Все рассказы Бунина о любви имеют неповторимый сюжет, оригинальных лирических героев. Итак, по Бунину, Варвара Пащенко — первая или долгая любовь, это Лика. В рассказах Бунина любви много, но зачастую несчастной, горькой, искаженной страданиями до того, что чистота и искренность это чувства становится никому не нужна.
Тема любви в цикле рассказов И.А. Бунина «Тёмные аллеи»
| От первой любви до «брака втроём». Четыре женщины в жизни Ивана Бунина | Особенность многочисленных бунинских рассказов о любви в том, что любовь двух героев по каким-то причинам не может больше продолжаться. |
| Иван Бунин — Стихи о любви | В творчестве Ивана Алексеевича Бунина любовь всегда трагична, и порой она не спасает, а ведёт к гибели. |
| Неутоленная любовь Ивана Бунина | Итак, по Бунину, Варвара Пащенко — первая или долгая любовь, это Лика. |
О чем бунинские «Темные аллеи»?
«Тёмные аллеи» — цикл рассказов Ивана Бунина, писавшийся им в эмиграции с 1937 по 1944 годы. В центре внимания И. А. Бунина во всех рассказах цикла «Темные аллеи» — любовь мужчины и женщины. Под впечатлением от рассказов Бунина, как просто и искренне он пишет, признаваясь через своего героя, что днями, годами ждешь любви (рассказ "В Париже"). В замечательном с огромной силой выражается неповторимость и красота любви, о которой человек часто не подозревает. Ещё более запоминающиеся рассказы Бунина, связанные с темой любви, – это "Митина любовь" и "Легкое дыхание".
Тема любви в творчестве Бунина - сочинение
Вера Николаевна Муромцева — вторая жена, любимая женщина, грамматика любви, прошлое. Галина Кузнецова — страсть, последняя любовь, физическая любовь почти в 60. Среди этих значимых женщин были и другие. Будучи 15-летним гимназистом, он влюбился сразу и подряд в нескольких особ женского пола. В кузину Веру Аркадьевну Петину, племянницу матери: она ввела его в круг провинциальной богемы, Ваню очень любила и баловала; в Настасью Карловну Гольдман, падчерицу Отто Карловича Туббе и невесту брата Евгения; в младшую сестру Настасьи Дуню, в гувернерку Эмилию Фехтер. Это были первые всплески души, зовы плоти с предсказуемым финалом. Бунин не без юмора описывал позже свой страшный пророческий сон, где эти прелестницы несли к могиле его гроб.
В возрасте возмужавшего юноши он отмечает повышенный интерес к своей персоне уже более взрослых женщин. Мачеха Анны Цакни, которая, как пишет Бунин, до неприличия была в него влюблена, а после до неприличия возненавидела. В Орле издательница Надежда Алексеевна Семенова очаровала своей женственностью. В Харькове Бунин бывал у жены писателя-народника Нефедова, на которую смотрел восторженными глазами: Елизавета Евграфовна — необъяснимое очарование — когда-то топилась из-за несчастной любви. И, наконец, младшая родная сестра Маша: «Умница, талантливая и вполне сумасшедшая». В свои 19 лет он к ней испытал, как мне кажется, чисто литературное чувство влюбленности.
Я для нее был не только поэт, а чем-то вроде божества. Когда ей было 16 лет, был даже слегка влюблен в нее, как Гете, как Шатобриан, как Байрон, в свою сестру в светлой романтической традиции». На мой взгляд, здесь не романтические традиции, а просто узкий круг общения. С другой стороны — его родовое чувство сопричастности ко всему, что связано с семьей и родственниками. Он пишет: «Повышенная впечатлительность, унаследованная мной не только от отца, матери, но и от духов, прадедов, тех весьма и весьма своеобразных людей, из которых когда-то состояло русское просвещенное общество…» Бунин очень гордился своей родословной, отмечая, между прочим, что в их роду были поэты и писатели. Это сочувствие, со-переживание передавалось другим… Однажды в поезде он встретился с одним своим поклонником и стал подробно тому рассказывать, как сильно у него болит рука.
И этот поклонник просто физически почувствовал боль в своей руке. Но чувство красоты — почти эстетическое — Бунин впервые воспринял не от возлюбленных и даже не от природы, а именно от матери. Вот его воспоминания о собственном младенчестве: «Довольно живо вижу одно, нечто красивое: я прячусь за портьеру в дверях гостиной и тайком смотрю на нашу мать на диване, а в кресле перед ней на военного: мать очень красива, в шелковом с приподнятым расходящимся в стороны воротником платье с небольшим декольте на груди…» Современники рисуют несколько иной портрет Людмилы Александровны. Это женщина суровая, религиозная, никто не видел ее улыбающейся. Она была культурнее мужа. До заболевания астмой отличалась хорошим здоровьем.
Ей ничего не стоило таскать детей до 14 лет из бани на руках. Между старшими сыновьями и Ваней было еще четверо детей. Все умерли в младенчестве. Позже всех умерла сестренка Саша, всеобщая любимица. Астмой заболела сначала Маша. Машу она натирала какой-то экзотической мазью.
И сама заразилась. Мать очень любила Ваню и выделяла его из всех детей. Когда у него умер сын Коля, он скрыл это от матери, боясь, что она очень расстроится. Еще и потому, что у братьев не было детей, и мать боялась, что прервется род Буниных. Умерла мать Бунина в тихую летнюю ночь. На отпевании, похоронах и поминках были все дети, кроме Вани.
Она сама просила не звать его, зная, что он очень боялся ее смерти. Он говорил, что жизнь господь Бог дает, а отнимает всякая гадина. Мать благословила его родовой иконой, которая потом всегда была при нем. Горькая любовь к матери завершилась покаянием: «В далекой родной земле, одинокая, навеки всем миром забытая. Да покоится она в мире, да будет вовеки благословенно ее бесценное имя». Когда читаешь эти строки, думаешь о судьбе матери, понимаешь, как много нужно положить на алтарь, чтобы твои дети вышли в жизнь, приобрели успех.
Мы идем дальше и начинаем разговор о самой главной любви в жизни Ивана Алексеевича. Вера Муромцева-Бунина. Дом на пересечении Гранатного переулка и улицы Спиридоновка. О Вере Николаевне можно говорить много. Поэтому мы попробуем подойти к этой личности через слова, которые ей посвятили знаменитые люди эпохи. Вера Николаевна Муромцева-Бунина в письме Д.
Муромцеву 22 января 1935 года писала: «Для Яна нет больше человека, чем я, и ни один человек меня ему никогда не заменит. Это он говорит всегда и мне, и нашим друзьям без меня. Кроме того, то нетленное в наших чувствах, что и есть самое важное, остается при нас. В моей же любви никто не сомневается. И он это знает и очень держится за это. Мраморное лицо, выточенное, огромные синие глаза.
Нельзя было мимо пройти, не залюбовавшись. Первая красавица во всей гимназии», — вспоминала известная художница Наталья Гончарова. Случилось, что на каторгу ей не пришлось идти, но, конечно, она не побоялась бы разделить судьбу Волконской и Трубецкой, даже, может быть, предпочла бы это — Грассу и рю Жак Оффенбах», — утверждал знавший ее по эмиграции писатель и критик Василий Яновский. Вера Муромцева стала второй женой писателя, посвятила ему всю свою жизнь, прожив с ним 46 лет. И вот здесь я бы попросила Марию Викторовну прокомментировать. Здесь наблюдается некая закономерность.
Вера Николаевна не была музой писателя. Его музы к нему приходили и оставляли его, а Вера Николаевна была с ним до конца, пережив писателя на 8 лет. Мне кажется, что Вера Муромцева явила собой то, что в русской ментальности, в русском литературном сознании существует как понятие «жена писателя». Это миссия, это судьба. Вы знаете, как осуждают Наталью Гончарову за то, что она не понимала Пушкина, что она посмела выйти замуж за Ланского, что она всю жизнь не носила траур. В русском сознании жена писателя должна нести все бремя этого поприща.
Ей предначертано всегда быть рядом, прощать, содействовать, а после кончины великого спутника жизни писать мемуары. Мы знаем очень много таких примеров. Надежда Мандельштам хотя бы… - Софья Андреевна возглас из зала. А вот Вера Муромцева идеально исполнила эту роль. Ее любовь к Яну представляется какой-то просто невообразимой. Конечно, ей было за что его любить.
Но она любила его безоговорочно. Она не просто его прощала, она принимала все, что он ни делал. Она выполняла роль матери, сестры, подруги, делала то, что ему было абсолютно необходимо. Но сам Бунин больше всего любил в жизни не женщин, а творчество. Он был писателем того идеального варианта, который по 8 раз переписывал текст. Когда я читаю первый вариант «Господина из Сан-Франциско», я не понимаю, что там переписывать.
Надо сказать, что он так работал со словом, как никто не работал. Ну, может, Лев Николаевич Толстой, ну и поэты, конечно. Однако вернемся к Муромцевой. Рассмотрим этот тип красоты. Судя по отзывам, всем она нравилась. Для Бунина же ее внешность была абсолютно неприемлема.
Почитайте рассказ «Руся» из цикла «Темные аллеи». Там точно прописано, что должно быть у женщины. Тонкая щиколотка, смуглая кожа… — Идеал бунинской красоты в «Легком дыхании». Это Оля Мещерская возглас из зала. Да, женский образ у Бунина никогда не бывает дорисован до конца, он всегда немножечко не завершен. Это эскиз, недоговоренность, полутон.
И портрет Оли Мещерской вряд ли полон. Бунин намекает, создает фон устами своей героини: «кипящие смолой! Легкое дыхание — это само собой, это вообще женственность. Кстати, Цакни — единственная, кто соответствовал своею смуглостью, темпераментом его идеалу. Поэтому там такая страсть была. Но посмотрите на Муромцеву, она ведь напоминает статую, скорее, античную богиню, Венеру.
Другое дело, что в старости она перестала за собой следить, носила бесформенные платья. Галина Кузнецова — опять совсем другой тип. Хорошенькая, круглолицая, в кудряшках, но там уже верх взяло очарование молодости и восхищение с ее стороны. Вера же Николаевна всегда была рядом, создавала ему необходимые условия. И с 1906 года для Бунина начинается благодатный период. И Бунин становится Буниным во многом благодаря ей.
Надо было поехать в Палестину, она рядом. Надо вернуться, она опять здесь. При этом она из очень высокого рода. Она племянница Сергея Муромцева, который был в Государственной думе. Бунин мог гордиться своим дворянским происхождением, но он из обедневшей семьи. А у Муромцевой есть и деньги, и образование.
К тому же до нее все его избранницы были глупенькими. А она и умна, и образована. И, конечно, только она смогла воздвигнуть памятник Ивану Алексеевичу, написав мемуары о нем.
Кузнецова, Л. Зуров , то внимательное прочтение всех дневниковых записей и воспоминаний позволяет предполагать следующее: таковых вообще не было, несмотря на молодой возраст Кузнецовой и Зурова, да и вообще, общий накал страстей. Вера Бунина пишет: «…Я вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить, кого он хочет, раз любовь его имеет источник в Боге. Пусть любит Галину, Капитана Н. Рощин , Зурова — только бы от этой любви было ему сладостно на душе» [57]. Что удерживало Кузнецову в доме Буниных, помимо собственного безденежья? Совершенная потеря любви и интереса к мужу, душевная увлечённость знаменитостью, личными качествами Бунина, желание служить ему.
Сильная душевная привязанность Бунина к молодой, перспективной писательнице. Симпатии и поддержка жены Бунина, хотя в какой-то момент имела место и обычная ревность. В мемуарах Одоевцевой, писала Т. Логинова-Муравьева, многое не очень достоверно, о Кузнецовой тоже» [58]. Кино Фильм «Дневник его жены» — не о Бунине, а о пыли на дороге, по которой он прошел. Вы почти ничего не узнаете о писателе из этого «художественного вымысла». Да, чувство юмора киношного «Бунина» чем-то напоминает писателя, остальное основано на слухах эмигрантской писательской среды, доброжелателей и завистников. Для нечистоплотных творческих деятелей свобода — лишь повод для спекуляций, для создания себе имени на высмеивании исторической личности. Да и возможность подзаработать на разрушении культурных основ. Так же, как это делали некоторые советские диссиденты 1970-х на западные гранты.
Предполагаю, что основой «Дневника его жены» послужили сомнительные идеи, а не творческий потенциал, креативнось сценариста и режиссёра, и не книги «Устами Буниных» или «Грасский дневник». Муромцевой-Буниной, которая вообще почти не вела его в эти тяжелые годы... Не уверен, что это оригинальный интеллектуальный фильм. Насколько здорова сегодня европейская интеллектуальность, чтобы ей бездумно подражать? Думаю, надо стремиться к большему, лучшему и светлому. Это была, по отзывам, женщина умная, с самостоятельными взглядами на литературу, на жизнь. Окончила естественный факультет Высших женских курсов в Москве, была широко образованным человеком: знала французский, английский, итальянский языки [60]. Современники в один голос говорят, что она была хороша собой, красотой несколько застывшей — в ней находили облик мадонны. Это же подтверждают фотографии и портреты. Но какова она была внутренне?
Ровная, спокойная, рассудительная [61]. Иван Алексеевич и Вера Николаевна прожили 46 лет вместе. Кто бы какие слухи ни распускал об их отношениях, напомним, что говорил о ней сам писатель: «…Ты для меня больше чем жена , ты для меня родная, и никого в мире нет ближе тебя и не может быть. Это Бог послал мне тебя» запись в дневнике В. Буниной 21 декабря 1925 года. Без тебя я ничего не написал бы. Пропал бы! Научил читать Евангелие» [62]. Вера Николаевна разделила с мужем все превратности жизни. Преодолела искушения страстности писателя.
Стала его добрым гением, ангелом-хранителем и верным другом. Ее мягкость и внимание оказались основой жизненных и литературных сил Бунина. Уже к исходу своей жизни на вопрос о любви к жене Бунин ответил: «Люблю ли я ее? Разве я люблю свою руку или ногу? Разве я замечаю воздух, которым дышу? А отсеки мне руку или ногу, или лиши меня воздуха — я изойду кровью, задохнусь — умру... Слишком многое прощал Даже слова, записанные Буниным незадолго до смерти, характеризуют его как русского человека, христианина. Он думал «…Об утерянном, пропущенном, счастливом, неоцененном, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности, и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое, многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков» [64]. Где те врата, где то пламя, что были бы достойны этой могилы? Ибо там гроб Христовой России.
И только ей одной поклонюсь я в день, когда Ангел отвалит камень от гроба ее. Будем же ждать этого дня. А до того да будет нашей миссией не сдаваться ни соблазнам, ни окрикам. Это глубоко важно, и вообще — для неправедного времени сего, и для будущих праведных путей самой же России. А кроме того, есть еще нечто, что гораздо больше даже и России, и особенно ее материальных интересов. Это — мой Бог и моя душа» [65]. Самые горячие молитвы — к Нему, чаяния — от Него. Через любовь к своей матери, а, может, и потерю любимого, единственного сына, что было причиной страданий Бунина всю его жизнь, он научился сочувствию, любви и молитве к Матери Божией. Его литературные герои искали духовное прибежище в храме, так же, как он сам в минуты или годы тяжелых испытаний. Затем — Родина, о которой всегда болела его душа.
Затем — близкие ему люди.
Каковы же были отношения Елагина и Сосновской? Горячее чувство его наталкивалось на капризное и переменчивое настроение ее. Елагин мучительно переживает переходы чувств своей возлюбленной от внезапных проявлений любви к равнодушию, почти безразличию. Герой был близок к самоубийству, метался от отчаяния к взрывам нежности, от ярости к прощению. Елагину приходилось постоянно страдать от ревности, так как Сосновская постоянно была окружена поклонниками. Эти женщины часто страдают и заставляют страдать других. Есть такие — и как судить их за всю их бессердечность, лживость?.. Кто их разгадает?
Иван Алексеевич исследует и описывает самые разнообразные оттенки взаимоотношений двоих. Такая любовь нечасто встречается в жизни, но испытать ее — огромное, ни с чем не сравнимое счастье. Однако уже давно замечено, что чем сильнее, ярче и совершеннее любовь, тем скорее ей суждено оборваться. Но оборваться — не значит погибнуть.
Да и церковь-то была его домашняя, им самим строенная. Он, в чуйке с поднятым воротом и глубоко надвинутом картузе, с которого текло струями, шибко ехал на беговых дрожках, сидя верхом возле самого щитка, крепко упершись ногами в высоких сапогах в переднюю ось, дергая мокрыми, застывшими руками мокрые, скользкие ременные вожжи, торопя и без того резвую лошадь; слева от него, возле переднего колеса, крутившегося в целом фонтане жидкой грязи, ровно бежал, длинно высунув язык, коричневый пойнтер. Сперва Красильщиков гнал по черноземной колее вдоль шоссе, потом, когда она превратилась в сплошной серый поток с пузырями, свернул на шоссе, задребезжал по его мелкому щебню. Ни окрестных полей, ни неба уже давно не было видно за этим потопом, пахнущим огуречной свежестью и фосфором; перед глазами то и дело, точно знамение конца мира, ослепляющим рубиновым огнем извилисто жгла сверху вниз по великой стене туч резкая, ветвистая молния, а над головой с треском летел шипящий хвост, разрывавшийся вслед за тем необыкновенными по своей сокрушающей силе ударами. Лошадь каждый раз вся дергалась от них вперед, прижимая уши, собака шла уже скоком… Красильщиков рос и учился в Москве, кончил там университет, но, когда приезжал летом в свою тульскую усадьбу, похожую на богатую дачу, любил чувствовать себя помещиком-купцом, вышедшим из мужиков, пил лафит и курил из золотого портсигара, а носил смазные сапоги, косоворотку и поддевку, гордился своей русской статью и теперь, в ливне и грохоте, чувствуя, как у него холодно льет с козырька и носа, полон был энергичного удовольствия деревенской жизни. В это лето он часто вспоминал лето в прошлом году, когда он, из-за связи с одной известной актрисой, промучился в Москве до самого июля, до отъезда ее в Кисловодск: безделье, жара, горячая вонь и зеленый дым от пылающего в железных чанах асфальта в развороченных улицах, завтраки в Троицком низке с актерами Малого театра, тоже собиравшимися на Кавказ, потом сидение в кофейне Трамблэ, вечером ожиданье ее у себя в квартире с мебелью в чехлах, с люстрами и картинами в кисее, с запахом нафталина… Летние московские вечера бесконечны, темнеет только к одиннадцати, и вот ждешь, ждешь — ее все нет. Потом наконец звонок — и она, во всей своей летней нарядности, и ее задыхающийся голос: «Прости, пожалуйста, весь день пластом лежала от головной боли, совсем завяла твоя чайная роза, так спешила, что лихача взяла, голодна ужасно…» Когда ливень и сотрясающиеся перекаты грома стали стихать, отходить и кругом стало проясняться, впереди, влево от шоссе, показался знакомый постоялый двор старика-вдовца, мещанина Пронина. До города оставалось еще двадцать верст, — надо перегодить, подумал Красильщиков, лошадь вся в мыле, и еще неизвестно, что будет опять, ишь какая чернота в ту сторону и все еще загорается… На переезде к постоялому двору он на рысях свернул и осадил возле деревянного крыльца. Но окна в бревенчатом доме под железной ржавой крышей были темны, на крик никто не отозвался. Красильщиков замотал на щиток вожжи, поднялся на крыльцо вслед за вскочившей туда грязной и мокрой собакой, — вид у нее был бешеный, глаза блестели ярко и бессмысленно, — сдвинул с потного лба картуз, снял отяжелевшую от воды чуйку, кинул ее на перила крыльца и, оставшись в одной поддевке с ременным поясом в серебряном наборе, вытер пестрое от грязных брызг лицо и стал счищать кнутовищем грязь с голенищ. Дверь в сенцы была отворена, но чувствовалось, что дом пуст. Верно, скотину убирают, подумал он и, разогнувшись, посмотрел в поле: не ехать ли дальше? Вечерний воздух был неподвижен и сыр, с разных сторон бодро били вдали перепела в отягченных влагой хлебах, дождь перестал, но надвигалась ночь, небо и земля угрюмо темнели, за шоссе, за низкой чернильной грядой леса, еще гуще и мрачней чернела туча, широко и зловеще вспыхивало красное пламя — и Красильщиков шагнул в сенцы, нашарил в темноте дверь в горницу. Но горница была темна и тиха, только где-то постукивали рублевые часы на стене. Он хлопнул дверью, повернул налево, нашарил и отворил другую, в избу: опять никого, одни мухи сонно и недовольно загудели в жаркой темноте на потолке. А я тут одна, стряпуха поругалась с папашей и ушла домой, а папаша взяли работника и уехали по делу в город, вряд ли и вернутся нынче… Напугалась грозы до смерти, а тут, слышу, ктой-то подъехал, еще пуще испугалась… Здравствуйте, извините меня, пожалуйста… Красильщиков чиркнул спичкой, осветил ее черные глаза и смуглое личико: — Здравствуй, дурочка. Я тоже еду в город, да, вишь, что делается, заехал переждать… А ты, значит, думала, разбойники подъехали? Спичка стала догорать, но еще видно было это смущенно улыбающееся личико, коралловое ожерелье на шейке, маленькие груди под желтеньким ситцевым платьем… Она была чуть не вдвое меньше его ростом и казалась совсем девочкой. Красильщиков зажег другую спичку, глядя на ее вытянувшуюся и изогнувшуюся фигурку. Он притянул ее к себе, — она не вырывалась, только дико и удивленно откинула голову назад. Он сверху, прямо и твердо заглянул сквозь сумрак в глаза ей и засмеялся: — Еще пуще испугалась? Разве я тебе не нравлюсь? Ведь знаю, всегда рада, когда заезжаю. Через полчаса он вышел из избы, отвел лошадь во двор, поставил ее под навес, снял с нее уздечку, задал ей мокрой накошенной травы из телеги, стоявшей посреди двора, и вернулся, глядя на спокойные звезды в расчистившемся небе. В жаркую темноту тихой избы все еще заглядывали с разных сторон слабые, далекие зарницы. Она лежала на нарах, вся сжавшись, уткнув голову в грудь, горячо наплакавшись от ужаса, восторга и внезапности того, что случилось. Он поцеловал ее мокрую, соленую от слез щеку, лег навзничь и положил ее голову к себе на плечо, правой рукой держа папиросу. Она лежала смирно, молча, он, куря, ласково и рассеянно приглаживал левой рукой ее волосы, щекотавшие ему подбородок… Потом она сразу заснула. Он лежал, глядя в темноту, и самодовольно усмехался: «А папаша в город уехали…» Вот тебе и уехали! Скверно, он все сразу поймет — такой сухонький и быстрый старичок в серенькой поддевочке, борода белоснежная, а густые брови еще совсем черные, взгляд необыкновенно живой, говорит, когда пьян, без умолку, а все видит насквозь… Он без сна лежал до того часа, когда темнота избы стала слабо светлеть посередине, между потолком и полом. Повернув голову, он видел зеленовато белеющий за окнами восток и уже различал в сумраке угла над столом большой образ угодника в церковном облачении, его поднятую благословляющую руку и непреклонно грозный взгляд. Он посмотрел на нее: лежит, все так же свернувшись, поджав ноги, все забыла во сне! Милая и жалкая девчонка… Когда в небе стало совсем светло и петух на разные голоса стал орать за стеной, он сделал движение подняться. Она вскочила и, полусидя боком, с расстегнутой грудью, со спутанными волосами, уставилась на него ничего не понимающими глазами. И вдруг пришла в себя и крест-накрест ударила себя в грудь руками: — Куда ж вы едете? Как же я теперь буду без вас? Что ж мне теперь делать? Я бы в лес за шоссе пришла, да как же мне отлучиться из дому? Он, стиснув зубы, опрокинул ее навзничь. Она широко разбросила руки, воскликнула в сладком, как бы предсмертном отчаянии: «Ах! Я вам самой последней рабой буду! У порога вашего буду спать — возьмите! Я бы и так к вам ушла, да кто ж меня так пустит! Василь Ликсеич… — Замолчи, — строго сказал Красильщиков. Она села на ноги, сразу оборвав рыдания, тупо раскрыла мокрые лучистые глаза: — Правда? Через два дня он был уже в Кисловодске. Днем работал у художника и дома, вечера нередко проводил в дешевых ресторанах с разными новыми знакомыми из богемы, и молодыми, и потрепанными, но одинаково приверженными бильярду и ракам с пивом… Неприятно и скучно я жил! Этот женоподобный, нечистоплотный художник, его «артистически» запущенная, заваленная всякой пыльной бутафорией мастерская, эта сумрачная «Столица»… В памяти осталось: непрестанно валит за окнами снег, глухо гремят, звонят по Арбату конки, вечером кисло воняет пивом и газом в тускло освещенном ресторане… Не понимаю, почему я вел такое жалкое существование, — был я тогда далеко не беден. Но вот однажды в марте, когда я сидел дома, работая карандашами, и в отворенные фортки двойных рам несло уже не зимней сыростью мокрого снега и дождя, не по-зимнему цокали по мостовой подковы и как будто музыкальнее звонили конки, кто-то постучал в дверь моей прихожей. Я крикнул: кто там? Я подождал, опять крикнул — опять молчание, потом новый стук. Я встал, отворил: у порога стоит высокая девушка в серой зимней шляпке, в сером прямом пальто, в серых ботиках, смотрит в упор, глаза цвета желудя, на длинных ресницах, на лице и на волосах под шляпкой блестят капли дождя и снега; смотрит и говорит: — Я консерваторка, Муза Граф. Слышала, что вы интересный человек, и пришла познакомиться. Ничего не имеете против? Довольно удивленный, я ответил, конечно, любезностью: — Очень польщен, милости прошу. Только должен предупредить, что слухи, дошедшие до вас, вряд ли правильны: ничего интересного во мне, кажется, нет. И, войдя, стала, как дома, снимать перед моим серо-серебристым, местами почерневшим зеркалом шляпку, поправлять ржавые волосы, скинула и бросила на стул пальто, оставшись в клетчатом фланелевом платье, села на диван, шмыгая мокрым от снега и дождя носом, и приказала: — Снимите с меня ботики и дайте из пальто носовой платок. Я подал платок, она утерлась и протянула мне ноги. Сдерживая глупую улыбку удовольствия и недоумения, — что за странная гостья! От нее еще свежо пахло воздухом, и меня волновал этот запах, волновало соединение ее мужественности со всем тем женственно-молодым, что было в ее лице, в прямых глазах, в крупной и красивой руке, — во всем, что оглянул и почувствовал я, стаскивая ботики из-под ее платья, под которым округло и полновесно лежали ее колени, видя выпуклые икры в тонких серых чулках и удлиненные ступни в открытых лаковых туфлях. Затем она удобно уселась на диване, собираясь, видимо, уходить не скоро. Не зная, что говорить, я стал расспрашивать, от кого и что она слышала про меня и кто она, где и с кем живет? Она ответила: — От кого и что слышала, неважно. Пошла больше потому, что увидела на концерте. Вы довольно красивы. А я дочь доктора, живу от вас недалеко, на Пречистенском бульваре. Говорила она как-то неожиданно и кратко. Я, опять не зная, что сказать, спросил: — Чаю хотите? Только поторопите коридорного, я нетерпелива. Я сел, она обняла меня, не спеша поцеловала в губы, отстранилась, посмотрела и, как будто убедившись, что я достоин того, закрыла глаза и опять поцеловала — старательно, долго. В номере было уже совсем темно, — только печальный полусвет от фонарей с улицы. Что я чувствовал, легко себе представить. Откуда вдруг такое счастье! Молодая, сильная, вкус и форма губ необыкновенные… Я как во сне слышал однообразный звон конок, цоканье копыт… — Я хочу послезавтра пообедать с вами в «Праге», — сказала она. Воображаю, что вы обо мне думаете. А на самом деле вы моя первая любовь. Ученье свое я, конечно, вскоре бросил, она свое продолжала кое-как. Мы не расставались, жили, как молодожены, ходили по картинным галереям, по выставкам, слушали концерты и даже зачем-то публичные лекции… В мае я переселился, по ее желанию, в старинную подмосковную усадьбу, где были настроены и сдавались небольшие дачи, и она стала ездить ко мне, возвращаясь в Москву в час ночи. Никак не ожидал я и этого — дачи под Москвой: никогда еще не жил дачником, без всякого дела, в усадьбе, столь непохожей на наши степные усадьбы, и в таком климате. Все время дожди, кругом сосновые леса. То и дело в яркой синеве над ними скопляются белые облака, высоко перекатывается гром, потом начинает сыпать сквозь солнце блестящий дождь, быстро превращающийся от зноя в душистый сосновый пар… Все мокро, жирно, зеркально… В парке усадьбы деревья были так велики, что дачи, кое-где построенные в нем, казались под ними малы, как жилища под деревьями в тропических странах. Пруд стоял громадным черным зеркалом, наполовину затянут был зеленой ряской… Я жил на окраине парка, в лесу. Бревенчатая дача моя была не совсем достроена, — неконопаченые стены, неструганые полы, печи без заслонок, мебели почти никакой. И от постоянной сырости мои сапоги, валявшиеся под кроватью, обросли бархатом плесени. Темнело по вечерам только к полуночи: стоит и стоит полусвет запада по неподвижным, тихим лесам. В лунные ночи этот полусвет странно мешался с лунным светом, тоже неподвижным, заколдованным. И по тому спокойствию, что царило всюду, по чистоте неба и воздуха, все казалось, что дождя уже больше не будет. Но вот я засыпал, проводив ее на станцию, — и вдруг слышал: на крышу опять рушится ливень с громовыми раскатами, кругом тьма и в отвес падающие молнии… Утром на лиловой земле в сырых аллеях пестрели тени и ослепительные пятна солнца, цокали птички, называемые мухоловками, хрипло трещали дрозды. К полудню опять парило, находили облака и начинал сыпать дождь. Перед закатом становилось ясно, на моих бревенчатых стенах дрожала, падая в окна сквозь листву, хрустально-золотая сетка низкого солнца. Тут я шел на станцию встречать ее. Подходил поезд, вываливались на платформу несметные дачники, пахло каменным углем паровоза и сырой свежестью леса, показывалась в толпе она, с сеткой, обремененной пакетами закусок, фруктами, бутылкой мадеры… Мы дружно обедали глаз на глаз. Перед ее поздним отъездом бродили по парку. Она становилась сомнамбулична, шла, клоня голову на мое плечо. Черный пруд, вековые деревья, уходящие в звездное небо… Заколдованно-светлая ночь, бесконечно-безмолвная, с бесконечно-длинными тенями деревьев на серебряных полянах, похожих на озеро. В июне она уехала со мной в мою деревню, — не венчаясь, стала жить со мной как жена, стала хозяйствовать. Долгую осень провела не скучая, в будничных заботах, за чтением. Из соседей чаще всего бывал у нас некто Завистовский, одинокий, бедный помещик, живший от нас верстах в двух, щуплый, рыженький, несмелый, недалекий — и недурной музыкант. Зимой он стал появляться у нас чуть не каждый вечер. Я знал его с детства, теперь же так привык к нему, что вечер без него был странен. Мы играли с ним в шашки, или же он играл с ней в четыре руки на рояли. Перед Рождеством я как-то поехал в город. Возвратился уже при луне. И, войдя в дом, нигде не нашел ее. Сел за самовар один. Гулять ушла? Их нету дома с самого завтрака. И так же внезапно очнулся через час — с ясной и дикой мыслью: «Да ведь она бросила меня! Наняла на деревне мужика и уехала на станцию, в Москву, — от нее все станется! Но может быть, вернулась? Стыдно прислуги… Часов в десять, не зная, что делать, я надел полушубок, взял зачем-то ружье и пошел по большой дороге к Завистовскому, думая: «Как нарочно, и он не пришел нынче, а у меня еще целая страшная ночь впереди! Неужели правда уехала, бросила? Да нет, не может быть! И он бесшумно, в валенках, появился на пороге кабинета, освещенного тоже только луной в тройное окно: — Ах, это вы… Входите, входите, пожалуйста… А я, как видите, сумерничаю, коротаю вечер без огня… Я вошел и сел на бугристый диван. Потом почти неслышным голосом: — Да, да, я вас понимаю… — То есть, что вы понимаете? И тотчас, тоже бесшумно, тоже в валенках, с шалью на плечах, вышла из спальни, прилегавшей к кабинету, Муза. И села на другой диван, напротив. Я посмотрел на ее валенки, на колени под серой юбкой, — все хорошо было видно в золотистом свете, падавшем из окна, — хотел крикнуть: «Я не могу жить без тебя, за одни эти колени, за юбку, за валенки готов отдать жизнь! Он трусливо сунулся к ней, протянул портсигар, стал по карманам шарить спичек… — Вы со мной говорите уже на «вы», — задыхаясь, сказал я, — вы могли бы хоть при мне не говорить с ним на «ты». Сердце у меня колотилось уже в самом горле, било в виски. Я поднялся и, шатаясь, пошел вон. С девятнадцати лет. Жил когда-то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и не велик был труд проехать каких-нибудь триста верст. А все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня. И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи. Мост был такой знакомый, прежний, точно я его видел вчера: грубо-древний, горбатый и как будто даже не каменный, а какой-то окаменевший от времени до вечной несокрушимости, — гимназистом я думал, что он был еще при Батые. Однако о древности города говорят только кое-какие следы городских стен на обрыве под собором да этот мост. Все прочее старо, провинциально, не более.
Философия любви в рассказах И.А.Бунина (11 класс)
В статье рассматривается изображение любви в знаменитом цикле рассказов «Темные аллеи» Ивана Бунина на примере некоторых произведений из цикла: «Грамматика любви», «Мадрид». В творчестве Ивана Алексеевича Бунина любовь всегда трагична, и порой она не спасает, а ведёт к гибели. Любовь в бунинских рассказах может вести к разрушению и горю, потому что она возникает не только тогда, когда человек “имеет право” полюбить (“Руся”, “Кавказ”).
Рассказы Бунина о любви
Инфоурок › Литература ›Презентации›Презентация "Рассказы Бунина о любви". Рассказы о любви «Как дико, страшно все будничное, обычное, когда сердце поражено этим страшным «солнечным» ударом, слишком большой любовью, слишком большим счастьем!». Среди бедствий и обломков эпохи рождается знаменитый цикл рассказов Бунина о любви. Бунин сходил с ума, потому что ему был нанесен удар, по силе сопоставимый с новостью о Нобелевской премии, но только с обратным знаком: сразу после большой удачи пришло такое же большое несчастье, и он не мог не думать об этом как о мести судьбы. Это 8 рассказов о том, как герои теряют любовь в разных реперных точках своей жизни. Достоинства: всегда волнительно читать о любви,тем более у Бунина,строки произведения впечатываются в сердце.
Тёмные аллеи
«Грамматика любви» — рассказ И. А. Бунина, посвященный любовной тематике. Рассказывает о любви дворянина к крепостной, показывает важность романтических чувств для жизни человека. Произведения Бунина. Рубрикатор произведений Бунина. Слово “любовь” в рассказе употребляется тогда, когда Бунин описывает чувства героя с помощью несобственно прямой речи. Своеобразие темы любви в творчестве Бунина: Трагедийная концепция любви. Рассказы о любви «Как дико, страшно все будничное, обычное, когда сердце поражено этим страшным «солнечным» ударом, слишком большой любовью, слишком большим счастьем!». Ведущая подкаста Аглая Набатникова разбирает со своими гостями романтическую прозу Ивана Бунина.
Романтические рассказы Бунина: перечень, анализ, обзор. Выделенные черты любовных историй писателя
Характера Надежды, ее духовной сущности, Николай Алексеевич так и не понял, ей, через всю жизнь пронесшей свое страдание, он говорит, что «с годами все проходит», «все забывается», что между ними произошла всего-навсего «история пошлая, обыкновенная». Его первый сборник стихотворений вышел в 1881 году. Написаны рассказы «Танька», «На край света», «Вести с родины» и другие. В 1898 году выходит новый сборник «Под открытым небом». В 1901 году «Листопад», получивший Пушкинскую премию. К Бунину приходит признание и популярность.
Он знакомится с Л. Толстым, А. Чеховым, М. В начале 1900-х годов написаны рассказы «Антоновские яблоки», «Сосны», «Захар Воробьев» и другие. В них запечатлена красота русской природы, трагедия нищего, обездоленного народа, разоряющихся дворянских усадеб.
В рассказах «Хорошая жизнь», «Господин из Сан-Франциско» и других раскрывается жизнь городского дна с кабаками и дешевыми номерами, мир человеческих страстей. Октябрьскую революцию Бунин воспринял как социальную драму. В 1920 году эмигрировал во Францию. Там он продолжает свою творческую деятельность, создает автобиографический роман «Жизнь Арсеньева», рассказы «Косцы», «Лапти», пишет цикл новелл «Темные аллеи». В сборнике «Темные аллеи» главная тема — любовь.
Бунин показывает нам не только светлые, но и темные стороны любви, что символизирует и само название сборника. Возьмем для примера открывающий его одноименный рассказ. Сюжет его прост. Старик-генерал приезжает на почтовую станцию в Тульскую губернию и встречает свою возлюбленную, с которой не виделся тридцать пять лет. Он не сразу узнает Надежду, ныне — хозяйку постоялого двора, где когда-то произошла их встреча.
А узнав, внезапно выясняет, что все эти годы она любила его одного. Генерал Николай Алексеевич пытается оправдаться перед Надеждой, что столько лет не навещал ее: «Все проходит, мой друг… Любовь, молодость — все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова?
Писатель был твердо убежден в том, что самое лучшее, что дано в жизни человеку — это любовь. Она является началом, сутью, смыслом всего, неважно, счастливая это история или трагическая. Если человек испытал это чувство, значит, жизнь его прожита не зря. Ведущими мотивами рассказа Бунина являются: Безвозвратность событий; Выбор, о котором пришлось пожалеть. Замечание 1 Идея произведения заключается в том, что тот, кто любит, живет и дышит своей любовью, всегда будет в выигрыше. Любовь дает человеку силы идти дальше. Герой рассказа Николай Алексеевич, который однажды сделал выбор в пользу здравого смысла, лишь в шестидесятилетнем возрасте понимает, что лучшим событием в его жизни была любовь к Надежде. В сюжете рассказа ярко раскрывается тема выбора и его последствий.
Человек всю свою жизнь прожил не с теми людьми и остался несчастлив. Предательство и обман, которые он в молодости допустил по отношению к девушке, судьба возвращает ему бумерангом. Интересным является факт, что в произведениях И.
Это было лишь затишье перед бурей — настоящей, всепоглощающей любовью, подарившей Бунину огромное счастье, разлуки, мучения и давшей миру множество его великих произведений, где любовь граничит со смертью, счастье перекликается с горечью, где хочется смеяться и плакать от боли, и знать, что в мире порока и зла есть чистота и глубина огромного, искреннего, настоящего чувства. Галина Кузнецова родилась в стародворянской семье, получила классическое образование в Киевской женской гимназии. Она довольно рано вышла замуж за юриста, белого офицера, и вместе с мужем уехала в Константинополь.
Позже супруги перебрались в Прагу, а потом — во Францию. Отношения с мужем не складывались, Галина пеняла ему на «слабость характера». Жили очень бедно. Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, Галина начала писать стихи и прозу. Ее печатают в литературных журналах, критики дают благосклонные оценки. Галина постепенно входит в литературный круг и заводит новые, полезные знакомства.
Одно из таких знакомств оказалось поистине судьбоносным. Филолог, поэт Модест Гофман познакомил начинающую поэтессу с Иваном Буниным. Произошло это в Грассе, в 1926 году, на пляже, где Бунин делал традиционный заплыв. Писатель был очарован прекрасной незнакомкой, а она оказалась совершенно не в силах сопротивляться его магнетизму. Вернувшись из Грасса, она тотчас объявила мужу, что уходит от него. После бурного скандала, во время которого муж плакал и клялся убить соперника, Галина стала свободной женщиной.
С этого момента начинается ее длинный и страстный роман с великим писателем. Вера Кузнецова сидит. Известный писатель, увенчанный множеством титулов и званий. Она не могла его не полюбить. А он, предавшись искушению возвращения уходящей молодости, взял её за руку, чтобы не отпускать долгих пятнадцать лет. Он забыл обо всех неудачах, о тех обманах и муках, которые причинили ему бывшие жёны.
Но он не вспомнил и о настоящей жене, которая преданно и самозабвенно шла с ним бок о бок по нелёгкой жизни, о том, как помогала она ему преодолевать тяжёлые годы эмиграции, бедность, граничившую с нищетой… Обезумевший от любви, писатель забыл о многолетней верности, заботе и доброте не способной выжить без него женщины. Бунина-Муромцева Кузнецова Почти год влюбленные встречались в маленькой съемной квартирке в Париже. Бунин разрывался между Парижем и Грассом, женой и новой возлюбленной. Конечно, Вера догадывалась о страсти мужа. Знакомая поэтесса рассказывала, что Вера «сходила с ума и жаловалась всем знакомым на измену Ивана Алексеевича». У супругов даже состоялось бурное выяснение отношений, после которого Бунин уехал в Париж.
Но разводиться с женой писатель не собирался, он не хотел лишаться налаженного быта, да и за годы жизни жена стала ему родным человеком. Как это? Это все равно что любить свою руку или ногу... В свою очередь Вера не могла уйти от своего обожаемого гения. И ничего не могу с этим поделать», — отвечала она на расспросы знакомых. Галина тоже страдала, ожидая очередного свидания с любимым, не зная, придет он в этот раз или нет.
Кончилось все тем, что Бунин поставил жену перед фактом: Галина будет жить с ними в качестве секретаря, ученицы и приемной дочери. Вере ничего не оставалось, кроме как согласиться и закрыть глаза на отношения «учителя» и «ученицы». Бунин и Кузнецова. Настолько жертвенной была ее любовь, что она согласилась терпеть рядом присутствие пассии мужа. Сначала отношения между женщинами были сильно напряжены. Вера Николаевна считала Галину избалованной юной девочкой, очень капризной и неприспособленной к быту.
Галину, в свою очередь, раздражало то, что законная жена её кумира никогда не перечила ему, во всём подчинялась и со всем соглашалась.
И она вешается, или он стреляется, или убивает её. Я говорю ему Бунину — прим. Он сердито пожимает плечами: — Вот как? По-вашему, незрело, романтично? Ну, значит, вы никогда не любили по-настоящему. Понятия о любви у вас нет. Неужели вы ещё не знаете, что в семнадцать и семьдесят лет любят одинаково?
Неужели вы ещё не поняли, что любовь и смерть связаны неразрывно? Каждый раз, когда я переживал любовную катастрофу — а их, этих любовных катастроф, было немало в моей жизни, вернее почти каждая моя любовь была катастрофой, — я был близок к самоубийству. Даже когда никакой катастрофы не было, а просто очередная размолвка или разлука. Я хотел покончить с собой из-за Варвары Пащенко. Из-за Ани, моей первой жены, тоже, хотя я её по-настоящему и не любил. Но когда она меня бросила, я буквально сходил с ума. Днем и ночью думал о смерти. Даже с Верой Николаевной… Ведь я был всё ещё женат, и моя первая жена мне назло не желала со мной разводиться.
Я боялся, что Вера Николаевна откажется. Не решится соединить свою жизнь со мной. Ведь это было ещё до первой мировой войны. Светские условности и предрассудки «Анны Карениной» были ещё живы. А она — Муромцева, дочь известного профессора, племянница председателя I Думы. Но жизнь без неё я себе не представлял. Если бы она не решилась, отказала мне, я бы непременно… — он замолкает на минуту, глядя в окно. Вы же знаете…».
И герои Бунина — такие же. И именно слова самого писателя следует брать за основу, а не субъективные впечатления читателей, основанные на личном опыте. Санкт-Петербург Список использованной литературы: Бабореко А. Собрание сочинений. В 6-ти т. Жизнь Арсеньева. Темные аллеи; Рассказы 1932-1952. Бабореко А.
Анализ «Тёмные аллеи» Бунин
В центре внимания И. А. Бунина во всех рассказах цикла «Темные аллеи» — любовь мужчины и женщины. В центре внимания И. А. Бунина во всех рассказах цикла «Темные аллеи» — любовь мужчины и женщины. Итак, по Бунину, Варвара Пащенко — первая или долгая любовь, это Лика. Особенности любви в творчестве Бунина можно проследить и в рассказе «Темные аллеи», где он размышляет о патриархальной семейной жизни и нежности, которая сохраняется даже после многих лет брака.