О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам.
Россия в глобальной политике
Жизнь в Детройте научила меня расовому реализму. А “расовый реализм” слишком сильно пахнет 14/88-ой, и следовательно не является лучшим выбором с точки зрения паблисити. последняя и самая значимая работа современного американского мыслителя и политического деятеля Джареда Тэйлора, представителя 'расового реализма'. Но на роль ключевого персонажа ищут не просто хорошую актрису, а обязательно негроидной или азиатской расы. Есть ли у расового дениализма будущее?
Главы | Проблема расы в современной науке
Проведены исследования «групп ненависти» и их роли в политическом процессе США, осуществлен анализ отношений между расами, расистских настроений, причин расовых бунтов. Вооружившись индоевропейской гипотезой, Гобино сформулировал расовую теорию, квинтэссенцией которой стал «Трактат о неравенстве человеческих рас». Journey Through Literary Realms and Immerse Yourself in Words: Lose yourself in the captivating world of literature with our Realism articles. В этом местами сюрреалистичном произведении автор исследует темы несправедливости, расовых стереотипов, отрицании прошлого и исцеляющей любви к книгам.
На пути к расовому реализму.
His latest offering, dedicated to J. Phillippe Rushton, Richard Lynn and Tatu Vanhanen, combines a useful summary of the best in recent research and theory regarding human racial differences seven chapters with applications to such topics as the history of slavery, liberal stereotype theory, social stratification by color, the history of human accomplishment, the rise of Northeast Asia, and the decline of Africa six chapters ; a final chapter discusses policy options. Being an American, the author devotes special attention to Whites and Blacks, but includes information on other races wherever helpful. Sanderson begins his book with several epigraphs that indicate his awareness that he is stepping into a very politically incorrect minefield. We cannot know in advance whether the knowledge we create or discover will support or contradict certain moral positions already held. Political thinking, especially on the left, is a sort of masturbation fantasy in which the world of fact hardly matters. The first chapter defends the biological reality of races by providing a point-by-point refutation of two high-profile formal statements of social constructivism, one issued by the American Anthropological Association AAA in 1998 and the other by the American Association of Physical Anthropologists AAPA in 1999. He quotes some older texts to show that the concept of race was not invented by eighteenth century European colonialists, as the AAA and many antiracists maintain.
The best of these theories focuses on the higher rates of fatherless households among Blacks than Whites, but the explanation for this difference lies ultimately in racial biology after all. Chapter Three summarizes evidence for genetically based racial differences in average intelligences. American psychometric data showing an average White IQ of about 100 and an average Black IQ of 85 has now accumulated for over a hundred years. In the course of childhood, the degree to which environment can explain such differences steadily declines, disappearing entirely by around age fourteen. Most damning for the social constructivist position, however, is that Genome-Wide Association Studies GWAS now make it possible to identify specific genes that contribute to intelligence, meaning that intelligence can be reliably albeit not perfectly predicted from biological data alone. Many Black-White socioeconomic gaps disappear once IQ is controlled for, but one difference that does not is out-of-wedlock births. He demonstrates that fatherless homes are common in Africa and among Blacks worldwide, not something unique to post-World War II America.
По-умолчанию, поиск производится с учетом морфологии. В применении к одному слову для него будет найдено до трёх синонимов. В применении к выражению в скобках к каждому слову будет добавлен синоним, если он был найден. Не сочетается с поиском без морфологии, поиском по префиксу или поиском по фразе. Это позволяет управлять булевой логикой запроса.
Такого человека можно было бы назвать мидвитом , но я предпочитаю термин «консерватор». Я шучу, шучу. Совсем не обязательно быть консерватором, чтобы быть мидвитом. Но так как я все еще читаю консерваторов и во многих случаях меня волнует то, о чём они говорят, я буду придерживаться своего синонимизма консервативного недоумка. И нигде эти недостатки мидвитов не проявляются среди консерваторов больше, чем в представлении о том, что демократы — настоящие расисты [DR3 — "Democrats r real racists" - прим. Благодаря месяцу празднования чёрной истории, известному как Juneteenth День освобождения рабов , многие консерваторы в последнее время стряхивают пыль с этого заезженного тропа в тщетной надежде, что на этот раз он, подобно кумбая, заманит большинство «афроамериканцев» обратно в преимущественно белую республиканскую партию. Вы ведь помните, что Республиканская партия была партией Линкольна, верно? А Ку-клукс-клан? Все они были демократами.
Так что голосуйте за MAGA сегодня! Основная логика такова: демократы-расисты хотят угнетать черных и одновременно получать их голоса, поэтому они искажают историю, чтобы обмануть своих черных пешек, заставив их думать, что республиканцы — их враги, тогда как исторически республиканцы были их величайшими союзниками — они ведь освободили рабов. Также они заявляют, что они выступают за меньшинства, в то время как они наводняют наши города небелыми иммигрантами, которые конкурируют с черными за рабочие места. Не забывайте, что безработица среди чернокожих была на рекордно низком уровне при Дональде Трампе! Демократы также ублажают чернокожих, поддерживая антиполицейские меры. Но это только делает черные районы неблагополучными и опасными. Преступность чернокожих в Нью-Йорке резко упала при Рудольфе Джулиани, разве вы не знаете?! Наконец, эти демократы-расисты обещают расширить возможности чернокожих женщин посредством права на аборт, но это равносильно катастрофически большому количеству черных абортов. Чёрные делают аборт в 3,6 раза чаще, чем белые; разве это не есть расизм?
А если ты черный и выступаешь против всего этого, тебя назовут "Дядей Томом", как уже много лет об этом прекрасно знает черный судья Верховного суда Кларенс Томас.
Показать полностью… Несмотря на повреждения, омичка все же сумела добраться до телефона и позвонить подруге, которая и вызвала скорую помощь. Пострадавшая была доставлена в больницу, где вскоре скончалась. Подозреваемые были задержаны, им предъявлены обвинения.
В настоящее время они остаются под стражей.
Главы | Проблема расы в современной науке
Совпадают ли хотя бы отчасти расовые признаки с признаками, которые оценивают качества личности. это не историческая и не социальная. О сервисе Прессе Авторские права Связаться с нами Авторам Рекламодателям Разработчикам. последняя и самая значимая работа современного американского мыслителя и политического деятеля Джареда Тэйлора, представителя 'расового реализма'. расизм: Сиэтл закрывает школы для одарённых детей, чтобы не обижались чернокожие, В США школьников учат, что их любовь к чтению – это проявление белого расизма. В книге "Моя борьба" Гитлер писал, что дети-мулаты – это загрязнение белой расы "чёрной кровью на Рейне в сердце Европы".
"Расиализм"? Да проще было бы сказать "научный национализм"
Больше нет общей идеи, какой-то иной мотивации. Часто философские исследования перенимают департаменты гуманитарных наук: например, сравнительное литературоведение, которое было большой философской областью в 1980 и 1990-е. Сейчас в США медиаисследования играют роль области, в которой быстрее всего развиваются философские идеи. Но всё это очень далеко от аналитической философии, которая стремится верифицировать свои утверждения. При этом демократический словарь так или иначе доминирует в современном политическом мышлении.
Какие претензии к демократии были у Делёза? Здесь есть две контрастные опции: процессуальная демократия и то, что я называю конспиративным коммунизмом. Процессуальная демократия связана с англо-американскими делезианцами. В американской политической науке Делёз был популяризован школой «радикальных» либералов из университета Джона Хопкинса.
Две самые заметные фигуры в этой школе — это Уильям Коннолли и Джейн Беннетт. Коннолли написал несколько книг про плюрализм и много работал с Делёзом и Фуко. В книге про либерализм он утверждает, что Делёз — это теоретик против революции и проводник теории маленьких реформистских перемен в обществе. Беннетт, которую многие знают по книге Vibrant Matter , предлагает виталистскую интерпретацию политики в духе нового материализма.
Книга начинается с кейса, где она идет по дороге в Балтиморе и видит ряд объектов: например, крышки от бутылок и мертвую крысу. И она говорит, что, может быть, политика должна быть основана на повседневных встречах с неожиданными объектами, как этот ассамбляж вещей на улице, а не на больших идеях вроде государства и капитала. Эти молекулярные встречи и понимание агентности материи придает модифицированную человеческую субъективность всем вещам. И тогда нам нужна полная трансформация того, как мы занимаемся политикой.
Для меня демократическое присвоение Делёза имеет крайне трагические последствия для его политического проекта. Особенно для того, который описан в «Анти-Эдипе»: он буквально кричит за революцию против капитализма. Причем капитализм, как всегда у Делёза, рассматривается как термин, который легко определить. Это единая система, он никогда не плюрализирует капитализм — как в 1990-е годы, когда люди говорили, что есть разные капитализмы, и некоторые из них лучше других.
Делёза и Гваттари, которых часто называют плюралистами, рассматривающими вещи в их множественности, все-таки считают, что есть только один капитализм, и он должен быть побежден как и государство. В книгах, где Делёз упоминает демократию, он критикует ее в каждом аспекте. Есть несколько моментов в «Анти-Эдипе», но особенно это заметно в «Тысяче плато», где они говорят, что нам, к сожалению, всё еще нужно иметь дело с демократией на уровне аксиом, насажденных социал-демократическим государством, чтобы не позволить государству управлять всем. Но для них всегда существует другая большая стратегия машин войны.
В «Тысяче плато» и «Что такое философия» они ассоциируют демократию с определенным способом философствования, который презирают. Они говорят, что этот способ должен быть устранен, что он соответствует представлению о философии как о части коммерческого профессионального тренинга, философии, основанной на коммуникации и диалоге. Это представление, как они считают, абсолютно испорченно и не имеет ничего общего с утопическим измерением философского исследования. Для меня аксиоматически коммунизм можно описать через несколько вещей: уничтожение частной собственности и государства, прекращение классовых отношений и еще пара вещей.
Я не знаю, включать ли сюда упразднение денежной системы и, например, создание коммун, которые были популярны в поставтономистской мысли. Я не столь оптимистично отношусь к коммунами как к решению, но они поднимают важную проблему, которую нужно заново осмыслить. Однако общая проблема в том, что коммуны пытаются создать имидж будущего, тогда как идея конспиративного коммунизма в том, что нужно найти точных врагов достижения коммунизма, не определяя, что такое коммунизм. Это значит, что нужно осмыслить капиталистические силы угнетения и бороться с ними как таковыми, а не пытаться создать условия для коммунизма в настоящем.
Последний подход критикует Вирно, называя его коммунизмом капитализма, когда люди думают, что в настоящем уже есть условия и даже практики коммунизма. Можно подумать, что творческие сообщества или цифровые бит-торренты — это формы коммунизма. Хардт в одном из своих самых оптимистических пассажей пишет о том, что в XXI веке люди уже кооперируются и коммуницируют так, что современный капитализм кажется коммунистическим. И если мы избавимся от оставшихся капиталистических элементов, то неожиданно окажемся с этими семенами коммунизма, которые смогут прорасти.
Я занимаю гораздо более повстанческую позицию и считаю, что многие вещи в современном обществе нужно просто снести, чтобы двигаться к утопическим горизонтам. Для этого нужно событие, которое полностью открыто к будущему, а не попытки его предвидеть. В этом смысле понимание Делёза и Гваттари как мыслителей 1968 года очень важно, потому что 68-й, как он описывается участниками событий, доказал идею, что всё можно поменять за одну ночь. Речь не просто о трансформации положения вещей, но и в сдвиге в больших трансцендентальных вопросах: что возможно или даже что есть.
Самое важное — не просто сменить перспективу, скажем, от одного человека к человеку и животному. Важны события, при которых происходит более широкая трансформация, асубъективная и безличная. На чем основана идея нерепрезентативной политики, которую вы в ней развиваете? Его обсессия вопросами земли и территориализации известны всем, но от читателей часто ускользает, что это специфическая философская антропология.
Это очевидно в «Анти-Эдипе», где он и Гваттари пытались найти революционный путь против капитализма. Есть несколько важных путей территориализации, но все они про то, как цельный образ земли конституируется через соединение антропологии и философии и как его воспринимают населяющие землю люди. Территориализация — принцип, появляющийся в «Капитализме и шизофрении», как и в более поздних работах. В его основе лежит расчерчивание определенной плоскости и распределение сущности на ней.
Одомашнивание и освоение пространства, которое становится поверхностью, из которой исходит дальнейшее действие определенного существа или сущности. Мой текущий проект про видимость — возвращение этого сюжета. Делёз и другие мыслители, которые думают в нерепрезентативных терминах, считают, что фундамент для политики в нынешнем понимании — это вырезание определенной территории и ее защита специфическим путем. Можно привести в пример либеральную демократию, которая делает это через специфические формы репрезентативной политики, где желание и интересы людей пропускаются через электоральную машину.
Есть и другие институты, которые работают в связке с выборами. Раньше это была церковь, сейчас важную роль играют медиа. Всё это — способы конституировать политику через парламентскую репрезентативную демократическую систему, которую изучают многие политические ученые. Меня же интересует вопрос о том, что существует в противовес этой версии политики.
Речь идет о способах, с помощью которых люди разрушают эту политическую систему. Было много попыток этнографических и антропологических исследований на этот счет: работы Джеймса Скотта, например. Это версия subaltern studies. Скотт смотрит, как крестьяне и другие угнетенные люди очень умно «зашифровывают» свои действия: для внешнего наблюдателя они кажутся формой глупости и незнания, но для них самих это форма стратегического сопротивления, которая позволяет избегать или даже подрывать требования политической власти на определенной территории.
Как мы можем оперировать невидимостью как ресурсом для политического действия? Это интересный первый ход, но я хочу подойти к этому вопросу с более философской перспективы, которая выходит за рамки метафизики присутствия, если использовать дерридеанские формулировки. Более делезианский подход — вопрос о том, какие формы политики скрыты под этой маской и не утверждают себя через традиционную политическую диалектику признания, сохраняя при этом свою силу. Одна отличная модель — это Батай и черное солнце.
Это солнце не как сила освещения и всего того, что касается современной эпистемы знания, в которой свет позволяет что-либо познать. Это, скорее, нематериальные силы, что-то, что либо вообще не может быть видимым или видимость чего является иллюзией. Для меня это связано как с вопросами культурных исследований, исследований бесправных групп, так и с более широким сдвигом в философии. Это создает ощущение практически движения-в-себе.
Это отступление как форма политики, альтернативная либеральной контрактной теории про согласие. Либералы давно говорили про отзыв согласия от правительства, но для них это чисто символическая операция: сжигание воинских повесток как протест против войны во Вьетнаме, слоган «США не говорит за меня» или использование другого флага на публике. Всё это не привязано к более глубоким материальным операциям. Здесь важно то, что в движениях нового типа люди начинают блокировать точки циркуляции, и это совпало со сдвигами в современном капитализме, который стал фокусироваться на циркуляции в той же мере, что и на производстве.
Если раньше забастовка на рабочем месте служила для того, чтобы прервать производство и заставить босса пойти на уступки, то теперь это происходит в местах циркуляции, например на шоссе или автострадах. Воздействие на то, как люди перемещают блага и добираются до работы, сегодня оказывает гораздо более сильный эффект. Второй пример, с которым я более тесно связан, — это анархизм. Например, активисты из группы Black bloc, которые носят маски во время своих акций.
Иногда эта тактика слишком сильно подчеркивается. Некоторые люди связывают ее с вопросом идентификации, а не с более делезианской проблемой невидимого и сил различия. Но мы можем взять образ Black bloc за исходную точку и подумать, как он действует на самом деле. Нужно думать о нем не как о чистой силе разрушения, когда люди в масках срывают какое-то событие, а как о более общей тактике, которая неожиданно становится популярной формой протеста.
Я резюмировал бы это следующим образом. Протест — это попытка уговорить лицо, принимающее решение, чтобы оно поменяло свое мнение. Сопротивление — попытка понять материальную конституцию системы и найти в ней места, которые могут быть использованы для противостояния доминирующим потокам. А бунт или восстание — это попытка прорваться ко внешнему, такая форма подрыва, которая не просто разрушает, но и конституирует что-то креативное и новое в процессе.
Я думаю, что эта третья модель и есть наиболее интересный путь. И он находится в конфликте с другими силами. Например, сейчас есть растущая популярность социализма в США. Этот социализм во многом про чувство оптимизма, про создание новых практических институтов: базовый доход, субсидирование студенческих займов и т.
И есть другая тенденция, которой стоят уделять больше внимания: возвращение к воинственности, которая казалась раньше довольно устаревшей и регрессивной. Специфическая версия этой тенденции — это американская группа Red Guards. Они считают себя марксистами, ленинистами и маоистами, маршируют в красных капюшонах возможно, это отсылка к ККК, но они украшены серпом и молотом. Эти люди часто вооружены огнестрельным оружием.
Они делают радикальные заявления, например защищают товарища Сталина. В то же время они высказываются против белых супрематистов или против джентрификации в городах. Для меня не вполне понятно, как это работает, потому что эти люди очень заряжены идеологически, и их дискурсы радикально расходятся с материальными обстоятельствами, в которых они находятся. Это политика юмора или иронии, которая в то же время серьезна, но отказывается быть принятой всерьез.
Мы видим это в так называемом движении альтернативных правых: Ричард Спенсер, люди с 4chan c лягушонком Пепе и прочее. Они публично выступают за позиции, в которых очень мало оснований в позитивистском фактическом смысле, такие как расовый реализм, например. При этом если люди пытаются отвергнуть эти позиции как несерьезные, то оказывается, что политические убеждения могут с таким же успехом исходить от несерьезных людей, как и от серьезных. Возможно, сейчас у нас происходит инверсия, при которой самые эффективные политические акторы не кажутся серьезными.
Поэтому появляются такие люди, как Трамп, которого никто не принимал всерьез, хотя он бы очень эффективен. Это был еще и провал Хиллари: она думала, что поворот к серьезности и стабильности — это то, что нужно всей политической системе, и что истина эффективнее юмора.
Одним из ключевых событий стало чтение номера журнала National Geographic о «100 научных открытиях, которые изменили мир». Я подсчитал открытия по расам.
Девяносто четыре открытия были сделаны белыми, одно или два - выходцами с Ближнего Востока и азиатами, некоторые - группами в университетах, основанных белыми. Примерно в это же время я составил серию вопросов о расах с простыми ответами «да» или «нет», чтобы задать их друзьям и семье. Большинство, услышав несколько вопросов, отказывались отвечать, понимая, что не смогут сделать это, не нарушив социальных табу. BLM также помогло осмыслению после того, как я начал читать о преступности черных в США 3 процента населения США - черные мужчины в возрасте от 15 до 35 лет - совершают около половины всех убийств каждый год на протяжении более чем трех десятилетий.
Я начал задавать вопросы и делиться своими мыслями, которые, как я понял, были неприемлемыми для общества. Я потерял друзей, вступал в жаркие споры с членами семьи некоторые из которых сами постепенно стали расовыми реалистами и вообще на собственном горьком опыте понял, что разговоры об IQ черных имеют негативные социальные последствия. Когда я сегодня говорю с друзьями о расе, то должен напоминать себе, что мне потребовалось много времени, чтобы признать эти вещи, и что я не должен ожидать от других переворота в мышлении за пять минут. Однако я заметил во время споров с нежелающими признавать расовые реалии: они знают, что черные глупее, но по-прежнему настаивают на том, что тех сдерживает «расистская система».
Если я иду на свидание, и девушка упоминает «превосходство белых» или что в США «система сторонников превосходства белых», я прошу чек и ухожу, не оглядываясь назад. Я не знаю никого, кроме либералов, кто когда-либо говорил о превосходстве белых. Либералы - единственные, кто одержим культурным успехом белых и их якобы способностью подавлять других, даже не желая этого. Они настоящие сторонники превосходства белых.
Если меня спрашивают, не сторонник ли я превосходства белых, я отвечаю либо «Нет, я азиат», либо «По какому критерию? Трагическая дилемма - надо ли сделать вывод, что черные в США являются чистым негативом. Я люблю и восхищаюсь многими черными, и в будущем буду встречаться с ними и любить их. Как мне уравновесить эти отношения с моим знанием расовых различий?
На деле же все это превращается в кружки, где пропагандируются радикальные идеи политики идентичности ситуации, когда политические союзы формируются на основании расы, гендера, сексуальной ориентации, религии и так далее — прим. Ну и это, конечно, демонстрация силы: не пускать куда-то людей из-за того, что они не являются представителями расовых меньшинств. Насколько вообще все эти антирасистские инициативы, которые мы с вами обсуждали, помогают решить эти проблемы? Вообще никак. Вы знаете, пару лет назад в журнале Harvard Business Review вышла статья, в которой говорилось, что все эти антирасистские тренинги, наоборот, приводят к росту напряженности и создают враждебную обстановку на рабочих местах. Они создают ровно те проблемы, которые были призваны решать. Я слышал совершенно дикие истории. В одной компании был такой тренинг: всех сотрудников-афроамериканцев посадили в центре круга, а остальные сотрудники по очереди рассказывали им о том, что они втайне по-расистски к ним относились, питали всякие предубеждения и так далее.
Кому они этим помогают? Разумеется, в США есть проблемы с расизмом — они, к несчастью, есть во всех многонациональных государствах. Но эти шарлатанские программы не борются с реальным расизмом, они борются против «института белой власти». Они и не могут быть эффективны, потому что занимаются не тем, чем нужно Еще в 1960-х годах люди, проводившие первые подобные тренинги, пришли к выводу, что в большинстве случаев они лишь деморализуют людей. Да, конечно, есть и те, кто осознает, что вели себя где-то неправильно, и исправляются. При этом, по словам этих исследователей, возникает третья группа, так называемые фанатики — они сами использовали это слово, — люди, которые начинают везде видеть расовую дискриминацию и фанатично с ней бороться. То есть еще 50 с лишним лет назад было понятно, что это все не работает, но они все продолжают и продолжают. К чему может привести накопившаяся расовая напряженность?
Может ли ситуация сильно накалиться, вплоть до вспышек насилия, а раскол внутри общества лишь стать глубже? Я же уже говорил вам, что все происходящее сильно напоминает культурную революцию в Китае в 1960-1970-х. В Америке может произойти нечто подобное. Правда, прямо сейчас напряженность растет не вокруг расовых вопросов, а вокруг обязательной вакцинации и политики по борьбе с COVID-19. При этом поразительным образом дискурс вокруг этой темы выстраивается ровно по той же схеме, что и критическая расовая теория. Только в этом случае общество делят на вакцинированных и невакцинированных. В конечном итоге напряженность может достичь критической массы, и либо кто-то сорвется, либо случится что-то вроде убийства Джорджа Флойда, что приведет к вспышке насилия, возможно, даже больших масштабов.
Информационные материалы признаются экстремистскими федеральным судом по месту их обнаружения, распространения или нахождения организации, осуществившей производство таких материалов, на основании представления прокурора или при производстве по соответствующему делу об административном правонарушении, гражданскому или уголовному делу. Федеральный список экстремистских материалов формируется на основании поступающих в Минюст России копий вступивших в законную силу решений судов о признании информационных материалов экстремистскими.
Новости по теме: расовая дискриминация
| На пути к расовому реализму. - Cherchill — КОНТ | это не историческая и не социальная. |
| Скандал в сети: нейросеть начала менять людям расы - Hi-Tech | «Белое самосознание» — последняя и самая значимая работа современного американского мыслителя и политического деятеля Джареда Тэйлора, представителя «расового реализма». |
| Российские парламентарии выяснят, можно ли создать биооружие против людей белой расы | В борьбе за расовое разнообразие Английская гастрольная опера (English Touring Opera, ETO) уволила половину своей труппы, чтобы лучше соответствовать современным требованиям. |
| Расовая теория - слушать подкаст | Furthermore, if creativity and nobility are the ultimate human traits, then non-White races are fundamentally less human; relative to racial realism and honesty. |
Дневник обозревателя
И отмечает, что подсознательное ощущение принадлежности к еврейству было у него и до теста ДНК. К примеру, решив однажды рассказать детям о разнообразии культур, он отпраздновал в доме Хануку вместо Рождества. Обложка автобиографии Фрэнка Миинка Впрочем, путь ко всей этой благости был довольно тернист — долгие годы Фрэнк Миинк активно боролся за идеи расового превосходства. Он родился в 1975 году и рос в бедном районе Южной Филадельфии. Радостных воспоминаний о детстве у него почти не осталось: отец пил и избивал мать, когда он ушел, появился отчим — такой же садист, пристрастивший вдобавок мать к наркотикам. Фрэнк был предоставлен сам себе, и его окружал мир, в котором банды делили улицы и кварталы. По мере взросления он все чаще задумывался, чтобы примкнуть к одной из них — в этом он видел единственный способ выжить. Определила все очередная поездка к дяде по отцовской линии в Ланкастер, штат Пенсильвания. Фрэнк проводил там почти каждое лето — это была своего рода гуманитарная помощь от родственников за нерадивого отца.
Антисемитские клише в том доме были обыденным делом. Я никогда этого не понимал. Когда я слышал шутки о евреях и деньгах, все окружающие могли смеяться, но я — нет, потому что ничего не знал об этом. Кадр из фильма «Американская история Х» Взрослым он почувствовал себя в 13 лет. Приехав в очередной раз в гости к родственникам, Фрэнк обнаружил, что его двоюродный брат, который ранее увлекался панк-роком, сбрил патлы и сменил постеры музыкантов в комнате на нацистскую символику. Фрэнк, конечно, знал о существовании скинхедов, но не вдавался до этого в суть движения. Кузен с дружками принялись его просвещать. Все они были старше — и их внимание Фрэнк ценил.
Когда кто-то спросил, как у него обстоят дела в школе, Фрэнк чуть не расплакался: так новые знакомые стали в понимании Фрэнка настоящей семьей. Кадр из фильма «Американская история Х» «Первый раз в жизни кто-то поинтересовался, как мои дела. Родители никогда об этом не спрашивали. В моей жизни и судьбе их ничего не интересовало», — вспоминал Фрэнк. Идентифицировать себя как неонациста поначалу было непросто, признавался он, тем более что его деды сражались с нацистами во Второй мировой войне. Но каждое новое собрание группировки разрушало все больше барьеров в его сознании. Опытные вербовщики внушали, что «деды были жестоко обмануты и втянуты в большой еврейский заговор». Ощущение уверенности в «братьях», которые смогут помочь в любой ситуации, и исчезнувшее чувство неполноценности заставляли верить абсолютно всему, что ему говорили.
Носить итальянскую фамилию в ирландском районе было, скажем так, проблематично. Поэтому родители и приняли решение сменить мне фамилию на Миинк. Я помню, как был счастлив, что моя фамилия стала короче, потому что ленился писать даже лишнюю букву», — делится Фрэнк.
И отмечает, что подсознательное ощущение принадлежности к еврейству было у него и до теста ДНК. К примеру, решив однажды рассказать детям о разнообразии культур, он отпраздновал в доме Хануку вместо Рождества. Обложка автобиографии Фрэнка Миинка Впрочем, путь ко всей этой благости был довольно тернист — долгие годы Фрэнк Миинк активно боролся за идеи расового превосходства.
Он родился в 1975 году и рос в бедном районе Южной Филадельфии. Радостных воспоминаний о детстве у него почти не осталось: отец пил и избивал мать, когда он ушел, появился отчим — такой же садист, пристрастивший вдобавок мать к наркотикам. Фрэнк был предоставлен сам себе, и его окружал мир, в котором банды делили улицы и кварталы.
По мере взросления он все чаще задумывался, чтобы примкнуть к одной из них — в этом он видел единственный способ выжить. Определила все очередная поездка к дяде по отцовской линии в Ланкастер, штат Пенсильвания. Фрэнк проводил там почти каждое лето — это была своего рода гуманитарная помощь от родственников за нерадивого отца.
Антисемитские клише в том доме были обыденным делом. Я никогда этого не понимал. Когда я слышал шутки о евреях и деньгах, все окружающие могли смеяться, но я — нет, потому что ничего не знал об этом.
Кадр из фильма «Американская история Х» Взрослым он почувствовал себя в 13 лет. Приехав в очередной раз в гости к родственникам, Фрэнк обнаружил, что его двоюродный брат, который ранее увлекался панк-роком, сбрил патлы и сменил постеры музыкантов в комнате на нацистскую символику. Фрэнк, конечно, знал о существовании скинхедов, но не вдавался до этого в суть движения.
Кузен с дружками принялись его просвещать. Все они были старше — и их внимание Фрэнк ценил. Когда кто-то спросил, как у него обстоят дела в школе, Фрэнк чуть не расплакался: так новые знакомые стали в понимании Фрэнка настоящей семьей.
Кадр из фильма «Американская история Х» «Первый раз в жизни кто-то поинтересовался, как мои дела. Родители никогда об этом не спрашивали. В моей жизни и судьбе их ничего не интересовало», — вспоминал Фрэнк.
Идентифицировать себя как неонациста поначалу было непросто, признавался он, тем более что его деды сражались с нацистами во Второй мировой войне.
Парламентарии и ученые из Курчатовского института разработают дополнительные меры для защиты России от агрессивных вирусов и патогенов, заявила сегодня вице-спикер Госдумы Ирина Яровая. А ее коллега из Совета Федерации Константин Косачёв попросил у научного сообщества выяснить, возможно ли создать биологическое оружие избирательного действия с учетом расовой принадлежности.
Константин Косачёв, заместитель председателя Совета Федерации: «На мой взгляд, это базовый вопрос, потому что из ответа на него уже могут появляться ответы на многие другие вопросы, которые возникают параллельно.
Вы согласны с Джеймисоном, который обвинял Фуко в антиутопичности и параноидальном страхе перед любыми формами политической организации? И что вы думаете о фукольдианской теории сопротивления? Но он жестко критикует анархизм и то, что он называет критическим подходом Фуко, которого он считает антиутопическим мыслителем. Джеймисон — важная точка отсчета из-за его прочтения Блоха, но его нужно дополнить. Он сказал бы, что сейчас у нас нет утопии, потому что мы завязли в цинизме и пессимизме апокалиптических дистопий. Я сказал бы, что, напротив, нам предлагают утопию.
Апокалипсис — это вопрос трансформации в широком смысле, вопрос о том, какие вещи останутся, а какие изменятся. Есть известная фраза о том, что нам легче представить себе конец света, чем конец капитализма. Я сказал бы, что даже в случае полной катастрофы и краха всех социальных институтов, на руинах общества маленькие группы людей все равно будут вести себя по капиталистическим правилам, потому что не могут представить себе иные формы человеческой деятельности. Во многих постапокалиптических сюжетах так и происходит: есть много популярной фикшн-литературы, где люди демонстрируют гротескное бесчеловечное поведение, чтобы выжить. Я считываю это как аллегорию для настоящего и поощрение такого поведения, потому что нас редуцируют к выживанию. Это своего рода моралите, которое призывает нас так себя вести. Что касается теории сопротивления, то это, возможно, единственное, что Фуко может предложить, потому что его ранние работы «Порядок вещей», например часто обвиняли в аполитичности.
Фуко делал заявления в том духе, что невозможно изучать настоящее: перед тем как ретроактивно смотреть на современную эпистему, надо сначала, чтобы она завершилась. Он подчеркивал исторический взгляд на прошлое. Только в интервью и в дополнительных материалах, которые появились позже, Фуко начал говорить о сопротивлении как о чем-то, что существует внутри настоящего. Но в моем прочтении такое сопротивление всегда ограниченно мышлением власти изнутри самой власти. Это значит, что невозможно представить себе что-то абсолютно непредопределенное или внешнее в широком смысле слова. Фуко знал об этом, у него есть эссе о Бланшо, который был великим мыслителем внешнего. Но всё равно термины Фуко всегда берут идеи внешнего и перерабатывают их в сопротивление.
Поэтому странным образом, хотя он пытается быть негегельянским мыслителем и решать общую проблематику за пределами вопросов диалектической игры антиномий, он ставит вопрос о том, как доминирующие термины могут произвести свое же собственное сопротивление. Делёз был атомистом, о чем говорят не очень часто. Но для него отношения между двумя терминами уже производят некий третий термин. Это значит, что любые отношения — это всегда система внешних отношений. И они с Гваттари выстраивают это в политическую систему в «Тысяче плато», где описывается роль номада как независимого внешнего, действующего внешне по отношению к государству. Поэтому, когда вы смотрите на работу Делёза с различными мыслителями, видно, что внешнее остается для него очень важным понятием. Я думаю, что здесь проявляется контраст с другими постструктуралистскими мыслителями вроде Дерриды, которые считали, что не существует ничего вне текста.
Номад — концептуальный персонаж философии Жиля Делёза и Феликса Гваттари. Появляется в обоих томах «Капитализма и шизофрении», как и в некоторых других работах. Номад кочевник противопоставляется оседлому жителю. Если для второго важна история и принципы наследования, как и стремление удержать что-то, узаконить, то для первого — движение, география вместо истории, способность уравнивать и разбивать различия. Некоторыми комментаторами считается, что именно номад является фигурой освобождения, впрочем это мнение достаточно спорно. Расскажите, в чем заключается философское понимание пессимизма? И здесь очень важный референс, который только сейчас обретает популярность, — это работы Франсуа Зурабишвили, влиятельного французского интерпретатора Делёза, не очень широко известного в США.
Две его книги перевели на английский за последние два года. В них он говорит о нем не как об онтологе, который пытается думать о сущем и собрать, почти как конструктор лего, онтологию, основанную на каких-то вещах, а как о философе события. Событие — это момент трансформации, когда что-то меняется в положении вещей. Это также момент утопии. Он создает модель мысли, которую описывает через разочарование и усталость. Эта модель восходит к идее Делёза о том, что мысль — это результат шока, результат конфронтации с жестокостью мира и реализации его невыносимости. Это движение мысли связывается скорее с пессимизмом, чем с оптимистическим постепенным накоплением ресурсов, и совпадает с развитием в американском интеллектуальном мире течения пессимизма.
С одной стороны, есть космический пессимизм Юджина Такера, который во многом похож на версию Делёза. Такер изначально писал о вопросах медиа, а потом стал развивать более эзотерическую и барочную идею философского возвращения к мыслителям средневекового периода. Такер работает и с более современными ресурсами, такими как Шопенгауэр или Ницше. Такер мыслит критицизм не как позитивный вклад в лучшее видение мира, а как форму, которая во многом совпадает с разочарованием и усталостью. Кроме того, я обращаюсь к афропессимизму, который связан с вопросами беженства, мутации, трансформации и возвращения к более жестким структуралистским категориям. Я думаю, эти направления резонируют с текущим политическим моментом, в котором присутствует возврат к воинственности и стремление мыслить в четких категориях. Многие из мыслителей пессимизма — формалисты, они пытаются создать дистанцию и отстраниться от практических вопросов политики как таковой.
Это очень далеко, например, от демократического мышления о популизме в духе Лаклау, который готов способствовать политическим движениям, его мысль находится в немедленной связи с конкретными политическими течениями. Это не значит, что пессимисты не пытаются думать о решении конкретных проблем или отстраняются от политики. Но они видят дистанцию как способ внести более основательный вклад в крупные политические вопросы. Они оставляют открытым вопрос, может ли философия что-нибудь привнести в текущий момент. Я думаю, они делают это для того, чтобы сопротивляться побуждению, которое The Invisible Commitee называет «удушающей срочностью политики», когда люди пытаются немедленно применять свои теории к практическим кейсам. Но служит ли это теориям или практической политике? Люди вроде Такера абсолютно довольны своим вкладом, который внешне кажется аполитичным.
Это фрустрирует некоторых студентов, с которыми я работал, потому что они хотят немедленного применения теорий на практике. Но самый важный аспект пессимизма — это принятие идеи о том, что есть проблемы, которые не решаются сразу, что мышление может быть полезным само по себе и в конце концов помогает прийти к новым ориентациям. Но эти решения не должны быть очевидными. Не каждый момент жизни приводит к ситуации, в котором возможна полная трансформация. Мысль может стать последним другом в такие моменты, когда кажется, что вообще ничего не происходит. Несколько лет назад я прочитал книжку — в целом это довольно дурацкая автобиография, но в ней была одна важная фраза, которая меня зацепила. Там был драматический конфликт, когда героя спрашивают, зачем он читает книжки, когда должен помогать им с восстанием.
И он говорит: «Цель обучения и мышления состоит в том, чтобы поддерживать живой идею революции в контрреволюционные времена». Я думаю, что если говорить о мысли как об убежище, то пессимизм может быть очень полезным предприятием. Проблема в том, чтобы прочертить тонкую линию между пессимизмом и цинизмом. В бытовом смысле цинизм — это когда кто-то просто выливает на ситуацию ведро ледяной воды. Я думаю, пессимист — это тот, у кого есть точный анализ, из которого следует, что ситуация выглядит просто ужасно, и ничего тут не поделаешь. Но, как пишет Такер, пессимист — это оптимист, у которого закончились опции. У него всё равно остается импульс использовать что-то настолько бесполезное, как мысль, чтобы выйти из тупика.
А циник просто опускает руки и использует мышление, чтобы лениться и не генерировать новых идей. В этом смысле важно избегать цинизма и принимать пессимизм. Это дает нам оптимизм мышления и пессимизм мира. При этом в последние годы в современную философию активно возвращается онтология, отчасти как реакция на былую популярность деконструкции в континентальной философии. Как вы относитесь к «онтологическому повороту»? Ключ к интерпретации подхода Зурабишвили — это утверждение Делёза в конце «Тыясчи плато» о том, что его задача — отбросить онтологию. Зурабишвили говорит, что не существует такой вещи, как делезианская онтология.
Есть люди, которые построили специфическую онтологию: например, последователи квир-стадис или новые материалисты. Это полная противоположность некоторого делезианского проекта. Я думаю, вполне нормально задавать онтологические вопросы. Делёз и Бадью — это в значительной степени онтологические мыслители. Но та версия Делёза, которая мне нравится, видит онтологию как проблему, которую надо решить, а не как начало системы, которая будет постоянно усложняться. Про роль онтологии в более строгих философских подходах у меня нет четкого мнения. Многие сейчас строят разные барочные системы, это результат интереса к сфере ИИ и вычислительных машин.
Я немного скептичен относительно возможности построить большую теорию об этих вещах, но если это произойдет, я думаю, это был бы огромный прорыв. Так что я полностью поддерживаю попытки моих коллег, но сам буду ждать в сторонке. Вы согласны с этой претензией? Если у нас есть четкое мнение об онтологической данности ситуации, тогда у нас есть точная дорожка для действия. Это попытка наложить ограничения на мир, чтобы идентифицировать легкие паттерны движения. В этом смысле можно рассматривать марксизм как классический онтологический проект. Это дискуссионный вопрос, кем именно был Маркс: философом или политэконом, старался ли он создать лучшую политэкономию или просто критиковал существующую, должно ли что-то случится после Маркса, он предложил программу действий или же просто анализ.
Задача для него как онтолога, каким его хотели бы видеть поставтономисты, состояла бы не просто в критике политэкономии, но и в аффирмативном проекте, который можно строить в настоящем. Это один из возможных подходов. Но меня, скорее, интересует идея свержения онтологии. Не в том смысле, что надо остановить изучение онтологических вопросов, а в том, что нужно сначала определить онтологические основания, чтобы потом отказаться от них. Большая часть идей, которые обсуждают на этой конференции в Тюмени, контрастируют с более широкими трендами в современной философской дисциплине. Она довольно консервативная и движется вперед очень медленно. Есть такая шутка, что вы можете изучать мыслителей, только когда они уже умерли.
Работать над своими современниками — это всегда что-то рискованное, нужно идти против своих учителей или постоянно искать компромиссы с академическими требованиями. Спекулятивный реализм был очень амбициозным планом людей, которые не были полными аутсайдерами, но искали свежей ориентации. В некотором смысле это была попытка превзойти раздел между континентальной и аналитической философией. Это очень сложно просто в связи с дисциплинарными формациями и ведет к классической проблеме интердисциплинарности: вместо того, чтобы быть экспертом в той или иной сфере, вы обращаете на себя гнев представителей обеих областей. Всё это обостряется глобальным экономическим кризисом, который длится с 2008 года. Университеты во многих странах ответили на него наложением мер экономии: выросло число конфликтов — кого нанимать и какие области исследовать.
Читайте также:
- Race Realism
- Лучшая рецензия на книгу
- «Война»: «Расовая теория (31)» в Apple Podcasts
- Описание документа
Еврейская история Х
| Расовый активист Рэйчел Долезал: «Я идентифицирую себя как черный» | Eng-News | Таким образом темы расового реализма и дениализма не являются выделяющимися в текущей интелектуальной повестке Восточной цивилизации. |
| Скандал в сети: нейросеть начала менять людям расы | ## $a расовый реализм. |
| Socialist Realism’s Russian Renaissance | Главная > Новости мира > Расовый активист Рэйчел Долезал: «Я идентифицирую себя как черный». |