продолжает разговор Никита Ломагин. одна из самых трагических страниц в истории Второй мировой войны «Люди стали другими». В «Блокадной книге» Алеся Адамовича и Даниила Гранина собраны воспоминания очевидцев, переживших блокаду Ленинграда, и самих авторов, ставших участниками тех событий.
Осада Ленинграда: 872 дня битвы за жизнь
| Ужасы блокадного Ленинграда | Пикабу | За несколько лет перед смертью решил написать воспоминания о своём блокадном детсве. |
| Пережившие ужасы блокадного Ленинграда делятся воспоминаниями. Новости. Первый канал | 86-летняя Софья Разумовская выжила в блокаду Ленинграда благодаря запасам столярного клея у её дедушки. |
| Пережившие ужасы блокадного Ленинграда делятся воспоминаниями | Всего за период блокады по Ленинграду было выпущено около 150 тысяч снарядов и сброшено свыше 107 тысяч зажигательных и фугасных бомб. |
| Сейчас в соцсетях - #блокада - последние новости, свежие события сегодня - Новости | «В блокаде Ленинграда участвовали и совершали преступления представители очень многих европейских стран. |
Блокадник: мне страшно рассказывать о тех ужасах, которые происходили в военном Ленинграде
И чем больше он узнавал, тем больше неудобных вопросов у него появлялось. Официальная советская версия о блокаде города Ленинграда рассказывает примерно следующее — город был взят в полное кольцо окружения с 8 сентября 1941 по 27 января 1944 года. На момент сентября 1941 года в окружённом городе оставалось 2 миллиона 887 тысяч жителей. Далее официальная советская историография утверждает, что в ходе эвакуации 1941-43 годов из города было вывезено до 1 миллиона человек — тогда непонятно, откуда берётся цифра в 2 миллиона погибших в ходе блокады, которую называют некоторые исследователи. Для минимального снабжения города припасами существовала единственная транспортная магистраль через Ладожское озеро, под названием "дорога жизни". В летнее время снабжение проходило по воде, зимой — автомобильным и гужевым способом.
По "дороге жизни" в город доставлялось минимальное количество продовольствия, которого всё равно не хватало на всех жителей города — "блокадный" карточный паёк составлял всего 125 грамм хлеба в день. Военные предприятия в блокадном Ленинграде продолжили свою работу — что интересно, сотни танков, бронемашин, десятки бронепоездов и миллионы снарядов, которые были выпущены в городе во время блокады — спокойно покинули пределы города. Собственно, вот это в кратком пересказе и есть вся история блокады Ленинграда, о которой рассказывалось в советских книжках. Первый и главный вопрос, который возникает после изучения фактов,— а почему, собственно, не эвакуировали тех, кто не был занят на военных производствах? Ну ладно, ещё можно понять, что функционирование военных заводов в Ленинграде было необходимостью — но почему не вывезли полностью всех остальных горожан, вроде музыкантов, конторских работников и прочих подобных категорий граждан?
Помню, как на уроках музыки нам рассказывали о героическом оркестре, который в блокадном Ленинграде исполнял Седьмую симфонию Шостаковича, а какая-то бабушка отдала последнюю картошку, чтобы дирижёр смог накрахмалить воротничок. У меня возникает вопрос — а что все эти люди, включая бабушку, оркестр и дирижера, вообще делали в осаждённом городе?
Однако эксперты сомневаются, что польские и украинские власти смогут найти компромиссное решение. Первые» в Сириусе, общаясь с одной из жительниц осаждённого города — Ольгой Анатольевной Лаврентьевой. Власти ПМР напомнили, что в республике проживают свыше 220 тыс. Об этом говорится в заявлении кабмина Украины. Представители киевского режима неоднократно критиковали протесты польских аграриев.
Хлеб и другие запасы, хранившиеся дома, стали главным сокровищем и камнем преткновения. К примеру, химик Елена Кочина застукала за кражей общей еды собственного мужа — и с тех пор, сообщает Пери, стала носить припасы с собой. Женщина считала, что пище безопаснее быть при ней "на людях", чем дома в буфете. Правда, признаётся автор, иногда эгоизм соседствует с последними конвульсиями совести — как в дневнике мальчика Юры Рябинкина. Школьник признавался на бумаге, что воровал еду у собственных мамы и сестры. Мальчик шёл на любые ухищрения, чтобы получить хоть на крупицу больше, и "ругался из-за каждого куска" с самыми близкими. Однако, выливая свой стыд на бумагу, сообщает Пери, Юра продолжает воровать у родных. По мнению автора, мальчик мечтал, чтобы мать и сестра прочли его дневник и поняли, что не такой уж он и подлец, ведь муки совести он всё-таки испытывал. И эта ложь самому себе — тоже один из признаков искажённого блокадой разума. Впрочем, другие дневники отражали более здоровое отношение к воровству правда, только со стороны автора записок — не со стороны преступника. Так, архитектор Эсфирь Левина рассказывает об "эволюции" собственного брата: сначала Лёня украл немного сахара, а затем начал красть продуктовые карточки у обессиленных земляков. Причём обосновывал свои поступки он довольно цинично — по мнению Лёни, тот, у кого он забрал карточки, всё равно не жилец. Равнодушие и каннибализм Далее Пери концентрируется на более жутких вещах. Полное истощение человеческих эмоций проявилось в повальном отказе от детей, крушении института семьи и даже — да, в том самом каннибализме. Одной из наиболее жутких иллюстраций к искажению чувств в книге Пери является радость семилетней девочки, племянницы одного из авторов дневников. Мужчина рассказывает, как малышка с радостью сообщает: "Мама умерла! Появилось понятие "вовремя умер" — в начале месяца, когда получали продуктовые карточки. В этом случае "богатство" умершего переходило его семье. Отношение к детям — это, возможно, один из самых точных индикаторов человечности. Пери рассказывает истории из дневника учительницы Александры Мироновой, работавшей в сиротском приюте. Миронова собирала по всему городу малышей, оставшихся без родителей, — и создаётся впечатление, что каждый второй из них жил с закоченевшим трупом матери, который он был не в силах покинуть от слабости. Среди этих детей были, к примеру, одиннадцатилетняя Шура Соколова, у которой некая tetka забрала все продуктовые карточки, и маленькие Верочка и Аня, чей папа ушёл на фронт, а мама уже два дня сидела мёртвой на стуле. Но особенно удивительной Пери считает историю некоего дядюшки, который забрал из дома родственников дубовую тумбочку, но маленькую племянницу оставил умирать в одиночестве. Разгул сиротства, по словам Пери, принял в военное время невиданные масштабы. Конечно, с этим трудно поспорить — отцы уходили на фронт, матери умирали от голода, отдавая последнее детям. Но британка подчёркивает, что многие просто бросали детей, не в состоянии их прокормить.
Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций Роскомнадзор. Главный редактор издания: Авдеева Л. Заместитель главного редактора: Симакина М.
Сад, изуродованный голодом. Скандальная книга Алексис Пери о блокаде Ленинграда
| Российский суд признал геноцидом блокаду Ленинграда – Москва 24, 20.10.2022 | Ее эвакуировали в Новосибирск из блокадного Ленинграда в семь лет. |
| #блокада Ленинграда - Российская газета | Блокада Ленинграда: историческая хроника событий. Ленинград — второй по значению город СССР — в годы ВОВ стал местом многолетнего и крайне упорного сражения, которое повлияло на весь ход боевых действий. |
Выставка, посвящённая истории блокады Ленинграда, открылась в Нижнем Новгороде
Ленинград выжил, а истории людей, дождавшихся снятия блокады, остались в народной памяти. Фронтовики, воевавшие под Ленинградом, говорят, что чувствовали подмогу молчаливого, застывшего города, и она была не меньше, чем помощь живой силой, орудиями и боеприпасами. В этом разделе на тему «Блокада Ленинграда» вы найдёте жуткие и мистические истории на любой вкус. Ленинград выжил, а истории людей, дождавшихся снятия блокады, остались в народной памяти.
Выставка, посвящённая истории блокады Ленинграда, открылась в Нижнем Новгороде
Помню, как я безучастно стоял у гроба отца и мне кто-то пытался втолковать, что это лежит мой умерший папа. А я почти радостно возражал: «Нет, мой папа живой, вот он стоит», показывая на своего опекуна. Остальные детали моей родословной можно узнать из специально сохранённых мною анкет. Их я составил за жизнь множество.
Любой переход на другой уровень сопровождался написанием анкеты и биографии. Допуски к секретным работам требовали тоже этого ритуала, ещё более подробного. А у меня сначала допуск к «форме 4», потом «3», потом»2» и, наконец, к форме 1.
Всё это меня «достало» — надо было каждый раз вспоминать всю мою раскиданную родню. Я однажды сделал копию моих трудов и потом переписывал. Одна копия где-то лежит.
Детство кончилось, наверное, с началом войны. Об этом периоде моей жизни расскажу в следующей главе. К войне нас готовили с раннего детства.
Уже во втором классе нам приказывали зачирикивать в учебниках физиономии вождей, которые оказались «бяками». В 4-м классе я уже знал, что такое иприт, люизит, фосген, дифосген и получил первый знак отличия — БГТО — «Будь готов к труду и обороне» нет, первый был «октябрёнок». Потом — ГТО «Готов к труду и обороне».
Нам объясняли, что кругом — враги, что люди всего мира стонут под игом капиталистов, надо им помогать через МОПР «Международное общество помощи революционерам». Туда вносили безвозмездные пожертвования. Была фраза «в пользу МОПРа», это когда куда-то брали деньги.
Фильмы: кругом шпионы и враги народа. Песни: «Если завтра война», «Три танкиста», «Гибель эскадры», «Любимый город»... Все на нас нападают и мы всех быстро побеждаем.
Жизнь — учебные воздушные тревоги как в «Золотом телёнке», точная копия. В общем, психологически мы были готовы. Теперь о «декорациях», в которых началась война для меня.
Мы живем на улице Жуковского дом 23, кв. Вход с улицы, 2-й этаж. Ближайшие соседи общая первая прихожая — еврейская семья: мама, папа и разжиревшая 3-х летняя дочка.
Не дружим, иногда ругаемся. Папа как-то раз обозвал соседку жидовкой. На площадке еще одна квартира.
Их квартира уходит в 2-этажный флигель и переходит общим коридором к другой квартире, где живут супруги Маховы. Кузьма Ильич, крепкий мужик, воевал в «гражданку» с басмачами. Жена, волоокая армянка и сын Илья, мой друг.
Этажом выше коммунальная квартира, две русских и одна еврейская семья. Во дворе шесть русских, одна армянская и одна татарская семья. Живём ребята дружно, иногда дерёмся, играем в лапту, штандер, «12 палочек», «дочки-матери», «казаки-разбойники».
Мама домохозяйничает, папа работает главбухом в 104-м отделении связи на ул. Некрасова, почти рядом с домом. Женя учится, потом не знаю причину стала работать на том же заводе Егорова, где работал отец, обивщицей мебель обивала.
У Жени ухажёр — выпускник училища Фрунзе, отделение подводников, Геннадий Пупков. Рослый парень из Сибири. Встречаются, в гости приходит.
А я кончил 5-й класс. Школа у меня прекрасная, бывшее что-то для кого-то Восстания, 10? Два зала, Белый и Голубой, широкие коридоры, большие классы, хорошие учителя, нянечки сопли подтирают и пуговки застегивают.
Папа очень любил наш город. Мне думается, он-то в нескольких поколениях здесь продолжался. Таскал меня по всем музеям, просто по улицам, где знал историю всех интересных домов.
В воскресенье 22 июня 1941 года мы вдвоём поплыли в Петергоф, на речном трамвайчике. День был тёплый, солнечный. В Петергофе я был не в первый раз, но папа умел каждый раз рассказать что-то новое.
По парку развешаны громкоговорители, такие четырехгранные трубы. Народ что-то притих, сгруппировался возле этих труб. Начала не слышал, конец чётко: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами», — речь Молотова.
Люди стали расходиться, мы пошли к пристани. Обратный рейс не отменили, пошли к городу. На морском канале, недалеко от Кронштадта, увидел стоящее торчком, как поплавок, кормой вверх судно.
Уже после войны, случайно наткнувшись на статью о работе ЭПРОН экспедиция подводных работ я прочитал, что немецкие торговые суда, ушедшие из города в ночь на 22 июня, накидали в фарватер мины, и на одной из них подорвался наш сухогруз. В городе внешне ничего не изменилось. Я очень искал признаки начавшейся войны, и увидел — по улице шагали солдаты, держа за верёвки зеленые надутые баллоны метров по десять длиной и метра два в поперечнике.
Настала некоторая напряжёнка с продуктами. Помню, идём мы с мамой по Маяковской, с лотка что-то продают. Небольшая очередь.
Мама говорит: «Давай постоим». Я говорю: «Мама, ну что стоять, война скоро кончится и всё будет». Уговорил, дурак.
В июле — карточная система, но открылись коммерческие магазины, по более высоким ценам. Пришёл с работы папа, говорит: «Меня взяли в армию, добровольцем». Возраст у него был уже не вполне призывной, но по линии МВД организовывали войска для борьбы с предполагаемыми диверсантами-парашютистами.
И стал папа бойцом пятого истребительного батальона. Ему объяснили, что время трудное и возьмут всё равно, а доброволец будет получать почти всю свою зарплату. Это было 500 рублей.
Для неработающей семьи — неплохо. Батальон базировался на Марсовом поле Площадь Жертв революции , в здании теперешнего Ленэнерго. На площади их обучали искусству ходить строем.
Однажды папа пришел в своей одежде, но перекрещённый пулемётными лентами с патронами , с заграничной винтовкой с подсумком и двумя гранатами РГД на ремне. Мама возмущалась: «Ты грознее палки ничего в руках не держал, а тут вырядился». По другим свидетельствам родственников,- Леонтий Дмитриевий и родной отец моего папы вместе воевали на Первой Мировой войне: там и познакомились.
Папа поцеловал нас молча, и пошёл воевать. Батальон сразу бросили под Невскую Дубровку. А Женя пошла в сандружину боец МПВО, местной противо-воздушной обороны , на казарменное положение, дома бывала редко.
Её жениха, Геннадия, выпустили из училища с дипломом, званием лейтенанта и двумя выпускными чемоданами — форма, белье. Пришёл к нам с чемоданами, а Жени нет, на службе. Дал поиграть с кортиком, пистолетом, потом пошли в «Колизей».
Только сели, — тревога, нас попросили выйти, успели забежать рядом в мороженицу. Под вой сирен только налопался мороженого и отбой воздушной тревоги, пошли домой. Воздушные тревоги объявляли часто, народ загоняли в бомбоубежища или в подворотни.
Ребятам было интересно. Когда объявляли тревогу, мы мчались в домконтору. Там стояла сирена — металлическая трость, сверху барабан с ручкой, внизу гнездо для ноги.
Счастливец выбегал на середину двора и крутил ручку. Из барабана нёсся пронзительный вой. Умельцы меняли тональность, с разной скоростью крутя рукоятку.
Получались впечатляющие завывания, даже при не включённой трансляции. Потом бежали в следующий двор и повторяли «концерт». Конец июля, тревоги пока звуковые.
Коммерческие магазины еще работают. Немцы всё ближе, но явного беспокойства пока еще нет, никто не громит магазины, нет митингов протеста. Ходил с мамой в Большой дом получать папину зарплату 500 руб.
Зашли в коммерческий магазин, там почти пусто. Купили банку чёрной икры 500 граммов. Последняя покупка вне карточек.
Потом началась эвакуация. Вызвали маму в школу, сказали, что все учащиеся эвакуируются с преподавателями, имеющими детей. Назначен день, дан перечень вещей.
Мама собрала рюкзачок самодельный , «вечная» ручка, купили электрический фонарик, которому я очень обрадовался. Чувствую себя самостоятельным. В скверике у школы толпятся ребята, мамы.
Моя мама где-то побегала, выяснила, что дети многих учителей не уезжают, и вообще неизвестно, куда нас повезут. Сказала: «Боря, пойдём домой». Я был разочарован.
Маму вызывали, но она сказала, что она только опекунша и поэтому... Их повезли, кажется, куда-то под Лугу, прямо под наступление немцев. Я так никогда и не встретил никого из ребят того эшелона.
Август прошёл как-то незаметно. Мою школу сделали госпиталем, меня определили в 206-ю школу — во дворе кинотеатра «Колизей». Стал учиться в шестом классе.
Ребят было мало. Воздушная тревога, обычная. В чистом небе появились самолёты.
Шли ровно, рядами. Вокруг зарявкали зенитки, между самолётными рядами расползались пушистые облачка разрывов. Понял, что это немцы, удивлялся, что все целы и идут ровно, как на прогулке.
Ближе к вечеру в районе Лавры в небо поднялось огромное чёрное облако. Слух прошёл — горят Бадаевские склады, где чуть ли не всё наше продовольствие. Я не ходил, но люди, слышал, сгребали ручьи из сгоревшего сахара.
С первых дней войны в домохозяйстве был создан медпункт. Домохозяйство — три дома: 21, 23, 25. Угол первого этажа до войны был «красным уголком».
Это такое помещение, куда жильцы домов могли придти, почитать газеты, послушать радио которое было тогда не у всех или лекцию типа «Есть ли жизнь на Марсе» или про нехороших буржуев, шпионов, голодающих зарубежных наших братьев по классу. Это помещение и было отдано под медпункт. В большой комнате с зеркальными «магазинными» окнами, выходящими на Жуковскую и Маяковскую, поставили несколько застеленных кроватей, повесили шкафчик с предметами первой помощи — йод, бинты, таблетки и пр.
Маму, как неработающую домохозяйку, назначили начальником этой санитарной части. По тревоге она уходила в медпункт, ждать пациентов. Мама пошла на свой пост, я улёгся в кровать.
Война по-настоящему подошла к нашему дому. Грохот зениток, тяжёлые взрывы фугасных бомб, дом потряхивает. Прибежала мама, сказала, чтобы я шёл в бомбоубежище.
В доме 21, дворовом флигеле, была типография с полом из железобетонных плит. В подвале под ней оборудовали бомбоубежище — поставили нары, бачок с водой, керосиновые лампы, аптечку. Я оделся.
Мама ждала. И в уши ударил нарастающий вой, почти скрежет. Мы прижались к стене, я смотрел на окно.
Окна у нас были большие, высокие, занавешенные плотными зелёными шторами из тонкого картона. Дальнейшее я видел, как в замедленном показе фильма. Медленно рвётся на куски светомаскировочная штора, влетают в комнату осколки оконных стёкол, всё это на фоне багрового зарева.
Кажется, самого взрыва я не слышал, просто вжался в стену. И какой-то миг звенящей тишины. Выбежали с мамой на лестницу.
Коридор первого этажа, ведущий к парадной, искорёжен выдавленной внутренней стеной. Вышли на улицу. Первое — яркая лунная ночь, по всей улице в домах ярко светящиеся окна у всех вылетели стёкла и маскировка.
Справа наискосок какие-то фантастические в лунном свете развалины, в них мелькают огни фонарей, слышатся крики. Пошли в бомбоубежище, под ногами хрустит стекло. К утру, после отбоя, вернулись домой.
Стёкла все выбиты, неуют. Во дворе лёгкая суматоха — жильцы обмениваются впечатлениями. Наш дворник дядя Ваня вполне «старорежимный».
Вечером запирает и парадную, и ворота. Возвращающимся после полуночи после звонка в дворницкую отпирает, получает в благодарность рубль. В праздники обходит всех жильцов с поздравлениями, выполняет мелкие ремонты — замок починить, стекло вставить...
Мама к нему: «Ваня, вставь стёкла! Немцы в Лигово, завтра здесь будут, а вы — стёкла!
Ольга Медведева «Это моя любимая бабушка. Молодая, красивая вся жизнь впереди. А завтра была война. Бабушка прожила в Блокадном Ленинграде самый тяжелый первый год. Потом только благодаря дедушке, который водил машины по Дороге Жизни, ее отправили на большую землю. Бабуля очень мало говорила про войну и блокаду. Только два самых страшных момента, когда ее жизнь была на волоске. Бабушка шла вместе с племянником вдоль Летнего сада, вдруг налет, и бомба разрывается рядом, маленькому племяннику Лене отрывает ноги, бабушку ранило.
Они оба выжили. Только один инвалид с детства, а у бабушки на всю жизнь осколок на руке, как воспоминание. Второй — как ее привезли обессиленную в Горький, и сердобольные сестры накормили ее жирными блинами со сметаной. Она второй раз чуть не умерла, не мог организм принять нормальную пищу. Бабушка прожила долгую жизнь, даже правнука увидела. Самое главное, чему она научила, это отношение к хлебу. Ни одна крошка не должна пропасть или упасть на пол. Если бы при ней кто-то выбросил хлеб, я даже не знаю что бы она сделала». Катерина Яковлева «75-летие со дня полного освобождения Ленинграда от блокады. Для меня это не просто дата.
Это святая дата, это история моей семьи, моя история. Из воспоминаний бабушки Вали: «Когда началась война, мне было семь лет. Жили мы на Поклонной горе, на Лиственной улице, в деревянном доме. В 1942 году наш дом сломали, и мы переехали на Лесной проспект. Я ходила в садик. Когда объявляли воздушную тревогу, воспитательница брала нас и вела в бомбоубежище. Мы сидели там, пока не будет отбоя. Потом я пошла в школу. Мне больше всего запомнилось, как мы в дни блокады жили в квартире 3 семьи. Сосед нам сделал печку-буржуйку.
Все соседи ходили к нам греться. А вечером мы уходили на кухню и спали там. Жили мы дружно, благодаря чему и выжили. А когда война кончилась, все выбежали на улицу, и стали обниматься и целоваться, столько было радости». Бабушка Валя ходила в детский сад в районе Корчмы на совр. Садик был круглосуточный, но бабушку на ночь не оставляли, забирали каждый день домой. Бабушка была пухленькой и мама боялась, что ее украдут и съедят. В 1942 году, когда дом был разрушен, жильцам дали жилье на Лесном пр. Предложили самим выбрать любую пустующую квартиру вероятно, эвакуированных. Бабушка Шура зашла в одну из квартир, а там было очень много книг, она испугалась, что вернутся хозяева, и она совсем без жилья останется, или, что книги сожгут, а потом ей отвечать за это придется перед хозяевами.
Поэтому бабушка выбрала комнату в квартире, где было много соседей и кухня без окна. Бабушка Нюра была служащей, ее часто посылали рыть окопы и оборонительные траншеи. Блокаду она пережила и прожила довольно долгую жизнь. Бабушка Шура Александра Васильевна всю блокаду работала токарем на заводе «Светлана», делала снаряды для «Катюш». Работала как военная. Поэтому когда военным прибавили хлеба, то ей тоже. Из воспоминаний бабушки: «Я вставала рано утром, рвала лебеду, готовила ее и уходила на работу. Когда я приходила с работы, брала эту лебеду и прямо на плиту и делала котлеты из нее. Однажды я купила на Светлановском рынке плитку клея и наварила студень, но есть мы его не стали, потому что был сильный ядовитый запах». Бабушка рассказывала, что они после этого случая студень отдали соседям и больше никогда ничего не ели не съедобного.
В основном, хлеб и воду. Иногда на заводе давали или удавалось достать немного крупы или картошки, летом — траву. На заводе давали папиросы и иногда вино, бабушка меняла их на крупу или хлеб. Они жили втроем, но съедали только два взрослых пайка. Детскую норму хлеба откладывали. Этот хлеб ели, когда карточки было не отоварить. Еще бабушка всегда говорила, что их спас мешок сухарей. Еще до войны в семье собирали горбушки, корки старого хлеба в мешок, а летом отвозили в деревню в Вологодскую область, кормить свиней. Вот этот мешок и пригодился, а сухари спасли жизнь моим бабушкам. Александра Васильевна Каткова награждена медалью "За оборону Лениграда", медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг", памятным знаком "40 лет Победы в Великой Отечественной войне".
О войне и блокаде бабушка почти никогда не рассказывала, на вопросы отвечала нехотя. Старалась забыть эти годы. За время войны были утеряны могилы ее троих детей. Были похоронены на Шуваловском кладбище, но во время блокады деревянные кресты украли, видимо, на дрова. Бабушка искала, но так и не нашла их могилы. Мой прадед воевал, но бабушка разошлась с ним до начала войны и никогда ничего не рассказывала, поэтому я о нем, увы, ничего не знаю. Мой дед, Волков Владимир Васильевич 1930-1983 с семьей тоже жил в Ленинграде. Его эвакуировали по Дороге Жизни в 11 лет в 1941-1942 гг.
Книга британского профессора, возмутившая российскую общественность ещё до своего выхода в свет, изобилует подобными фактами и картинками "из повседневной жизни города".
Выборка довольно гармонична: по словам Пери, 62 дневника написаны мужчинами и мальчиками, 61 — женщинами и девочками, ещё два — "коллективное творчество". Среди авторов студенты, рабочие, интеллигенция, врачи и учителя, партийные работники и даже семь профессиональных писателей. А ещё испуганные дети и подростки. Писательница не пренебрегла и опубликованными дневниками, а также работами Ольги Берггольц и Лидии Гинзбург и анализом советской прессы. Исследование было проведено нешуточное — тут упрекнуть британку сложно. Но вот однобокость этого исследования вызывает некоторые вопросы. Книга предстаёт большим и горячим приветом с "тёмной стороны". Город, который рисует автор, напоминает экспериментальный полигон, над которым распылили биологическое оружие, провоцирующее развитие моральных уродств. Если представить его живым существом, то проще сказать, что этому существу будто сделали инъекцию яда — и оно стало чудовищно мутировать, избавляясь от красивого окраса шерсти и привычных форм, приобретая вместо них клыки, когти, вонь из пасти и хроническое безумие.
Блокадный Ленинград в книге Пери — сад, полный изуродованных деревьев, по прихоти неизвестной болезни принимающих жуткие формы. Впрочем, болезнь блокадников как раз-таки хорошо известна — это голод. Голод, дистрофия, моральная деформация, разрушение личности и падение на дно — примерно такой путь проходит обычный блокадник по "летописи" Пери. Книга британки разделена на две основные части — "Внутри кольца" и "Исследуя остров". Но, по сути, две части посвящены двум главным проблемам: распаду личности и семьи с одной стороны и распаду общества — с другой. Пери рассказывает о том, как под влиянием вездесущего грызущего голода трансформируется человеческая реальность. Голод и есть та самая "инъекция яда", под действием которой привычные вещи начинают трансформироваться, принимая пугающие формы. Разумеется, психология человека такова, что сильнее и ярче всего запоминаются именно события со знаком минус. Поэтому вроде бы неудивительно, что исследованные Пери дневники рассказывают о страшной стороне происходящего.
Конечно, сложно не признать, что ужасы голода были, и далеко не все люди, пережившие блокаду, были героями. Существовали и "хлебные бабы", о которых говорит Пери bread ladies — так пишет автор , и "блокадные жёны", продававшие тело за кусок хлеба, и воры, не испытывавшие моральных мук при краже чужих продуктовых карточек. Но, с другой стороны, были и взаимопомощь и дружба. Однако "светлая сторона" в книгу Пери не вошла. Британка начинает повествование сразу с "уровня человека" — первым героем, с которым мы сталкиваемся, оказывается юная студентка филфака Наталья Ускова. Из дневника девушки Пери извлекла описание того самого дня — 22 июня — и впечатления, которые произвели события этого дня на простого человека. Как и любой обычный человек, Наташа не могла поверить в конец привычной жизни и начало войны.
Женя умерла в 12. Таня Савичева.
Фрагмент группового снимка Фото: odnastroka. Сестру Нину эвакуировали прямо с завода и вывезли в тыл — она не успела предупредить об этом семью. Брат Миша получил на фронте тяжелое ранение, но выжил. Потерявшую сознание от голода Таню обнаружила санитарная команда, обходившая дома. Девочку отправили в детский дом и эвакуировали в Горьковскую область, в поселок Шатки. От истощения она еле передвигалась и была больна туберкулезом. В течение двух лет врачи боролись за ее жизнь, но спасти Таню так и не удалось — ее организм был слишком ослаблен длительным голоданием. Тани Савичевой не стало. Страницы дневника Тани Савичевой Фото: world-war.
Блокада Ленинграда во время Великой Отечественной войны
С первых же дней блокады в Ленинграде остро встала проблема организации продовольственного снабжения. Ее эвакуировали в Новосибирск из блокадного Ленинграда в семь лет. Жительница блокадного Ленинграда везет тело умершего. Ее эвакуировали в Новосибирск из блокадного Ленинграда в семь лет. Таким образом, блокада Ленинграда была осознанной попыткой уничтожить город вместе с мирными жителями без всякой разумной причины, исключительно по мотивам ненависти.
«На грани жизни и смерти». Блокада глазами победивших голод и отчаяние
Таким образом, блокада Ленинграда была осознанной попыткой уничтожить город вместе с мирными жителями без всякой разумной причины, исключительно по мотивам ненависти. Праздничный салют прошел в честь 80-летия со дня полного снятия блокады Ленинграда. Во-вторых – да, безусловно, после замыкания кольца блокады поздней осенью 1941 года в Ленинграде разразился страшный голод, который продолжался фактически до конца весны 1942 года.
Блокада Ленинграда во время Великой Отечественной войны
С этими, утратившими человеческий облик уродами, сотрудники милиции, бойцы армейских патрулей и оперативники НКВД были суровы. Жестокая статистика 21 февраля 1942 года военный прокурор ленинградского гарнизона бригвоенюрист А. Панфиленко подготовил докладную записку на имя второго секретаря Ленинградского ВКП б Алексея Кузнецова, в которой обобщил статистику выявленного и пресеченного каннибализма. Документу тут же присвоили статус «совершенно секретно».
Даже строгий стиль официального документа не смог скрыть веющего от него лютого ужаса. Все убийства с целью поедания мяса убитых, в силу их особой опасности, квалифицировались как бандитизм», - докладывал военный прокурор. В записке отмечалось: «Вместе с тем учитывая, что подавляющее большинство указанного выше вида преступлений касалось поедания трупного мяса, прокуратура г.
Ленинграда, руководствуясь тем, что по своему характеру эти преступления являются особо опасными против порядка управления, квалифицировала их по аналогии с бандитизмом. С момента возникновения в г. Ленинграде подобного рода преступлений, то есть с начала декабря 1941 года по 15 февраля 1942 года, органами расследования за совершение этих преступлений было привлечено к уголовной ответственности: в декабре 1941 г.
В этот перечень прокурор включил только тех преступников-людоедов, которых выявили и арестовали. А сколько их было фактически, если только за две недели февраля каннибалов схватили больше, чем за два предыдущих зимних месяца? Но самым страшным являлось то, что за человечиной охотились не только обезумевшие от голода одиночки, но и целые шайки, поставившие это страшное преступление на поток.
Жительница блокадного Ленинграда рассказала об ужасах войны Жительница блокадного Ленинграда рассказала об ужасах войны 8 сентября 2023, 13:26 To view this video please enable JavaScript, and consider upgrading to a web browser that supports HTML5 video Фото и видео: телеканал «Санкт-Петербург» События страшных лет Блокады навсегда изменили жизнь тысяч семей Ленинграда. Среди них и семья Гамаюновых. Их история сквозь призму жестоких испытаний войны и голода. На этой довоенной фотографии семья Гамаюновых почти в полном составе.
Не хватает только мамы, в тот день она работала. Александра Петровна вспоминает, 1930-е годы, пожалуй, самое счастливое время для их семьи. Никто из них еще не подозревает, что их ждет впереди. Уже в начале сентября 1941 года при первой же бомбежке Ленинграда на глазах матери гибнет младший брат Сережа.
Год спустя в семью пришло новое горе.
От смерти от голода спас большой мешок насушенных сухарей, приготовленный для родственников в деревню под Псковом. И подарок соседки — бульон на настоящих потрохах. Если бы не это — в живых бы они не остались. После окончания медучилища в феврале 1944 вместо фронта бабушку направили на работу на Ленинградский протезный завод, где изготавливались протезы конечностей для инвалидов-фронтовиков. Там бабушка проработала до самой пенсии — более 33 лет. За свой самоотверженный труд бабушка получила множество благодарностей, грамот и медалей. Но больше всех наград она ценила и берегла медаль за оборону Ленинграда. Несмотря на перенесенные трудности и испытания, бабушка до последнего сохранила оптимизм и жизнерадостность и готовность помочь». Детство ее прошло за Невской заставой, в 3-х комнатной квартире.
Когда началась война Валентина Ивановна с ужасом вспоминает это время , отца взяли на казарменное положение, и он редко приходил домой, а мама окончила медицинские курсы, работала медицинской сестрой в госпитале, и Валя со своим братом, который был меньше ее на три года, оставались одни дома. Отец редко приходил домой, он им говорил: «Не сидите дома», так как немец сжигал деревянные дома. Мама приносила по 70 грамм хлеба, крошила, делила на кучки его и смоченным в слюну пальцем заставляла ее с братом так его кушать, что бы лучше работал желудок. В углу у них горела лампада, и она с братом с кровати смотрели на нее, одетые, в валенках, в пальто и под двумя одеялами, молились, чтобы выжить. Валентина Ивановна со слезами на глазах вспоминает эти страшные годы. К новому году немцы бросали отравленные мандарины, пряники, конфеты и от одной такой конфеты отравился ее брат, который подобрал ее и съел, он упал на пол и в 6 лет умер. После его смерти отца отпустили на неделю, чтобы похоронить. Девочка осталась одна в 3-комнатной квартире, кругом крысы. По маминой просьбе ее взяли в госпиталь, куда поступали раненые бойцы, которые кричали от боли. Места не было и Вале приходилось ночевать под лестницей, где ее подкармливали чечевичной баландой, от которой она немного окрепла.
Старшая медицинская сестра попросила стирать окровавленные бинты с бойцов, так как перевязочного материала не хватало. Стирали в холодной воде, сушили и скручивали. Так работали целый месяц, за стирку бинтов давали маленькую чашечку чечевичной болтушки, так, со слов Валентины Ивановны, она выжила за счет госпиталя. После войны поступила учиться на помощника санитарного врача. Люди жили там на специальном поселении, очень боялась заключенных. Четыре года Валентина Ивановна там отработала, с ее слов это был второй ад после войны. С будущим мужем познакомил отец, который работал вместе с ним в депо токарем, фронтовик, воевал в Заполярье, награжден орденом «Красной звезды». Через несколько дней муж взял отпуск и приехал за ней, утром сходил к заведующему отделения для того, чтобы уволить жену с работы и уехать в Ленинград вместе, но получил отказ, что такие хорошие работники нужны здесь. Через два дня муж съездил в Котлас и привез приказ об освобождении от занимаемой должности. Валентина Ивановна вспоминает, как за один день сдала все: библиотеку, отметилась в военкомате и заказала билет.
Приехала в Ленинград стала работать в больнице и пошла учиться на детского врача. С мужем переехали жить к матери, родилась дочь. Валентина Ивановна очень любит читать, хотя есть проблемы со зрением». Полина Иващенко «Моя бабушка, Иващенко Нионила Семеновна, во время блокады жила в коммуналке вместе с сестрой Лидой и ее мужем, пока жених Петр находился в полку на Полтавской улице. В декабре 1941 года Петр и Нионила расписались, продолжая жить порознь. Нионила работала в блокаду на заводе «Красный треугольник», на работу приходилось ходить пешком 12 км по морозу. Порцию хлеба, которую выдавали, ей приходилось почти всю отдавать сестре Лиде, та была беременна в это время. В 1942 году бабушку вместе с сестрой эвакуировали в Тамбовскую область. Мой дедушка, Иващенко Петр Ефремович, остался в Ленинграде, продолжал работать в Саперном полку на разминировании. В ноябре прошлого года бабушка Нила отметила 100-летний юбилей».
Ольга Медведева «Это моя любимая бабушка. Молодая, красивая вся жизнь впереди. А завтра была война. Бабушка прожила в Блокадном Ленинграде самый тяжелый первый год. Потом только благодаря дедушке, который водил машины по Дороге Жизни, ее отправили на большую землю. Бабуля очень мало говорила про войну и блокаду. Только два самых страшных момента, когда ее жизнь была на волоске. Бабушка шла вместе с племянником вдоль Летнего сада, вдруг налет, и бомба разрывается рядом, маленькому племяннику Лене отрывает ноги, бабушку ранило. Они оба выжили. Только один инвалид с детства, а у бабушки на всю жизнь осколок на руке, как воспоминание.
Второй — как ее привезли обессиленную в Горький, и сердобольные сестры накормили ее жирными блинами со сметаной. Она второй раз чуть не умерла, не мог организм принять нормальную пищу. Бабушка прожила долгую жизнь, даже правнука увидела. Самое главное, чему она научила, это отношение к хлебу. Ни одна крошка не должна пропасть или упасть на пол. Если бы при ней кто-то выбросил хлеб, я даже не знаю что бы она сделала». Катерина Яковлева «75-летие со дня полного освобождения Ленинграда от блокады. Для меня это не просто дата. Это святая дата, это история моей семьи, моя история. Из воспоминаний бабушки Вали: «Когда началась война, мне было семь лет.
Жили мы на Поклонной горе, на Лиственной улице, в деревянном доме. В 1942 году наш дом сломали, и мы переехали на Лесной проспект. Я ходила в садик. Когда объявляли воздушную тревогу, воспитательница брала нас и вела в бомбоубежище. Мы сидели там, пока не будет отбоя. Потом я пошла в школу. Мне больше всего запомнилось, как мы в дни блокады жили в квартире 3 семьи.
Заместитель главного редактора: Симакина М.
Нижний Новгород, ул. Максима Горького, д.
Суд Петербурга признал блокаду Ленинграда геноцидом
Из-за битвы за город росло количество раненых, обмороженных, которые нуждались в медицинской помощи. Они открывались при предприятиях и городских учреждениях. При помощи стационаров власти пытались победить дистрофию и прочие болезни — поэтому в них пища была более калорийной и полезной, порции побольше тех, что выдавались по карточкам. Режим питания — три раза в день, говорит Асташкин. В апреле 1942 года, обслужив 60 000 человек, стационары были закрыты, вместо них появились столовые «усиленного питания».
Еще по теме Какая погода будет в Петербурге в Крещение В блокадном Ленинграде продолжали работу детские дома, где оставшиеся без родителей дети могли получить питание и присмотр. Часто их забирали из совершенно невыносимых условий «выморочных» квартир. Например, у трупа матери находили грудничков, которые пытались что-то высосать из груди мертвого тела», — рассказывает Дмитрий Асташкин. Работа в блокадном города: заводы, холодные театры, кино о мире Ленинград был одним из крупнейших промышленных центров СССР, поэтому даже во время блокады он продолжал снабжать фронт боеприпасами и техникой, замечает Асташкин.
При этом предприятиям не хватало деталей и ресурсов, поэтому приветствовались рационализаторские предложения. Жители блокадного города, несмотря на тяжелейшие бытовые условия, продолжали трудиться на заводах. Этот аспект, подчеркивает Асташкин, историки активно исследовали как в советское время, так и сейчас. Однако журналисты, по его словам, все больше занимаются темой работы других учреждений в блокадном Ленинграде, в том числе — культурных.
В городе работали театры, филармонии, кинотеатры. Но дневники жителей показывают, что горожан культурная жизнь интересовала мало, говорит исследователь. Стихи Берггольц, седьмая симфония Шостаковича и так далее — это, несомненно, яркие события. Но для человека гораздо важнее было получить что-то из продовольствия.
Поэтому в дневниках очень скупо писали про культуру», — отмечает Дмитрий Асташкин. При этом большинство театров из Ленинграда эвакуировали к августу 1941 года. Осенью многие вовсе закрылись. Он был практически единственным, который существовал во время блокады.
На том перекрестке, который нам надо было бы пересечь по пути к родным, погибло столько людей — их грузили автобусами», — говорит Альма Орехова. На дом 9-летней Альмы часто приземлялись «зажигалки» — зажигательные авиабомбы, чьей пробивной силы хватало, чтобы прошить крышу, покрытую кровельным железом. Сначала мы туда отправлялись во время воздушной тревоги. А потом тревогу стали объявлять так часто, что мы уже никуда не шли», — вспоминает блокадница. Две женщины в разрушенной артобстрелом ленинградской квартире. Как только началась война, ленинградцев от мала до велика собирали на стадионах, показывали, как тушить «зажигалки». Часто эту работу поручали детям. Они старались сбросить бомбы вниз. Альма и другие ребята собирали у жителей старые носки и чулки, набивали их песком и обкладывали стропила на чердаках, создавали запасы, чтобы затем можно было быстрее потушить огонь.
Мы прятались в газоубежище. А затем оказалось, что на дом, который связан с нашими дворами, упал снаряд и засыпал людей в соседнем бомбоубежище. Их откапывали и приносили нам. Один мальчик, маленький, с огромными глазами, постоянно кричал: «А больше стрелять не будут? Больше стрелять не будут? Тогда пятиэтажное здание превратилось в картонный макет: фасад срезан, но мебель и обстановка не тронуты, и в одном туалете горит электрическая лампочка. Вскоре разбомбили и Народный дом в бывшем парке Ленина, где был стеклянный ресторан, стеклянный театр и своеобразные «американские горки» с башенкой. И тем, кто наблюдал за разрушением даже с Кронверкского проспекта, было жарко от разгоревшегося пламени. Семья Альмы Ореховой прожила в Ленинграде до конца войны.
Она говорит: видела все. С содроганием вспоминает, как бежала искать маму, которая не вернулась с работы после мощного обстрела. Улица Лизы Чайкиной — лужи крови, девушку ударило взрывной волной об угол здания, Татарский переулок — раненую женщину грузят в скорую. Так и не проверив, она бросилась дальше, добежала до ателье и увидела черную, зияющую дыру от снаряда на лестничной клетке. Но тогда все закончилось благополучно для ее семьи. Оттуда выложили на землю пять человек, пока я искала маму. Нашла живой», — говорит Альма Орехова. Мама по собственному желанию устроилась на завод Карла Маркса, где трудилась над изготовлением снарядов: обрубала заусеницы и шлифовала их, для чего их следовало держать навесу. Пока здоровье позволяло, она упорно ходила на завод и страшно боялась опоздать хоть на минуту — за это грозил суд.
Трамваи курсировали так редко, что безопаснее было по утрам ходить пешком с Петроградки на Выборгскую сторону. Потом получила инвалидность из-за слабого сердца. Женщина везёт умершего в дни блокады Ленинграда Сахар тёк по земле В самом начале войны и блокады ленинградцы плохо себе представляли, что происходит с городом. Эвакуацию для детей предложили еще летом, и 9-летняя Альма даже провела в ней месяц, но затем мама ее забрала. Заместитель директора по науке Государственного мемориального музея обороны и блокады Ленинграда Милена Третьякова замечает, что активно к эвакуации никого не призывали. Есть такие советские плакаты? Плакатов о том, что мирное население нужно спасти, не было. Была агитация о защите города, направленная на тех, кого пытались мобилизовать. А о том, что город нужно покинуть, о защите детей — нет», — отмечает она.
Отсюда и пренебрежительное отношение к продуктовым карточкам в первые месяцы. Затем они стали на вес золота. Ленинградцы не забудут катастрофический пожар на Бадаевских складах: вражеская авиация целенаправленно била, и 8 и 10 сентября склады сгорели, город лишился продовольственных запасов.
Так, ей запомнилось, как ее группа ходила гулять на Покровскую площадь — нынешнюю Тургенева. Это жгли тела покойных детей, чтобы не было эпидемии», — рассказывала Нина Маслова.
На столе отца лежала газета с его фотографией Лариса Янушанец рассказала, что ее 10-летняя мама узнала о том, что выезд из Ленинграда прекращен, 8 сентября 1941 года, сидя на чемоданах на Московском вокзале. Мама Ларисы Янушанец была там со своим братом, 7-летним мальчиком. Ее дедушка был инженером-строителем и секретарем экспертного совета в архитектурно-планировочном отделе Ленсовета. Там он стоял на краю окопа, его волосы раздувались ветром, а под фото была подпись: «Руководитель работ по строительству Лужского рубежа Дмитрий Павлов». Всю осень 1941 года дедушка был на фронте, в декабре его привезли на машине, очень сильно исхудавшего.
Он умер 16 января 1942 года. В этот день ему было выписано направление в только что открывшийся санаторий для дистрофиков», — поделилась Лариса Янушанец. Одно яблоко Александр Пацовский рассказал историю своей бабушки Зинаиды Лебедевой. Она родилась 25 июля 1920 года и всю блокаду проработала слесарем на Ленинградском Адмиралтейском объединении. Например, как ее с подругой, еще молодых девчонок, опекали товарищи по заводу бабушкина подруга, к сожалению, до Победы не дожила — от нее нашли только руки после взрыва на их складе с пироксилином.
Как ей с мамой по Дороге жизни доставили посылкой коробку конфет и большое яблоко. Они положили коробку на антресоли и отвлеклись буквально на минуту, а пухлый от голода четырехлетний соседский мальчик Сережа непостижимым образом добрался до нее: он ел и плакал, и они плакали, но не ругали, понимали — голод. А мальчик потом все же умер, в ту же зиму 1942 года... Он добавил, что его бабушка была «обычной труженицей и работала до конца жизни». Ее не стало 27 апреля 1991 года.
Просили маму идти за хлебом Блокадница Нина Пыркова сейчас живет в Московской области. Об акции по сбору блокадных воспоминаний она узнала случайно, от своей подруги, приехавшей в наш город на экскурсию. Знакомая блокадницы отправила ей фотографию дома 42 на канале Грибоедова. Нина Пыркова жила в нем во время блокады. Иногда ее заставал сигнал воздушной тревоги и мы боялись, что она уже не придет».
В блокаду умерли брат Нины Пырковой и бабушка... И благодарность вашей газете за память», — резюмировала Нина Пыркова в письме «Петербургскому дневнику».
При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка hyperlink www.
Публикации с пометкой «На правах рекламы», «Новости компании» оплачены рекламодателем. Редакция сайта не несет ответственности за достоверность информации, содержащейся в рекламных объявлениях.
Выставка, посвящённая истории блокады Ленинграда, открылась в Нижнем Новгороде
| Горсуд Петербурга признал геноцидом блокаду Ленинграда | В 1944-м после полного снятия блокады Ленинграда они вместе разминировали усыпанные немецкими снарядами и минами пригороды. |
| Историк Никита Ломагин привел статистику НКВД о каннибализме в блокаду | За несколько лет перед смертью решил написать воспоминания о своём блокадном детсве. |
Воспоминания о блокаде без цензуры
В экспозицию вошли картины из Русского музея, которые были созданы художниками Ленинграда во время блокады, и уникальные документы, рассказывающие об эвакуации ленинградских детей в Горьковскую область. Праздничный салют прошел в честь 80-летия со дня полного снятия блокады Ленинграда. 872 дня длилась страшная блокада Ленинграда.
Историк Никита Ломагин привел статистику НКВД о каннибализме в блокаду
Но тогда это особого удивления не вызвало, хотя некоторые матери, узнав о предстоящей разлуке со своими детьми, в буквальном смысле этого слова кидались под колёса и не давали их увозить. Судя по всему, эвакуация проходила в обстановке строгой секретности именно для того, чтобы подобные эксцессы не носили массовый характер и не сорвали её. Валентина Николаевна с внуком - А когда эвакуировали Вас? Точно так же сообщили о том, чтобы я собрала вещи, зашила их в картофельный мешок и взяла с собой документы. К месту назначения, в Ярославскую область нас доставили в «телятниках» или «теплушках», как их сейчас чаще называют. Это товарные вагоны, переоборудованные для перевозки людей, с окошком для того, чтобы легче дышалось, и двухярусными нарами внутри. Железная дорога тогда работала в особом режиме.
В приоритетном порядке пропускались поезда, следующие на фронт. Вторая по значимости категория была — это порожняк с фронта, а третья, по крайней мере, на нашем направлении, - дети из Ленинграда. Так что добрались до конечной станции мы довольно-таки быстро. На разгрузку нам отвели ровно час, сразу после этого состав должен был отправиться обратно, за новой партией школьников. Ярославль ведь находится сравнительно недалеко от Петербурга и теоретически такая возможность, наверное, существовала? Личных автомобилей, как вы понимаете, тогда ни у кого не было, добраться даже в соседний регион и вернуться обратно за сутки, было довольно проблематично.
Особенно учитывая, что пассажирские поезда стали ходить гораздо медленнее из-за необходимости пропускать военные эшелоны. Тем не менее, многие матери действительно договаривались с начальством, брали отгулы и ехали к своим детям, забирали их обратно в Ленинград. Их, конечно, можно было понять. Несмотря на то, что немец шёл довольно быстро, жизнь в городе изменилась только в сентябре. Летом же всё оставалось по-старому, в связи с чем у многих действительно возникала иллюзия, будто война идёт в какой-то параллельной реальности. Единственное, в небо по вечерам поднимались заградительные аэростаты, которые создавали помехи фашистской авиации.
Вот собственно и все отличия. Да и мы, не осознавая, насколько печально может закончиться наше возвращение, писали домой слёзные письма о том, как скучаем, как нам плохо без родителей. Мою мать, слава Богу, не отпустили с работы, а вот за другой девочкой, которая жила в нашей парадной, мама приехала. И забрала её. Как я узнала после войны, обе они умерли во время блокады от голода. В классы принесли панцирные кровати, и мы на них спали.
Скучать, кстати, несмотря на отсутствие занятий, нам не приходилось, уже на третий день всех эвакуированных ребят отправили в поле вязать снопы льна. Поначалу, конечно, ни у кого ничего не получалось, но постепенно мы освоили это нехитрое ремесло и начали работать не хуже взрослых. Тем временем фашисты подходили всё ближе и ближе. Так что совсем скоро, наверное, в августе, сейчас уже точно не помню, нас отправили за Урал, в Тюменскую область. Поселили в одном из интернатов, где мы и жили вплоть до 45-го года. Кстати, к моменту окончания войны парней в нашей группе практически не осталось.
Как только им исполнялось 18 лет, их сразу же забирали в военкомат.
Обстреливал, летали. Это был ужас, помню, как сейчас. Выскакивать нужно было, бросаться на землю», — говорит она. До Алтайского края они добрались уже на другом поезде под красными крестами. Отец разыскал Галю только в 1945 году. Оказалось, что его освободили уже в апреле 1942-го по реабилитирующим обстоятельствам и тут же назначили руководить строительством «катюш» в Сибири. В Новосибирске он познакомился с маршалом Леонидом Говоровым.
Тот ему и рассказал, что на самом деле творится в Ленинграде, и даже пытался помочь найти семью, дав особое поручение летчику, который направлялся в Северную столицу. Но летчика сбили, а когда он вышел из госпиталя, уже было поздно — Галя была в детском доме. Всего в Ленинграде работало около сотни детдомов. Дети в бомбоубежище во время налёта авиации «Только ленинградцы не знают, что происходит с Ленинградом» «Мы считали, что война быстро кончится. Думали, к осени уже будем на их территории воевать. Нормальные люди сначала и карточки не выкупали, просто никто не думал, что будет такая страшная зима. Даже в мыслях этого не держали. Немцы выбрали правильное время, когда напасть на нас, — переоборудование армии, все было из фанеры…» — говорит Галина Тихомирова.
Историк Никита Ломагин поясняет, что нацистское руководство уже 21 августа четко определило свои намерения относительно Ленинграда. Немцы собирались сжимать кольцо как можно плотнее, лишив город возможности снабжения. Планировались удары по важнейшим объектам, после чего ожидалась скорая капитуляция, так как ресурсов для обеспечения многомиллионного города не останется. Штурмовать город не планировали, чтобы лишний раз не рисковать жизнями немецких солдат. При этом принимать капитуляцию тоже никто не собирался — этот военный акт заставил бы нацистов думать о сдавшемся населении, утверждает Ломагин. Попытки мирных граждан покинуть город должны были встречаться заградительным огнем, а затем огнем на уничтожение. Для СССР Ленинград был важен не только как символ, промышленный центр и на тот момент единственная база Балтийского флота, но и потому, что город защищала многочисленная группировка войск, и сохранение ее боеспособности предопределяло развитие событий на московском направлении. При этом большинство ленинградцев действительно находились в неведении относительно истинного положения дел, подчеркивает Ломагин.
Встречаются и такие высказывания: «Все, кто участвуют в войне, — и наши противники, и союзники — знают, что происходит в Ленинграде. Только мы, ленинградцы, находимся в неведении и не знаем, что с нами происходит», — говорит Ломагин. В 1942 году состоялся закрытый показ фильма «Ленинград в блокаде». В госархиве до сих пор хранится стенограмма, на которой Жданов говорит, что снимать умерших людей на улицах и разбомбленные дома категорически запрещено. Отписка от Минобороны 8 сентября Музей обороны и блокады Ленинграда открывает новые выставки, где будут представлены фотографии, которые нельзя было демонстрировать во время войны. Все это сопровождено дневниковыми записями, ранее сокрытыми от публики. Но музей фактически находится в упадке — ни хватает ни места, ни средств. Музею следует развиваться, чтобы поддерживать память о подвиге жителей блокадного Ленинграда, при этом еще совсем недавно возникали сомнения, что ему удастся сохранить свое здание в Соляном переулке.
Сейчас точно известно, что перемещать музей не планируют, но и новых филиалов по соседству в ближайшем будущем не предвидится. Большая часть площадей Соляного городка принадлежит Министерству обороны. По словам директора музея Сергея Курносова, Смольный продолжает вести переговоры с военным ведомством, но то готово съехать лишь в том случае, если Петербург предоставит альтернативные площади для учреждений, причем с оборудованием всех технических помещений. Галина Тихомирова считает такой ответ Минобороны «отпиской». Блокада длилась 872 дня, с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года. По разным данным, внутри города и при обороне Ленинграда погибло от 600 тысяч до 1,5 млн человек. На Нюрнбергском процессе называли цифру 632 тыс. Через несколько лет в живых не останется никого, кто помнит эти страшные 872 дня, для кого особенно важно сохранение и развитие мемориального музея.
Трактат о блокаде, написанный человеком, живущим в блокаде, очень много думающим именно о том, что случилось с человеком и властью. Все люди по-разному думают о том, кому было легче выжить. Честно говоря, легче выжить было молодому человеку с более здоровым организмом. Блокада — это физиология, голод — это физиология. Но дальше действительно подключаются сложные психологические вещи. Писатель Пантелеев в своих замечательных блокадных записках говорит: «В блокаду выживали те, кому было на что опереться». Это интересное соответствие мыслям психолога Виктора Франкла, который свою психологию выживания сформулировал в немецком концлагере.
И Франкл тоже говорит, что выживали те, кто мог создавать смысл. А по Пантелееву — люди опирались на семьи, опирались на любовь. Блокадная любовь, и вот про это немножечко моя пьеска «Живые картины», — это страшная пытка. Когда тебе нужно отдать последнюю крошку своему любимому — это пытка. В этом нет ничего-ничего хорошего. Как Шаламов нас учит, что в лагерном опыте нет ничего хорошего, так и здесь. Но истории того, как люди боролись за своих, — это невероятные примеры человечности, конечно же.
И хотя все это очень страшно читать, просто невыносимо, ты при этом узнаешь о человеке такое хорошее, что очень многое становится выносимым. Есть дневник, есть человек, есть его кот, есть его дом Дневник школьницы Тани Савичевой, которая с начала блокады Ленинграда начала вести записи. Почти вся семья Тани погибла в период с декабря 1941 по май 1942 года. В ее дневнике девять страниц, на шести из которых даты смерти близких людей — матери, бабушки, сестры, брата и двух дядей. Сама Таня умерла уже в эвакуации 1 июля 1944 года. Как появились данные? Может быть, в связи с тем, как они распорядились ресурсами вполне бездарно.
Никто этих вопросов не хотел, вопросов об ответственности в первую очередь. И я думаю, что с этим было связано долгое молчание о блокаде. Это сложный вопрос — почему память о войне в сталинском государстве подавлялась. Это история громадных катастроф, неподготовленности советского оружия, это история невероятного подвига. Но также это история про то, как за эту самую победу за ценой не постояли. Более двадцати миллионов людей заплатили жизнью за эту победу, что несравнимо ни с какой другой страной. Еще одна книга, не блокадная, но для меня бесконечно важная, — это воспоминания Николая Никулина, эрмитажника, человека, который ушел на фронт ленинградским дистрофиком из Ленинграда в 18 лет.
Он дошел до Берлина, выжил, стал блестящим искусствоведом, возглавил отдел голландской живописи Эрмитажа. Он всю жизнь потом писал книгу о своих впечатлениях, в частности, о так называемом Ленинградском фронте. Для меня это центральная книга о том, сколько именно стоила победа и как она была сделана. И, наверное, главный вывод для меня, совершенно невыносимый вывод, связан с тем, что человеческая жизнь, одна-единственная жизнь, в этой истории зачастую не имела никакой цены. Но это вообще о философии советского эксперимента. Коллектив, родина, народ, общность — об этом могла идти речь. А вот одна индивидуальная жизнь, человек — хрупкий, слабый, смешной, нелепый, он как бы не считается.
Мы начали разговор с того, что мы не знаем, сколько людей погибло в блокаде, никогда не узнаем. Мы не знаем, сколько людей погибло в советской войне. И этому можно противопоставлять идею индивидуального, дневникового. Вот есть дневник, есть человек, есть его кот, есть его дом, есть его книги, есть его страх, есть его сила… для меня это основа того, почему я эти 15 лет занимаюсь блокадой и продолжаю заниматься. Эта история про то, что одна-единственная человеческая жизнь всегда важнее всего остального. Моя надежда заключается в том, что когда-нибудь мы будем говорить о блокаде с точки зрения индивидуальных историй, тогда и мифы перестанут быть мифами. О Франк известно все: имена тех, кто их предал, имена соседей, известно, как она жила, кем какие-то члены ее семьи стали после войны.
Но в большинстве жители хотели смотреть развлекательное кино», — рассказывает Асташкин. Во время подготовки знаменитой Седьмой симфонии приходилось искать оркестрантов по всему городу. Многие музыканты к тому времени умерли от голода и холода. Про эвакуацию детей в 1941 году В сентябре массовая эвакуация стала невозможна из-за движения фронта, рассказывает Дмитрий Асташкин. По его словам, еще летом 1941-го многие жители не хотели покидать город, так как верили сообщениям советского правительства о том, что противник будет разбит в ближайшее время. В связи с этим в начале осени частота упоминания эвакуации детей снижается. В декабре, когда установился лед, власть вновь подняла эту тему — обсуждался пеший переход по льду Ладожского озера. За осень ленинградское общество познало множество страданий, отмечает Асташкин. Это изменило отношение матерей к эвакуации.
Авторы дневников отмечают это резкое изменение за три месяца. Километров 200 надо идти путь через Ладогу. Нелегкое путешествие, но многие соглашаются даже с детьми, лишь бы прочь из Ленинграда. А как приходилось уговаривать людей 3 месяца тому назад, как все упирались! Теперь же, когда дети стоят вплотную рядом с голодом — другой разговор. А детей в Ленинграде невероятно много, будто их и вовсе не вывозили. Очень страшно за них», — писала ленинградка Ирина Зеленская 5 декабря 1941 года. По пути пешком женщины и дети пытались просить помощи у шоферов грузовиков. В некоторых дневниках пересказываются слухи о том, что машины давили людей, которые хватались за колеса: «Их знакомый военный приехал с Ладоги, насмотревшись на пешую эвакуацию.
Люди замерзали. Матери теряли детей, возвращались и находили их мертвыми. Толпы бросались на проезжающие машины, хватались за колеса, бросались под автомобили, которые ехали, катились дальше с окровавленными колесами», — писала художница, переводчица, создательница первого в советской России театра марионеток Любовь Шапорина 18 декабря 1941 года.