свое намерение. Тут я стал замечать, что побережье обитаемо: в двух-трех местах мы видели на берегу людей, которые, в свою очередь, смотрели на нас. Мы могли также различить, что они были черные как смоль и голые. Один раз я хотел было сойти к ним на берег, но Ксури, мой мудрый советчик, сказал: «Не ходи, не ходи». Тем не менее я стал держать ближе к берегу, чтобы можно было вступить с ними в разговор. Они должно быть поняли мое намерение и долго бежали вдоль берега за нашим баркасом.
Я заметил, что они были невооружены, кроме одного, державшего в руке длинную тонкую палку. Ксури сказал мне, что это копье и что дикари мечут копья очень далеко и замечательно метко; поэтому я держался в некотором отдалении от них и объяснялся с ними знаками по мере моего уменья, стараясь, главным образом, дать им понять, что мы нуждаемся в пище. Они, в свою очередь, стали делать мне знаки, чтобы я остановил свою лодку и что они принесут нам съестного. Как только я спустил парус и лег в дрейф, два чернокожих побежали куда-то в глубь страны и через полчаса или того меньше принесли два куска вяленого мяса и немного зерна какого-то местного злака. Мы не знали, что это было за мясо и что за зерно, однако изъявили полную готовность принять и то и другое. Но тут возник новый вопрос: как получить все это?
Мы не решались сойти на берег, боясь дикарей, а они в свою очередь боялись нас нисколько не меньше. Наконец, они придумали выход из этого затруднения. Мы благодарили их знаками, потому что больше нам было нечем отблагодарить. Но в этот самый момент нам представился случай оказать им большую услугу. Не успели мы отойти от берега, как вдруг из гор выбежали два огромных зверя и бросились прямо к морю. Один из них, как нам казалось, гнался за Другим: был ли это самец, преследовавший самку, играли ли они между собою, или грызлись, — мы не могли разобрать, как не могли бы сказать и того, было ли это обычное явление в тех местах, или исключительный случай; я думаю, впрочем, что последнее было вернее, так каля, во первых, хищные звери редко показываются днем, а во вторых, мы заметили, что бывшие на берегу люди, особенно женщины, страшно перепугались.
Только человек, державший копье, или дротик, остался на месте; остальные пустились бежать. Но звери летели прямо к морю и не покушались напасть на негров. Они бросились в воду и стали плавать, словно купанье было единственною целью их появления. Вдруг один из них подплыл довольно близко к баркасу. Я этого не ожидал; тем не менее, зарядив поскорее ружье и приказав Ксури зарядить оба другие, я приготовился встретить врага как только он приблизился к нам на расстояние ружейного выстрела, я спустил курок, и пуля попала ему прямо в голову в тот же миг он погрузился в воду, потом вынырнул и поплыл назад к берегу, то исчезая под водой, то снова появляясь на поверхности. Он, видимо, боролся со смертью, захлебываясь водой и исходя кровью из смертельной раны.
Невозможно передать, до чего были поражены бедные дикари, когда услышали треск и увидали огонь ружейного выстрела: некоторые из них чуть не умерли со страху и попадали на землю, точно мертвые. Но, видя, что зверь пошел ко дну и что я делаю им знаки подойти ближе, они ободрились и вошли в воду, чтобы вытащить убитого зверя. Я нашел его по кровавым пятнам на воде и, закинув на него веревку, перебросил конец ее неграм, а те притянули его к берегу. Животное оказалось леопардом редкой породы с пятнистой шкурой необычайной красоты. Негры, стоя над ним, воздевали вверх руки в знак изумления: они не могли понять, чем я его убил. Другой зверь, испуганный огнем и треском моего выстрела, выскочил на берег и убежал назад в горы; за дальностью расстояния я не мог разобрать, что это был за зверь.
Между тем, я заметил, что неграм очень хочется поесть мяса убитого леопарда, и решит устроить так, как будто бы они получили его в дар от меня. Я показал им знаками, что они могут взять его себе. Они очень благодарили меня и, не теряя времени, принялись за работу. Хотя ножей у них не было, однако, действуя заостренными кусочками дерева, они сняли шкуру с мертвого зверя так быстро и ловко, как мы не сделали бы этого и ножом. Они предложили мне мясо; но от мяса я отказался, сделав им знак, что отдаю его им, а попросил только шкуру, которую они мне и отдали очень охотно. Кроме того, они принесли для меня новый запас провизии, гораздо больше прежнего.
Затем я знаками попросил у них воды: протянув один из наших кувшинов, я опрокинул его кверху дном чтобы показать, что он пуст и что его надо наполнить Они сейчас же прокричали что-то своим. Немного погодя, появились две женщины с большим сосудом воды из обожженной должно быть на солнце глины и оставили его на берегу, как и провизию. Я отправил Ксури со всеми нашими кувшинами, и он наполнил водой все три. Женщины были совершенно голые, как и мужчины. Запасшись таким образом водой, кореньями и зерном, я расстался с гостеприимными неграми и в течение еще одиннадцати дней продолжал путь в прежнем направлении, не приближаясь к берегу. Наконец, милях в пятнадцати впереди я увидел узкую полосу земли, далеко выступавшую в море.
Погода была тихая, и я свернул в открытое море, чтоб обогнуть эту косу. В тот момент, когда мы поровнялись с ее оконечностью, я ясно различил милях в шести от берега со стороны океана другую полосу земли и заключил вполне основательно, что узкая коса — Зеленый мыс, а полоса земли — острова того же названия. Но они были очень далеко, и, не решаясь направиться к ним, я не знал, что мне делать. Я понимал, что если меня застигнет свежий ветер, то я, пожалуй, не доплыву ни до острова, ни до мыса. Ломая голову над разрешением этого вопроса, я присел на минуту в каюте, предоставив Ксури править рулем, как вдруг услышал его крик: «Хозяин! Я выскочил из каюты и сейчас же не только увидел корабль, но даже различил, что это был португальский корабль, направлявшийся, по моему, к берегам Гвинеи за неграми.
Но, присмотревшись внимательнее, я убедился, что судно идет в другом направлении и не думает сворачивать к земле. Тогда я поднял все паруса и повернул в открытое море, решившись сделать все возможное, чтобы вступить с ним в сношение. Я, впрочем, скоро убедился, что, даже идя полным ходом, мы не успеем подойти к нему близко и что оно пройдет мимо, прежде чем можно будет дать ему сигнал; но в тот момент, когда я начинал уже отчаиваться, нас должно быть увидели с корабля в подзорную трубу и предположили, что это лодка с какого-нибудь погибшего европейского судна. Корабль убавил паруса, чтобы дать нам возможность подойти. Это меня ободрило. У нас на баркасе был кормовой флаг с корабля нашего бывшего хозяина, и я стал махать этим флагом в знак того, что мы терпим бедствие, и, кроме того, выстрелил из ружья.
Они увидели флаг и дым от выстрела самого выстрела они не слыхали ; корабль лег в дрейф, ожидая нашего приближения, и спустя три часа мы причалили к нему. Меня спросили, кто я, по португальски, по испански и по французики, но ни одного из этих языков я не знал. Наконец, один матрос, шотландец, заговорил со мной по английски, и я объяснил ему, что я — англичанин и убежал от мавров из Салеха, где меня держали в неволе. Тогда меня и моего спутника пригласили на корабль и приняли весьма любезно со всем нашим добром. Легко себе представить, какой невыразимой радостью наполнило меня сознание свободы после того бедственного и почти, безнадежного положения, в котором я находился. Я немедленно предложил все мое имущество капитану в вознаграждение за мое избавление, но он великодушно отказался, говоря, что ничего с меня не возьмет и что все мои вещи будут возвращены мне в целости, как только мы придем в Бразилию.
А это всегда может случиться. Кроме того, ведь мы завезем вас в Бразилию, а от вашей родины это очень далеко, и вы умрете там с голоду, если я отниму у вас ваше имущество. Для чего же тогда мне было вас спасать? Нет, нет, сеньор инглезе то есть англичанин , я довезу вас даром до Бразилии, а ваши вещи дадут вам возможность пожить там и оплатить ваш проезд на родину». Капитан оказался великодушным не только на словах, но и исполнил свое обещание в точности. Он распорядился, чтобы никто из матросов не смел прикасаться к моему имуществу, затем составил подробную опись всего моего имущества и взял все это под свой присмотр, а опись передал мне, чтобы потом, по прибытии в Бразилию, я мог получить по ней каждую вещь, вплоть до трех глиняных ковшиков.
Что касается моего баркаса, то капитан, видя, что он очень хорош, сказал, что охотно купит его у меня для своего корабля, и спросил, сколько я хочу получить за него. На это я ответил, что он поступил со мной так великодушно во всех отношениях, что я ни в коем случае не стану назначать цены за свою лодку, а всецело предоставлю это ему. Тогда он сказал, что выдаст мне письменное обязательство уплатить за нее восемьдесят пиастров в Бразилии, но что если по приезде туда кто-нибудь предложит мне больше, то и он даст мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят золотых за Ксури. Мне очень не хотелось брать эти деньги, и не потому, чтобы я боялся отдать мальчика капитану, а потому что мне было жалко продавать свободу бедняги, который так преданно помогал мне самому добыть ее. Я изложил капитану все эти соображения, и он признал их справедливость, но советовал не отказываться от сделки, говоря, что он выдаст мальчику обязательство отпустить его на волю через десять лет, если он примет христианство.
Это меняло дело. А так как к тому же сам Ксури выразил желание перейти к капитану, то я и уступил его. Наш переезд до Бразилии совершился вполне благополучно, и после двадцатидвухдневного плавания мы вошли в бухту Тодос лос Сантос, или Всех Святых. Итак, я еще раз избавился от самого бедственного положения, в какое только может попасть человек, и теперь мне оставалось решить, что делать с собой. Я никогда не забуду великодушного отношения ко мне капитана португальского корабля. Он ничего не взял с меня за проезд, аккуратнейшим образом возвратил мне все мои вещи и дал мне сорок дукатов за львиную шкуру и двадцать за шкуру леопарда и вообще купил все, что мне хотелось продать, в том числе ящик с винами, два ружья и остаток воску часть которого пошла у нас на свечи.
Одним словом, я выручил двести двадцать золотых и с этим капиталом сошел на берег Бразилии. Вскоре капитан ввел меня в дом одного своего знакомого, такого же доброго и честного человека, как он сам. Это был владелец ingenio, то есть сахарной плантации и сахаристого завода. Я прожил у него довольно долгое время и, благодаря этому, познакомился с культурой сахарного тростника и с сахарным производством. Видя, как хорошо живется плантаторам и как быстро они богатеют, я решил хлопотать о разрешении поселиться здесь окончательно и самому заняться этим делом. В то же время я старался придумать какой-нибудь способ вытребовать из Лондона хранившиеся у меня там деньги.
Когда мне удалось получить бразильское подданство, я на все мои наличные деньги купит участок невозделанной земли и стал составлять план моей будущей плантации и усадьбы, сообразуясь с размерами той денежной суммы, которую я рассчитывал получить из Лондона. Был у меня сосед, португалец из Лиссабона, по происхождению англичанин, по фамилии Уэлз. Он находился приблизительно в таких же условиях, как и я. Я называю его соседом, потому что его плантация прилегала к моей. Мы были с ним в самых приятельских отношениях. У меня, как и у него.
Но по мере того, как земля возделывалась, мы богатели, так что на третий год часть земли была у нас засажена табаком, и мы разделали по большому участку под сахарный тростник к будущему году. Но мы оба нуждались в рабочих руках, и тут мне стало ясно, как нерасчетливо я поступил, расставшись с мальчиком Ксури. Теперь мне не оставалось ничего более, как продолжать в том же духе. Я навязал себе на шею дело, не имевшее ничего общего с моими природными наклонностями, прямо противоположное той жизни, о какой я мечтал, ради которой я покинул родительский дом и пренебрег отцовскими советами. Более того, я сам пришел к той золотой середине, к той высшей ступени скромного существования, которую советовал мне избрать мой отец и которой я мог бы достичь с таким же успехом, оставаясь на родине и не утомляя себя скитаниями по белу свету. Как часто теперь говорил я себе, что мог бы делать то же самое и в Англии, живя между друзьями, не забираясь за пять тысяч миль от родины, к чужеземцам и дикарям, в дикую страну, куда до меня никогда не дойдет даже весточка из тех частей земного шара, где меня немного знают!
Вот каким горьким размышлениям о своей судьбе предавался я в Бразилии. Кроме моего соседа-плантатора, с которым я изредка виделся, мне не с кем было перекинуться словом; все работы мне приходилось исполнять собственными руками, и я, бывало, постоянно твердил, что живу точно на необитаемом острове, и жаловался, что кругом нет ни одной души человеческой. Как справедливо покарала меня судьба, когда впоследствии и в самом деле забросила меня на необитаемый остров, и как полезно было бы каждому из нас, сравнивая свое настоящее положение с другим, еще худшим, помнить, что Провидение во всякую минуту может совершить обмен и показать нам на опыте, как мы были счастливы прежде! Да, повторяю, судьба наказала меня по заслугам, когда обрекла на ту действительно одинокую жизнь на безотрадном острове, с которой я так несправедливо сравнивал свое тогдашнее житье, которое, если б у меня хватило терпения продолжать начатое дело, вероятно, привело бы меня к богатству и счастью… Мои планы относительно сахарной плантации приняли уже некоторую определенность к тому времени, когда мой благодетель капитан, подобравший меня в море, должен был отплыть обратно на родину его судно простояло в Бразилии около трех месяцев, пока он забирал новый груз на обратный путь. И вот, когда я рассказал ему, что у меня остался в Лондоне небольшой капитал, он дал мне следующий дружеский и чистосердечный совет: «Сеньор инглеэе, — сказал он он всегда меня так величал , — дайте мне формальную доверенность и напишите в Лондон тому лицу, у которого хранятся ваши деньги. Напишите, чтобы для вас там закупили товаров таких, которые находят сбыт в здешних краях и переслали бы их в Лиссабон по адресу, который я вам укажу; а я, если Бог даст, вернусь я доставлю вам их в целости.
Но так как дела человеческие подвержены всяким превратностям и бедам, то на вашем месте я взял бы на первый раз только сто фунтов стерлингов, то есть половину вашего капитала. Рискните сначала только этим. Если эти деньги вернутся к вам с прибылью, вы можете таким же образом пустить в оборот и остальной капитал, а если пропадут, так у вас, по крайней мере, останется хоть что-нибудь в запасе». Совет был так хорош и так дружествен, что лучшего, казалось мне, нельзя и придумать, и мне остается только последовать ему. Поэтому у я, не колеблясь, выдал капитану доверенность, как он того желал, и приготовил письмо к вдове английского капитана, которой когда-то отдал на сохранение свои деньги. Я подробно описал ей все мои приключения: рассказал, как я попал в неволю, как убежал, как встретил в море португальский корабль и как человечно обошелся со мной капитан.
В заключение я описал ей настоящее мое положение и дал необходимые указания насчет закупки для меня товаров. Мой друг капитан тотчас по прибытии своем в Лиссабон через английских купцов переслал в Лондон одному тамошнему купцу заказ на товары. Лондонский купец немедленно передал оба письма вдове английского капитана, и она не только выдала ему требуемую сумму, но еще послала от себя португальскому капитану довольно кругленькую сумму в виде подарка за его гуманное и участливое отношение ко мне. Закупив на все мои сто фунтов английских товаров, по указаниям моего приятеля капитана, лондонский купец переслал их ему в Лиссабон, а тот благополучно доставил их мне в Бразилию. В числе других вещей он уже по собственному почину ибо я был настолько новичком в моем деле, что мне это даже не пришло в голову привез мне всевозможных земледельческих орудий, а также всякой хозяйственной утвари. Все это были вещи, необходимые для работ на плантации, и все они очень мне пригодились.
Когда прибыл мой груз, я был вне себя от радости и считал свою будущность отныне обеспеченной. Мой добрый опекун капитан, кроме всего прочего, привез мне работника, которого нанял с обязательством прослужить мне шесть лет. Для этой цели он истратил собственные пять фунтов стерлингов, полученные в подарок от моей приятельницы, вдовы английского капитана. Он наотрез отказался от всякого возмещения, и я уговорил его только принять небольшой тюк табаку, как плод моего собственного хозяйства. И это было не все. Так как весь груз моих товаров состоял из английских мануфактурных изделий — полотен, байки, сукон, вообще таких вещей, которые особенно ценились и требовались в этой стране, то я имел возможность распродать его с большой прибылью; словом, когда все было распродано, мой капитал учетверился.
Благодаря этому, я далеко опередил моего бедного соседа по разработке плантации, ибо первым моим делом после распродажи товаров было купить невольника-негра и нанять еще одного работника-европейца кроме того, которого привез мне капитан из Лиссабона. Но дурное употребление материальных благ часто является вернейшим путем к величайшим невзгодам. Так было и со мной. В следующем году я продолжал возделывать свою плантацию с большим успехом и собрал пятьдесят тюков табаку сверх того количества, которое я уступил соседям в обмен на предметы первой необходимости. Все эти пятьдесят тюков, весом по сотне с лишком фунтов каждый, лежали у меня просушенные, совсем готовые к приходу судов из Лиссабона. Итак, дело мое разрасталось; но по мере того, как я богател, голова моя наполнялась планами и проектами, совершенно несбыточными при тех средствах, какими я располагал: короче, это были того рода проекты, которые нередко разоряют самых лучших дельцов.
Но мне была уготовлена иная участь: мне по прежнему суждено было самому быть виновником всех моих несчастий. И точно для того, чтобы усугубить мою вину и подбавить горечи в размышления над моей участью, размышления, на которые в моем печальном будущем мне было отпущено слишком много досуга, все мои неудачи вызывались исключительно моей страстью к скитаниям, которой я предавался с безрассудным упорством, тогда как передо мной открывалась светлая перспектива полезной и счастливой жизни, стоило мне только продолжать начатое, воспользоваться теми житейскими благами, которые так щедро расточало мне Провидение, и исполнять свой долг. Как уже было со мною однажды, когда я убежал из родительского дома, так и теперь я не мог удовлетвориться настоящим. Я отказался от надежды достигнуть благосостояния, быть может, богатства, работая на своей плантации, — все оттого, что меня обуревало желание обогатиться скорее, чем допускали обстоятельства. Таким образом, я вверг себя в глубочайшую пучину бедствий, в какую, вероятно, не попадал еще ни один человек и из которой едва ли можно выйти живым и здоровым. Перехожу теперь к подробностям этой части моих похождений.
Прожив в Бразилии почти четыре года и значительно увеличивши свое благосостояние, я, само собою разумеется, не только изучил местный язык, но и завязал большие знакомства с моими соседями-плантаторами, а равно и с купцами из Сан-Сальвадора, ближайшего к нам портового города. Встречаясь с ними, я часто рассказывал им о двух моих поездках к берегам Гвинеи, о том, как ведется торговля с тамошними неграми и как легко там за безделицу — за какие-нибудь бусы, ножи, ножницы, топоры, стекляшки и тому подобные мелочи — приобрести не только золотого песку и слоновую кость, но даже в большом количестве негров-невольников для работы в Бразилии. Мои рассказы они слушали очень внимательно, в особенности, когда речь заходила о покупке негров. В то время, надо заметить, торговля невольниками была весьма ограничена, и для нее требовалось так называемое assiento, то есть разрешение от испанского или португальского короля; поэтому негры-невольники были редки и чрезвычайно дороги. Как-то раз нас собралась большая компания: я и несколько человек моих знакомых плантаторов и купцов, и мы оживленно беседовали на эту тему. На следующее утро трое из моих собеседников явились ко мне и объявили, что, пораздумав хорошенько над тем, что я им рассказал накануне, они пришли ко мне с секретным предложением.
Затем, взяв с меня слово, что все, что я от них услышу, останется между нами, они сказали мне, что у всех у них есть, как и у меня, плантации, и что ни в чем они так не нуждаются, как в рабочих руках. Поэтому они хотят снарядить корабль в Гвинею за неграми. Но так как торговля невольниками обставлена затруднениями и им невозможно будет открыто продавать негров по возвращении в Бразилию, то они думают ограничиться одним рейсом, привезти негров тайно, а затем поделить их между собой для своих плантаций. Вопрос был в том, соглашусь ли я поступить к ним на судно в качестве судового приказчика, то есть взять на себя закупку негров в Гвинее. Они предложили мне одинаковое с другими количество негров, при чем мне не нужно было вкладывать в это предприятие ни гроша. Нельзя отрицать заманчивости этого предложения, если бы оно было сделано человеку, не имеющему собственной плантации, за которой нужен был присмотр, в которую вложен значительный капитал и которая со временем обещала приносить большой доход.
Но для меня, владельца такой плантации, которому следовало только еще года три-четыре продолжать начатое, вытребовав из Англии остальную часть своих денег — вместе с этим маленьким добавочным капиталом мое состояние достигло бы трех, четырех тысяч фунтов стерлингов и продолжало бы возрастать — для меня помышлять о подобном путешествия было величайшим безрассудством. Но мне на роду было написано стать виновником собственной гибели. Как прежде я был не в силах побороть своих бродяжнических наклонностей, и добрые советы отца пропали втуне, так и теперь я не мог устоять против сделанного мне предложения. Словом, я отвечал плантаторам, что с радостью поеду в Гвинею, если в мое отсутствие они возьмут на себя присмотр за моим имуществом и распорядятся им по моим указаниям в случае, если я не вернусь. Они торжественно обещали мне это, скрепив наш договор письменным обязательством; я же, с своей стороны, сделал формальное завещание на случай моей смерти: свою плантацию и движимое имущество я отказывал португальскому капитану, который спас мне жизнь, но с оговоркой, чтобы он взял себе только половину моей движимости, а остальное отослал в Англию. Словом, я принял все меры для сохранения моей движимости и поддержания порядка на моей плантации.
Прояви я хоть малую часть столь мудрой предусмотрительности в вопросе о собственной выгоде, составь я столь же ясное суждение о том, что я должен и чего не должен делать, я, наверное, никогда бы не бросил столь удачно начатого и многообещающего предприятия, не пренебрег бы столь благоприятными видами на успех и не пустился бы в море, с которым неразлучны опасности и риск, не говоря уже о том, что у меня были особые причины ожидать от предстоящего путешествия всяких бед. Но меня торопили, и я скорее слепо повиновался внушениям моей фантазии, чем голосу рассудка. Итак, корабль был снаряжен, нагружен подходящим товаром, и все устроено по взаимному соглашению участников экспедиции. В недобрый час, 1-го сентября 1659 года, я взошел на корабль. Это был тот самый день, в который восемь лет тому назад я убежал от отца и матери в Гулль, — тот день, когда я восстал против родительской власти и так глупо распорядился своею судьбой. Наше судно было вместимостью около ста двадцати тонн: на нем было шесть пушек и четырнадцать человек экипажа, не считая капитана, юнги и меня.
Тяжелого груза у нас не было, и весь он состоял из разных мелких вещиц, какие обыкновенно употребляются для меновой торговли с неграми: из ножниц, ножей, топоров, зеркалец, стекляшек, раковин, бус и тому подобной дешевки. Как уже сказано, я сел на корабль 1-го сентября, и в тот же день мы снялись с якоря. Сначала мы направились к северу вдоль берегов Бразилии, рассчитывая свернуть к африканскому материку, когда дойдем до десятого или двенадцатого градуса северной широты, таков в те времена был обыкновенный курс судов. Все время, покуда мы держались наших берегов, до самого мыса Св.
Из семьи нонконформистов. Сын Джеймса Фо 1630—1706 , мелкого фабриканта и торговца. Готовясь к духовному поприщу, изучал латынь, греческий язык, литературу и историю в духовной семинарии, а затем в академии Чарлза Мортона в Сток-Ньюингтоне окончил в 1685. В студенческие годы писал стихотворения, в основном на религиозные темы.
В 1684 г. С 1680-х гг. В начале 1680-х гг. Во 2-й половине 1680-х — начале 1690-х гг. Большинство предпринимательских проектов Дефо закончились провалом. C 1695 г. В 1695—1699 гг. Журналистская и публицистическая деятельность В 1690-х гг.
Дефо обратился к журналистике: писал очерки, памфлеты , сатиры в стихах для газеты The Athenian Mercury «Афинский Меркурий». Большую известность Дефо снискали памфлеты на социальные и политические темы, выходившие отдельными книгами. В «Опыте о проектах» «An Essay Upon Projects», 1697; частичный русский перевод 1902 выступал, в частности, за учреждение страховых касс, строительство дорог, упорядочение деятельности благотворительных обществ, организацию системы образования для женщин. За стихотворный памфлет «Чистокровный англичанин» «The True-Born Englishman», 1701; частичный русский перевод 1987 , написанный в поддержку «Славной революции» 1688—1689 гг. Важное место в наследии Дефо занимает сатира «Кратчайший путь расправы с диссидентами» «The Shortest Way with the Dissenters», 1702; русский перевод 1987 , в которой высмеяна веронетерпимость тори к нонконформистам. Даниэль Дефо у позорного столба. Гравюра по оригиналу Айры Кроу. После 1862.
В 1703 г. По решению суда его признали виновным и приговорили к денежному штрафу, гражданской казни у позорного столба и тюремному заключению на неопределённый срок. Спустя 4 месяца Дефо при посредничестве Роберта Харли, 1-го графа Оксфорда, спикера Палаты общин , вышел на свободу при условии, что в дальнейшем будет сотрудничать с правительством. В заключении Дефо сочинил стихотворный памфлет «Гимн позорному столбу» «Hymn To the Pillory», 1703; русский перевод 1987 , который удалось передать друзьям на волю и распространить. Произведение, обличающее идеологических врагов автора и пороки современного общества, вызвало такой большой резонанс, что унизительное стояние в колодках превратилось в триумф: публика приветствовала осуждённого, забрасывая его цветами, и выкрикивала строки из «Гимна…». В дальнейшем Дефо попадал в тюрьму ещё несколько раз, в том числе за неуплату долгов 1713 , за неуместно высказанные в печати мысли 1713, 1715 , за государственную измену 1713. В 1704—1713 гг. Будучи почти единственным автором, Дефо освещал в ней политико-экономическое положение как в своей стране, так и в континентальной Европе, уделял повышенное внимание Северной войне 1700—1721 гг.
В 1713 г. В качестве журналиста выполнял различные правительственные поручения, в том числе содействующие присоединению Шотландии к Англии 1707 : под вымышленными именами в целях агитации издавал статьи в защиту унии, тайно докладывал о политических настроениях и мнениях отдельных лиц. Многие события того времени нашли отражение в труде Дефо «История объединения Великобритании» «The History Of The Union Of Great Britain», 1709 , после выхода которого его упрекали в прессе за оказание услуг партиям тори и вигов одновременно. Попытки автора восстановить репутацию в памфлете «Призыв к чести и справедливости» «An Appeal to Honour and Justice», 1715; русский перевод 1987 результатов не дали, и на этом его политическая и журналистская карьера завершилась. Среди других публицистических сочинений: очерк «Шторм» «The Storm», 1704; русский перевод 2009 , в котором на основе свидетельств очевидцев описан крупнейший в истории Англии шторм 1703 г. Литография по рисунку Густава Барча из книги: Даниель Дефо. Робинзон Крузо.
Не успел наш корабль выйти из устья Хамбера, как подул ветер, вздымая огромные, страшные волны. До тех пор я никогда не бывал в море и не могу описать, как худо пришлось моему бедному телу и как содрогалась от страха моя душа.
И только тогда я всерьёз задумался о том, что я натворил, и о справедливости небесной кары, постигшей меня за то, что я так бессовестно покинул отчий дом и нарушил сыновний долг. Все добрые советы моих родителей, слёзы отца и мольбы матери воскресли в моей памяти, и совесть, которая в то время ещё не успела окончательно очерстветь, терзала меня за пренебрежение к родительским увещаниям и за нарушение обязанностей перед Богом и отцом. Между тем ветер крепчал, и на море разыгралась буря, которая, впрочем, не шла в сравнение с теми, что я много раз видел потом, ни даже с той, что мне пришлось увидеть несколько дней спустя. Но и этого было довольно, чтобы ошеломить меня, новичка, ничего не смыслившего в морском деле. Когда накатывалась новая волна, я ожидал, что она нас поглотит, и всякий раз, когда корабль падал вниз, как мне казалось, в пучину или бездну морскую, я был уверен, что он уже больше не поднимется на поверхность. И в этой муке душевной я неоднократно решался и давал себе клятвы, что, если Господу будет угодно сохранить на сей раз мне жизнь, если нога моя снова ступит на твёрдую землю, я тотчас же вернусь домой к отцу и, покуда жив, не сяду на корабль, что я последую отцовским советам и никогда более не подвергну себя подобной опасности. Теперь я понял всю справедливость рассуждений отца относительно золотой середины; для меня ясно стало, как мирно и приятно прожил он всю жизнь, никогда не подвергая себя бурям на море и невзгодам на суше, — словом, я, как некогда блудный сын, решил вернуться в родительский дом с покаянием. Эти трезвые и благоразумные мысли не оставляли меня, покуда длилась буря, и даже некоторое время после неё; но на другое утро ветер стал стихать, волнение поулеглось, и я начал понемногу осваиваться с морем. Как бы то ни было, весь этот день я был настроен очень серьёзно тем более что ещё не совсем оправился от морской болезни ; но перед закатом небо прояснилось, ветер прекратился, и наступил тихий, очаровательный вечер; солнце зашло без туч и такое же ясное встало на другой день, и гладь морская при полном или почти полном безветрии, вся облитая его сиянием, представляла восхитительную картину, какой я никогда ещё не видывал.
Ночью я отлично выспался, от моей морской болезни не осталось и следа, я был бодр и весел и любовался морем, которое ещё вчера так бушевало и грохотало и в такое короткое время могло затихнуть и явить собою столь привлекательное зрелище. И тут-то, словно для того, чтобы изменить моё благоразумное решение, ко мне подошёл приятель, сманивший меня ехать с ним, и, хлопнув меня по плечу, сказал: «Ну что, Боб, как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Бьюсь об заклад, что ты испугался, — признавайся, ведь испугался вчера, когда задул ветерок? Хорош ветерок! Я и представить себе не мог такой ужасной бури! Ах ты, чудак! Так, по-твоему, это буря? Что ты! Это сущие пустяки!
Дай нам хорошее судно да побольше простору, — мы такого шквалика и не заметим. Ну, да ты ещё совсем неопытный моряк, Боб. Пойдём-ка лучше сварим пуншу и забудем об этом. Взгляни, какой чудесный нынче день! Словом, как только на море воцарилась тишь, как только вместе с бурей улеглись мои взбудораженные чувства и прошёл страх утонуть в морской пучине, так мысли мои повернули в прежнее русло, и все клятвы, все обещания, которые я давал себе в часы страданий, были позабыты. Правда, порой на меня находило просветление, здравые мысли ещё пытались, так сказать, воротиться ко мне, но я гнал их прочь, боролся с ними, словно с приступами болезни, и при помощи пьянства и весёлой компании скоро восторжествовал над этими припадками, как я их называл; в какие-нибудь пять-шесть дней я одержал столь полную победу над своей совестью, какой только может пожелать себе юнец, решившийся не обращать на неё внимания. Однако меня ждало ещё одно испытание: как всегда в подобных случаях, провидение пожелало отнять у меня последнее оправдание перед самим собою; в самом деле, если на этот раз я не захотел понять, что всецело обязан ему, то следующее испытание было такого рода, что тут уж и самый последний, самый отпетый негодяй из нашего экипажа не мог бы не признать, что опасность была поистине велика и спаслись мы только чудом. На шестой день по выходе в море мы пришли на Ярмутский рейд. Ветер после шторма был всё время неблагоприятный и слабый, так что мы двигались еле-еле.
В Ярмуте мы были вынуждены бросить якорь и простояли при юго-западном, то есть противном, ветре семь или восемь дней. В течение этого времени на рейд пришло немалое количество судов из Ньюкасла, ибо Ярмутский рейд обычно служит местом стоянки для кораблей, которые дожидаются здесь попутного ветра, чтобы войти в Темзу. Впрочем, мы не простояли бы долго и вошли бы в реку с приливом, если бы ветер не был так свеж, а дней через пять не покрепчал ещё больше. Однако Ярмутский рейд считается такой же хорошей стоянкой, как и гавань, а якоря и якорные канаты были у нас надёжные; поэтому наши люди ничуть не тревожились и даже не помышляли об опасности — по обычаю моряков, они делили свой досуг между отдыхом и развлечениями. Но на восьмой день утром ветер усилился, и пришлось свистать наверх всех матросов, убрать стеньги и плотно закрепить всё, что нужно, чтобы судно могло безопасно держаться на рейде. К полудню на море началось большое волнение, корабль стало сильно раскачивать; он несколько раз зачерпнул бортом, и раза два нам показалось, что нас сорвало с якоря. Тогда капитан скомандовал отдать запасной якорь. Таким образом, мы держались на двух якорях против ветра, вытравив канаты до конца. Тем временем разыгрался жесточайший шторм.
Растерянность и страх были теперь даже на лицах матросов. Я несколько раз слышал, как сам капитан, проходя мимо меня из своей каюты, бормотал вполголоса: «Господи, смилуйся над нами, иначе мы погибли, всем нам конец», — что не мешало ему, однако, зорко наблюдать за работами по спасению корабля. Первые минуты переполоха оглушили меня: я неподвижно лежал в своей каюте рядом со штурвалом и даже не знаю хорошенько, что я чувствовал. Мне было трудно вернуть прежнее покаянное настроение после того, как я сам его презрел и ожесточил свою душу: мне казалось, что смертный ужас раз и навсегда миновал и что эта буря пройдёт бесследно, как и первая. Но повторяю, когда сам капитан, проходя мимо, обмолвился о грозящей нам гибели, я неимоверно испугался. Я выбежал из каюты на палубу; никогда в жизни не приходилось мне видеть такой зловещей картины: на море вздымались валы вышиной с гору, и такая гора опрокидывалась на нас каждые три-четыре минуты. Когда, собравшись с духом, я огляделся вокруг, то увидел тяжкие бедствия. На двух тяжело нагруженных судах, стоявших неподалёку от нас на якоре, были обрублены все мачты. Кто-то из наших матросов крикнул, что корабль, стоявший в полумиле от нас впереди, пошёл ко дну.
Ещё два судна сорвало с якорей и унесло в открытое море на произвол судьбы, ибо ни на том, ни на другом не оставалось ни одной мачты. Мелкие суда держались лучше других — им было легче маневрировать; но два или три из них тоже унесло в море, и они промчались борт о борт мимо нас, убрав все паруса, кроме одного кормового кливера. В конце дня штурман и боцман стали упрашивать капитана позволить им срубить фок-мачту. Капитан долго упирался, но боцман принялся доказывать, что, если фок-мачту оставить, судно непременно затонет, и он согласился, а когда снесли фок-мачту, грот-мачта начала так шататься и так сильно раскачивать судно, что пришлось снести и её и таким образом освободить палубу. Судите сами, что должен был испытывать всё это время я — юнец и новичок, незадолго перед тем испугавшийся небольшого волнения. Но если после стольких лет память меня не обманывает, не смерть была мне страшна тогда; во сто крат сильнее ужасала меня мысль о том, что я изменил своему решению прийти с повинной к отцу и вернулся к прежним химерическим стремлениям, и мысли эти, усугублённые ужасом перед бурей, приводили меня в состояние, которого не передать никакими словами. Но самое худшее было ещё впереди. Буря продолжала свирепствовать с такой силой, что, по признанию самих моряков, им никогда не случалось видеть подобной. Судно у нас было крепкое, но от тяжёлого груза глубоко сидело в воде, и его так качало, что на палубе поминутно слышалось: «Кренит!
Дело — табак! Однако буря бушевала всё яростнее, и я увидел — а это не часто увидишь, — как капитан, боцман и ещё несколько человек, более разумных, чем остальные, молились, ожидая, что корабль вот-вот пойдёт ко дну. В довершение ко всему вдруг среди ночи один из матросов, спустившись в трюм поглядеть, всё ли там в порядке, закричал, что судно дало течь; другой посланный донёс, что вода поднялась уже на четыре фута. Тогда раздалась команда: «Все к насосам! Но матросы растолкали меня, заявив, что если до сих пор я был бесполезен, то теперь могу работать, как и всякий другой. Тогда я встал, подошёл к насосу и усердно принялся качать. В это время несколько мелких судов, гружённых углем, будучи не в состоянии выстоять против ветра, снялись с якоря и вышли в море. Когда они проходили мимо, наш капитан приказал подать сигнал бедствия, то есть выстрелить из пушки. Не понимая, что это значит, я пришёл в ужас, вообразив, что судно наше разбилось или случилось нечто другое, не менее страшное, и потрясение было так сильно, что я упал в обморок.
Но в такую минуту каждому было впору заботиться лишь о спасении собственной жизни, и никто на меня не обратил внимания и не поинтересовался, что приключилось со мной. Другой матрос, оттолкнув меня ногой, стал к насосу на моё место в полной уверенности, что я уже мёртв; прошло немало времени, пока я очнулся. Работа шла полным ходом, но вода в трюме поднималась всё выше. Было очевидно, что корабль затонет, и хотя буря начинала понемногу стихать, однако нечего было и надеяться, что он сможет продержаться на воде, покуда мы войдём в гавань, и капитан продолжал палить из пушек, взывая о помощи. Наконец одно лёгкое судёнышко, стоявшее впереди нас, отважилось спустить шлюпку, чтобы подать нам помощь. Подвергаясь немалой опасности, шлюпка приблизилась к нам, но ни мы не могли добраться до неё, ни шлюпка не могла причалить к нашему кораблю, хотя люди гребли изо всех сил, рискуя своей жизнью ради спасения нашей. Наконец наши матросы бросили им с кормы канат с буйком, вытравив его на большую длину. После долгих и тщетных усилий гребцам удалось поймать конец каната; мы притянули их под корму и все до одного спустились в шлюпку. О том, чтобы добраться до их судна, нечего было и думать; поэтому мы единодушно решили грести по ветру, стараясь только держать по возможности к берегу.
Наш капитан пообещал чужим матросам, что в случае, если лодка разобьётся о берег, он заплатит за неё хозяину. И вот, частью на веслах, частью подгоняемые ветром, мы направились к северу в сторону Уинтертон-Несса, постепенно приближаясь к земле. Не прошло и четверти часа с той минуты, когда мы отчалили от корабля, как он стал погружаться на наших глазах. И тут-то впервые я понял, что значит «дело — табак». Должен, однако, сознаться, что, услышав крики матросов: «Корабль тонет! Но мы двигались очень медленно и добрались до земли, только пройдя уинтертонский маяк, там, где между Уинтертоном и Кромером береговая линия изгибается к западу и где поэтому её выступы немного умеряли силу ветра. Здесь мы пристали и, с великим трудом, но всё-таки благополучно выбравшись на сушу, пошли пешком в Ярмут, где нас, как потерпевших крушение, встретили с большим участием: городской магистрат отвёл нам хорошие помещения, а местные купцы и судохозяева снабдили нас деньгами в достаточном количестве, чтобы добраться по нашему выбору либо до Лондона, либо до Гулля. Почему мне не пришло тогда в голову вернуться в Гулль, в родительский дом! Как бы я был счастлив!
Наверно, отец, как в евангельской притче, заколол бы для меня откормленного тельца; но он узнал о моём спасении лишь много времени спустя после того, как до него дошла весть, что судно, на котором я вышел из Гулля, погибло на Ярмутском рейде. Но моя злая судьба толкала меня всё на тот же гибельный путь с упорством, которому невозможно было противиться; и хотя в моей душе неоднократно раздавался трезвый голос рассудка, звавший меня вернуться домой, у меня не хватило для этого сил. Не знаю, как это назвать, и не стану настаивать, что какое-то тайное веление всесильного рока побуждает нас быть орудием собственной своей гибели, даже когда мы видим её перед собой и бросаемся к ней навстречу с открытыми глазами, но несомненно, что только моя злосчастная судьба, которой я был не в силах избежать, заставила меня пойти наперекор трезвым доводам и внушениям лучшей части моего существа и пренебречь двумя столь наглядными уроками, которые я получил при первой же попытке вступить на новый путь. Сын нашего судохозяина, мой приятель, помогший мне укрепиться в пагубном решении, присмирел теперь больше меня; в первый раз, как он заговорил со мной в Ярмуте что случилось только через два или три дня, так как в этом городе мы все жили порознь , я заметил, что тон его изменился. С унылым видом он покачал головой и спросил, как я себя чувствую. Объяснив своему отцу, кто я такой, он рассказал, что я предпринял эту поездку в виде опыта, в будущем же намереваюсь объездить весь свет. Тогда его отец, обратившись ко мне, произнес серьёзно и озабоченно: — Молодой человек!
Из-за множества переделок,в предисловии ко второму изданию романа Дефо написал, что считает себя вправе спросить у издателей, какая разница существует между ними и разбойниками с большой дороги.
Подлинные истории робинзонов. Охотника Якова Мынькова высадили "для караулу наловленного промысла" на острове Беринга группа Командорских островов. За Яковом и "наловленным промыслом" должен был прийти корабль, но почему-то не пришёл. Через семь лет охотника снял с острова русский мореход Васильев. Остаётся только удивляться, как человек выжил в одиночку в течение семи лютых и долгих зим. В 1911 году в южной части Тихого океана затонула английская шхуна "Прекрасное блаженство". Спастись посчастливилось лишь четырнадцатилетнему юнге Джереми Бибсу. Остров оказался необитаем, и только отличное знание романа Дефо помогло Бибсу остаться живым и в своём уме.
Только в 1985 году немецкое судно сняло этого робинзона с необитаемого острова и доставило на родину. Бибсу к тому времени исполнилось восемьдесят восемь лет. В 1957 году на одном необитаемом острове в Полинезии были найдены вещи и дневник шотландца Адама Мак-Калока. Куда девался он сам - неизвестно. Известно, что на острове он прожил семь лет. В 1960 году с самолёта, пролетавшего над атоллом Суворова южная часть Тихого океана неожиданно увидели человека. Разочарованный в цивилизации новозеландец Том Нил прожил в одиночестве три года и решительно отказался не только уехать с острова, но и взять газеты и журналы. Прожив на атолле в общей сложности девять лет, Нил вернулся на родину, издал книгу "Остров для себя", а потом вновь перебрался на атолл.
Шлюпку, посланную с одного корабля - спасать робинзона, он забросал пустыми консервными банками. Только в 1977 году, будучи в преклонном возрасте, Том Нил вернулся на большую землю. В четырнадцать лет он сбежал из дому и нанялся юнгой на торговый корабль. Ему пришлось быть в море на шлюпке. Шторм опрокинул шлюпку, и мальчик вместе с другим матросом три дня просидел на неизвестном острове. Вернувшись, наконец, на свой корабль, юнга немедленно получил прозвище Робинзон Крузо, а потом сменил свою настоящую фамилию.
Дефо Даниель: Робинзон Крузо
Все события записаны в форме воспоминаний и создают реалистичную картину псевдодокументального произведения. Вероятнее всего, роман написан под влиянием подлинной истории, произошедшей с Александром Селкирком , который провёл на необитаемом острове в Тихом океане четыре года сегодня этот остров в составе архипелага Хуана Фернандеса назван в честь литературного героя Дефо. Второй роман — « Дальнейшие приключения Робинзона Крузо » — менее известен; в России он полностью не издавался с 1935 по 1992 годы только в пересказе, а последняя часть, «Робинзон в Сибири», в сокращении [2]. В нём престарелый Робинзон, посетив свой остров и потеряв Пятницу, доплыл по торговым делам до берегов Юго-Восточной Азии и вынужден добираться в Европу через всю Россию. В частности, он в течение 8 месяцев пережидает зиму в Тобольске.
А вообще он бы литератором продуктивным и многосторонним — написал более 500 книг и статей на самые разные темы: политика, экономика, криминал, религия, брак, психология, сверхъестественное. Является основоположником экономического журнализма. В публицистике пропагандировал буржуазное здравомыслие, выступал в защиту веротерпимости и свободы слова.
Вторая часть книги — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», написанная в том же, 1719 году, повествовала о том, как Робинзон снова отправляется в морское путешествие, навещает свой остров, потом отправляется дальше, в «кругосветку». А дальше Крузо каким-то непонятным образом оказывается в … Сибири, которая англичанам кажется ничуть не менее загадочной, чем необитаемый остров. Но одно дело описывать то, что имеет под собой почву, и совсем другое — самому моделировать ситуацию. Если в первой части все было интересно, то во второй — Крузо практически ничего не совершает, да и само повествование построено по типу: «Галопом по Европам». Однако, не дожидаясь реакции почтенной публики на вторую часть, Дефо тут же усаживается за написание третьей. Да и по большому счету назвать эту книгу художественной язык не поворачивается. Это скорее философское эссе и попытка осмыслить «злобу дня». Новое приключение Селкирка А что же оставленный нами на время Александр Селкирк? Возможно, ему было приятно узнать себя в Робинзоне Крузо. Но почивать на лаврах было некогда. Он покидает безутешную супругу и отправляется в очередную морскую экспедицию, опять же на пиратском судне. Но, похоже, второго счастливого билета судьба ему так и не удосужилась преподнести. Спустя два года после выхода в свет книги, в 1721 году, Селкирк заболевает тропической лихорадкой и умирает.
В книге сохранен стиль и использованы фрагменты оформления первого английского издания романа. Книга издана при поддержке дарителей Эндаумент-фонда УрФУ тиражом в 300 экземпляров. За время существования проекта УрФУ "Уральская гуманитарная инициатива" на средства Эндаумент-фонда университета вышли в свет такие издания, как поэмы Гомера "Илиада" и "Одиссея", переведенные на русский язык уральским ученым Павлом Шуйским в середине ХХ века, "Двойное рассуждение" Томаса Брауна, "Избранные басни" Жана де Лафонтена с иллюстрациями Жана-Батиста Удри и другие.
На Урале издали первый в России перевод третьей части романа о Робинзоне Крузо
В книге, правда, Робинзона «оставили на берегу делать чёрную работу» – но это может быть стыдливым прикрытием вопросов гомосексуального насилия, которому нередко подвергались в плену. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо — роман английского писателя Даниэля Дефо, написанный как вымышленная автобиография, тем не менее. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо — роман английского писателя Даниэля Дефо, написанный как вымышленная автобиография, тем не менее. Многие с школьных времён помнят приключенческий роман Даниэля Дефо «Робинзон Крузо».
Робинзон Крузо. Даниэль Дефо
Все, что можно наскрести в Лондоне, где родился, мыкался, печатался и умер этот человек-оркестр , — надгробие на кладбище «Банхилл Хиллс». Сейчас роман не входит в английскую школьную программу. Однако он повлиял на многих писателей. В английских школах проходят «Повелителя мух» Голдинга — рассказ о том, как дети на необитаемом острове превращаются в зверей. А первоисточник о том, как Робинзон вне цивилизации остался человеком, не читают.
Дефо вообще повлиял на многих — трудовой подвиг его героя повторяют отшельники в Японии и в Австралии.
Еще один косвенный показатель популярности: пиратские издания. Говорят, что одно из них, в Голландии, «спродюсировал» сам Дефо: он хотел заработать и не хотел делиться с издателем по договору писатель получил лишь заранее оговоренный гонорар и не мог претендовать на роялти, или процент от продаж. Думаю, сейчас Дефо стал бы миллиардером, как Джоан Роулинг, но тогда больших денег «Робинзон» ему не принес, вот и приходилось крутиться. Но самое любопытное, что роман выпустили как документальную книгу, написанную настоящим Робинзоном Крузо.
Просто художественные романы еще не стали так популярны, зато все зачитывались тем, что сегодня называется нон-фикшн. Отсюда и полное название романа: «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка… написанные им самим». Читатели верили, что это реальная исповедь Робинзона, хотя литературные эксперты того времени быстро догадались об авторстве Дефо. Он, правда, до конца жизни это отрицал. Второй том — «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» — тоже неоднократно издавался в России, однако широкая публика о нем знает гораздо меньше, чем об островной части эпопеи.
И зря: во втором томе герой, например, попадает в Китай, который описывает с необыкновенным презрением, а затем путешествует через нашу страну и даже останавливается в Тобольске. Россию он живописует неоднозначно.
Все равно, главное - не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Признаюсь, открыл книгу случайно, но получил огромное удовольствие от превосходного чтения Алексея Веснера. Сердечно благодарю!
Необитаемый остров находится недалеко от Тринидада, самого большого из двух главных островов, составляющих сегодня островное государство Тринидад и Тобаго. Дефо описывает более благоприятные условия острова, чем были на самом деле в той местности. Александр Селкирк родился в 1676 году. Он был человеком беспокойного духа. В 1703 году, после ссоры с семьей, он покинул Шотландию, плавая на частном судне.
Условия жизни на этом корабле были плохими, грязь, антисанитария, дизентерия. Как гласит история, корабль остался без капитана, и управление взял на себя один лейтенант - Томас Стрэдлинг, с которым Селкирк не ладил. Напряженность в отношениях между ними достигла предела, когда в 1704 году корабль стоял на якоре около необитаемого острова в южной части Тихого океана.
Книги по теме
- Читайте также
- Автор «Робинзона Крузо» – шеф английской разведки
- Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
- Краткое содержание «Робинзон Крузо»
Прямой эфир
- Кто написал "Робинзона Крузо"? Роман Даниэля Дефо: содержание, главные герои
- Кем был реальный Робинзон Крузо?
- Робинзону Крузо 300 лет
- 360 лет со дня рождения автора Робинзона Крузо. Книги, диафильмы, экранизации
Два совершенно разных Робинзона (Даниэль Дефо. Робинзон Крузо)
| Робинзон Крузо: история создания романа Д. Дефо | Какой Смысл | «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо», а еще год спустя — «Серьезные размышления Робинзона Крузо». |
| «Создатель „Робинзона“ был шпионом» | 58. ДАНИЭЛЬ ДЕФО «РОБИНЗОН КРУЗО» Роман о приключениях Робинзона — книга совершенно удивительная. |
Робинзон Крузо. Даниэль Дефо
| Робинзон Крузо: история создания романа Д. Дефо | Какой Смысл | Мало кто знает, но у книги Даниеля Дефо про Робинзона Крузо, застрявшего на необитаемом острове, есть два продолжения. |
| Дефо Даниель. Большая российская энциклопедия | Титульный лист первого издания романа «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо. |
| Ответы : кто написал книгу робинзон крузо? | Рассмотрение вопроса, кто написал «Робинзона Крузо», на школьном уроке следует начать с краткой характеристики биографии и творчества писателя. |
| ВЗГЛЯД / Робинзону Крузо исполнилось 300 лет :: Автор Екатерина Ракитина | «Робинзон Крузо», опубликованный в 1719 г., дал начало классическому английскому роману. |
Робинзону Крузо 300 лет
1731) – английский писатель и публицист, создатель первого классического приключенческий романа «Робинзон Крузо». В 1970-80 годах, в условиях дефицита, книга Даниэля Дэфо "Робинзон Крузо" была одной из наиболее доступных для советских школьников приключенческих книжек. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо с иллюстрациями В. Шевченко. Роман написан в виде автобиографии, дневника Робинзона Крузо, который, как следует из названия, после крушения судна провел на необитаемом острове больше четверти века. В 1970-80 годах, в условиях дефицита, книга Даниэля Дэфо "Робинзон Крузо" была одной из наиболее доступных для советских школьников приключенческих книжек. Я, несчастный Робинзон Крузо, потерпев кораблекрушение во время страшной бури, был выброшен на берег этого ужасного, злополучного острова, который я назвал Островом отчаяния.
Дефо Даниэль - Робинзон Крузо
У романа о жизни Робинзона Крузо на необитаемом острове было ещё два продолжения. Он считает "Приключения Робинзона Крузо" лучшей книгой, когда-либо написанной, перечитывает ее снова и снова и считает человека плохо начитанным, если бы ему случилось не читать эту книгу. Книга Даниэля Дефо о приключениях Робинзона Крузо Роман 1719 года.
Дефо Даниэль - Робинзон Крузо
Оказавшись на необитаемом острове посреди океана, Робинзон не теряет силы духа и постепенно подчиняет себе дикую природу: учится выращивать зерно и шить одежду из шкур животных, приручает коз и даже обзаводится другом — говорящим попугаем. Ему также предстоит столкнуться с каннибалами, спасти от верной гибели дикаря Пятницу и спустя долгих двадцать восемь лет вернуться домой, чтобы стать капитаном торгового судна. В нашем издании представлен классический пересказ, сделанный Л. Яхниным, который подойдет для первого знакомства с приключенческим романом Даниэля Дефо.
Третьим делом была сортировка, сушка и приготовление убитой или пойманной дичи; на эту работу уходила большая часть дня. При этом следует принять в расчет, что, начиная с полудня, когда солнце подходило к зениту, наступал такой удручающий зной, что не было возможности даже двигаться, затем оставалось еще не более четырех вечерних часов, которые я мог уделить на работу. Случалось и так, что я менял часы охоты и домашних занятий: поутру работал, а перед вечером выходил на охоту».
Переоцените материальные ценности Новая жизнь чаще всего означает утрату многих привычных вещей. Опыт Робинзона показывает — кое-что можно наверстать с помощью напряженного труда, а кое от чего можно со спокойной душой отказаться: «Одним словом, природа, опыт и размышление научили меня понимать, что мирские блага ценны для нас лишь в той степени, в какой они способны удовлетворять наши потребности, и что, сколько бы мы ни накопили богатств, мы получаем от них удовольствие лишь в той мере, в какой можем использовать их, но не больше. Самый неисправимый скряга вылечился бы от своего порока, если бы очутился на моем месте и не знал, как я, куда девать свое добро. Повторяю, мне было нечего желать, если не считать некоторых вещей, которых у меня не было, все разных мелочей, однако очень нужных для меня. Как я уже сказал, у меня было немного денег, серебра и золота, всего около тридцати шести фунтов стерлингов. Увы, они лежали, как жалкий, ни на что негодный хлам: мне было некуда их тратить.
Смиритесь со своим непостоянством Иногда лишь смена декораций может указать человеку на то, что ненадежны не только окружающие его люди и внешний мир в целом, но и он сам. Эта переменчивость постоянна и проистекает из неких бессознательных источников — именно они иногда заставляют нас ни с того ни с сего менять белое на черное, а черное на белое. Робинзон понимает это, когда впервые обнаруживает на своем острове следы присутствия других людей: «Какое игралище судьбы человеческая жизнь! И как странно меняются с переменой обстоятельств тайные пружины, управляющие нашими влечениями! Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть; сегодня ищем то, чего завтра будем избегать. Завтра нас будет приводить в трепет одна мысль о том, чего мы жаждем сегодня.
Я был тогда наглядным примером этого рода противоречий. Я — человек, единственным несчастьем которого было то, что он изгнан из общества людей, что он один среди безбрежного океана, обреченный на вечное безмолвие, отрезанный от мира, как преступник, признанный небом не заслуживающим общения с себе подобными, недостойным числиться среди живых, — я, которому увидеть лицо человеческое казалось, после спасения души, величайшим счастьем, какое только могло быть ниспослано ему провидением, воскресением из мертвых, — я дрожал от страха при одной мысля о том, что могу столкнуться с людьми, готов был лишиться чувств от одной только тени, от одного только следа человека, ступившего на мой остров! Наихудшее из зол может обернуться спасением Об этой банальности следует упомянуть потому, что Дефо ее здорово обыграл: Робинзон долгое время жил в страхе и прятался от приплывающих на остров дикарей-каннибалов, а потом именно среди них нашел верного друга, слугу и ученика Пятницу. Я мог бы привести много примеров из моей собственной жизни в подтверждение правильности моих слов, но особенно замечательны в этом отношении события последних лет моего пребывания на острове». Обучайтесь обучая Иногда изучающим иностранный язык советуют пойти преподавать его начинающим. Это один из лучших способов выучить язык самому, потому что, объясняя другим, сам лучше овладеваешь предметом.
К такому же выводу приходит Робинзон, обучающий Пятницу: «Бог свидетель, что во всех методах, которые я применял для обучения этого бедного создания, я проявлял больше искренности, чем уменья; я должен признать — думаю, что к тому же выводу придут все, поступающие по тому же принципу, — что, истолковывая ему различные вещи, я сам обучался многим вещам, которые я не знал или которых я раньше по-настоящему не обдумывал, во которые естественно приходили мне на ум, когда я углублялся в них, чтобы растолковать их бедному дикарю. При этом случае я размышлял о них с большей любовью, чем когда бы то ни было, так что, независимо от того, получал ли от этого пользу бедняга или нет, я то уж во всяком случае имел все основания быть благодарным за его появление». Не пренебрегайте тайными предчувствиями Робинзон видит подошедший к его острову английский корабль, но, хотя он мечтал об этом больше двух десятилетий, не спешит встречать его с распростертыми объятиями: что-то подсказывает ему, что с добрыми намерениями его соотечественникам делать тут нечего. Конечно, он поступил правильно — корабль захвачен бунтовщиками, которые высаживают на необитаемый остров капитана и двоих его товарищей. Робинзон выручает их и благодаря этому получает возможность выбраться из своей тюрьмы. Вот как он описывает предчувствие, которое помогло ему сделать правильный выбор: «Никогда не пренебрегайте тайным предчувствием, предостерегающим вас об опасности, даже в тех случаях, когда вам кажется, что нет никакого основания придавать ему веру.
Служить и любить должны другие, но не он. Кстати, примечательно, что во второй части книги Робинзон верного ему Пятницу просто продал… Немецкий художник. Робинзон Крузо. Около 1880 Ну и к чему тогда могло привести его путешествие? А, собственно, ни к чему оно и не привело.
Робинзон приплыл к тому, от чего уплыл — к достатку, комфорту и безопасности. И ни к чему другому он приплыть не мог, ибо он духовно пуст и этим отличается от любого нормального молодого человека, для которого в самом раннем детстве существуют какие-то объекты любви, какие-то примеры для подражания, какие-то ориентиры и многое другое, из чего складывается внутренняя жизнь. Парадоксально, но гораздо большей человечностью обладает дикарь Пятница. Он преодолевает склонность к каннибализму, по-настоящему любит своего отца, искренне благодарен Робинзону и готов отдать за него жизнь, а жертвенность, между прочим, является одним из краеугольных камней христианства. Однако отношение Робинзона к Пятнице строго вписывается в рамку взаимоотношений господина и раба.
Робинзон прямо так и говорит Пятнице, что его следует именовать «господином». Не случайно и то, что далее Робинзон примерит на себя роль «хозяина острова» и вершителя справедливости. Данным титулом его будут величать приплывшие испанцы. Но если это так, то не получается ли уже совсем специфическая картина: добро служит тому, кто вообще не может понять, что это такое, и движим только волей к власти, а для пущей приглядности такой картины Дефо просто специально марает добро дикостью и каннибализмом? Есть дикие люди — они нищие варвары и хотя они способны на добро, что, кстати, прямым текстом признает Робинзон, их удел быть рабами у тех, кто «цивилизован», и в этом заключается высшая справедливость.
Тем более что, согласно Дефо, дикари сами выбраться из дикости не в состоянии, а могут сделать это только если цивилизованные господа пожелают даровать им свою культуру. Эжен Делакруа. Данте и Вергилий в Аду. Но, во-первых, как я уже сказал выше, Дефо писал отнюдь не детскую книгу. Во-вторых, подобные концепции есть у авторов совсем иного калибра.
На вратах очень специфического ада из «Божественной комедии» Данте написано следующее: «Был правдою мой зодчий вдохновлен:Я высшей силой, полнотой всезнаньяИ первою любовью сотворен. Древней меня лишь вечные созданья,И с вечностью прибуду наравне. Входящие, оставьте упованья». Те, кто помещен в ад, не могут рассчитывать на любовь и состраданье. Сострадать им строжайше запрещено, ибо считается, что это роптание на божий промысел.
Поэтому одной из духовных задач Данте в аду становится борьба с состраданьем: «Приготовлялся выдержать войну и с тягостным путем, и с состраданьем». Разве это не та же картина, фундаментально отделяющая находящихся в аду, читай в дикости, которая обнаруживается и у Дефо? Робинзон, поначалу возненавидевший дикарей-каннибалов, вознамерился их истреблять, но потом ему на ум пришло соображение о том, что их омерзительные обычаи, возможно, промысел творца: «Я стал спокойнее и хладнокровнее относиться к этой затее; я спросил себя, какое я имею право брать на себя роль судьи и палача этих людей. Пускай они преступны; но коль скоро сам бог в течение стольких веков предоставляет им творить зло безнаказанно, то, значит, на то его воля. Как знать?
После очередной ссоры, которая произошла возле острова Мас-а-Тьерра, Селькирк потребовал, чтобы его высадили; капитан немедленно удовлетворил его требование. Позже моряк просил капитана отменить своё распоряжение, но тот был неумолим. У Александра Селькирка были вещи, необходимые для выживания: ружье, топор, нож, огниво, котел, пара фунтов табака, сундучок, навигационные приборы, Библия, другие книги духовного содержания и трактаты по навигации… Страдая от одиночества, он привыкал к острову и приобретал постепенно необходимые навыки выживания. Спасение пришло к нему, спустя почти 5 лет — 1 февраля 1709 года. Это было английское судно «Герцог», с капитаном Вудсом Роджерсом, который назвал Селькирка губернатором острова.