Художник Александр Зиновьев в эмиграции, в своей мюнхенской квартире, 1985 год Фотография из Интернета. Александр Зиновьев получил всемирную известность прежде всего как логик, социолог, писатель, автор созданного им жанра социологического романа. Александр Зиновьев родился в деревне Пахтино Костромской области в семье столяра и художника-самоучки.
Зиновьевский клуб
В Москве состоялся торжественный вечер, посвященный 100-летию со дня рождения выдающегося ученого Александра Александровича Зиновьева. Читайте последние новости на тему в ленте новостей на сайте Радио Sputnik. Гала-концерт, посвящённый 100-летию со дня рождения мыслителя и философа Александра Зиновьева, провели в Москве. В 1976 году за «антипатриотичность» Александра Зиновьева исключили из Коммунистической партии, лишили научных званий и уволили из института философии. Фильм снят в год столетия философа, классика русской литературы, «рисующего писателя» Александра Зиновьева. 13 июня состоялось заседание Зиновьевского клуба, посвященное 20-летию возвращения философа Александра Зиновьева на Родину.
Зиновьев, Александр Александрович
Выходящая в серии «ЖЗЛ» книга «Александр Зиновьев: Прометей отвергнутый» наверняка станет катализатором распространения зиновьевских идей. Фотографии из репортажа РИА Новости 04.08.2023: П/к "45 лет изгнания Александра Зиновьева из СССР. Интервью Александра Зиновьева с Антонио Фернандесом Ортисом (июнь 2003 г.). Художник Александр Зиновьев в эмиграции, в своей мюнхенской квартире, 1985 год Фотография из Интернета. «Изначально место для памятника Александру Александровичу Зиновьеву было выбрано очень логично.
Опыт сотворчества
Александр ЗИНОВЬЕВ XXI-й век. экспертная исследовательская площадка, учрежденная Биографическим институтом Александра Зиновьева. Интервью крупнейшего советского социолога, логика, философа, писателя Александра Александровича Зиновьева порталу в 2003 году. Интерес к Зиновьеву выразился в коллективном сборнике «Александр Зиновьев: писатель и мыслитель» (1988)[173].
Столетие Александра Зиновьева торжественно отметили в Москве - Россия 24
Фильм снят в год столетия философа, классика русской литературы, «рисующего писателя» Александра Зиновьева. В Международном мультимедийном пресс-центре «Россия сегодня» состоялось заседание Зиновьевского клуба на тему: «Центр русской мысли имени Александра Зиновьева. Последние новости о персоне Александр Зиновьев новости личной жизни, карьеры, биография и многое другое.
Вдова философа Зиновьева рассказала "РГ" о его жизненном пути
Они абсолютно сошлись - как замок и отмычка. Венечка регулярно приезжал из своих Петушков, и они буквально кричали, когда разговаривали, спорили до хрипоты, выкрикивая свою русскую судьбу - быть талантливыми, яркими и задвинутыми в угол. Одной из первых фраз, которую Венечка произносил, когда приходил, была — давайте быстрее разговаривать, пока меня не напоили. Он был ярко талантлив, что очень нервно ощущала окружающая его среда и делала все возможное, чтобы погубить этого русского гения...
Когда речь идет о Марке Захарове, о Марке Розовском, то всегда так получалось, что любые конфликты, если они с ними были, всегда превращались для них в какую-то индульгенцию и привилегии. И это отношение продолжается по сегодняшний день. Либеральная тусовка делает все возможное, чтобы русского феномена не было в истории, литературе, музыке, искусстве.
Вылетаете через неделю». Мы спрашиваем: «А почему ФРГ, почему такая спешка? Он нам говорит: «Если не хотите вылетать сейчас все вместе, мы по отдельности этапируем вас в разные лагеря.
Лишим родительских прав. Дочь отошлем в самый поганый, - он так откровенно и сказал «в самый поганый», - детский дом. Дадим ей другое имя и фамилию».
Мы забрали паспорта и на выходе поинтересовались, почему всё же так быстро. И он, глядя на меня, отвечает: «Иначе вы всех наших агентов изувечите». Хотя конечно же было и другое объяснение, с которым мы ознакомились уже в Мюнхене.
Я поджидала его у окна и видела, как его привезли на машине. Потом слышу, как он бежит по лестнице. Он никогда не ходил, всегда стремительно и всегда бегом.
Уже собираюсь открывать дверь и слышу, какая-то возня на лестничной клетке. Огромный мужик, претворяясь пьяным, душит моего мужа. Сан Саныч был очень спортивным, увлекался боксом, но свалить этого медведя он явно не мог.
Тот молча терпит удары, сопит и душит. Я в ужасе кидаюсь на кухню и ищу, что бы такое мне схватить. Понимаю, что мясорубка слишком большая: я ее не удержу.
Нож — нельзя. Если я зарежу человека, то нам всем крышка, припишут то, на что нас, собственно, и провоцируют. И тут я вижу тяжеленный латунный пестик в ступе.
Хватаю этот пестик и несусь на лестницу. Замахиваюсь, понимая, что главное не попасть по голове, и со страшной силой ударяю ему по плечу. Раздается страшный хруст.
Рука у него падает плетью, он отпускает Зиновьева, смотрит на меня совершенно трезвыми глазами: «Во дает». Сыпля проклятьями, спускается на лестничный пролет и опять: «Во дает! А снизу его уже товарищи ждут.
Ведь Александр Александрович мешал всем. Он на первой же конференции сказал, что советская власть не является его врагом, и не он ее жертва, скорее ей от него больше досталось. То же самое и про Запад.
Он неоднократно утверждал, что Запад вовсе не царство демократии. Работы Зиновьева разрушали их идеологическую пропагандистскую картинку на экспорт, т. На пересадке в аэропорту Франкфурта его встретили словами: «Приветствуем Вас в царстве свободы!
Зиновьев ответил: «А я не рассматриваю Запад как царство свободы. Да и в Советском Союзе я был свободным человеком». В русской эмиграционной печати немедленно появились статьи под заголовками: «Зиновьев обнажил свое лицо», «Зиновьев — советский агент», «Господин Зиновьев, какой у вас ранг в КГБ?
Зиновьев отвечал: «Я прожил жизнь вместе со всей советской историей и не собирался от нее отрекаться. Я был не просто советским человеком, я был суперсоветским человеком. Я родился после революции и вырос в Советской России.
Я вырос на лучших идеалах коммунизма и лучших идеалах революции, получил образование, которым я очень дорожу. В него вошло все лучшее, что создавало человечество в прошлом. Это моя нормальная среда обитания.
И я стал жесточайшим ее критиком именно в силу этого. Я очень рано понял, что с такими идеалами и с таким мировоззрением я мог появиться только в этом обществе». Почти сразу после приезда в Мюнхен, осенью 1978 года его пытались убрать с помощью бактериологического оружия.
Как-то Александр возвращается домой и говорит: «Мне что-то плохо». За 40 лет нашей совместной жизни таких слов от него я не слышала. Я трогаю его лоб — у него высоченная температура.
Концептуальной основой послужили известный роман-антиутопия «Глобальный Человейник» и программные повести «Иди на Голгофу» и «Живи». Эти произведения объединяет важная для А. Зиновьева тема поиска выхода из тупика современной цивилизации как западной, так и российской. В фильме использованы кино-видеоматериалы интервью, бытовые и любительские съёмки , охватывающие последние 40 лет жизни А.
Потом слышу, как он бежит по лестнице. Он никогда не ходил, всегда стремительно и всегда бегом.
Уже собираюсь открывать дверь и слышу, какая-то возня на лестничной клетке. Огромный мужик, претворяясь пьяным, душит моего мужа. Сан Саныч был очень спортивным, увлекался боксом, но свалить этого медведя он явно не мог. Тот молча терпит удары, сопит и душит. Я в ужасе кидаюсь на кухню и ищу, что бы такое мне схватить. Понимаю, что мясорубка слишком большая: я ее не удержу.
Нож — нельзя. Если я зарежу человека, то нам всем крышка, припишут то, на что нас, собственно, и провоцируют. И тут я вижу тяжеленный латунный пестик в ступе. Хватаю этот пестик и несусь на лестницу. Замахиваюсь, понимая, что главное не попасть по голове, и со страшной силой ударяю ему по плечу. Раздается страшный хруст.
Рука у него падает плетью, он отпускает Зиновьева, смотрит на меня совершенно трезвыми глазами: «Во дает». Сыпля проклятьями, спускается на лестничный пролет и опять: «Во дает! А снизу его уже товарищи ждут. Ведь Александр Александрович мешал всем. Он на первой же конференции сказал, что советская власть не является его врагом, и не он ее жертва, скорее ей от него больше досталось. То же самое и про Запад.
Он неоднократно утверждал, что Запад вовсе не царство демократии. Работы Зиновьева разрушали их идеологическую пропагандистскую картинку на экспорт, т. На пересадке в аэропорту Франкфурта его встретили словами: «Приветствуем Вас в царстве свободы! Зиновьев ответил: «А я не рассматриваю Запад как царство свободы. Да и в Советском Союзе я был свободным человеком». В русской эмиграционной печати немедленно появились статьи под заголовками: «Зиновьев обнажил свое лицо», «Зиновьев — советский агент», «Господин Зиновьев, какой у вас ранг в КГБ?
Зиновьев отвечал: «Я прожил жизнь вместе со всей советской историей и не собирался от нее отрекаться. Я был не просто советским человеком, я был суперсоветским человеком. Я родился после революции и вырос в Советской России. Я вырос на лучших идеалах коммунизма и лучших идеалах революции, получил образование, которым я очень дорожу. В него вошло все лучшее, что создавало человечество в прошлом. Это моя нормальная среда обитания.
И я стал жесточайшим ее критиком именно в силу этого. Я очень рано понял, что с такими идеалами и с таким мировоззрением я мог появиться только в этом обществе». Почти сразу после приезда в Мюнхен, осенью 1978 года его пытались убрать с помощью бактериологического оружия. Как-то Александр возвращается домой и говорит: «Мне что-то плохо». За 40 лет нашей совместной жизни таких слов от него я не слышала. Я трогаю его лоб — у него высоченная температура.
Начинаются судороги. Смотрят на Зиновьева, переглядываются, ищут что-то на теле. Как потом выяснилось, они искали следы укола. Тогда на слуху была история с зонтиком, которым убили болгарского диссидента Георгия Маркова. Врачи срочно повезли его в университетскую клинику, сделали промывание, отправили анализы в лабораторию токсикологии и вирусологии в Лондон. Оказалось, что моего мужа отравили бактериологическим оружием.
В книжном магазине респираторно впрыснули какую-то дрянь из баллончика. Чуть позднее в Стокгольме его пытались похитить после пресс-конференции. Весной 1983 года перерезали резиновые трубки системы охлаждения нашей новенькой БМВ. Китайцы собираются строить по нему свое будущее, а у нас вкладывают огромные деньги в поиск «национальной идеи», когда она лежит в библиотеке совершенно бесплатно. Почему - это совершенно очевидно. Тот правящий класс который сформировался на грабительском приватизации, на продвижении прозападных реформ, хотят сохранить статус-кво.
Поэтому нужна консервативная идеология в любом виде от монархизма до белогвардейщины и власовщины. Мы видим это и по тому, что контакт в Европе идут преимущественно с правыми партиями, несмотря на то, что Россию как раз поддерживают партии левые. Зиновьев государственник и цивилизационщик, но если говорить, на чьей он стороне, то он, безусловно, на стороне народного большинства, а не правящего класса. Такая позиция в части элит не очень приветствуется. При этом, запутавшемуся в целеполаганиях правящему классу объективно очень нужна новая философия экономики, новая философия социальных проблем, политики.
Прорывался Зиновьев на общих основаниях, блестяще сдав экзамены. Ещё один живучий мемуарный сентимент: воспоминания о каком-нибудь мамином крестике на шее, который пришлось снять. Здесь у Зиновьева тоже не было особых беспокойств: он с детства был атеистом, убеждённым и последовательным. Здесь он следовал семейной традиции: отец его оставил веру в Бога ещё в юные годы. Мать была формально верующей, но к обрядности относилась равнодушно, считая, что «Бог в душе». Саша снял с себя крестик в четвёртом классе, на медосмотре что, если вдуматься, очень символично — и больше не надевал его никогда. Разумеется, как всякий убеждённый и последовательный атеист с сильным умом, он размышлял над теологическими вопросами. И, естественно, пробовал сочинить точнее, построить, как строят базис логической системы «новую религию» — без Бога, зато с предположением о существовании души и своего рода «духовной дисциплиной». Он сам определял это так: «Отказавшись от исторически данной религии, я был вынужден встать на путь изобретения новой. Я совместил в себе веру и неверие, сделав из себя верующего безбожника». Это всё, впрочем, было позже, во времена «Евангелия для Ивана» и «Жёлтого дома» которые когда-нибудь будут прочитаны именно как теологические трактаты; вообще, наследие «умного» атеизма XX века может оказаться востребованным именно для нужд теологии — в качестве строительного материала. Но к православию, церкви и «попам» иначе он их не называл Зиновьев всю жизнь будет относиться с нескрываемым отвращением. Слово «духовность» для него было накрепко связано с образованностью, воспитанностью, бытовой гигиеной и отсутствием вредных привычек — то есть со всем тем, что ассоциируется со светским обществом. Советский атеизм он считал чуть ли не единственной «подлинно научной» частью марксистского учения. Впрочем, отношения с марксизмом у Саши складывались ещё хуже, чем с церковью. Если религиозной проблематики он до поры до времени просто не замечал, то «красная вера» выпила у него изрядно душевных сил. В детстве и юности он был, в общем, настроен прокоммунистически, особенно в части всеобъемлющего эгалитаризма и ограничения личных потребностей. Это хорошо соотносилось с его личным опытом. Впрочем, к тому же всегда и сводилась вся «русская духовность» — к попытке голых ограбленных людей как-нибудь согреться друг о друга в страшной, непрекращающейся нужде, в которой веками держат русских. Но тогда Зиновьев практически не осознавал значимости национального вопроса. Он, конечно, замечал — глаз у него был точный — что его жиркующие одногруппники, живущие при Советах как баре, носят, как правило, какие-то странные фамилии, но особого значения этому не придавал. Нет, его бесконечно возмущал сам факт неравенства кого-то с кем-то, — в стране, в которой всё было принесено в жертву именно идеалам равенства и справедливости. Идеалы эти он принимал всерьёз. Сейчас это звучит странно. В конце концов, многие другие, разочаровавшись в коммунизме, переживали это как освобождение от иллюзий: болезненное, но необходимое. В случае Зиновьева всё было иначе. Перед ним было два пути. Отказаться от коммунистических идеалов и поискать другие идеалы. Или признать советский марксизм негодным средством для их достижения и поискать другие средства. Он не сделал ни того, ни другого: первое было для него невозможным, что касается второго, то он довольно рано пришел к выводу, что последствия реализации любого идеала сводят на нет все достижения. Социальный мир неисправим: он всегда будет оставаться носителем более того — квинтэссенцией зла. Сказать это — значит, сказать нечто совершенно бессмысленное и пустое. Суть моей жизненной драмы состояла в том, что я необычайно рано понял: следующее воплощение в жизнь самых лучших идеалов имеет неотвратимым следствием самую мрачную реальность. Дело не в том, что идеалы плохие или что воплощают их в жизнь плохо. Дело в том, что есть какие-то объективные социальные законы, порождающие не предусмотренные в идеалах явления, которые становятся главной реальностью и которые вызывали мой протест». Это тотальное разочарование в социуме как таковом впоследствии дало Зиновьеву очень сильные позиции для его исследования. Но в тот момент оно подтолкнуло его к действиям далеко не академического свойства. АПН, 12 мая 2006 г. III ЧАСТЬ Двигаясь дальше по биографии Зиновьева, мы натыкаемся на эпизод, к которому можно относиться по-разному — в том числе и без всякого доверия, равно и без особой симпатии. Ну это уж кто как. Я имею в виду «подготовку покушения на Сталина», разрешившегося в результате в пламенную антисоветскую речь среди соучеников, арест, сидение в лубянской тюрьме и совершенно не укладывающееся ни в какие рамки идиотское бегство прямо от тюремных ворот. Сам Зиновьев возвращался к той истории неоднократно — пытаясь, похоже, понять, «как это всё могло с ним случиться». Последний по времени рассказ — в мемуарной «Исповеди отщепенца». Судя по негероичности тона и фона, а также и той интонации честного недоумения, которую трудно подделать, на сей раз, Зиновьев был максимально точен, насколько это возможно для человека: фантазии о покушении, разговоры в кругу «юношей бледных» тогда эта порода ещё не была выведена под корень , план, обретающий черты, решимость — и в последний момент срыв. Убийство Сталина в те годы было довольно-таки распространённой мечтой. Как правило, она приходила в голову совершенно определённым людям — русским «из простых», тем или иным способом, выбившимся из нищеты и получившим советское образование. Некоторые из них были убеждёнными коммунистами, некоторые — наоборот. Сталина они ненавидели за много чего, прежде всего за коллективизацию, ну и за всю советскую мерзость в целом. В большинстве случаев потенциальные истребители тирана понимали, что это чистой воды самоубийство, причём мучительное: что делают чекистские следователи с человеческим мясом, заговорщики знали или догадывались. Поэтому в большинстве случаев мечты и разговоры не доходили даже до первых прикидок. Но настроение было если не массовым, то распространённым. Чтобы не ходить далеко за примерами: судя по семейным преданиям, мой собственный дед одно время строил подобные планы. О том же рассказывал мне брат моей бабушки я его помню, как «дядю Колю». Дед мой подошёл к делу с технической стороны и в результате решил, что вероятность удачи слишком мала, и не стал браться. Дядя Коля по жизни был побаранистее, но ему повезло: его взяли раньше, за еврейский анекдот. В результате оба выжили — разной ценой — и продолжились в поколениях. От тех, у кого дело дошло до попыток реализации, не осталось ни рода, ни памяти — даже на мушиный след чьей-нибудь мемуарной сноски. План Саши и его друзей был, в общем, не хуже прочих. Предполагалось выстрелить в Сталина во время первомайской демонстрации на Красной площади, из колонны. Пронести оружие было можно, попытаться выстрелить до того, как схватят и скрутят — некоторых шанс был. Попасть — маловероятно, но не совсем. Убить — при исключительно благоприятном стечении обстоятельств подобным, скажем, тому, которое сопутствовало Гавриле Принципу и его дружкам из «Чёрной руки». В общем, понятно. Характерно, однако, что Зиновьев, планируя вместе с друзьями по институту своё покушение, рассчитывал ещё на какой-то суд, на котором он сможет «высказаться перед смертью». Похоже, мечта об этом самом суде, на котором можно высказаться, и передавила: вместо того, чтобы скрываться и таиться, Зиновьев на курсовом комсобрании бухнул речь по поводу положения в колхозах. Бухнул просто потому, что «дали вдруг слово» — то есть, попросту говоря, сорвался. В тот же день мелкий институтский стукач, почуяв готовую жертву, позвал Сашу «на поговорить», отписался по начальству. Вместо великого дела получилось дело «обычное по тому времени». Правда, пареньку повезло: сразу «в работу» его не отдали — судя по всему, решили взять «весь куст», чтобы не возиться. У тюремных ворот он удрал, воспользовавшись временным отсутствием сопровождающих. Опять же, судя по описанию — не от большого ума, а просто со страху. Дальше мыкался между Москвой и родной деревней, ища прокорма и бегая от арестовщиков. Это мыканье он потом вспоминал как «главный ужас» — и даже подумывал сдаться чекистам. Опять же, оценить это могут именно современные русские люди, пережившие девяностые, особенно со специфическим опытом прятанья по Москве и области от каких-нибудь бандюков. Правда, в постсоветской Москве прятаться было проще, но сочетание страха, безденежья и неустройства и в самом деле выматывает — на почти физическом уровне. Правда, Зиновьев, судя по интонациям в тексте, не боялся за семью — похоже, ему не приходило в голову, что его несчастного растрёпу-отца и бедолаг-братьёв могут «взять и примучить» из-за него. Тем не менее, податься было некуда. Без документов, в насквозь продуваемом мире, Александр кое-как успевал отогреваться по щелям только за счёт безалаберности и скверной работы системы. Рано или поздно он поскользнулся бы на какой-нибудь корке. Выход нашёлся, причём традиционный, известный ещё со времён средневековья: забриться в армию. Зиновьев пошёл в военкомат соседнего района, наврал что-то насчёт потерянных документов. Провожал его брат, купивший ему на дорогу колбасы и буханку черняшки. Это был сороковой. До начала войны осталось меньше года. Обычно его употребляют по отношению к ветеранам, передовикам производства, опытным мастерам и прочим таким людям. Очень, кстати, интересное слово: не «заслуживший» что-то — награду, льготу, почесть — таких не любят , а вот именно что «заслуженный». То есть это он сам в каком-то смысле является наградой, которую мы заслужили. Ветеран, как уже было сказано — «заслуженный человек». Поэтому в разные времена общество заслуживает разных ветеранов. У нас, в конце концов, в «ветераны» сел лично дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев, что тогда казалось пределом падения. Ага, как же: в девяностые на «ветеранство» Чубайс короновал Окуджаву. То-то стало весело, то-то хорошо. А вот в пятидесятых-шестидесятых самого слова «ветеран» не было. И «ветеранов» не было. Были фронтовики — люди в линялых гимнастёрках, с характерными морщинами у глаз, аккуратные, хозяйственные, молчаливые. То, о чём надо было молчать, у каждого было своё: война была долгая и хватило её на всех. Но молчать было надо: это они понимали. И даже промежду своих не поднимали неудобных тем — кто же всё-таки пристрелил того политрука, кто подал идею раскатать гусеницами тот немецкий хутор, и прочие детали. Что касается общей части, то ветеранские рассказы больше всего напоминают — если с чем-то сравнивать — байки медиков, но рассказанные с позиции пациента. Не буду, впрочем, развивать эту тему, весёлого здесь мало. Возвращаясь к Зиновьеву. Ему, можно сказать, повезло: после солдатчины которую он вспоминал с омерзением ему выпало сомнительное счастье оказаться в лётной школе, а потом — за штурвалом «Ил-2». Средняя продолжительность жизни пилота штурмового самолёта была десять боевых вылетов. Шансов на плен не было: немцы не брали в плен пилотов штурмовиков, расправлялись на месте. Зато пилоты пользовались известными привилегиями, которые на фронте ценились больше, чем шанс уцелеть: относительно приличная еда, водка, нормальная форма, а главное — отсутствие грязной и изматывающей физической работы. Лётчики были расходным материалом, но элитным расходным материалом. Это самоощущение осталось у Зиновьева навсегда. После победы в армии стали закручивать гайки. Писаные и неписанные льготы, привилегии и вольности, полагающиеся смертникам, пошли коту под хвост. Зиновьев понимает, что в послевоенную армию он не вписывается и подаёт рапорт об увольнении. Впрочем, он успел пожить в Германии и в Австрии, под Веной. Вена ему понравилась. Ему вообще нравилось всё немецкое — пожалуй, кроме немок: осталась устойчивая ассоциация с триппером, этим бичом армий победителей. На вольных хлебах пришлось туго. Семья, как обычно, бедствовала, — как и вся страна. Жизнь была не просто тяжёлой, даже не нищей, а хуже чем в войну. В этих условиях Александр Зиновьев, в недавнем прошлом геройский лётчик-истребитель, занимался банальным выживанием, сводящимся в большинстве случаев к подхалтуриванию за гроши. Слово «халтура» здесь появляется не случайно: речь идёт именно о плохой работе, даже об имитации работы — и, с другой стороны, о хорошей имитации. Однажды Зиновьев нанялся на кирпичный завод лаборантом, записывать показания приборов. На самом деле никто — ни он сам, ни прочие лаборанты — и не думали снимать настоящие показания. Они фиксировали среднее значение, около которого колебалась стрелка прибора, а мелкие отклонения вписывали в журнал от балды. Думаю, не нужно объяснять, как это повлияло на его отношение к «строгой научной истине», — и почему уже на излёте жизни он так легко принял исторические теории Фоменко. Он же промышлял подделкой документов, штампов и печатей — традиционное, надо признать, ремесло философов, равно как и фальшивомонетчество. Относился он к этому «просто» — то есть примерно так же, как и к прочим босяцким ухищрениям, нацеленным на выживание. Надеть носки наоборот, чтобы переместить дырку с пальца на пятку, выменять дрова на картошку, подделать хлебную карточку — всё это входило в общий фон придонного нищего быта, в котором барахтались практически все. Сунув кому надо пару взяток, Александр Зиновьев делает себе правильные документы и поступает в МГУ на философский факультет — по сути дела, всё в тот же МИФЛИ, только «рождённый обратно». Обстановка, правда, изменилась МИФЛИ, как уже было сказано, задумывался как отстойник для потомства ранней большевистской элиты, потихоньку оттесняемой от реальной власти, но тем крепче вцепившейся в остатки кровью добытого статуса. Кое-кто из этой породы пошёл под нож в конце тридцатых или в начале пятидесятых, но в основном они выжили, — все эти гражданские жёны грузинских наркомов, белоглазые племяши латышских стрелков, курчавое семя чекистских живорезов, — да, выжили, сохранили часть добычи, да ещё настругали деток и внучат, которые таки сыграли свою роль и в хрущёвщине, и в диссидентщине, и в горбачёвщине… но это всё было потом. Что касается послевоенных лет, то были кондовые и суровые времена, элитки временно оттеснили в сторону, чтобы не мешались. Надо признать, большой пользы делу коммунизма это не принесло — о чём ниже. Зиновьев вписывался в атмосферу послевоенного МГУ если не идеально, то, во всяком случае, вполне органично. Он пил, валял дурака, сочинял сходу на экзаменах «марксистские тексты» что, если освоить стилистику, совсем несложно — как и в случае с любым хорошо выраженным стилем: в наши дни умные студенты тем же макаром сочиняют «за Хайдеггера» , тишком трепался о политике с друзьями. Учился легко: выручала память. В свободное время подрабатывал преподаванием, в результате чего получил возможность, наконец, выехать из жуткого подвала и снять комнату. Жизнь налаживалась — пусть даже как у того бомжа из анекдота. Дальше произошло вполне ожидаемое. Немножко оклемавшись и слегка откормившись, Зиновьев занялся созданием новой философской дисциплины, которая, по его словам, «охватила бы все проблемы логики, теории познания, онтологии, методологии науки, диалектики и ряда других наук». V ЧАСТЬ В горбачёвские времена почуявшие волюшку гуманитарии взяли моду публично ныть на тему «засилья материализма» и «марксистской схоластики». Это всё неправда. Не в том смысле, что засилья не было — а в том, что материализм, марксизм и схоластика здесь были решительно ни при чём. Впрочем, специфику советской гуманитарной науки лучше всего демонстрировать именно на примере схоластики. Крайне жёсткая интеллектуальная система, стиснутая, как тисками, христианским богословием и аристотелевской философией, породила в высшей степени полноценную философскую традицию. Советский марксизм не породил ничего даже отдалённо сравнимого. На брезентовом поле советской философии не взошло ни одного алюминиевого цветка. Всё, написанное в рамках официоза, было идиотично или просто скучно. Связано это было с одной маленькой разницей, разделяющей схоластику и советский марксизм. Схоластика была жёсткой системой. Занимающийся богословием всегда ходил по краю, с риском быть в любой момент обвинённым в ереси. Тем не менее, система была ориентирована позитивно: предполагалось, что схоласт ищет истину, уточняет и развивает её, а опровержение лжи является подчинённым моментом. Советский марксизм имел иную природу: он был ориентирован на разоблачение немарксизма или недостаточного, ложного марксизма — и весь целиком сводился к этому разоблачению. К собственному своему содержанию советский марксизм старался без надобности не обращаться, чтобы не провоцировать возникновение новых ересей. Всё сколько-нибудь интересное сразу записывалось в идеологически невыдержанное — просто потому, что оно интересно. В этом, наверное, можно усмотреть некое интеллектуальное подобие «народно-православного» представления о грехе: всё приятное грешно и недозволительно уже в силу того, что оно приятно. Кстати сказать, марксизм — очень интересная, хотя и стрёмная, система воззрений, уж никак не хуже какого-нибудь «ницшеанства». На Западе марксизм был и остаётся старой надёжной кувалдой для «радикальной критики». Зиновьев тогда всего этого не то чтобы не понимал — но понимать не хотел. Он переживал нормальный этап становления интеллектуала: сочинение «общей теории всего». Это такая умственная хворь типа кори, поражающая личинок интеллектуалов. Настигает она не каждого, но большинство. Потом это проходит. В зиновьевском случае стадия сочинения «теории всего» названной им «многозначной логикой» — из конспиративных соображений оказалась неожиданно продуктивной. Нет, «теорию» он не создал, зато нашёл интересные подходы к тому, что впоследствии стало его знаменитой диссертацией — «Метод восхождения от абстрактного к конкретному на материале «Капитала» К. Текст диссертации потом ходил в многочисленных копиях в качестве интеллектуального самиздата, наподобие гумилевского «Этногенеза». Впоследствии текст книги пополнил корпус сакральной литературы так называемых «методологов» — философской школы если хотите, секты , созданной соучеником Зиновьева Г. Как-никак, это был создатель единственной за всю советскую историю философской школы «методологии» , которая пережила рубеж девяностых. Правда, пережила как тот попугай из еврейского анекдота про репатриацию — то есть «тушкой». Зато эта тушка и сейчас неплохо смотрится. Знакомство Зиновьева с Щедровицким началось со скандала. Щедровицкий покритиковал на комсобрании недостаточную подготовку студентов по Гегелю, на изучение которого, дескать, отводилось две недели, так что приходилось готовиться по учебнику. И, прочитав Георгия Федоровича, мы потом весело и вольно рассказываем о Георге Вильгельмовиче». Начальству шутка не понравилась, и Щедровицкого решили ущучить. Не по административной линии — не за что было. Но как-нибудь. Тут вспомнили о силе печатного слова: на факультете издавалась своя газетка с макабрическим названием «За ленинский стиль». Сейчас на такое название может, наверное, посягнуть только какой-нибудь бесконечно отвязное андеграундное издание, но тогда это было в порядке вещей. В газете имелся штатный карикатурист. Нетрудно догадаться, что это был Зиновьев. Опять же нужно учесть контекст эпохи. В те суровые времена «общественная нагрузка» на студента была, во-первых, значительной — то есть забирала время и силы — и, во-вторых, реальной. Те же послевоенные институтские ДНД добровольные народные дружины были вполне реальной силой, предназначенной, чтобы гонять расплодившуюся послевоенную гопоту с ножичками. Но даже поездки «на картошку» были выматывающим и грязным занятием. Зиновьев, откровенно говоря, пристроился по фронтовой привычке «поближе к кухне»: рисовать — не мешки ворочать. Ничего низкого и неблагородного в этом, кстати, нет. Люди, имеющие навык выживания а Зиновьев всю жизнь именно что выживал , отлично знают цену любому «облегчению жизни». Что не следует путать с тягой к жиркованию и харчбе, с причмокивающим обгладыванием костей ближних. Такие в советские времена росли по комсомольской линии — с заходом на «освобождёнку». Зиновьев же честно продавал свои умения в обмен на то, чтобы на нём не возили воду и не заставляли заниматься унылой дурью. Так или иначе, Саше Зиновьеву поручили нарисовать карикатуру на Щедровицкого. Как обычно, начальнички переврали ситуацию с точностью до наоборот: приписали тому нежелание читать Гегеля, а знакомиться с ним по Александрову. Зиновьев карикатуру нарисовал Щедровицкий, отталкивающий тома Гегеля и хватающийся за Александрова , не пощадив при этом характерной внешности Г. Щедровицкий случайно зашёл в редакционное помещение, увидел на зиновьевском столе карикатуру, страшно разозлился — поскольку говорил-то он прямо противоположное — и устроил дикий скандал. Зиновьев пошёл на факультетское партбюро выяснять, как оно там было на самом деле. Секретарем партбюро был тогда Евгений Казимирович Войшвилло, тоже фронтовик, впоследствии культовая фигура я его ещё застал. Войшвилло заявил, что подтасовок не потерпит, карикатуру печатать не стали. А Зиновьев с Щедровицким сошлись. Впоследствии Зиновьев вспоминал о Щедровицком мало и неохотно, в терминах «был моим учеником, потом отошёл» с брезгливой интонацией — «предал по-мелкому». Щедровицкий, напротив, о Зиновьеве говорил и писал много, а зиновьевский диссер по «Капиталу» ввёл в канон своей школы. Позиция Щедровицкого выглядит в этой ситуации более сильной: зиновьевское «фи», которым он, впрочем, вообще бросался довольно часто, выглядит неконструктивным. Возникает вполне понятный соблазн рассудить дело так, что Щедровицкий «развивался», «ушёл от старых взглядов», а Зиновьев остался при своих. Сам Г. На самом же деле ситуация была иной. Эволюция взглядов имела место у обоих. Но двигались они в противоположных направлениях. Их встреча на факультете была встречей поездов, движущихся по параллельным путям в разные стороны. На момент встречи Зиновьеву стукнул тридцатник, Щедровицкому было едва за двадцать. Зиновьев прошёл войну, и ходил не в отцовской шинели, а в своей собственной гимнастёрке. Щедровицкий ходил по факультету «восторженным пастернаком», переживающим свою открывшуюся интеллектуальную потенцию как своего рода пубертат и накидывающийся на книжки как на девушек. Ум Зиновьева родился из нужды, из бытовой сметки — и ею же был прибит и покалечен при рождении. Наконец, Зиновьев был по сути своей материалистом, а Щедровицкий — наоборот. Тут придётся пояснить кое-какие моменты. Тем не менее, разделение на «материалистов» и «идеалистов» в философии действительно наблюдается — впервые описал его ещё Платон, насмешливо упоминая тех, кто «хватается за дубы и камни, подобно титанам». На самом деле, конечно, всё сложнее. Если уж на то пошло, то материалистом можно назвать человека, который склонен объяснять свойства вещей свойствами субстрата. Идеалист, наоборот, склонен объяснять свойства вещей внешними причинами. Например, если материалист и идеалист увидят камень странной кубической формы, то материалист предположит, что это, скорее всего, кристалл, а идеалист — что это, скорее всего, кирпич. Тютчев говорит о том же самом в своём известном стихотворении о камне, который то ли упал сам собой, то ли был «низвергнут мыслящей рукой». Самое интересное, что правым может оказаться и тот, и другой, в зависимости от обстоятельств, и разумные материалисты, и идеалисты это понимают. Тем не менее, склонность сначала искать причины внутри вещи, а потом уж вовне — или наоборот — действительно существует, «и приходится с ней считаться». Ещё одно: материализм и идеализм могут быть избирательными. Например, некий мыслитель может быть естественнонаучным материалистом, антропологическим идеалистом и историческим опять же материалистом. То есть считать, что природа развивается по своим собственным законам, но человек — единственное исключение из природных правил, чьи свойства не заданы его телом и инстинктами, зато история — это не «человеческий», а «природный» процесс, вроде геологических, который снова низводит людей до уровня камней или деревьев. А может и наоборот — считать, что Вселенная сотворена Богом, человек — всего лишь животное, индивидуальный разум — всего лишь переразвившийся инстинкт, зато история — единственная стихия, в которой это животное причащается сверхприродой воле Всевышнего… Или ещё как-то: комбинаций идеализма и материализма в уме отдельно взятого философа возможно очень много. Что касается Зиновьева, то он, в общем, придерживался той позиции, которую я привёл в пример. Он считал физический мир и социум двумя тупыми и слепыми машинами, управляемыми простыми и жестокими законами. Отдельный человек — это точка, в которой мерцает что-то вроде «духа»: он может — в известных пределах — менять законы природы и бунтовать против законов социума. Разумеется, и то и другое возможно делать, только используя всё те же законы.
Предсказал трагическую судьбу Сирии
- Читайте также
- Исполняется 100 лет со дня рождения русского философа Александра Зиновьева
- Прогнозы Александра Зиновьева о будущем России и мира | Институт ЕАЭС
- 0 мыслей о “Завещание Александра Зиновьева”
- Александр Зиновьев
Александр Зиновьев: «Профсоюз – это общение с интересными людьми и возможность проявить себя»
Но с течением времени их взгляды на вопросы логики разошлись. Александр дважды пытался защитить кандидатскую, но оба раза его ждала неудача. Неизвестно, чем бы закончилась и третья попытка, если б настойчивого аспиранта не поддержал министр культуры Георгий Александров, вступившийся за Зиновьева по просьбе давнего друга Карла Кантора, которому когда-то давно помог Зиновьев. Этот период в стране характеризовался становлением логики как науки. И Зиновьеву очень нравилось его дело. Первые его статьи отклонялись и не проходили в печать. Добиться желаемого результата получилось спустя полтора года. В период с 1960 по 1972 года активно публиковались статьи и монографические труды философа. За продуктивную работу Зиновьева удостоили степени доктора наук. Из учителя Александр Зиновьев вырос до преподавателя.
Где в 1966 году был назначен на должность заведующего кафедрой логики философского факультета. Идеология СССР, которая активно пропагандировалась в то время, не сильно интересовала учёного, поэтому он не считал нужным считаться с ней. В связи с этим его прочное положение в научной сфере пошатнулось. В результате конфликта с либерально настроенной интеллигенцией Александр вышел из редакторского состава журнала. Зиновьев не был сторонником заискивания перед Леонидом Брежневым , поэтому отношения с коллективом окончательно разладились. Хрущевская оттепель закончилась, а вместе с ней и послабления. В жизни ученого вновь настал трудный период. В 1968 году Зиновьева сняли с должности заведующего кафедрой логики МГУ, в 1973 году, когда состоялось плановое голосование, он проиграл его и был вынужден покинуть ученый совет. В 1976 последовало еще одно исключение, теперь из рядов КПСС с формулировкой «за антипатриотичность».
Ученые звания, полученные вполне заслуженно, были аннулированы. Вслед за этим последовало увольнение из Института философии, а в 1977 году Зиновьев лишился боевых наград и ученых степеней. Родственники тоже попали под меру наказания: дети от первых браков остались без работы, старший брат, отказавшийся публично обвинить Зиновьева, был уволен из армии. Ученому приходилось выживать, и его спасением стала продажа книг, хранившихся в его домашней библиотеке а она была отнюдь не маленькой. Наряду с этим Александр Зиновьев продолжал писать труды, но они лишь усугубляли и без того нерадостное положение. В 1978 ученый был выслан из страны в составе многих диссидентов тех лет. Это наказание было одним из самых мягких, потому как записи в карточке психиатрической больницы гласили о том, что Зиновьев является психически неуравновешенным, бывшим алкоголиком, да еще и страдал манией величия. С таким жизнеописанием вполне можно было попасть на принудительное лечение в психиатрическое учреждение. Мюнхенский университет пригласил Зиновьева для сотрудничества, и несколько лет Александр Александрович преподавал логику, а затем читал публичные лекции и писал литературные труды.
Зиновьев считал, что не он является жертвой режима, а режим его жертвой. В связи с этим советская власть приняла решение о лишении Зиновьева гражданства.
С учетом развязанной на Западе кампании вокруг психиатрии в СССР эта мера пресечения представляется нецелесообразной. В «Исповеди отщепенца» он никогда не шутит по своему поводу: он там — одинокий талантище, начинавший вундер- киндом. Да ладно, у каждого есть недостатки и случаются промахи, это же известно почти всем. Посмейся над своими слабостями и ошибками сам — и над ними вряд ли захотят посмеяться другие. Ан нет же, у Зиновьева его дражайшая особа — это святое. Как ни крути, люди существенно различаются… — задатками; — творческими и т. Нельзя ведь сказать, что общество стремится развить задатки каждого до как можно больших общественно-полезных способностей, предоставить каждому возможности для наиширочайшего применения этих способностей, а позже как можно адекватнее воздать каждому за заслуги.
На самом деле люди в основном стремятся получше устроиться самим и устроить своих потомков — независимо от своих и потомочьих способностей — и попутно при случае нагадить конкурентам. Если они кому-то помогают в карьере, то чаще исходя из расчёта на непосредственные личные выгоды, а не ради общего блага. Как им ни внушай, что так поступать — неправильно, нестратегично, инстинкты всё равно возьмут своё. Поэтому сплошь и рядом оказывается, что кто-то недооценён и недоиспользован, а кто-то взялся за то, чего не потянет, или получил незаслуженное. Презрение к «низшим» и ревность к чужой славе характерны для всех трёх вариантов. Для 1-го и 2-го характерно самолюбование, для 2-го и 3-го — раздражение на окружающих, на общество. Вполне наслаждаться своей манией величия могут только маньяки 1-го типа, а для остальных она — скорее средство получения передышек между окунаниями в дерьмо социальных отношений. Всякий способный человек не без амбиций балансирует на грани мании величия: если он успешен, то может дать слабину по 1-му варианту, а если не успешен, то по 2-му. О 2-м варианте.
Чем враждебнее обстановка, в которой пребывает амбициозный индивид, тем больше вероятность его срыва в бред собственного превосходства. Мания величия для такого человека оказывается перебором в психической защите от недружественности и обусловленных ею неудач. То есть, мания величия — это что-то вроде психической мозоли. Если какого-то способного человека довели до мании величия, надо в разбираться в первую очередь не с этим человеком, а с его окружением: возможно, ненормально оно, а не он. Если окружение перестанет травмировать индивида в связи с его стремлением к самореализации, его мания пройдёт. Умные люди болезненно реагируют не на то, что им что-то не до- сталось, потому что досталось лучшим, чем они, или хотя бы не худшим, а на то, что вперёд вырываются заведомо более слабые, зато скучковавшиеся с другими слабыми, которых много, тогда как сильные — в меньшинстве и вдобавок слишком увлекаются креативом и т. Таким образом, существование у Александра Зиновьева мании вели- чия говорит только о повышенной уязвимости его психики а она повышенно уязвима у большинства креативных людей и о том, что он пребывал в преимущественно недружественной среде. Кстати, на появление признаков мании величия недружественная среда реагирует ещё большей недружественностью, чем только усугу- бляет манию величия у творческого страдальца. Издёрганный окружа- ющими маньяк, чтобы снимать психическое напряжение, вынужден прибегать к употреблению алкоголя… Зиновьев — интеллектуал не самого высокого уровня, но он на- верняка был выше большинства успешно писавших и публиковавшихся, не говоря уже о руководящих товарищах и основной массе трудящих- ся.
Отсюда его трения, его мания, его пьянство, его антисоветс- кость, его эмиграция, его ресталинизация. Стихи я сочинял легко и на любые темы, часто — на пари. В этом отношении я подражал русскому поэту Минаеву…» «Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы я начал печататься уже в те годы и приобрел бы известность как поэт. Но я нисколько не жалею о том, что тот период чрезвычайно интенсивного творчества прошел практически впустую. Я часто бродил в одиночестве по улицам Москвы, иногда — даже ночами. При этом на меня находило состояние молча- ния, причем не обычного, а какого-то огромного, звенящего. Я ду- мал беспрерывно, даже во сне. Во сне я выдумывал всякие философс- кие теории, сочинял фантастические истории и стихи. Мои друзья не выдерживали интеллектуальной нагрузки и напряженной моральной реакции на события, которые я невольно навязывал им порою одним лишь фактом своего присутствия.
Я это чувствовал, замыкался в себе и отдалялся ото всех.
Зиновьев прошел путь от кавалериста, танкиста до летчика-штурмовика. Александр Зиновьев стал олицетворять весну отечественной философии.
Новая эпоха положила начало независимому прорыву философских поисков, создавших беспрецедентную атмосферу в общественно-просветительской жизни Советского Союза. После этого и в результате этого философская мысль в лице лучших её представителей стала развиваться творчески. Александр Зиновьев — российский философ, социолог и писатель.
Наверняка ему возразили, сказали, что это известная немецкая провокация, но черт настаивал на своём: "Повторяю, это будет важный шаг в общем деле разрядки, в деле конвергенции... Нельзя сказать, что всё молчали об этой совершенно немыслимой измене, но их голоса тонули в механизме государственных СМИ, захваченных врагом, а потом и купленных частных. Вот такой рука Йозефа Геббельса из гроба дотянулась до нашего государства, замарав этим официальным "признанием" и извинениями на разных уровнях не только нас, но и наших потомков. От этого не отмыться уже никогда.
Как бомбардировщики отряда "Циклон" защитили полстраны от радиоактивного облака
- Завершилась конференция, посвящённая юбилею Александра Зиновьева
- Что за философ Александр Зиновьев, которого цитировал Путин на «Валдае»? | Аргументы и Факты
- В Москве отметили 100-летие со дня рождения Александра Зиновьева | ОТР
- Новости по теме
- Прогнозы Александра Зиновьева о будущем России и мира | Институт ЕАЭС
Новости по теме
- 15 цитат из книг Александра Зиновьева | Онлайн-журнал Эксмо
- Зиновьевский клуб
- Зиновьевский клуб | Международный мультимедийный пресс-центр
- А. А. Зиновьев. Пророчества гения о России (Любовь Ржаная) / Проза.ру
- Завещание Александра Зиновьева - русская провинция
- Виртуальный хостинг