На слова, что Лида Мониава давно говорила о том, что Коле «оставалось недолго», юрист сказала: «Да, только в ПНИ психоневрологический интернат — прим. 10 декабря 2020 - Новости Санкт-Петербурга - В четверг состоятся похороны 12-летнего мальчика Коли, опекуном которого была Лида Мониава. Новости и события. Руководитель фонда «Дом с маяком» Лида Мониава стала опекуном ребенка с инвалидностью. Главная Новости Все новости Лида Мониава о личном опыте работы с неизлечимыми детьми и их семьями.
«Забирала в носочках, а вернула в гробу»: почему Сеть ополчилась на Мониаву
Архив Правила перепечатки Обратная связь Любое использование материалов допускается только при соблюдении правил перепечатки и при наличии гиперссылки на vedomosti. Новости, аналитика, прогнозы и другие материалы, представленные на данном сайте, не являются офертой или рекомендацией к покупке или продаже каких-либо активов.
В сентябре 2020 года некто обратился в департамент труда и социальной защиты населения Москвы и заявил, что «Лида плохо ухаживает за Колей, проявляя халатность в исполнении обязанностей опекуна». По итогам проверки в ведомстве сообщили, что ребенку «созданы все необходимые условия для полноценного роста и развития с соблюдением всех медицинских аспектов его здоровья». Никаких замечаний по уходу за мальчиком у соцзащиты нет», — рассказали в департаменте. Что важно знать: В конце ноября 2020 года в «Доме с маяком» прошла внеплановая проверка МВД из-за жалобы некой Ираиды Волковой, которая посчитала, что хоспис выписывает подопечному Мониавы слишком много наркотических препаратов. В результате проверки сотрудники МВД выявили ошибки в ведении журнала лекарств, в том числе наркотических обезболивающих.
У него множественные нарушения развития, он не говорит, не может ходить и даже сидеть, ест только через гастростому. Родители отказались от него в роддоме. С тех пор Лида и Коля — одна из самых обсуждаемых тем в Facebook: люди спорят о том, можно ли было прокалывать ему ухо, нужна ли ему обычная школа и нормально ли, что Лида с мальчиком путешествуют и ходят по театрам. Но дело не только в спорах — по словам Мониава, из-за этого на нее "пишут жалобы в госорганы". В декабре после проверки "Дом с маяком" оштрафовали за нарушение оборота наркосодержащих препаратов. Позже это решение отменили. В интервью ТАСС Лида Мониава рассказала, как в хосписе говорят с детьми о смерти, почему ей приходится "унижать" Колю, вернет ли она его в интернат и каково это — когда ее называют "танком по имени Лида". Но это делаю не я, а мы все" — Конец прошлого года выдался для вас сложным. Как вы? У нас все время то одно, то другое — поэтому проехали, дальше живем. Чем кончилась эта история? Они и так должны приходить ко мне раз в три месяца, а по жалобам приходят дополнительно. Взяли последние Колины медицинские выписки, не нашли нарушений. Они пишут: "На вас поступила жалоба, нам необходимо прийти к вам с внеплановой проверкой, когда вам удобно? Они приходят, спрашивают, как дела. Задают вопросы по жалобе… — Вы писали, что автор жалобы просит в том числе запретить вам публиковать информацию о жизни Коли. Такой запрет возможен? Просто прочитала, как какой-то бред сумасшедшего, не обдумывая каждый пункт. Я не думаю, что опекуну можно запретить что-то писать про ребенка, но об этом даже опека ничего не говорила. Но многие подростки по крайней мере могут спорить с родителями на эту тему. А Коля не может сказать: "Лид, не пиши про меня, пожалуйста". Он не будет учиться в вузе, не будет жениться, поэтому вряд ли мои посты о нем помешают ему в жизни. Потому что не хочется, чтобы бред, который я писала в 8-м классе, теперь кто-то прочел. И я думаю, детям может быть не очень приятно, что, когда они вырастут, кто-то сможет прочесть подробности про их детство. Но на мой взгляд, это никак не связано с Колей. Их никто не видит, никто ничего про них не знает. Как они едят, перемещаются, из подъезда выходят… Все это было покрыто мраком много-много лет. И мне, наоборот, хочется, чтобы это перестало быть таким приватным. Почему мама Коли от него отказалась, почему вообще от таких детей отказываются? Потому что кажется, что жизнь с таким ребенком — это ад какой-то. А когда видишь, что люди ходят в кинотеатры, ездят на море, отправляют детей в школу, то это уже не что-то настолько страшное. Поэтому это моя цель — рассказывать больше подробностей. А Коле это полезно? Я предполагаю, что надо с ним общаться так же, как с любым человеком его возраста, то есть как с 12-летним. Я не ставлю ему детские мультики, если он смотрит фильмы — то со мной, то, что мне интересно. В основном это документальное кино о жизни инвалидов в Америке и Европе. Но при этом я не думаю, что его интеллектуальное развитие позволяет переживать из-за постов в интернете. Я думаю, он вообще не понимает, что такое интернет, что такое компьютер. Если его вовремя не поменять, то Коля будет весь мокрый. Быть мокрым не очень приятно, к тому же потом еще на улицу идти. А доступные туалеты в заведениях — редкость. Обычно или узкие двери, или ступеньки. Я поворачиваю Колю к стенке так, чтобы его меньше было видно, и меняю подгузник. Обычно мы сидим где-то в углу зала, то есть это не происходит так, что в метре от меня толпа народа и все Колю видят. Но все равно это супернеприятно и мне, и, я думаю, всем остальным. Потому что ладно, если он пописал, а если он покакал? Это будет пахнуть на весь зал. Но что делать, если нет доступного туалета? Лучше б туалет сделали доступный. Даже если он в деменции, его не станут переодевать прилюдно. Менять подгузник в ресторане, даже отвернув человека к стенке, — это не очень про достоинство… — Вообще не про достоинство. Только я считаю, в этом не я виновата. Достоинство нарушаю не я, меняя Коле подгузник, — я не могу его не поменять. А наше общество, люди, которые открывают кафе без доступных туалетов. Все, значит, себе позволяют сделать место недоступным, а потом на меня накидываются: я Колину приватность нарушила. А у меня выбора просто нет. Или ты дома сидишь и тебя никто не видит, или выходишь — и разделяешь ответственность за Колино достоинство со всеми людьми, с которыми пересекаешься. И Коле не хочу менять. Но если выбор не создан — ты делаешь то, что тебе не очень хочется. Это значит отказываться от жизни. Я считаю, что правильно подстраивать жизнь под нужды инвалидов. Всякий раз, когда сталкиваюсь с недоступной средой, я потом пишу в это место с просьбой что-то исправить. Раньше в офисе "Дома с маяком" на одном из этажей сидели только административные работники. А потом мы сделали там дневной центр для пациентов. И в результате сами оказались местом, где человеку в коляске негде сходить в туалет. Мы закрыли дневной центр на две недели, потратили 300 тысяч, зато сделали на этаже большой туалет, в котором можно и лечь, чтобы поменять подгузник. Я никогда не буду менять Коле подгузник посреди зала, если есть где это сделать. Если нет — да, приходится Колю унижать. Но это делаю, на мой взгляд, не я, а мы все Мне с Колей гораздо проще, чем многим нашим пациентам, потому что у него коляска лежачая. Я могу переодеть его прямо там. А обычно коляски сидячие, и чтобы это сделать, человека надо куда-то положить. Один рассказывал, что ходил в пиццерию, с ним был ассистент. Там был недоступный туалет и пустой зал. Они попросили: можно выложить его на стол, мы подложим пеленку, все потом вытрем, вокруг все равно никого нет… Им не разрешили. Пришлось из кафе идти домой. Но у меня такой характер: мне все равно, кто что говорит. Я буду делать то, что мне надо, и мне все равно, криво на это смотрят или не криво. Как вам кажется, нормально при ребенке говорить, что он скоро умрет? Так принято в хосписе? А родители много месяцев говорили, что он не понимает, что умрет, что нужно от него все скрывать… Мы пытались убедить их с ним поговорить, но не смогли. Потом он умер — мама открывает письмо и узнает, что он все прекрасно понимал. И что ему было очень тяжело, что он не может обсудить это с родителями. А другому нашему пациенту мама много раз говорила, что он может умереть от своего заболевания. Они уже тысячу раз обсудили, где его похоронить, и могут даже шутить в семье на эту тему. У нас умирают где-то 120 детей в год, а хоспис работает уже семь лет. И мы видим, что, когда родители не говорят с ребенком об этом честно, им потом тяжелее. Они мучаются, что что-то не сказали, что-то самое главное не сделали, не спросили, прощения не попросили… Часто бывает, что подросток не говорит о смерти с мамой, потому что думает, что она до конца все не осознает. И она думает так же о нем. Они так друг друга берегут — и между ними встает стена молчания, и это плохо… Короче, я за то, чтобы говорить об этом. И сама тоже так делаю. Объясняют, что "Вася уехал". И он будет своей маме меньше доверять. Скажет она потом: "Я тебя люблю", а он: "Ага! Не факт". Любое вранье разрушает отношения. Лучше, когда случается само собой. Мама приходит с онкобольным ребенком на обследование, и на МРТ видно, что опухоль растет. Обычно детям об этом не говорят — мама заходит к врачу одна, потом вытирает слезы, сжав губы, выходит к ребенку, говорит, что все хорошо… А можно было бы зайти в кабинет вместе, и вместе услышать от врача: "Не очень хорошо, опухоль выросла". И тогда ребенок сам спросит: а что это значит, а что будет дальше. У нас в хосписе нет цели сказать ребенку: "Ты умрешь".
В Москве тысячи людей содержатся в психиатрических учреждениях закрытого типа — меня это ужасно расстраивает. И районы Москвы, где они располагаются, вызывают огромное уныние. Нельзя сосредоточивать людей по одной проблеме в одном месте — это называется «гетто»: невозможно и недопустимо собрать всех инвалидов за один забор. Нормальная городская среда — это когда люди с инвалидностью рассредоточены по всему городу. По одному-два человека на дом. Идея, что можно выселить всех инвалидов в отдельные учреждения, очень печальна: в Европе такого нет. В Москве меня беспокоит… Про доступную среду я особо не думала, пока у меня не появился ребенок в инвалидном кресле — Коля. Ходишь по Москве, кажется, что все неплохо с доступной средой — везде значки инвалидные: визуальное ощущение, что город доступный. Но как только ты начинаешь идти с человеком в инвалидном кресле, то буквально на каждом шагу сталкиваешься с преградами: для меня самое проблемное — переходы через дорогу. Я столкнулась с тем, что, например, на Тверской на четыре километра ни одного наземного перехода, сплошь подземные, неадаптированные: от Газетного переулка до «Белорусской» — аж три станции метро — ничего не приспособлено. То же самое на Новом Арбате: вообще не можешь перейти все чуть ли не от Кремля до Кутузовского, на Ленинградском шоссе ужасные переходы — во многих есть лифты, но они очень маленькие — инвалидная коляска в них не помещается. Для меня в Москве это две больные темы с точки зрения доступной среды: переходы и туалеты все маленькие, даже новые железные кабинки, расставленные по всему Садовому кольцу. Все просто: в России есть принятый документ — свод правил о строительстве для маломобильных групп граждан, он уже принят законодательно: есть правила, которым должны соответствовать все сооружения — какой угол наклонов должен быть у пандусов, какая ширина дверей, все-все прописано. Но проблема в том, что это не соблюдается.
Нельзя лезть в чужую семью: аргументы «против»
- Хорошая девочка Лида
- Какие же они всё таки твари
- Мальчик Коля. Смертельное новогоднее шоу Лиды Мониавы
- Лида Мониава: «Нас поддерживают не компании из списка Forbes, а обычные люди» | РБК Стиль
«Забирала в носочках, а вернула в гробу»: почему Сеть ополчилась на Мониаву
Лида Мониава, директор благотворительного фонда «Дом с маяком»: «Еще одна мама больного ребенка задержана на почте с посылкой фризиума. If you have Telegram, you can view and join lida moniava right away. По национальности Лида на четверть грузинка Мониава со своими коллегами перенимают опыт у европейских волонтеров. Каждый, кто хоть раз сталкивался с помощью больным детям, знает, кто такая Лида Мониава. Лида Мониава рассказала, почему хоспис – это не так страшно, как кажется.
Сага о Мониаве и Коле
И тему, что хоспис — это про жизнь, мы начали продвигать, чтобы минимизировать страх у людей. Здесь дети плавают в бассейне, гуляют, радуются, со всеми общаются и живут. Здесь исполняются их мечты. И сейчас все уже знают эту фразу, что хоспис — про жизнь, это действительно именно так. Если посмотреть на фотографии из детского хосписа, станет понятно, что там дети все время где-то веселятся, летают на воздушном шаре, плавают на катере. Сейчас мы, например, собираемся плавать на корабле. Другими словами, мы стараемся сделать так, чтобы в каждом дне было как можно больше жизни. Но все равно мне кажется важным не забывать, что в хосписе дети умирают. У нас в год умирают 100 детей — это один ребенок каждые три-четыре дня, и смерть в хосписе тоже есть, и про это тоже надо думать и говорить. И хоспис создавался именно для того, чтобы дети хорошо умирали, чтобы они не умирали с болью, в реанимации, одни. Так что здесь есть и жизнь, и смерть.
Замечаете изменения? Раньше такое было только за границей. Государство тоже стало активно помогать благотворительным организациям, появились гранты и субсидии. Это очень здорово, мы за это благодарны, но одновременно это еще и страшно. Ведь важно, чтобы благотворительные организации не потеряли независимость, оказавшись в зависимости от большого количества государственных денег. У нас сейчас может создаться такое впечатление, что благодаря субсидиям от правительства у хосписа все хорошо и помощь уже не нужна. На самом же деле только частные пожертвования, от людей, помогают благотворительным организациям оставаться независимыми и вообще работать. И очень важно, чтобы все это понимали. У меня была такая иллюзия, что есть крупные богатые компании, которые не помогают хоспису только потому, что еще о нас не знают. Мы взяли список 100 крупнейших компаний, входящих в список российского Forbes, и в каждую написали письмо про наш хоспис.
Когда нам никто не ответил, мы стали всем звонить. Кажется, только одна компания перечислила нам 15 000 рублей, все остальные нашли причины отказать. У одних благотворительный бюджет уже был распределен, у других — трудное финансовое положение, третьи уже помогают многим фондам. В итоге хоспис поддерживают не компании из списка Forbes, а обычные люди, которые переводят по 100, по 500 рублей. Среди них есть те, кто, работая в компании, начинает привлекать коллег, но такого, чтобы детский хоспис получал корпоративную благотворительную помощь от большой компании, увы, пока нет. В прошлом году, например, мы потратили 500 млн рублей. Казалось, больше этой суммы мы никогда уже не соберем. Но обращаются новые и новые дети, и, чтобы им помочь, нужно иметь еще больше денег. И в этом году, по нашим предположениям, учитывая число детей, которые к нам уже обратились и еще могут обратиться, нам будет нужно 650 млн рублей. Получается, в день нам нужно собирать около 1,5 млн.
Но каждый месяц у нас где-то 40 новых обращений, какие-то дети умирают, кого-то мы снимаем с учета, потому что им стало лучше. Чтобы забрать каждого нового ребенка из больницы, привезти из реанимации домой и обеспечить всем необходимым, нужно 2 млн рублей — и это только на одного человека. То есть можно считать, что все сдвинулось с мертвой точки, появился какой-то диалог? Недавно мэр встречался с представителями благотворительных организаций, и детский хоспис тоже туда позвали. Нас спросили: «Ну, чем помочь? На что мэр сказал: «Да, хорошо, все сделаем, поможем. Пишите письмо». То есть сложностей вроде и нет, что просим — мы получаем. Но вообще, государственные деньги — это очень трудно в смысле отчетности, нам пришлось нанять троих сотрудников, которые занимаются только тем, что готовят отчетность для государственных органов. Приходится вручную в экселе круглые сутки сидеть, считать цифры, чтобы предоставить данные.
Конечно, государство дает деньги и имеет право требовать отчеты, так что это нормально. Но хоспису это дается большим трудом. Хоспис поддерживают не компании из списка Forbes, а обычные люди, которые переводят по 100, по 500 рублей — Давайте поговорим про стационар, который вы только что упомянули. Он ведь совсем скоро будет достроен? И теперь нам кажется, что хоспис невероятно маленький, что мы туда не влезем. Вот, например, в Лондоне, где население меньше, чем в Москве, 4 детских хосписа. Мы же думали, что будет у нас одно здание — и все проблемы Москвы решатся. Но это совсем не так. Москве, наверное, нужно 8 детских хосписов. Но все равно радостно, что уже что-то появится.
И может быть, когда первый хоспис проработает пару лет, будем просить у правительства Москвы здание для следующего, второго хосписа и как-то делить детей по районам, потому что везти ребят, например, из Бутово на другой конец города тяжело. Для чего они нужны? В лагеря приезжают в основном дети, которые дышат через трубку, едят через другую трубку, у которых постоянно судороги.
Но я сказала, что мне главное, чтобы Коля общался побольше с другими детьми. Всегда в классе есть какой-нибудь двоечник и хулиган, который матерится или чем-то кидается… И я ни разу не видела, чтобы такого человека исключали. Но я даже не могу предположить, чем Коля может мешать. Он — самый безобидный человек, звуков практически не издает, только хрюкает немножко иногда. Он не шевелится.
Да, он будет привлекать внимание своим необычным видом. Но он постоянно пересекается с другими детьми — в подъезде, в лифте. Да, они его облепляют и задают миллион вопросов: что за коляска, что за трубочка. Но это длится первые пять минут. Потом все продолжают заниматься своими делами. Не будет человек весь учебный год думать: "Коля в коляске! Коля в коляске! Такими бывают дети с аутизмом или двигательными расстройствами, которые не могут сидеть тихо и реально будут привлекать к себе внимание.
Сколько времени у вас уходит на уход за ним? И поняла, что это дурдом — я тратила кучу времени, чтобы Колю помыть, почистить зубы, поменять постельное белье, одеть… Зимой это рейтузы, потом еще одни штаны… Чтобы собраться и выйти с ним из дома, нужно около часа. Теперь раз пять дней в неделю к нам приходит няня. Я встаю, меняю Коле подгузник, даю лекарство и еду. Потом уже няня собирает его, уходит с ним в школу или гулять. Два раза в неделю Коля ходит в государственную школу, три раза — в школу в нашем хосписе. Каждый день — бассейн, прогулка по два часа, дневной центр у нас. А вечером мне привозят Колю или на работу, или домой, если я туда еду не из хосписа.
Дома я его переодеваю, снова даю еду и лекарства. Так что в будний день с няней на все уходит не так много времени. Вот когда у нее выходные — приходится все делать самой, и мне не очень нравится тратить время на бесконечные переодевания. И больше стало всяких хозяйственных дел — постирать, повесить, сложить белье… — Физически вам тяжело справляться? Поэтому я с ужасом думаю — что будет, когда он станет расти. Вроде как один раз поднять и переложить — ничего, а когда ты делаешь это много раз в течение дня — тяжело, да. В Новый год я две недели подряд была без няни, и спина болела. А когда делим нагрузку — нормально.
В моем подъезде неудобный выход, там резкий пандус, и тяжело тащить Колю. Сейчас я, видно, накачала мышцы или просто привыкла, но теперь могу это сделать сама. А раньше стояла и ждала, пока кто-нибудь пройдет и поможет. И няни это сами сделать не могут — я выхожу и помогаю. Коле нужно лечебное питание, которое стоит 60 тысяч рублей в месяц. Врачи его долго подбирали, от любого другого питания Колю тошнит. А от государства оно не положено. Когда я забрала Колю, ему было 12, и он весил 18 кг.
Еще мы забрали 18-летнего мальчика, который весил 19 кг. Потому что в интернатах им варят кашки, перетирают и дают это через гастростому, и это неправильно, это не усваивается. А если ты живешь не здесь, тебе его никто не даст. Соцзащита выделяет три подгузника в день, но они такого качества, что для нормальной жизни их надо восемь-девять. Поэтому на подгузники у меня уходит 15 тысяч в месяц. В интернате мне дали коляску, но Коля в ней вообще не мог сидеть — у него ноги так искривлены, что он там просто не помещается. А в "Доме с маяком" есть специалист, который делает индивидуальные коляски для детей. В регионе такого вряд ли найдешь.
На все вместе у меня уходит около ста тысяч в месяц. При этом государство мне платит 60 тысяч в месяц — это моя зарплата как опекуна, Колина пенсия по инвалидности и еще что-то. Но для них это очень много, они платят сколько могут — 20 тысяч суммарно. Выходит, я получаю на него 80 тысяч рублей. А если б я его родила, это было бы максимум 20 тысяч. Все дети в интернатах — миллионеры. Они всю жизнь получают пенсии и алименты, которые не тратятся, а копятся. Когда я Колю забирала, у него было два миллиона на счету, и при этом только три подгузника в день.
Сейчас там денег уже гораздо меньше. Мы договорились с опекой, что я трачу их на Колины нужды. Мы купили коляску, кровать, шезлонг для купания, питание лечебное — я решила, что нам его пока не будет обеспечивать хоспис. Моя цель — поскорее потратить эти деньги, чтобы они не вернулись государству, если Коля умрет. Потому что мне кажется, что такой круговорот — очень порочная история. А когда деньги закончатся, "Дом с маяком" будет помогать. В общем, под опекой хосписа так жить можно, а без — я не представляю как… Так что если б мы жили в регионе и Коля был моим кровным ребенком, то у него не было бы коляски, я не отходила бы от его кровати, мы бы не могли выйти из дома, он был бы истощенным и с постоянными судорогами… — Я очень часто читаю такой упрек в ваш адрес: кто-то посмотрит на вас и решит, что все не так сложно, и оставит ребенка с инвалидностью. А такие ресурсы, как у вас, есть очень мало у кого, особенно в провинции.
Но я не думаю, что это моя вина. В Москве люди тоже оставались бы без помощи, если б не "Дом с маяком". Мне все время говорят: ну да, вам хорошо, в столице есть детский хоспис. Но если б здесь его не было, мы бы никого не вдохновили создавать подобное в регионах. Я пытаюсь показать на примере Коли, что не инвалидность приговор, а то, что для инвалидов нет нормальной среды. Правда, чем дольше ты с ребенком живешь, тем тяжелее это сделать — морально. Но у нее и так есть больной ребенок, и надо принимать такое решение, а потом отвечать за него. Что тут может ухудшить мой пример — я не понимаю.
Я считаю, что ужасно, когда оставляют детей. Но я не считаю, что в этом виноваты те, кто их оставляет. Виноваты мы все. Я расспросила родителей Коли о том, как это было у них. Сначала тебе хамят в роддоме и говорят, что надо отдать ребенка. Потом ты хочешь навестить его в интернате — тебя не пускают, говорят, тебе туда не нужно. Я считаю, что за это ответственны мы все. А не только мама и папа, которые не справились.
Каждый на своем месте может сделать что-нибудь маленькое. Очень редко не получается заехать в автобус. Метро благодаря службе поддержки тоже стало доступным. Торговые центры — почти всегда. Музей "Новый Иерусалим", театры "Современник" и "У никитских ворот"… Где недоступно… Вот мы шли с Колей из "Современника" до "Пушкинской", и по пути не смогли зайти ни в одно кафе, потому что везде был вход со ступеньками. В церквях тоже часто ступеньки — там, куда мы ходим, есть боковой вход, и можно заехать. Но обычно — нет. В Центральном доме актера на Арбате вообще нет никакой доступности, и бедные сотрудники таскают Колину коляску на руках на второй-третий этаж по лестнице.
Но я не сталкиваюсь с "к нам на коляске нельзя". Везде, где недоступно, можно заранее позвонить и договориться — и мне выделят людей на помощь. Но мне всегда их жалко, потому что из-за безответственности организаторов конкретные менеджеры или официанты надрываются и тащат коляску. Мне всегда отвечают: "Хорошо". Причем часто это курьеры из доставки еды — они явно беднее, чем я. Это люди из стран СНГ, где есть культура: видишь инвалида — надо его пожалеть, дать денег. Они дают 50—100 рублей, я их трачу на что-нибудь. Это, с одной стороны, мило, поддержка.
А с другой — не хочется, чтобы к инвалидам относились с жалостью. Это довольно унизительно.
Первая — скрасить своё одиночество и скуку на время карантина. Вторая — протестировать на мальчике доступную среду столицы и других городов. А потом написать «разгромные посты» в социальных сетях. При этом опекун часто сама не соблюдала нормы этики и морали. Например, меняла памперс мальчику прямо в зале ресторана. Она также уверена, что образ жизни мальчика был несовместим с его диагнозом. Людям с множественными эпилептическими припадками нужны покой и тишина, а не активная социальная жизнь. К тому же было непонятно, реагировал ли как-то парень на внешние раздражители или вообще не осознавал, что происходит вокруг, добавила собеседница NEWS.
При тяжёлых судорожных состояниях ребёнок должен соблюдать режим, в первую очередь — спать достаточное количество времени. Даже небольшое смещение цикла «сон — бодрствование» может значительно утяжелить эпилепсию, ухудшить его здоровье, сообщил в беседе с NEWS. Также необходимо чётко соблюдать много других рекомендаций, это тяжёлая ежедневная работа. Вся жизнь родителей — это постоянная борьба за здоровье такого ребёнка, добавил врач. Он убеждён — мальчик Коля вёл не тот образ жизни, который должны вести люди с подобным диагнозом.
Мне очень не нравится, когда к празднику город наряжают, а при этом люди с инвалидностью не могут зайти в туалет или перейти дорогу.
Неэтично, пока не решены вопросы равного доступа для жителей и гостей Москвы ко всем объектам, заниматься чем-то еще. Первое — обустроить город для инвалидов. Москвичкой… Я себя чувствую — меня, как и какого-то писателя или художника, легко об этом спрашивать. Но мне хочется, чтобы мы больше думали о социально уязвимых москвичах, которые лежат в интернатах — они точно такие же москвичи, как и мы, но за всю жизнь, может быть, ни разу даже не бывали в Москве, потому что не могут выйти из своих закрытых учреждений. Москвичи для меня не самые успешные люди города, а те, кто самый незащищенный и уязвимый — по тому, как они живут, можно больше сказать о городе, чем по его центру. Работа фонда «Дом с маяком»… У нас сейчас два фонда «Дом с маяком»: первый занимается хосписами — паллиативными детьми и молодыми взрослыми, мы старались сделать так, чтобы дети не жили в больницах, не лежали в реанимациях, а находились у себя дома, для этого находим все аппараты и коляски.
Работают дневные центры в разных частях города — чтобы семья с тяжелым ребенком не сидела дома, а тяжелые дети с трубками и колясками могли поплавать в бассейне, позаниматься в школе. Есть квартиры сопровождаемого проживания — для молодых взрослых, которые едят при помощи трубки, не ходят, чтобы они жили не в интернате, а в обычной городской среде, и они гуляют, пользуются метро. Хоспис показывает, что для человека с любым диагнозом и в любом состоянии возможна нормальная жизнь. В этом году нам пришлось заняться темой беженцев — мы отдельно сделали еще один «Дом с маяком»: стало приезжать много людей с Украины, которые бежали в чем было — в одной кофте, а здесь у них нет никакой работы, ни сбережений, элементарно — еды и одежды. Помогаем с едой, лекарствами, предметами быта — кастрюлями, сковородками, подушками. Фонд помощи беженцам « Дом с маяком ».
Сага о Мониаве и Коле
Лида Мониава считает, что опекуны детей с тяжелой инвалидностью должны искать кровных родственников своих подопечных. Лида Мониава сравнила оказание помощи паллиативным больным в Москве и Московской области. Лида Мониава1 взяла к себе из хосписа «Дом с маяком» мальчика Колю 12 лет. Лида Мониава: биография, фото, сколько лет, семья, образование, чем болеет.
Отвоевался: Коли больше нет. Раскаяния от Лиды Мониавы - тоже
Сначала была музыка, учительница играла на синтезаторе, дети на маракасах. Коля спал. Учительница сказала, что у кого получится его разбудить, тому она даст наклейку. Одна девочка потрогала Колю за руку, Коля на это открыл глаза, девочка была о-очень довольная про наклейку даже не спросила, [довольна была тем,] что она смогла Колю разбудить. Потом изучали части тела. Учительница придумала, чтобы вовлечь в процесс Колю, задавать детям вопросы на его примере — где у Коли нога? Где нос? Где живот? Где правая рука, а где левая?
Коле тихонько трогали части тела и называли их, — написала Мониава. На историю обратила внимание муниципальный депутат столичного района Лефортово Александра Андреева. По ее словам, подопечного Мониавы «с первого же дня включили в оборот в качестве наглядного пособия», но не по эмпатии, а по анатомии. Вообразите этот хтонический ужас. Вы — Коля.
Мониава усыновила мальчика полтора года назад, ребенок страдал от тяжелого заболевания. Директор хосписа «Дом с маяком» на своей странице в Facebook 11 января рассказала о смерти приемного сына. По словам девушки, с начала 2022 года мальчик лежал в коме и не мог самостоятельно дышать. К нам пришли три следователя, полиция, судмедэксперты в черных масках как у ОМОНа, всего я насчитала 10 человек», — сообщала Мониава.
Маме было 23 года, роды проходили очень трудно, младенца доставали методом, который сейчас запрещен. В итоге сказали, что у ребенка неизлечимые заболевания, судороги, что с ним невозможно жить дома и вообще он скоро умрет. Всем вокруг приносили здоровых детей, а ее к Коле не пускали. Сначала они хотели бороться за сына, даже привели к нему священника, чтобы крестить. Лучше не становилось, Коля лежал в реанимации на ИВЛ. Тогда идея воспитывать его в интернате показалась им выходом. Они подписали отказ. Через пару лет несколько раз пытались с ним повидаться, но к ним вышел врач и сказал, что их мальчик самый тяжелый, ничего не понимает и не соображает и вообще «это ребенок не для дома». Когда мама приехала к нам и увидела Колю впервые за долгие годы, она была поражена тем, как он на нее похож. Теперь она бывает у нас каждые две недели, кормит его, купает, иногда ходит с ним в бассейн, гуляет. И очень благодарна за эту возможность. Как бы вы сами это описали? Больше всего в глаза бросаются физиологические перемены. Когда я его только забирала, он носил одежду для детей семи лет, сейчас — для тринадцатилетних. Тогда весил 18 килограммов, сейчас — 24. Ничего себе! На треть больше. Раньше у него практически не росли ногти и волосы, а сейчас все как у обычного человека. За это время у него выпали молочные зубы и выросли коренные. То есть уже понятно, что ему лучше. В интернате все дети лежат на плоских матрасах, но выяснилось, что, если подложить Коле подушки, он сможет поворачивать голову. Еще из-за того, что сейчас он не только лежит, но и сидит — в коляске в правильной позе, — у него немного выпрямились ноги. Он стал более спокойным и умиротворенным — это видно по фотографиям. Раньше я думала, что Коля не умеет улыбаться, а он на самом деле умеет. У меня поменялись взгляды на работу. Когда имеешь дело с благотворительной организацией много лет, тебе кажется, что ты все знаешь и понимаешь. А тут уже я оказалась в позиции просящего, чего мне, признаюсь, совсем не хотелось. Простой пример — перемещение по городу с человеком с инвалидностью. Когда Коля у меня только появился, метро для нас было доступно ровно до восьми вечера. Не дай бог задержаться в гостях, на концерте или в театре. В хосписе мы развиваем службу автоволонтеров, которые на своих машинах перевозят детей. То есть семья пишет своему координатору, что им нужно куда-то поехать, их просьба публикуется у нас в фейсбуке Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации — и на нее кто- то отзывается. И тут я поняла, что такие жалобные тексты про каждую поездку писать теперь нужно мне. Для меня это было абсолютно неестественно. Стало ясно, что до Коли вся моя работа строилась на жалости, что для человека с инвалидностью очень унизительно. Просто знать, что ты имеешь право проехать на метро, когда захочешь, намного ценнее, чем быть благодарным волонтерам, которые пожалеют тебя и подвезут на специальной машине в свое личное время. Сейчас я вообще по-новому смотрю на работу хосписа и других благотворительных организаций.
Можно дискутировать: стоит ли обреченному, которому остались дни и часы, умирать дома или в реанимации. Дело в том, что Коля не был обреченным. Когда Коля жил в бездушном холодном интернате, его регулярно клали в больницу. Так он прожил тринадцать лет. Когда его взяла невероятная, героическая, теплая Лида Мониава, он прожил меньше двух лет и умер у Лиды на руках. Вы понимаете, что значит взять на руки пациента, подключенного к аппарату? Да, именно то, что вы подумали. Решение о моменте смерти больного, причем больного, который хоть и страдает неизлечимым, но не смертельным заболеванием - это эвтаназия», - пишет адвокат Сталина Гуревич, которая подала заявление в Следственный комитет с требованием проверить действия Мониавы. В ее обращении, в частности, говорится следующее: «.... При этом, судя по фотографиям, в квартире были яркий свет, мерцающие огни и много народа, что также усугубляет состояние ребёнка в эпилептическом статусе. Подобное подвержение здоровья ребёнка риску, возможно, и привело к тому, что в начале января 2022 года, со слов Мониавы, Коля впал в кому и скончался в ночь на 11 января 2022 года… …Прошу вас провести проверку действий Лидии Мониавы на предмет наличия в них составов преступления, предусмотренного ст. В случае выявления признаков преступления возбудить уголовное дел и провести проверку законности действий органа опеки, не осуществившего надлежащий контроль за действиями опекуна, несмотря на наличие заявлений об опасном состоянии ребёнка». Что тут еще можно сказать? Мониава уверена, что Коля жил «мало, но ярко». Понимал ли бессловесный Коля всю яркость своей несчастной короткой жизни?
Директор фонда «Дом с маяком» отдала ребенка-инвалида в обычную школу
это директор детского хосписа, которая берет под опеку тяжелобольных лежачих детей, ищет их родственников, а потом из них выбивает алименты или. Вчера Мониава призывала рожать детей с врожденными необратимыми отклонениями, сегодня пишет, цитата. История Лиды Мониава, рассказанная ей самой, Полины Иванушкиной в форматах fb2, txt, epub, pdf или читать онлайн! Оставляйте и читайте отзывы о книге на ЛитРес! В жалобе идёт речь об 11-летнем Коле, на которого Лида Мониава оформила опеку, и предлагается «проверить (неразборчиво) частных лиц, в частности, Савву, директора по. Вчера Мониава призывала рожать детей с врожденными необратимыми отклонениями, сегодня пишет, цитата.
Мальчик Коля. Смертельное новогоднее шоу Лиды Мониавы
Директор благотворительного фонда «Дом с маяком» Лида Мониава уже 5 месяцев живет с 12-летним Колей, которого она забрала из интерната в начале пандемии. Ее служение умирающим детям началось, когда старшеклассница Лида Мониава пришла в онкоотделение Российской детской клинической больницы в качестве волонтера и увидела. На слова, что Лида Мониава давно говорила о том, что Коле «оставалось недолго», юрист сказала: «Да, только в ПНИ психоневрологический интернат — прим.
Что важно знать:
- Лида Мониава: «Нас поддерживают не компании из списка Forbes, а обычные люди» | РБК Стиль
- Отвоевался: Коли больше нет. Раскаяния от Лиды Мониавы - тоже | Анастасия Миронова | Дзен
- Вторая жизнь Коли
- Хорошая девочка Лида
- «Я не знала, что со мной будет, когда увижу сына впервые за 12 лет»
- Недоступный город
Лида Мониава: «Коля умер тихо и спокойно, дома…»
Лида Мониава рассказала, почему хоспис – это не так страшно, как кажется. На слова, что Лида Мониава давно говорила о том, что Коле «оставалось недолго», юрист сказала: «Да, только в ПНИ психоневрологический интернат — прим. О том, как изменилась жизнь с его появлением Лида подробно рассказала Даше Веледеевой. Его директор Лида Мониава рассказала Ксении Соловьёвой, каково это — руководить стартапом, которого городу действительно не хватало.